Устрицы на пляс де ла Бастиль
Мы возвращались из январского Версаля. Программа первого посещения Парижа была почти выполнена: по Лувру прошли, у Джоконды постояли. Пале-Рояль, Le ventre de Paris, “Чрево Парижа”, ныне Forum des Halles, а рядом почти родное — Boulevard de Sbastopol, Собор Парижской Богоматери, площадки Эйфелевой башни, Елисейские поля, разумеется, Пляс Пигаль, не произведшая никакого впечатления… Зато произвёл впечатление скромный дворик близ бульвара Сен-Жермен. Здесь друг Робеспьера и Марата, увлекшийся политикой профессор анатомии Жозеф Игнас Гильотен испытал на несчастной козе машинку для стрижки голов. Она и получила его имя — гильотина, хотя учёный, искавший гуманные формы умерщвления преступников, подал только идею расторопным изобретателям. Агрегат крепко поработал во время французской революции и едва не отчекрыжил голову самому Гильотену, брошенному в тюрьму по приказу бывшего его друга, окончательно обезумевшего Робеспьера. Но пронесло — в корзину скатилась голова самог “неподкупного” Максимилиана, а Гильотен ещё успел послужить человечеству в более гуманном формате, занявшись массовыми прививками против оспы…
Репродукция с картины «Штурм Бастилии»
французского художника Жан-Пьера-Луи Лорана
Уэля (Houel; 1735–1813).
Вновь подумав на месте казни козы о тупой, бессмысленной кровожадности любых революций, мы стирали угрюмое настроение, кружась в Париже литературном — а он повсюду: читали названия улиц, площадей, бульваров и вспоминали, кто и как описал это в своих романах и рассказах, а я даже кое-что из «Парижских картин» Бодлера продекламировал.
Париж меняется — но неизменно горе;
Фасады новые, помосты и леса,
Предместья старые — всё полно
аллегорий
Для духа, что мечтам о прошлом
отдался…
Литературных воспоминаний оказалось так много, что, когда мы увидели площадь Шарля де Голля (впрочем, правильнее, вечную place de l’toile, площадь Звезды), дочка вдруг вспомнила Площадь Звезды из «Трёх Толстяков» и спросила меня, внимательно разглядывая грязноватные январские облака над головой, был ли Юрий Олеша в Париже. Если и был, то лишь гимназистом, предположил я. После семнадцатого и вплоть до девяносто первого из России так запросто в Париж не приезжали…
В эти дни мне удалось отыскать и списать эпитафию с могилы Гейне на кладбище Монмартра (нужно было для комментария к статье Сигизмунда Кржижановского). Теперь съездили в Версаль, хотя зимой это не совсем Версаль, а завтра — назад, в Бонн, откуда мы сюда на несколько дней приехали. Дело совершенно невозможное десять лет назад, а сегодня, в начале 1997-го, уже вполне обыденное. Я приехал в Германию для работы по проекту о русской литературе второй волны изгнания, вызвал на европейское Рождество из Москвы жену и дочку, мы покатались по Германии — от Берлина до Кёльна, побывали в Люксембурге, и вот — на Рождество православное оказались в Париже. Торжество общечеловеческих ценностей и свобод в частном, отдельно взятом семейном варианте.
“А теперь, — сказал я в поезде RER, увозившем нас из Версаля, — переедем от оплота абсолютизма и роялизма в мир народных волеизъявлений. На площадь Бастилии!”
“Мы есть хотим! — разом возопили девушки. А дочь добавила: — Что там смотреть?!”
И тут же, полистав потрёпанный уже путеводитель прочитала:
“Первоначальное значение слова Бастилия то же, что и «бастида», башня. Её история начинается с одной из многочисленных башен вокруг Парижа. В 1370–1381 годах была построена крепость с восемью башнями...
Затем Кардинал Ришелье устроил здесь тюрьму для знати: её узниками были, в частности, маркиз де Сад и граф де Мирабо”.
“Прекрасно! — оживился я. — Опять литература, хотя и специфическая”.
“В 1789 году в Бастилии находились лишь семь заключенных, двое из которых были сумасшедшими, — терпеливо продолжала читать дочка, несколько повышая голос, наверное, из-за шума поезда. — 14 июля разгорячённая толпа, в которой оказались и мелкие дворяне, и лавочники, и даже один академик изящной словесности, направилась к Бастилии. До сих пор ни один историк французской революции не смог ответить на вопрос, почему же толпа двинулась на штурм Бастилии, а не какого-либо иного здания, имевшего отношение к королевскому двору”.
“И мы тоже не можем ответить, почему направляемся туда вместо обеда”, — жёлчно вставила жена.
“А ты собиралась мёрзнуть в Версале? — с не меньшей жёлчью отозвался я. — Мы возвращаемся в город, а там оглядимся… И оглядеться лучше всего на пляс Бастиль. Сами же говорите: пустое место. И до неё сейчас всего одна пересадка на метро”.
Поскольку я замолчал, дочка продолжила, как видно, выдержками читать путеводитель: “Крепость, как обычно, сдалась без боя, но народ требовал жертв. Маркиза де Лоне, коменданта тюрьмы, толпа убила…”
“Не предок ли это нашего поэта-правозащитника Вадима Делоне? — предположил я. — От пляс де ля Бастиль до Красной площади. К истории парада жертв тоталитаризма”.
“Маркиз — жертва восставшего народа”, — наставительно поправила дочь. Видно, уже начала готовиться к выпускному экзамену по истории и обществоведению, который ей предстоял через полгода.