Две помещицы

Никто, кроме “лихих собак”, которые на Руси, как отмечает Гоголь, вместо швейцаров, не встречает бричку Чичикова. Они обрушивают на приезжих свой лай, устраивая концерт, которому автор уделяет много внимания. Не молчат псы и при подъезде к дому старосветских помещиков, но “самый лай, который поднимали флегматические барбосы, бровки и жучки, был приятен… ушам”. Сами хозяева “заботливо выходят навстречу”, их приём так сердечен, что не только гости — даже лошади радуются, “подкатывая под крыльцо”, а кучер чувствует себя так, “будто бы он приезжал в собственный дом свой”.

Описание хозяйки, вышедшей к Чичикову, дано довольно жёстко: “женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, Одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок…” (Здесь и далее курсив в цитатах мой. — Р. Х.) Эта деталь, подчёркнутая автором во внешности героини, вспомнится нам при чтении неоднократно: уж очень напоминает Коробочка одну из тех птиц, упоминаниями и описаниями которых буквально пересыпана третья глава «Мёртвых душ», она наклоняет голову так же, как делает это индейский петух, подошедший сказать Чичикову “желаю здравствовать”.

О Пульхерии Ивановне автор тоже пишет как Об одной из помещиц, но подчёркивает в её портрете исключительно индивидуальные черты, делающие облик этой героини удивительно привлекательным: доброту на лице и в глазах, “готовность угостить вас всем, что было у них лучшего”, даже морщины на её лице расположены “с приятностью”.

Изображая интерьеры домов героинь, автор выписывает одни и те же детали, с небольшими, однако, отличиями. Например, в комнатах обеих героинь есть зеркала: у Пульхерии Ивановны “зеркало в тоненьких золотых рамах, выточенных листьями”, в доме Настасьи Петровны тоже “между окон старинные маленькие зеркала с тёмными рамками”, но уже “в виде Свернувшихся листьев”. Деталь интерьера, подчёркивающая течение времени, движение жизни, — это часы. В доме Коробочки они ведут себя странно, живут своей собственной жизнь, независимой от жизни обитателей дома: “Слова хозяйки были прерваны странным шипением… шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями… стенным Часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошёл опять покойно щёлкать направо и налево”. Наутро, когда Чичиков просыпается, он слышит, как “часы опять испустили шипение и пробили десять”.

В доме же, где хозяйкой Пульхерия Ивановна, царит совсем иная атмосфера. Удивительное радушие хозяев, их готовность принимать и буквально во всем ублажать приехавших к ним гостей подчёркивается описанием атмосферы этого дома — в самом прямом смысле этого слова: “комнатки были… теплы, потому что и Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна очень любили теплоту”. Правда, комнатки были теплы “ужасно”, чересчур, а “комната, в которой спали Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, была так жарка, что редкий был бы в состоянии остаться в ней несколько часов (а Афанасий Иванович ещё и спит на лежанке, “хотя сильный жар часто заставлял его несколько раз вставать среди ночи и прохаживаться по комнате”). Но кажется, что это ироничное преувеличение даётся Гоголем исключительно для того, чтобы порадовать читателя описанием печей в доме Товстогубов и заставить пережить то удовольствие от домашнего тепла, которое испытывают его обитатели в зимний день — например, “пылкая молодёжь, прозябнувши от преследования за какой-нибудь смуглянкой”. Читая эти страницы, так и слышишь треск горящей в топке соломы.

А каким уютом веет от описания поющих дверей! Этот “дверной концерт”, конечно же, перекликается с описанием концерта “собачьего” в третьей главе «Мёртвых душ». Но так подробно описанных собачьих голосов почти не замечает Чичиков: “промокший и озябший герой наш ни о чём не думал, как только о постели”. По этому удивительному хору, подчёркивает Гоголь, только и можно было предположить, что “деревушка была порядочная”. Описание же поющих дверей в доме старосветских помещиков рождает совсем другие мысли, и другая картина предстаёт перед рассказчиком и перед читателем: “запахнет деревнею, низенькой комнаткой, озарённой свечкой в старинном подсвечнике, ужином, уже стоящим на столе, майскою тёмной ночью, глядящею из сада, сквозь растворённое окно, на стол, уставленный приборами, соловьём, обдающим сад, дом и дальнюю реку своими раскатами, страхом и шорохом ветвей… и, Боже, какая дивная навевается мне тогда вереница воспоминаний!” Сколько поэзии и жизни в этой незамысловатой картине! Какая разница между Страхом и шорохом ночного весеннего сада и шипением змей в звуках, издаваемых часами Коробочки! И даже дребезжание старой коляски, когда Пульхерия Ивановна отправляется ревизовать свои владения, звучит удивительно музыкально: за две версты слышны “и флейта, и бубны, и барабан”.

Почему так по-разному изображены Гоголем две героини, в которых он сам находит так много сходных черт? Что есть в жизни одной и отсутствует в существовании другой?

О Коробочке мы узнаём, что она вдова, коллежская секретарша. Больше никаких подробностей о ней автор не сообщит. Повесть «Старосветские помещики» начинается фразой: “Я люблю…” И это чувство любви буквально растворено во всём тексте повести. Именно оно служит защитой, когда сам автор начинает иронизировать над героями, используя средства комического, которые не может не заметить даже самый невнимательный читатель. Автор всё время подчёркивает “взаимную любовь”, “привязанность” своих героев. Пульхерия Ивановна уходит из жизни с мыслью о “бедном своём спутнике, с которым провела жизнь и которого оставляла сирым и бесприютным”. Вскользь упомянута автором в начале повести несколько романтическая история женитьбы Афанасия Ивановича на Пульхерии Ивановне (“увёз довольно ловко”, “родственники не хотели отдавать за него”), но очень подробно показана жизнь его после смерти супруги, постепенное угасание и самого Афанасия Ивановича, и хозяйства, которое не контролировалось, но держалось фундаментом этой необыкновенной обыкновенной любви-привязанности. Как подчёркивает Гоголь, сколько ни было воровства в хозяйстве, “благословенная земля производила всего во множестве”. Теплы не только комнаты в доме, тепло встречают здесь гостей. Взаимная любовь старичков (60 и 55 лет!!!) рождает участие в тех, кто с ними общается, множится эта любовь на страницах повести.

О том же, какую роль сыграет Настасья Петровна Коробочка в судьбе главного героя «Мёртвых душ», говорить излишне.

В повести «Старосветские помещики», рассказав о незамысловатой жизни двух обыкновенных людей, грустя в конце о судьбе умерших Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, автор не возвращает нас в начало своей истории, а показывает, что стало с домом и хозяйством в будущем. Но в это будущее заглядывать так же грустно, как и на последнюю страницу «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Поэтому лучше вернёмся снова в её начало: “Лёгкие морщины на их лицах были расположены с такою приятностью, что художник, верно бы, украл их. По ним можно было, казалось, читать всю жизнь их, ясную, спокойную жизнь…”; “все эти дивные необыкновенные происшествия заменились спокойной и уединённою жизнью, теми дремлющими и вместе какими-то гармоническими грёзами, которые ощущаете вы, сидя на деревенском балконе, обращённом в сад, когда прекрасный дождь роскошно шумит, хлопая по древесным листьям, стекая журчащими ручьями и наговаривая дрёму на ваши члены, а между тем радуга крадётся из-за деревьев и в виде полуразрушенного свода светит матовыми семью цветами на небе…”

Сколько жизни в этом спокойствии и дрёме, как непохожи они на пустоту и мертвенность суеты, царящей в доме и на дворе другой гоголевской героини!