Об одном приёме в поэзии Владислава Ходасевича

В первом четверостишии перед нами, с одной стороны, некоторый приказ собеседнику (или невероятно настойчиво повторяемая просьба), с другой — мир невероятной масштабности, не имеющий никаких границ, постоянно нарастающий. Пятая строка — Сам затерял, теперь ищи — не вносит никакой ясности. Она вроде бы объясняет причину побуждения к таким космическим действиям, но почему надо Вырваться, чтобы что-то найти, всё равно остаётся непонятным. Другая функция этой строки — она прекращает нарастание космического мира, в результате чего текст как бы замыкается и ждёт своего разрешения.

Конец стихотворения полностью переворачивает всё описанное ранее. Масштабный мир, в котором должны развернуться решительные действия, вдруг превращается в простую житейскую ситуацию. Более того, такие маленькие вещи, как Пенсне или Ключи, противопоставлены существительным в первой части: праще, камню, звезде, которая завершила этот космический мир. Всё описание переходит от гипотетического в настоящее время, глагол теперь не в повелительном, а в изъявительном наклонении.

С одной стороны, получается, что все первые пять строк являются всего лишь бессвязным бормотанием человека, что-то потерявшего (Бог знает, что себе бормочешь). Но тогда всё сказанное поэтом ранее аннулируется, становится просто иллюстрацией к некоторой ситуации. Сильный контраст заключается в том, что читатель, видимо, в отличие от поэта, не может объяснить весь тот космос, всё то движение бормотанием под нос, всё равно космос остаётся космосом, из-за этого две части стихотворения расходятся в разные стороны, текст находится на грани бессвязности. Но с помощью рифмовки удерживается равновесие. Действительно, всё стихотворение строится на двух рифмах (Чи/щи и -Очешь), в результате чего последние строки присоединяются к предыдущим, а предпоследняя строка почти приравнивается ко второй, потому что эти строки единственные, которые зарифмованы не так, как весь текст.

Перелети, пере - что хочешь…

Бог знает, что себе бормочешь…

Причём в обеих строках употреблены прозаические словосочетания, характерные для разговорной речи, что ещё сильнее связывает их. Эти строки симметричны относительно начала и конца стихотворения, что позволяет говорить о том, что не только рифмовка, но и стиль в данном случае не даёт стихотворению распасться.

Итак, мы видим, что в стихотворении преобладает пространственный контраст, за которым стоит некоторое психологическое противоречие, а стиль (как и рифмы) выполняют функцию объединения текста.

Однако проблема соотношения частей всё равно осталась неразрешимой. Похоже, что однозначного ответа здесь быть не может. Каждая часть текста стремится взять всю смысловую нагрузку на себя, и дело читателя, в чём находить смысл. Можно представить, что это стихотворение — “обманка”, читателя держат в напряжении — и вдруг всё оборачивается бытовой ситуацией. Или же можно представить, что в этом стихотворении говорится о том, что житейская ситуация может обладать невероятной психологической глубиной.

Кажется, можно предложить следующее объяснение, в котором этот контраст как-то смягчается. Первая часть описывает мир невероятных масштабов. В конце мы узнаём, что все пять строк были всего лишь бормотанием, аранжировкой поиска ключей. Но получившийся психологический рисунок не может зачеркнуть тот космос. И тогда вполне понятна мысль, что весь тот безграничный мир здесь получает некоторый контекст. Если вначале он развивается вне пространства, а сам его организует, то теперь он получает очень конкретное ограничение и развивается уже внутри него. Простая житейская ситуация может быть воспринята человеком как событие невероятной важности, как ситуация опасная, которую надо преодолеть какими угодно способами (это в восприятии, а на деле — просто найти ключи или пенсне). Грубо говоря, Ходасевич здесь показывает несоответствие того, что человек делает, с тем, что он думает в этот момент: сознание может воспринимать любую ситуацию совершенно произвольно.

Возвращаясь к проблеме космического мира, возможно, уместно будет привести ещё одну поясняющую аналогию. Вначале перед нами космос, а потом поэт показывает нам молекулу, в которой, если смотреть через микроскоп, существует свой, такой же необъятный космос.

Слепой

Палкой щупая дорогу,

Бродит наугад слепой,

Осторожно ставит ноГу

И бормочет сам с собОй.

А на бельмах у слепоГо

Целый мир отображёН:

Дом, лужок, забор, коРова,

Клочья неба голубого —

Всё, чего не видит он.

(8 октября 1922, 10 апреля 1923)

Стихотворение делится на две части союзом “а”. Контраст очевиден — слепой человек и внешний мир, которого он не видит (причём об этом говорится дважды — в 5-й и 9-й строках). Но это ещё не всё. Слепой описан крупным планом, подробно (мы даже видим, что именно отражается у него на бельмах), тогда как отображённый мир, наоборот, называется через запятую — дом, лужок, забор, корова. Предпоследняя строка продолжает контраст. Небо попадает в список вещей, которых слепой не видит. Однако эта строка противопоставлена и предыдущей, где мир назван через запятую. Дом, лужок, забор, корова — всё это как бы детский рисунок, причём все названные предметы абсолютно земные, а с появлением неба взгляд неожиданно поднимается вверх. Заметим, кстати, что до этой строки взгляд читателя всё время находился внизу — дорога, слепой Ставит ногу, потом дом, лужок, забор. Более того, в стихотворении нарушается читательское ожидание, потому что читатель ждёт рифмы к Отображён На 8-й строке, а ожидаемая рифма появляется только в неожиданной 9-й строке, в которой ещё раз подчёркивается, что слепой ничего не видит.

Вопрос о смысле стихотворения стоит очень остро, однако мы можем только предложить несколько вариантов, которые всё равно до конца ничего не исчерпывают. Возможно, это стихотворение говорит о несправедливости и несовершенстве мира: мир прекрасен, но человек не способен это увидеть и оценить, потому что лишён зрения. Или что слепой не видит мира, но мир настолько напоминает детскую фантазию (строки 7–8 напоминают детский рисунок), что слепому и не обязательно что-то видеть, он может всё себе представить. Тогда настойчивое повторение — Всё, чего не видит он — как бы обманка, на самом деле слепой всё это видит, но в воображении. Или же это стихотворение о том, что этот детский рисунок можно видеть или не видеть, но важно чувствовать мир — Щупать дорогу. Причём по логике текста дорогу слепой тоже не видит, однако в отражённый мир она не входит. Или же вообще это стихотворение о том, что над миром царствует небо как некоторое традиционное воплощение истины, но не все это видят.

Таким образом, мы видим, что у стихотворения появляется широкая возможность для интерпретации, хотя казалось оно совершенно понятным.

И важно, что вся эта многозначность создаётся “простыми словами”. Поэт играет смыслами, оперируя однозначными словами и комбинируя их.

Примечания