НА РАЗНЫЕ ТЕМЫ

Нелли Пащук,

Нина Терентьева,

г. Челябинск

Анализ стихотворения поэта XIX или XX века

Эта номинация темы становится уже традиционной. На протяжении последних четырёх лет Министерство образования предлагает выпускникам написать сочинение — анализ стихотворения. Вначале формулировка темы звучала так: “Стихотворение (автор, название). Восприятие, истолкование, оценка”. Вторая часть темы откровенно смущала педагогов: что означают “восприятие, истолкование, оценка” и как отразить эти понятия в школьном сочинении? В разных педагогических изданиях появились многочисленные методические рекомендации, в которых были представлены филологические аспекты анализа и большое внимание уделялось форме: поэтической семантике, фигурам языка, разновидности рифм, звуковому составу, строфике и метрике. Доходило до абсурда: идейно-образное восприятие стихотворения зачастую подменялось математическим анализом формальных приёмов. Однако “истолкование” стихотворения на определённом этапе литературного образования сыграло свою роль: учителя и ученики освоили практику имманентного анализа, вооружившись методикой М. Л. Гаспарова, ведущего специалиста в этой области. Надо заметить, что настоящий имманентный анализ всё-таки на первый (ведущий) уровень ставит идеи и эмоции, картины и образы, воспринимаемые читателем. Именно этот уровень является доминирующим, подчёркивает М. Л. Гаспаров. В целом его подход к данному виду анализа можно представить в виде алгоритма:

верхний уровень (идейно-образный): идеи и эмоции, образы и мотивы; средний уровень (композиция и стиль): поэтическая семантика (тропы), поэтический синтаксис (фигуры), художественное время и пространство; нижний уровень (фоника): метрика, ритмика, рифма, строфика, звукопись (аллитерации, ассонансы).

Подробнее об имманентном анализе стихотворения можно прочитать в “Избранных трудах” (т. II) М. Л. Гаспарова, в статье ““Снова тучи надо мною…”. Методика анализа” (Языки русской культуры. М., 1997. С. 7–9).

Совершенно неожиданно поменялась формулировка экзаменационной темы, связанная с анализом стихотворения, в прошедшей итоговой аттестации (2000/01 учебного года). Звучала она уже так: “Стихотворение (автор, название). Мысли и чувства поэта”. Здесь возможен другой подход к анализу стихотворения — интертекстуальный. Этот метод был весьма популярен в критике ХIX века, имеет место быть и в современном литературоведении. Интертекстуальный анализ размыкает границы текста, связывая его с многообразием других текстов, мифологией, символикой, культурологией, историей, философией. Безусловно, такой метод анализа рассчитан на определённые знания учащихся в перечисленных областях. Следует также отметить, что представление о поэтическом мире художника нельзя сформировать в отрыве от биографического контекста, от художественного метода и направления, от духовного состояния общества в целом. И чем богаче этот фон, тем интереснее становится сам процесс анализа. Очень часто поэты объединяют свои произведения в циклы, сборники, книги, что позволяет читателю выявить их общий литературный контекст. Анализируя одно произведение из цикла, желательно отметить сквозные темы, мотивы, образы данного цикла, выявить аллюзии, реминисценции, возможно, и автореминисценции. Следует обратить внимание на заглавие цикла, стихотворения, ведь уже в заглавии может быть заявлена тема. Одним словом, интертекстуальный метод анализа поможет выпускникам продемонстрировать глубину понимания авторской мысли и свою читательскую эрудицию.

Вот пример такого анализа, выполненный учеником 11-го класса.

Исповедь поэта Стихотворение В. В. Маяковского “Юбилейное”. Мысли и чувства автора

Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь! В. Маяковский

“У Маяковского один читатель — Россия” (М. Цветаева), у Пушкина — весь мир. Пушкин неисчерпаем, “Маяковский исчерпывает”. Он настолько свой, что мы можем говорить с ним на “ты”.

Мы взбираемся по его словам-лесенкам и общаемся то с “флейтой-позвоночником”, то с солнцем, заглянувшим на дачу к поэту, то с самим Пушкиным, “живым, а не мумией”.

К Пушкину у Маяковского особое отношение. В ранний период творчества он вместе с друзьями-футуристами предлагал “сбросить [его], Достоевского, Толстого с Парохода Современности”. Тем не менее скандальная статья “Пощёчина общественному вкусу” вовсе не ознаменовала начала идейной борьбы современных поэтов с классиками. Просто молодые футуристы хотели ощущать своё происхождение “глубже” Пушкина, исходя из тезиса о необходимости своей поэзии. Заметим, однако, что футуристические попытки обновить поэзию в перспективе привели к иному пониманию великого предшественника, о чём и высказался А. Блок в своей пушкинской речи: “Они его бранят по-новому, а он становится ближе по-новому”.

Созданное В. Маяковским в 1924 году в связи со 125-летием со дня рождения А. С. Пушкина стихотворение “Юбилейное” как раз и является попыткой “нового” осмысления пушкинской традиции. Вообще, поэзию Маяковского этих лет называли наступлением на “бронзу и мрамор”. Вот и здесь обращение к Пушкину связано с темой памятника, скорее, даже статуи. И как бы ранее ни хотелось молодому футуристу “сбросить” Пушкина, сейчас они оба “каменные гости” (пусть это не покажется странным) на “Пароходе Современности”. Дружеская встреча состоялась через века, и, как видим, разговор идёт на равных:

Александр Сергеевич, разрешите представиться. Маяковский.

О чём же этот своеобразный “диалог-монолог” двух великих поэтов? Какие мысли и чувства преследуют младшего собрата по перу?

В самом начале встречи признание, сделанное Маяковским:

Я люблю вас, но живого, а не мумию. Навели хрестоматийный глянец, —

Исчерпывающе характеризует его отношение к Пушкину. “Живой” Пушкин становится свидетелем исповеди “молодого классика”. По мнению Б. Пастернака, “Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это было его второй смертью, в ней он не повинен” (“Люди и положения”). Существует также мнение, что и Пушкина убили дважды: первый раз на дуэли, второй — в школе (“навели хрестоматийный глянец”). Поэтому есть все основания убедиться, что разговор двух поэтов действительно идёт на равных и что оба они — “каменные гости” в современном мире “хрестоматийного глянца”:

После смерти нам стоять почти что рядом: вы на Пе, а я на эМ.

А поскольку “гости” ещё и великие поэты, то разговор непременно касается насущных проблем творчества, единых и неизменных во все времена. Тема памятника разворачивается в тему о назначении поэта и роли поэзии, ибо “Маяковский — поэт темы” (М. Цветаева).

Мысли младшего классика направлены на современный обзор этой темы: он провозглашает искусство, совершенное по форме и языку (“речи точной и нагой”). Вслед за Пушкиным он жаждет “глаголом жечь сердца людей” или “сердце рифмами вымучить”. В этом порыве Маяковский одинок, но у него “в запасе вечность”. “Что ж о современниках?!”

Надсон неустойчив в своей гражданской позиции (“попросим, чтоб его куда-нибудь на Ща!”); Есенин — “балалаечник”; Безыменский — “так… ничего…”; Асеев — “этот может”, но пишет, чтобы “заработать сколько”; Дорогойченко, Герасимов, Кириллов, Родов — “однаробразный пейзаж” (неологизм, образованный от “народного образования”). Одним словом, “чересчур страна моя поэтами нища”. Относительно собственной роли Маяковский мог бы сказать словами из статьи “Два Чехова”: “Сейчас я диктую законы поэзии”. Соглашаясь “подсюсюкнуть” Пушкину ямбом, Маяковский абсолютно уверен, что автор “Полтавы” и “Евгения Онегина”, живи он сейчас, бросил бы “ямб картавый” и стал бы создавать новую революционную “энциклопедию русской жизни” (“Муза это ловко за язык вас тянет”). Здесь не случайно упомянуты пушкинские “Полтава” и “Евгений Онегин” (из всего творчества Маяковский выделяет эти два произведения). “Полтава” — это героический эпос России XVIII века, но “битвы революций посерьёзнее “Полтавы””, поэтому надо создать свой революционный эпос (“Вы б смогли — у вас хороший слог”).

В новой жизни есть и стихия человеческих страстей, и “любовь пограндиознее онегинской любви” (правда, сейчас её нет — “я теперь свободен от любви и от плакатов”). Любовная тема перекликается у поэтов в своём драматизме: “пожар сердца” испытали оба не раз:

Вы по-моему при жизни — думаю — тоже бушевали.

Любовь в судьбе поэта, по мнению Маяковского, — тема вечная во времени. Любовь — это импульс жизни, её источник. Когда она уходит, поэт прощается с жизнью (“Скоро вот и я умру и буду нем”). И в этой теме чувства поэтов совпадают. Но это не даёт оснований считать, что Маяковский является прямым наследником великого поэта, с чем и сам он никогда бы не согласился. Такая участь не для него — “боится пушкинистов”, которых поэт сравнивает с гоголевским Плюшкиным (“Старомозгий Плюшкин, пёрышко держа, полезет с перержавленным”). Другое дело, когда ты свои мысли и чувства сверяешь с “солнцем русской поэзии”. Прав был поэт, говоря: “подражать ему нельзя”, можно только любить как “живого, а не мумию”, и, в пушкинском контексте осмысления поэзии, “глаголом жечь сердца людей”. Именно в этом мы вправе считать его поэтом, продолжившим пушкинскую традицию высокой поэзии. И только такое искусство, “жгущее сердца”, — истинное и живое. Поэтому и “ненавижу всяческую мертвечину”, поэтому и “обожаю всяческую жизнь”…

Антон Никитин

Рассмотрим данное сочинение в свете интертекстуального метода анализа. Ориентированная на него риторика изложения материала рискует вызвать у читателя противоречивые чувства. С одной стороны, можно усомниться в верности проведённого исследования, с другой — согласиться с автором работы, ибо порядок аналитического изложения совпадает с последовательностью читательского восприятия — от “загадки к разгадке”.

Напомним, в основе интертекстуального анализа лежит методика “медленного” чтения текста. Стихотворение “Юбилейное” — программное в творчестве В. Маяковского. Действительно период творчества (1924–1930), когда было создано “Юбилейное”, исследователи называли “наступлением на бронзу и мрамор”. Вспомним его стихотворения этого времени — “Сергею Есенину”, “Товарищу Нетте — пароходу и человеку”, поэму “Владимир Ильич Ленин”. Не случайно обращение поэта к теме памятника (статуи) у автора работы вызвало ассоциации с “Каменным гостем” А. С. Пушкина: “…оба “каменные гости” на “Пароходе Современности””. Безусловно, автор продемонстрировал блестящие знания социокультурного контекста: цитаты из манифеста футуристов “Пощёчина общественному вкусу”, статей М. Цветаевой “Эпос и лирика современной России”, Б. Пастернака “Люди и положения”, пушкинской речи А. Блока помогли ему проследить за “мыслями и чувствами” поэта. Пушкинский контекст стихотворения также помог разобраться в сложнейших сцеплениях микротем в стихотворении “Юбилейное” (тема памятника, тема любви, исторические темы). Обратим внимание на то, как ученик логически доказывает, казалось бы, совершенно парадоксальные тезисы, используя дедуктивный метод. Таким образом идёт процесс перевода стихотворения со специфического языка поэзии на общекультурный, что в данной теме (“Мысли и чувства поэта”), возможно, вполне допустимо. Однако не приводит ли подобное общекультурное освоение текста к его художественному искажению? Однозначного ответа на этот вопрос мы не можем дать, как нет его и у учёных, представителей разных филологических школ и направлений.

Вот другой пример анализа того же стихотворения, основанный на рецептивном подходе — первичном эмоциональном восприятии. Вам предоставляется возможность сравнить две работы, оценить как их достоинства, так и недостатки. Возможно, вы выберете свой путь к анализу стихотворения.

Стихотворение В. В. Маяковского “Юбилейное”. Мысли и чувства поэта

Заглуша поэзии потоки, я шагну через лирические томики, как живой с живыми говоря. В. Маяковский. “Во весь голос”

Стонущее сердце художника, сердце драматурга в иглах, громко бьющееся сердце поэта — это Маяковский. Он соединил в своей душе современность и “запас вечности”. Он — дерзко живое, жаждущее движения сердце. Он подобно “невольнику чести” пытается познать свободу в “тысячи тонн”. Он через 125 лет с доверием “смиренного львёнка” обращается к нему — Александру Сергеевичу Пушкину.

Стихотворение “Юбилейное” — театральная постановка. На этой сцене “весна”: “Весна — свободно и раскованно”. Эти подмостки — поток времени, обращённый в вечность. Временное пространство будто распалось на два луча, пересекающихся в одной только точке современности. И Маяковский шагает от импульсивности своей жизни к гармонии пушкинской.

Время поворачивает вспять, теперь оно “будто бы вода” “мчит, болтая”. В это течение погружается поэт двадцатого века, “теперь свободный от любви и от плакатов”, и против времени идёт к золотому истоку, к поэту девятнадцатого века, свободному от плоти, но не души. Это не только обращение Маяковского к Пушкину, и не только грядущее “говорит” с прошлым, но ещё и путь от прошлого к настоящему. Маяковский шагает “через лирические томики”, в которых речь “точная и нагая”. Поэт неоднократно атакует поэзию, и это эпатирует, но сцена — фарс, а душа пылает, дерзкое сердце живёт современностью. Маяковский — герой своего времени.

Лирический герой — поэт, он прав: “…поэзия — пресволочнейшая штуковина: существует — и ни в зуб ногой”, и потому идёт мимо рифмованных строк. Он останавливается лишь около истинных творцов, “как живой с живыми говоря”.

Он видит современников — тоже поэтов. Их творчество — альбомные стихи, а для живущего высокой поэзией это не искусство, а всего лишь строки, не призванные трясти “нервное желе”. Современники — сухие строители рифм, они “однаробразны”. “Дорогойченко, Герасимов, Кириллов, Родов” — для поэта они равны, они — “Безыменские”:

Так… ничего… морковный кофе.

Еще один шаг. “Кто меж нами?” — восклицает Маяковский, встречая на пути Надсона. В его (Маяковского) понимании, “надо, чтоб поэт и в жизни был мастак”, чтобы у каждого человека светилось сердце. Душа поэта не набор рифмованных строк, и потому лирический герой с уверенностью, чеканя шаг, погружается в глубь девятнадцатого века.

“Некрасов... мужик хороший”, — одобрительно кивает Маяковский. Он приближает к себе лишь похожих, горящих любовью к своей стране. Он делает ещё один шаг и видит Пушкина, но не через “хрестоматийный глянец”. Он рад, что достиг цели, он у золотого истока, бушующего ручья.

Вы по-моему при жизни — думаю — тоже бушевали. Африканец!

И вдруг — будто вспышка света: “невольник чести…” Маяковский интуитивно вспоминает перифразу Лермонтова: “Погиб поэт! — невольник чести” и мгновенно вместе с рассветом возвращается в свою “Страну Советов”, где “можно жить, работать можно дружно”.

И Маяковский живёт и работает как художник, поэт и драматург, и он возвращается на сцену современной жизни вместе с “живым” своим собеседником — великим Пушкиным. Только памятник, неживое воплощение пушкинского “я”, остаётся на Тверской, ибо “живое, а не мумия” — это взрыв, “пожар сердца”:

Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!

Его “картавые ямбы” вновь пляшут по строчкам, его метафоры становятся звеньями живых ассоциаций, восклицания бросают вызов, а многоточия опять не договаривают чего-то о “пожаре чувств” Человека — Поэта, живущего в своём и не в своём времени…

Ксения Новикова

В заключение скажем, что подходы к анализу стихотворения могут быть различными, и выпускникам не стоит бояться этой номинации сочинения. В школьном сочинении могут соединяться различные виды анализа, и в этом мы не видим ничего плохого, напротив, если выпускник продемонстрирует владение навыками анализа на различных уровнях, то это достойно самой высокой похвалы.

Анализ идейно-художественного своеобразия произведений малой формы

Формулировка “анализ идейно-художественного своеобразия” требует от ученика обозначения темы произведения, проблематики, ведущих мотивов, идеи, своеобразия авторской позиции. Но художественное произведение — это “образ мира, в слове явленный” (Б. Пастернак), поэтому выпускнику необходимо показать, как художественное содержание воплощено в художественной форме. В сфере внимания читателя оказываются изображённый мир (портрет, пейзаж, художественная деталь, характер психологизма, формы художественной условности, художественное время и художественное пространство); художественная речь (язык, стиль произведения, его речевая организация); композиционное построение (расположение частей, их взаимодействие, система персонажей, сюжет, конфликт).

Несколько советов выпускникам. Путь анализа идейно-художественного своеобразия произведения нам видится в следующих направлениях:

определение специфики произведения: жанр, творческий метод, художественное направление (в какое время написано произведение?); определение тематики и проблематики произведения; выявление социально-политических, философских, нравственно-этических взглядов писателя; характеристика героев произведения в рамках авторских приёмов (портрет, интерьер, психология поведения героев, речь, оценка их поступков, отношение автора, художественное мастерство писателя); актуализация произведения.

Обратим внимание на то, что речь идёт об анализе идейно-художественного своеобразия произведения малой формы. Означенное своеобразие предполагает в известном смысле избирательность в материале анализа. От ученика не требуется дотошно и скрупулёзно фиксировать все элементы содержания и формы. Как справедливо замечает А. Б. Есин, “в практическом литературоведении мы почти во всех случаях имеем дело с анализом выборочным, когда анализируются не все элементы произведения, а лишь те, которые представляются важными. В принципе это правильный и плодотворный путь, но здесь перед литературоведом неизбежно встаёт проблема: что выбрать, а чем пожертвовать?” Неизбежно с этой проблемой столкнётся и автор выпускного сочинения. Поэтому будет крайне важно объяснить содержательные доминанты произведения, выделить “рельефы формы”, особенно очевидные её проявления, отличающие именно это произведение, составляющие его своеобразие, обнаружить взаимосвязь и взаимообусловленность содержания и формы.

Заметим, что при всей терминологической строгости формулировки темы сочинения она, безусловно, допускает сочетание анализа и интерпретации, когда ученик, высказывая свои субъективные впечатления, суждения, оценки, обосновывает их анализом текста. Для кого-то импульсом к анализу станут мысли, чувства, возникшие после чтения произведения; кто-то начнёт с размышления о смысле названия; третий задумается над судьбой книги, будь то “Собачье сердце” Булгакова или “Матрёнин двор” Солженицына и так далее.

Рассмотрим возможное движение анализа идейно-художественного своеобразия произведения на примере небольшой повести Фёдора Абрамова “Поездка в прошлое”. Она сравнительно недавно появилась в школьных программах по литературе, но заслуженно отмечена вниманием учителей и методистов. Эта повесть из числа тех, “в которых отразился век” (А. С. Пушкин). В ней попытка осмысления ушедшего века, его трагедий и невосполнимых потерь. Предложим ученикам самостоятельно обозначить доминанты содержания и формы, их взаимообусловленность в повести, что придаст анализу — при понятной фрагментарности — цельность.

Уроки памяти. Ф. Абрамов. “Поездка в прошлое”

Что с нами происходит? Почему столько жестокости вокруг? Чем вызван “беспредел”? Почему рушатся идеалы и святыни, которые были жизненной опорой не одному поколению? В чём наше спасение? Это “проклятые вопросы”, которые рождает наша сегодняшняя жизнь, когда в начале нового тысячелетия Россия вот уже в который раз оказалась на перепутье.

Свой ответ на эти вопросы попытался дать Фёдор Абрамов в повести “Поездка в прошлое”, заметив: “Я мечтаю поразмышлять о судьбах страны, о сути глубинных исторических процессов, о том, откуда всё началось”. Писатель сокрушался, что о муках и всех бедах наших так и не узнают потомки. Эту повесть с полным правом можно отнести к разряду “возвращённой литературы”. Написанная в 1974 году, задолго до “перестройки”, она была сокрыта от читателя: в редакциях журналов высоко отзывались о повести, но не печатали. Она увидела свет в журнале “Новый мир” в 1989 году, после смерти автора.

Повесть открывается лаконичным пейзажем: “Снегопад застал их на серёдке реки. Вмиг стало слепо, бело, залепило глаза — неизвестно, куда и ехать”. Вспоминается пейзаж из пушкинских “Бесов”: “Сбились мы. Что делать нам?” Пейзаж вводит в повесть мотив распутья, поиска пути и шире — поиска истины. Этот мотив акцентирован и в последующих главах, открывая их: “Сколько времени он бродит? Где был? Что ищет? Темень, темень кромешная, мрак кругом…”

Название произведения символично: им заявлена тема памяти. Поездку в прошлое совершает главный герой — Никифор Кобылин, или Микша, как его привычно называют в деревне. Эта поездка окажется роковой для него: он погибнет. Тайну гибели Микши автор доверяет открыть читателю.

Временное пространство повести обширно — это наша советская история, и все вехи в ней “знаковые”. Год 1918-й — “красный террор”. “В кажинной деревне безвинных людей сказнил, а в нашей волости зараз десять мужиков”, — вспоминают о Мефодии Кобылине, дяде Микши. 1930 год: “...со всех деревней тогда народ согнали. На ура крест стаскивали, чтобы наглядная агитация насчёт Бога была”. Последствия коллективизации и раскулачивания чудовищны: “...из часовни по два, по три мертвяка заутро вытаскивали. Из раскулаченных. С южных районов, которые к нам, на Север, были высланы”. В 1937 году отца Микши посадили как пособника международной буржуазии. Микша “Берлин в сорок пятом брал с Жуковым”. В 1955-м учитель Павлин Фёдорович, безвинно отсидев семнадцать лет, освободился по хрущёвской амнистии. “Оттепель” пробудила переоценку прошлого, вселив смуту в душу Никифора Кобылина. Как видим, автор не лакирует историю, обращаясь в поисках истины к самым сложным, трагическим поворотам “жестокого века”.

В начале повести мы видим главного героя “красным, опухшим, страдающим с похмелья”. Под окнами его дома появляется высокий человек в чёрном плаще и просит отвезти его в Курзию, забытое, самое гиблое место в округе, где когда-то жили, вернее, выживали раскулаченные. Заметим, что чёрный человек — это “вечный образ” литературы, символ рока, судьбы, предвестника трагедии, смерти.

Воспоминания составляют главное содержание повести. Прошлое и настоящее в ней переплелись. Ничто не проходит бесследно: прошлое отзывается в настоящем, напоминает о себе. Память неотступно преследует главного героя.

Все мы родом из детства. Первое детское воспоминание Микши о том, как крест с древней часовни стаскивали в тридцатом году. Он признаётся: “Я тоже, даром что пацан был, за верёвку маленько подержался”. Пусть бессознательно, он, ребёнок, ухватился за верёвку безверия и разрушения. В момент исторического размежевания обнаружились два жизненных полюса, две правды. И у Никифора Кобылина был выбор, как жить. С одной стороны, правда отца — доброго, мягкого, совестливого человека. С другой — правда дядьёв, фанатиков революционной идеи. Дядья для него — герои революции и гражданской войны. Их идеалы стали его идеалами. Их истины для него единственные и неоспоримые. Уроки ненависти Никифор усвоил отлично: на другой день после похорон убитого дяди Александра мальчик наточил нож, чтобы мстить. Встречая прибывших с Украины раскулаченных, Микша радовался: “Вот они, враги-то, живые, тёпленькие”. Группировка персонажей очевидна — “враги” и “свои”. Отца Микша презирал за мягкость и стыдился. После его ареста в тридцать седьмом сын отрёкся от отца с объявлением в газете, отказался от отцовской фамилии. Он добровольно отрубил свои корни: и отец — “враг”.

Многое выпало на его век: и Отечественная война, и лагеря, но истины дядьёв остались его единственной жизненной опорой. Когда в хрущёвскую “оттепель” зародились сомнения в героизме дядьёв, Никифор от сомнений и ненужных вопросов избавлялся с помощью водки.

Во время поездки в Курзию Микша узнал от спутника правду о смерти дяди Александра, изнасиловавшего пятнадцатилетнюю девочку и убитого за это её братом-подростком. Героизм дяди оказался выдуманным мифом. Это открытие Микши — кульминация повести. Рухнули его жизненные опоры. А в памяти всплыли предсмертные слова отца соседке: “Скажи Никифору, что у отца нету зла на него. Не он виноват. Дядья его таким сделали”. И вновь Микша совершает, добровольное на этот раз, путешествие в прошлое — по следам отца. Но это уже другой Микша, сомневающийся, по-новому открывающий жизнь и себя самого, переоценивающий привычные ценности. (Подобный композиционный ход есть в “Отцах и детях” Тургенева.) Он спешит обойти всех, кто помнит отца, и слышит о нём только самые добрые слова. К Микше приходит позднее прозрение: “А я ведь думал, по части смелости он слабак”. Старый учитель закрывает перед ним дверь со словами: “Не всё, что старое, забывается”. Микша наказан за беспамятство и предательство отца. Происходит переоценка ценностей, осознание трагического заблуждения, ложности истин, казавшихся единственными и несомненными. Он просит учителя: “Объясни, как жизнь надо понимать, поставь мне, дураку, мозги на место”.

Финал повести символичен. Он строится на вечном мотиве возвращения блудного сына. Проваливаясь в топи болота, теряя почву под ногами, Никифор ищет на кладбище могилу отца. Символическая деталь: безбожнику Микше привиделась чёрная громадина часовни, освещённая заревом свечей. Дорога ведёт его к храму, но Микша противится: “Я с малых лет не верю ни в Бога, ни в чёрта”. Ему удаётся-таки найти могилу отца, на которой он никогда не был. Микша повторяет: “Иду, иду, отец!” На могиле отца он и умирает. Автор приводит своего героя к покаянию, обретению вечных истин, возвращает к отцовским истокам: “Звонили колокола... Песня то умолкала, то вновь томила тоской и болью... Он шёл к отцу”.

Трагический финал, момент обретения истины не завершает повесть. Заключительная тринадцатая глава обнаруживает диссонанс “противочувствия” (Л. С. Выготский). Это текст заметки в районной газете “К чему приводит дружба с зелёным змием”, где обыденно, казённо и по-советски назидательно сообщается о смерти Н. Кобылина. Всё просто и ясно: “Пьянству — бой!” В сознании односельчан он остался пьяницей. Душа героя, вывернувшего “наизнанку всю свою жизнь”, открыта лишь читателю. Это “время гимнов и скрытых трагедий”. Время всеобщего покаяния ещё не пришло.

Очень часто писатели в дневниках, статьях о русской литературе объясняют природу своего произведения, делятся своими мыслями по поводу тех или иных проблем в обществе, размышляют о целях и задачах литературы. Нам известны дневники И. С. Тургенева и Ф. М. Достоевского, “Исповедь” Л. Н. Толстого, статьи о русской литературе А. Блока, О. Мандельштама и других. Иногда размышления писателей помогают понять произведение лучше, чем самостоятельный анализ, и могут сориентировать на определённый ракурс размышления. Рассмотрим работу, в которой эссе В. М. Шукшина “Как я понимаю рассказ” помогло раскрыть идейно-художественное своеобразие его небольшого произведения “Дядя Ермолай”. Обратим внимание на оформление этой работы: выбранные тезисы статьи задают определённое направление в анализе и способствуют интересному изложению материала.

“Нравственность есть Правда”. В. Шукшин. «Дядя Ермолай»

В. М. Шукшин любил задавать “вопросы самому себе”. Но это были даже не вопросы, а мысли вслух по поводу написанной книги или снятого фильма. В этом публицистическом цикле (“Вопросы самому себе”) есть и любопытная, на мой взгляд, статья “Как я понимаю рассказ”, которая поможет нам раскрыть идейно-художественное своеобразие одного из последних (1971) его рассказов — “Дядя Ермолай”.

I

“Самые наблюдательные люди — дети, потом — художники”.

Рассказ “Дядя Ермолай” возник на основе детских впечатлений, тех, что хранятся в памяти всю жизнь. “Вспоминаю из детства один случай”. На первый взгляд — совершенно безобидный. Колхозный бригадир, старый хлебороб дядя Ермолай, отправил мальчишек (один из них — будущий автор рассказа) на ток сторожить только что обмолоченное зерно. В грозу они заблудились, залезли в первую попавшуюся скирду и заночевали, а утром как ни в чём не бывало вернулись в дом бригадира. На его вопрос: “Да вы были там? На токе-то?” — ребята и глазом не моргнув ответили: “Были. А где же мы были?” Уличённые в явной лжи, тем не менее мальчишки твёрдо стоят на своём. Не смутило их и то, что бригадир, оказывается, также там побывал.

“— Ну и… мы тоже были. Мы, значит, маленько попозже… Мы блудили.

— Где попозже?! — взвизгнул дядя Ермолай. — Где попозже-то?! Я там весь дождь переждал! Я только к свету оттуда уехал. Не было вас там!

— Были!..

Дядя Ермолай ошалел”.

Что же произошло в этой сцене? Что заставляет рассказчика вновь и вновь возвращаться к этому случаю? Не даёт покоя память, мучает совесть, потому что главное в этом не безобидное упорство упрямых мальчишек, а бессовестная ложь, которую, по мнению Шукшина, не оправдывает даже малый возраст.

Заметим, в рассказе показаны два уровня восприятия случившегося: один (параллельный), связанный с описанием события, участником которого был сам автор, будучи в детском возрасте, и аналитический, когда извлекается нравственный урок из пережитого. Подобная повествовательная форма не нова в литературе: мы помним непосредственного участника пугачёвского мятежа юного Петра Гринёва и пятидесятилетнего Петра Андреевича Гринёва, в силу своего зрелого возраста по-иному осмысливающего события далёкого прошлого. Так что прав был Шукшин, говоря, что “самые наблюдательные люди — дети, потом — художники”. В рассказе “Дядя Ермолай” одиннадцатилетний мальчишка Васька бессознательно совершает проступок, а зрелый художник Василий Шукшин беспощадно судит его.

II

“Вот рассказы, какими они должны быть: рассказ-судьба, рассказ-характер, рассказ-исповедь. В каждом должно быть что-то настоящее”.

Рассказ назван не “Мальчики”, не “Ночное”, не “Гроза”, наконец, а “Дядя Ермолай”. Именно его образ является центральным в этом произведении, именно к нему возвращается в памяти автор: “И дума моя о нём — простая: вечный был труженик, добрый, честный человек. Как, впрочем, все тут, как дед мой, бабка”. Судьба героя, по всей очевидности, была нелегка: тяжкие годы после войны (детские годы Шукшина совпали с послевоенной разрухой), когда приходилось восстанавливать разрушенное хозяйство, до горького пота трудиться в поле, когда за каждый потерянный колосок можно было схлопотать и десяток лет лагерей (время было такое!). Но не этим возмущён старый хлебороб (слава Богу, всё обошлось с обмолоченным зерном на току), а тем, что рушатся важные устои нравственной жизни: совесть, правда, простота (и возраст здесь не причина).

Всеми силами души дядя Ермолай хотел услышать от мальчишек правду, он умолял их сознаться, покаяться наконец, пообещал, что ничего им не будет, придумал символическое наказание (“по пять трудодней снимаю, раз вы такие”), а мог бы и “врагами народа” объявить. Они, конечно, проштрафились на работе, но не это, а упорное враньё мальчишек кажется проступком более значительным. Потрясение было настолько сильным, что “дядя Ермолай ушёл за скирду… Опять, наверное, всплакнул”. Его глубоко оскорбило поведение детей, и он болезненно реагирует на то, как эти только начинающие жить мальчишки уже бессовестно лгут. Поэтому именно с позиции категорического нравственного императива осуждает он ребят, призывая их в течение всего дня сознаться. “Ну ладно, ладно… Вы, может, боитесь, что я ругаться буду? Не буду. Только честно скажите: где ночевали? Не скину по пять трудодней”, — увещевает вновь и вновь ребят дядя Ермолай. “По пять трудодней он так и не скинул”, — этой ремаркой завершает рассказ о том злополучном случае В. Шукшин.

“Дядя Ермолай” — “рассказ-судьба”, “рассказ-характер”. Непростая, тяжёлая судьба труженика стала основой для создания обобщённого типа крестьянских характеров со светлой душой и праведными делами. Их можно и не разглядеть со стороны, но они очевидны. Это чистый родник народной жизни, где раскрывается исконно русский характер. Мудрость, душевная доброта, трудолюбие, стремление во что бы то ни стало “дойти до самой сути”, обострённое чувство правды и справедливости — вот составляющие черты шукшинского праведника, каким и является дядя Ермолай.

Но “Дядя Ермолай” ещё и “рассказ-исповедь”. Исповедь близка раскаянию, поэтому в финале рассказа возникает мотив раскаяния — этой спасительной миссии совести. С высоты прожитого и философски осмысленного времени вспоминает автор о честном и добром труженике Ермолае, о его открытом неприятии всякого рода иждивенчества, лжи, и возникает искреннее желание снять шляпу перед этим героем, ибо “в каждом рассказе должно быть что-то настоящее”.

III

“Главное в рассказе — движение. Мёртвым искусство не бывает”.

Основная часть рассказа построена на диалоге. Заметим, что диалог никогда не является просто информацией, в нём заключено движение, отражены характеры. Язык диалога в “Дяде Ермолае” подвижен, сочен, выразителен. Здесь раскрываются чувства героев, показан психологический поединок. Обратим внимание на их состояние, переданное глаголами: дядя Ермолай “смотрит пытливо”, “взвился”, “аж за голову взялся”, “болезненно сморщился”, “ошалел”, “посмотрел с мольбой”, “пошёл прочь”. Сколько оттенков чувств — и ни одного оскорбительного выпада против мальчишек. Острота переживания переполняет душу бригадира, чувствуется неимоверная сердечная боль — и не от того, что мальчишки вконец заврались, а оттого, что уж если и малые дети не чувствуют угрызений совести, то что же стало с большим миром?

А что же они? “Смотрят, не мигая”, “решили стоять насмерть”, “это нас не смутило”. Несколько раз повторяется перфектный глагол “были” и в конце — “мы убежали”. В действиях мальчиков нет этого стремительного движения, мгновенной смены чувств. Неслучайно всё это ложь — это застывшая, “мёртвая” форма жизни, которую должны были понять мальчики. Настоящая жизнь — это движение.

“Тот рассказ хорош, который чудом сохранил это движение, не умертвил жизни, а как бы “пересадил” её, не повредив, в наше читательское сознание” — так заканчивается статья “Как я понимаю рассказ”. Писатель В. Шукшин чувствовал, куда устремилась жизнь, поэтому его герои свободно шагают по ней, рассуждая о тех вечных вопросах, которые и составляют правду этой жизни. По Шукшину, “Нравственность есть Правда”.

Роль эпизода в произведении русской литературы XIX века

В этой номинации в предыдущие годы чувствовалось очевидное пристрастие составителей экзаменационных тем к творчеству А. С. Грибоедова и Н. В. Гоголя. “Бал в доме Фамусова” и “Чичиков у Коробочки (Ноздрёва, Собакевича и т. д.)” уже детально разобраны во всех методических изданиях, и, кажется, что в русской литературе наличествуют только эти эпизоды. Надеемся, что в этом году составители предложат нам что-нибудь интересное из литературы второй половины XIX века. Консультаций по этой номинации было множество. Но вот что интересно: читаешь сочинения на эту тему и видишь, что ученик ограничивается только анализом эпизода и не указывает, какую же роль играет он в идейном и художественном пространстве всего произведения. С другой стороны, действительно трудно определить, например, какую роль играет эпизод именин Наташи Ростовой в пространстве многотомного романа “Война и мир”. Здесь прежде всего важно понять социально-философские, нравственно-этические взгляды писателя и философа Л. Н. Толстого. Это же касается произведений и других писателей.

Умение анализировать эпизод — важный этап в работе над художественным произведением, и проводить его надо после детального изучения всего произведения. На уроках можно предложить следующую схему анализа эпизода.

Самостоятельно определить границы эпизода; Проанализировать его содержание: герои, их поступки, авторские размышления; Обрамление эпизода (пейзаж, лирические отступления), стилевые особенности, особенности композиции; Вычленить другие эпизоды, логически связанные с анализируемым. Найти в них сходные темы, мотивы, размышления автора; Указать, какую роль играет анализируемый эпизод в идейном пространстве всего произведения, как он помогает понять авторскую концепцию.

Думаем, что нам лучше всего продемонстрировать такую форму работы на примере анализа (роли) эпизода в романе И. А. Гончарова “Обломов”. Урок проходит в форме семинара с предварительным домашним заданием.

“Сон Обломова”. Пространство идиллии в романе И. А. Гончарова «»

— Да ты поэт, Илья!

— Да, поэт в жизни, потому что жизнь есть поэзия...

— Это не жизнь!

— Что же это, по-твоему?

— Какая-то... обломовщина...

И. А. Гончаров. “Обломов”

Предварительные задания учащимся

Знать близко к тексту эпизоды из романа: “Сон Обломова” (ч. I, гл. 9), “Мечты Ильи Ильича Обломова” (ч. II, гл. 4), “Выборгская сторона” (ч. IV, гл. 9), “Жизнь Штольцев (Андрей и Ольга) в Крыму” (ч. IV, гл. 8).

Анализ эпизода. Вопросы и задания

Первая группа. Идиллический пейзаж в сне Обломова. Какую функцию он выполняет?

Вторая группа. Время и пространство в сне Обломова. Соотнесите пространство Обломовки с пространством г. Калинова: что общего и различного?

Третья группа. Обычаи, обряды Обломовки. С какой целью так подробно рассказал о них автор?

Четвёртая группа. Фольклорные мотивы сна. Проанализировать вступление ко сну Обломова. Почему картины моря, гор не привлекают автора? Какой характер носит описание моря, гор?

Роль эпизода. Вопросы и задания Внимательно прочитайте эпизод о мечтах Обломова (ч. II, гл. 4). Соотнесите со сном Обломова: что общего и различного? Выборгская сторона (ч. IV, гл. 9). Жизнь Обломова у Агафьи Матвеевны Пшеницыной: что общего и различного с жизнью в Обломовке? Жизнь Штольца и Ольги в Крыму. Почему они выбрали это место? Сравните мечты Обломова со взаимоотношениями Ольги и Штольца.

Слово учителя

Тема семинара “Пространство идиллии в романе И. А. Гончарова “Обломов””. Эпиграфом к нему мы взяли фрагмент из диалога Обломова и Штольца. Цель нашего урока-семинара: разобраться, действительно ли “жизнь есть поэзия” и Обломов в ней поэт? Или же мы согласимся со Штольцем, назвавшим эту жизнь “какой-то обломовщиной”?

Внутри нашей общей темы можно выделить несколько микротем. Условно назовём их: “Сон Обломова”, “Мечты Ильи Ильича Обломова”, “Выборгская сторона”, “Жизнь Штольцев в Крыму”. Каждая микротема имеет своё смысловое пространство, но соединяет их единое пространство жанра идиллии. Обратимся к понятию “идиллия”.

Идиллия представляет собой один из жанров буколической поэзии (от гр. буколикос — пастушеский); в античности это небольшое стихотворное произведение с описанием мирной жизни пастухов, их простого быта, нежной любви, свирельных песен (часто с использованием фольклорных мотивов). Эта жизнь разворачивается на фоне идеального пейзажа. Его главные элементы:

— мягкий ветерок, доносящий приятные запахи;

— вечный источник, прохладный ручей, река, утоляющие жажду;

— цветы, широким ковром устилающие землю;

— деревья, раскинувшиеся широким шатром, дающие тень;

— птицы, поющие на ветвях.

Таковы пять самых устойчивых элементов того, что именуется “приятным, восхитительным местом”, “местом мест”.

Идеальный пейзаж создан для того, чтобы насыщать и радовать все человеческие чувства. Он полностью гармонирует с природой человека.

Основные черты идиллического мира:

характерный идеальный пейзаж; единение человека и природы; замкнутое пространство, неопределённое время, иногда цикличность времени (условность времени); мифический характер; бессюжетность; бесконфликтность.

I. Анализ эпизода сна

1. Идиллический пейзаж.

В Обломовке человеку уютно жить, у него не возникает ощущения неустроенности быта, незащищённости перед огромным миром. Природа и человек слиты, едины, и, кажется, небо, которое способно защитить обломовцев от всех внешних проявлений, “там ближе к земле”, и это небо распростёрлось над землёй, как домашняя кровля. Такая атмосфера мира Обломовки передаёт полное согласие, гармонию в этом мире.

2. Время и пространство Обломовки.

Идиллический пейзаж неотделим от конкретного пространственного уголка, где жили отцы и деды, будут жить дети и внуки. Пространство Обломовки ограничено, оно не связано с другим миром. Конечно, обломовцы знали о том, что в восьмидесяти верстах от них находится губернский город, но редко ездили туда, знали и о Саратове, и о Москве, Питере, “что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, тёмный мир, неизвестные страны, населённые чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак — и, наконец, всё оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю”.

Никто из жителей Обломовки не стремится выйти из этого мира, ибо там — чужое, враждебное, их вполне устраивает счастливое “житьё-бытьё”, и их мир — самостоятельный, целостный и завершённый.

Строго ограниченное пространство живёт по своим вековечным традициям, ритуалам. Любовь, рождение, брак, труд, смерть — вся жизнь Обломовки сводится к этому кругу и так же неизменна, как смена времён года.

Любовь в Обломовке носит совсем иной характер, чем в реальном мире, она не может стать каким-то переворотом в душевной жизни человека, она не противостоит другим сторонам жизни. Любовь-страсть противопоказана миру обломовцев, они “плохо верили... душевным тревогам, не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись, как огня, увлечения страстей”. Ровное, спокойное переживание любви естественно для обломовцев.

3. Обычаи, обряды обломовцев.

Существенное место в жизни обломовцев занимают обряды и ритуалы. “И вот воображению спящего Ильи Ильича начали... открываться сначала три главные акта жизни, разыгравшиеся как в его семействе, так и у родственников и знакомых: родины, свадьба, похороны. Потом потянулась пёстрая процессия весёлых и печальных подразделений её: крестин, именин, семейных праздников, заговенья, разговенья, шумных обедов, родственных съездов, приветствий, поздравлений, официальных слёз и улыбок”.

Кажется, что вся жизнь обломовцев состоит только из одних обрядов и ритуальных праздников. Всё это свидетельствует об особом сознании людей — мифическом сознании. То, что для обыкновенного человека считается вполне естественным, здесь возведено в ранг мистического бытия — обломовцы смотрят на мир как на таинство, святость. Отсюда особое отношение к времени суток: вечернее время особо опасное, послеобеденное время сна обладает могущественной силой, которая управляет жизнью людей. Есть здесь и таинственные места — овраг, например. Отпуская Илюшу гулять с няней, мать строго наказывала “не пускать его в овраг, как самое страшное место в околотке, пользовавшееся дурною репутацией”.

Особое отношение у обломовцев к приметам: в них мир подаёт человеку знаки, предупреждает его, диктует свою волю. Если в зимний вечер погаснет свеча, то в ответ “все встрепенутся: “Нечаянный гость!” — скажет непременно кто-нибудь”, и дальше начнётся самое заинтересованное обсуждение этого вопроса, кто бы это мог быть, но в том, что гость будет, в этом никто не сомневается. Мир обломовцев абсолютно свободен от каких-либо причинно-следственных связей, которые очевидны для аналитического ума. Вопрос “почему?” — это не обломовский вопрос. “Расскажут ли им, что копна сена разгуливала по полю, — они не задумаются и поверят; пропустит ли кто-нибудь слух, что вот это не баран, а что-то другое, или что такая-то Марфа или Степанида — ведьма, они будут бояться и барана, и Марфы: им и в голову не придёт спросить, отчего баран стал не бараном, а Марфа сделалась ведьмой, да ещё накинутся на того, кто бы вздумал усомниться в этом”.

Мистическое восприятие мира уводит обломовцев от истинного его познания, следовательно, и от борьбы с ним, тем самым обеспечивает миру какую-то надёжность, неизменность.

4. Мифический характер сна.

Масштаб сна позволяет разглядеть в нём черты античного мира. Античные реминисценции постоянно присутствуют в тексте сна. Уже в самом его начале читаем: “Небо там, кажется... ближе жмётся к земле, но не с тем, чтобы метать сильнее стрелы, а разве только, чтоб обнять её покрепче, с любовью... чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяческих невзгод”. Это описание точно рифмуется с мифом о браке Земли с Небом — Геи с Ураном. Отсюда возникает образ мира, который весь заключён в любовные объятия; он несёт в себе утопию “золотого века”.

Вернёмся к начальным фрагментам сна. Почему стихия, “дикость и грандиозность” моря вызывает у автора неприятие? Всё это не соответствует умиротворённости жизни обломовцев, романтический пейзаж не в их духе, он тревожит сердце, он может быть опасен. Эта стихия не из “золотого века”, где всё говорит об идиллическом восприятии мира.

Детство Ильи Ильича Обломова. Какие внутренние силы Обломова увяли, какие развились его воспитанием, образованием?

Любознательность, активное участие в любых проявлениях жизни, сознательное отношение к жизни, трудолюбие — всё это утрачено под влиянием чрезмерной опеки матери, няни, слуги.

В то же время развились черты мечтательности, воображения, поэтического восприятия жизни, широта души, добродушие, мягкость, утончённость. Все эти черты — результат воздействия сказок, таинственного восприятия жизни, её мифологизация.

Выводы, обобщения

Сон Обломова выдержан в духе идиллии. Он не пророчествует, не предупреждает, он своеобразный ключ к пониманию характера героя. “Сон Обломова — этот великолепнейший эпизод, который останется в нашей словесности на вечные времена, — был первым, могущественным шагом к уяснению Обломова с его обломовщиной”, — писал критик Александр Васильевич Дружинин.

II. Роль эпизода (аналитическая беседа)

1. В какой период жизни мы встречаемся с Обломовым на Гороховой улице Петербурга? Сохранил ли он черты обломовского восприятия мира?

О петербургском Обломове сказано, что он “уж был не в отца и не в деда. Он учился, жил в свете: всё это наводило его на разные чуждые им соображения <...> Ему доступны были наслаждения высоких помыслов; он не чужд был всеобщих человеческих скорбей”.

Илья Ильич предстаёт перед читателем в тот момент, когда все его попытки деятельности потерпели фиаско, когда его роль в обществе окончательно не удалась и когда жизнь его свелась к лежанию на диване. Вместе с тем лежание на диване сопровождалось у него “внутренней волканической работой пылкой головы и гуманного сердца”. “Обломов любил уходить в себя и жить в созданном им мире”.

2. Как могло произойти перерождение восприимчивого к жизни Обломова? Обратимся к фрагменту мечты героя (ч. II, гл. 4). О чём мечтает герой?

Практически всё, из чего складывается идиллия, вошло в мир мечты. Уютный уголок, в нём уединяется поэт. Уединение не подразумевает одиночества, участие друзей — непременный атрибут жизни. “Он думал о маленькой колонии друзей, которые поселятся в деревеньках и фермах, в пятнадцати или двадцати верстах вокруг его деревни, как попеременно будут каждый день съезжаться друг к другу в гости, обедать, ужинать, танцевать”. Идеал жены, с одной стороны, спроецирован на Ольгу (“тут музыка, Casta diva!”), с другой — на Агафью Матвеевну Пшеницыну (“На кухне стучат в пятеро ножей; сковорода грибов, котлеты, ягоды”).

3. Прочтите дружеское послание Пушкина “Городок” (1815), элегию К. Батюшкова “Мечта”. Соответствует ли идеал поэтов жизни Обломова в Петербурге?

Созданный идеал жизни у Обломова строится по законам искусства и сориентирован на определённую поэтическую традицию: дружеское послание, элегия, идиллия, когда, подобно гётевскому герою Фаусту, хочется воскликнуть: “Остановись, мгновенье, ты прекрасно!”

Дружба, любовь, искусство — вот немногочисленные покровители поэта в его уединении, но они сполна обеспечивают ему счастье, радость и гармонию.

4. Может Илья Ильич воплотить свой идеал в жизнь? Может он вернуться в Обломовку?

Стремление воплотить его в жизнь терпит крах, как всякий эстетический эксперимент с жизнью. Жизнь постоянно ставит героя в такие обстоятельства, которые не могут быть учтены ни одним жанром. Никакая жанровая традиция не в состоянии интерпретировать жизнь по своим законам, потому что “жизнь трогает везде, достаёт...”

Мечта — лёгкий посох поэта, с которым он уходит от жизни всегда одной дорогой — “забвения тропой” (К. Батюшков).

Илья Ильич не может вернуться в Обломовку не потому, что план переустройства имения не готов. В этот мир нельзя вернуться, из него можно только уйти. Дорога, соединяющая эти два мира, идёт только в одном направлении: из малого в большой. Обломов уже не человек времени, он человек истории: “Он уж был не в отца и не в деда”. Доказательством тому — “малая Обломовка”, жизнь на Выборгской стороне.

5. Найдите черты сходства Выборгской стороны с Обломовкой.

Нетрудно разглядеть в доме Пшеницыной черты сходства с миром детства, мечты. Но в то же время ощущается теснота этого мира: “тощие сады”, “дворик”, “немощёные улицы”, “двор величиной с комнату”. Там, в Обломовке, — огромный мир, где небо и земля соединились под родительской кровлей, здесь — мир размером в комнату. Выборгская сторона — это царство быта, в нём нет поэзии, он лишён духовности. Илья Ильич ушёл на Выборгскую сторону от страданий большого мира, но тем самым ушёл и от своего счастья, в конце концов от самой жизни.

“Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и всё более и более обживаясь в нём, он, наконец, решил, что ему некуда больше идти, нечего искать, что идеал его жизни осуществился, хотя без поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение жизни...”

Из этой триады жизни “быт — идеал — поэзия” в реальности остался только быт, с ним теперь сопряжён идеал Обломова — поэзия ушла из жизни.

В какой-то степени образ Обломова напоминает поэтов К. Батюшкова, А. Дельвига, для которых победа над несовершенством мира путём создания эстетической утопии — ведущая тема. Известна трагическая судьба этих поэтов: рано ушёл из жизни Дельвиг, душевно заболел Батюшков.

Обломов не испытал наслаждений, добытых в борьбе, отказался от них в пользу покоя в уютном уголке, чуждом движения, осмысления жизни. Пушкинская формула “Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать” (“Элегия”, 1830), которая действительно даёт полноту жизни, помогает обрести гармонию, оказалась неприемлемой для Обломова.

6. Илья Ильич поселил в свою мечту Штольца — человека, которому многое в обломовском мире чуждо. Но, как ни странно, именно Штольц и Ольга воплощают мечту Обломова. Докажите это.

Вопрос о возможности воплощения идиллического идеала в жизни решается у Гончарова на примере двух героев — Ольги и Штольца. Поселившись в Крыму, они всё время контролируют свою жизнь, чтобы она не превратилась в обломовское существование. Между тем многие черты его идеала воплотились в семейной идиллии Штольцев.

7. Найдите сходные черты мира мечты Обломова и реальной жизни Штольцев.