Павел Басинский:“Роман — это скелет в шкафу…”

Павел Басинский — критик, писатель. Учился в Саратовском государственном университете, окончил Литературный институт имени А. М. Горького и его аспирантуру. Кандидат филологических наук (тема диссертации — «Ранний Горький и Ницше»). Выпустил несколько книг, в том числе учебное пособие «Русская литература конца XIX – начала ХХ века и первой эмиграции» (в соавторстве с Сергеем Федякиным, 1999, переиздание 2000); в серии «ЖЗЛ» вышла книга «Горький» (2005; 2007 и 2008). Обозреватель «Литературной газеты» и «Российской газеты». Работал редактором в газете «Литература» с первых месяцев её существования.

— Павел Валерьевич, мы с тобой знакомы много лет, именно ты привёл меня на работу в «Литературу» пред взыскательные очи Симона Львовича Соловейчика и Геннадия Григорьевича Красухина. Мы в обиходе по-дружески на “ты”. Но наш литинститутский учитель Владимир Павлович Смирнов любит повторять мудрые слова Иннокентия Фёдоровича Анненского: “Между «ты» и «дурак» очень маленькое расстояние”. Так что сохраню уважение к традициям и к нашим читателям.

Насколько мне известно, Вы уже давно работаете над монографией о русском романе, о его истории и современности. Что вдохновило на эту тему?

— Вдохновила… обида за русский роман. У нас написано много монографий, и порой блестящих, о том или ином романисте, о том или ином периоде русской романистики. Но что такое “русский роман”? Только ли он ветвь от мощного древа европейского романа? Или что-то другое? Самое интересное, что по мере исследования проблемы я пришёл к выводу, что да, ничего принципиально нового мы в романистике не создали. Ну да, антинигилистический роман. Ну да, «Соборяне» Лескова или невозможная «Жизнь Матвея Кожемякина» Горького. Но принципиальных “ноу-хау” у нас в этой области нет. А между тем кто два главных романиста во всём мире? — Толстой и Достоевский. Словом, разбираясь со всем этим, я открыл какие-то законы русского романа, отличные от европейского.

— Как говорится, с этого места подробнее…

— Это как с ницшеанством и марксизмом. Наш “асимметричный” ответ Европе. Например, в русском романе, в отличие от европейского, главный герой всегда “со смещённым центром тяжести”. Он как бы постоянно посрамляется в своей главности. Петруша Гринёв оказывается заложником Пугачёва, Базаров глупо погибает, Анна Каренина неудачно выпивает двойную дозу опия и падает (а не бросается, как положено в Европе!) под поезд и т. д. У нас главный герой — это среда, которая обволакивает главного героя и перевоспитывает его. У нас вообще победил не роман воспитания, а роман перевоспитания. Последний такой роман — блестящий! — написали Нина Горланова и Вячеслав Букур, хотя он называется как раз «Роман (бессмертное произведение) воспитания». Наш романный герой всегда перевоспитывается (даже если неудачно, как в романе Горлановой — Букура). Из фрондёра Пьера Безухова получается семейный христианский миссионер. Из Чичикова Гоголь хотел сделать чуть ли не идеал нравственности — не успел, не получилось. Фома Гордеев из нормального миллионщика становится юродивым. Григорий Мелехов из воинственного казака превращается в несчастного детолюбивого смиренника. Можно много приводить примеров. Даже из советской классики. Герои «Школы» и «Судьбы барабанщика» — в начале романов и в конце — разные люди. А разве, например, Жюльен Сорель сильно меняется? Я имею в виду нравственно. Просто не получилось у парня стать Наполеоном, вот и всё. Как и у Наполеона просто не получилось стать Наполеоном. Русские, свиньи, помешали. Всё у нас наперекосяк.

— И пока что Вы написали своё собственное сочинение — «Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина», который уже попал в “короткий список” премии «Большая книга», с чем Вас искренне поздравляю. А в этом труде что Вас вдохновляло?

— А я и не писал никакого научного труда. Не получилось. Не мой язык, хотя академических филологов я очень уважаю. Просто я написал о русском романе в форме «Русского романа». Мне это было интересно. Я стал блаженным графоманом. Серьёзно! Я спасался от рутинной журналистики, от семейных проблем. Вообще — от кризиса среднего возраста. И пусть писатели не говорят мне: как это тяжело — писать! Писать — это высшее удовольствие. Выше водки и любви.

— И какова же на сегодня перспектива развития русского романа?

— Это очень сложный вопрос. Что если я скажу, что роман уходит в телесериалы? Меня порвут наши “серьёзные” романисты, как тузики грелку. Они же уверены, что если не могут написать приличного текста для сериала, то это не их проблема, а проблема киношников. Между тем трансформация романа в сериал вовсе не противоречит, например, утверждению Михаила Бахтина о романе как вечно развивающемся и становящемся жанре. Хотя, наверное, это спорный вопрос. Но что для меня совсем очевидно — смерть индивидуалистической романистики, где авторы “самовыражаются” и пишут о себе любимых. Это можно делать в коротких жанрах, а роман — это долгое чтение, на несколько дней, а то и недель. Ну кто из читателей выдержит такое “самовыражение”? Почему-то современные романисты думают, что если у них в романе три героя (он — автор, его любимая и его личный киллер), то это всем страшно интересно читать. В романе должно быть много героев, отвлечённых от личности автора. В романе должно быть много диалогов, потому что русский роман “болтливый”. Об этом Пушкин сказал: “Роман (бессмертное произведение) требует болтовни”. Наконец, роман должен быть современным. “Novel” в англо-саксонских странах и произошло от слова “новый”, то есть современный. А всё старое — это “romance” и к современному роману не имеет отношения. Роман (бессмертное произведение) для того и появился, чтобы отражать современность во всём её объёме и во всех её проблемах. Следовательно, он должен быть ещё и универсальным. Как «Мадам Бовари», как «Анна Каренина», как «Мастер и Маргарита». Кроме исторических романов — но это особый жанр, на грани исторического исследования и беллетристики. Я из собственно романа хочу узнавать про свою жизнь. Особенно теперь, когда телевидение “приморозили”.

И наконец, ещё одна явная тенденция — подъём женского романа. Там больше драйва, так какие-то чулки сумасшедшие покупаются за 1000 долларов, а потом героиня в тот же день узнаёт, что смертельно больна. И в тот же день её героя-любовника и содержателя убивают прямо в автомобиле, да ещё и по ошибке. А читать про то, как Петя любит Машу, Машу выгнали с работы, Петя за это выгнал её из семьи, — для этого нужны более короткие жанры, которыми владеет, например, Людмила Петрушевская, не умеющая писать романы категорически. Роман (бессмертное произведение) — это другое. Это пиф-паф, дуэли, интеллектуальные споры за бутылкой и обязательно “скелет в шкафу”.

— Я-то полагаю, что беллетристика рождает классику, что в литературе уже в XIX веке иерархия жанров разрушилась. Вы согласны, что роман не обязательно должен быть художественным мерилом так называемой большой литературы, что он нужен для чего-то другого?

— Вот именно “так называемой” большой литературы. Роман (бессмертное произведение) и есть большая литература. Другое дело, что есть незыблемые нравственные ценности, и их нельзя нарушать. Нельзя насиловать героиню для того, чтобы читатель немедленно изнасиловал свою дочь под влиянием прочитанного. Пусть свою дочь насилует писатель и сидит за это 25 лет в тюрьме, где ему уголовники эстетически внятно объяснят, что такое хорошо и что такое плохо. Роман (бессмертное произведение) — часть русской литературы и отвечает за все её заветы. Но он — король жанров. Ему дано больше власти и больше ответственности.

— Не могу не задать маститому критику вопросы по проблематике нашей газеты, Вам также совсем не чужой. Первый — какое место должна занимать критика в школьном изучении литературы?

— Ну, разумеется, большое. У нас мощная критическая традиция.

— И что с ней делать учителю литературы? С Белинским, например, или с Добролюбовым?

— Заставить читать Белинского современного школьника нельзя, не тот формат, не тот ритм. Но объяснить основные его положения необходимо. То же и с Добролюбовым.

— А как быть сегодня учителю с Максимом Горьким? Что из его наследия читать в школе?

— Из Горького я бы предложил ранние рассказы, «Детство», «Фому Гордеева», «На дне». Кстати, Горький сейчас очень актуален. Именно он (и ещё Боборыкин) написал о проблемах русских миллионщиков. Сейчас все дети хотят быть миллионщиками. Ну и пусть читают, как это бывает… Какой это тяжёлый груз — большие деньги, как они уродуют людей.

— Но школьнику надо, кроме Горького, представить и литературу советского периода…

— Что касается советского периода, то говорить надо о русской литературе ХХ века в метрополии и эмиграции. Они ведь были кровно связаны. Надо отличать “советские” шедевры. «Василий Тёркин» Твардовского…

— А у Боборыкина, как помните, роман «Василий Тёркин» именно о миллионщике…

— …Юрия Казакова, Юрия Трифонова, “деревенщиков” и не слишком обольщаться насчёт эмигрантской литературы. Шмелёв, Зайцев, Набоков, Газданов, Бродский. Солженицын — особая статья. В общем-то, иерархию выстроить не так сложно. Маяковский всё равно великий поэт, а Борис Поплавский — хороший, но не великий. Но в итоге — всё зависит от учителя, его вкуса, его в хорошем смысле “диктаторства”.

— Задам вопрос не критику, а романисту Басинскому, выказавшему в своём дебютном произведении умение фантазировать, придумывать, предсказывать… Устоит русский роман в ХХI веке?

— Простите за наглость, но на этот вопрос я и попытался ответить своим «Половинкиным». Конечно, устоит! Люди всегда будут иметь инстинкт к большому чтению.

— А литература в школе? И если “да”, то почему? А если “нет”, тем более.

— Детей надо приучить читать. Это трудно. Но если это сделать, то они и романы будут читать. Да читают же они, в конце концов, Пелевина. А это не последний современный романист. Да хоть бы и Акунин… А мой старший сын читает Солженицына, честное слово. И когда он сказал: “Папа, ну зачем мне твой «РР», я лучше «Красное колесо» почитаю” — я его расцеловал и заплакал.

Беседует Сергей Дмитренко.