Исполин, прорвавшийся сквозь стену забвения

Где-то на севере Норвегии надо было для проведения железнодорожной линии взорвать скалу, и когда утих грохот минного взрыва, то среди дыма и дождя камней показался исполин, великан, когда-то вследствие горного обвала запертый в расщелине горы и теперь освобождённый. Это был Кнут Гамсун.

Иоханнес В. Йенсен

Пересматривая страницы многолетней давности “поурочных планов”, чуть не в каждом из них нахожу фамилии внепрограммных авторов и произведений, будь то Л. Андреев («Иуда Искариот»), Д. Мережковский («Антихрист. Пётр и Алексей», «14 де­кабря», «Вечные спутники»), В. Гроссман («Жизнь и судьба»), Ю. Домбровский («Хранитель древностей», «Факультет ненужных вещей»), Г. Владимов («Генерал и его армия», «Верный Руслан»), В. Астафьев («Прокляты и убиты», «Так хочется жить»), Н. Гумилёв, О. Мандельштам, Н. Клю­ев — корифеи мировой классики и современной литературы. Среди них вот уже шестнадцать лет — Кнут ГАМСУН, которому 4 августа 2009 года исполняется Сто пятьдесят лет.

Первый по времени “поурочный план” датируется 1993 годом. Всё логично: в 1988 году в издательстве «Московский рабочий» вышли «Фиорды» (скандинавский роман XIX — начала XX века), в 1991-м в «Лениздате» — «Избранное» Гамсуна. А затем сработала привычка: что захватило меня, так или иначе представлять ученикам.

Я сразу выделил ранние произведения Гамсуна: роман «Пан» и повесть «Виктория». И все шестнадцать лет, за малым исключением, знакомил с ними на уроках литературы или этики методом “литературных чтений”.

В соответствии с традициями рубрики «Листки календаря» привожу “биографическую справку”, которой неизменно предварял чтение композиций по произведениям норвежского классика.

Кнут Гамсун (Hamsun; 1859–1952) родился в семье сельского портного, получил лишь начальное образование, но много и жадно читал. Был учеником сапожника, помощником деревенского полицейского, затем — учителя, слугой в сельской лавке, разгружал пароходы, занимался торговлей вразнос. Уезжая в Америку (дважды), там работал на фермах, на строительстве дорог, кондуктором на городском транспорте, выступал с лекциями о литературе. Прославился в тридцать два года романом «Голод», герой которого испытывает не только физический, но и духовный голод от беспросветного одиночества, от равнодушия окружающих. За роман «Соки земли», который называли “евангелием земледелия”, получил Нобелевскую премию (1920). Известен и как драматург (трилогия: «У врат царства», «Игра жизни» и «Вечерняя заря»).

В годы Второй мировой войны, почти совсем оглохший, под влиянием людей, искавших компромиссов с гитлеровцами, осуждал Сопротивление и ратовал за присоединение Норвегии к Германии. Но при этом хлопотал за арестованных деятелей искусства и требовал от Гитлера удалить из Норвегии жестокого гаулейтера, чем вызвал гнев фюрера, резко оборвавшего аудиенцию. За три года до смерти, в девяносто лет, был признан судом виновным в нанесении ущерба Родине и народу, подвергался психиатрической экспертизе, доживал в доме престарелых. За год до смерти его вновь начали издавать, а в 1954 году вышло его собрание сочинений в пятнадцати томах. У нас много издавали Гамсуна в начале ХХ века. В 1990-х вышел его шеститомник.

Целиком читать произведения объёмом более ста пятидесяти страниц было нерационально. И потому и в «Пане», и в «Виктории» я “убирал” в краткий пересказ вторую сюжетную линию (в «Пане» — Евы, в «Виктории» — Камиллы), что, бесспорно, адаптировало произведения, выводило на первый план более актуальные для возраста моих питомцев проблемы платонической любви. (Нередко ученики по собственной инициативе пытались сопоставлять биографии Гамсуна и Горького, тем более что «Пан» и «Виктория», по их мнению, перекликались с рассказом последнего «Макар Чудра», как и ранние произведения норвежского классика, остро ставящие важнейшую для юношества этическую проблему: “Любовь... какая?”)

Не читал я им и «Смерть Пана», более слабую в художественном отношении, чем «Пан», о котором А. И. Куприн восторженно писал (призывая к себе в союзники и Чехова): “Что такое «Пан» как литературное произведение? Если хотите, это роман, поэма, дневник, это листки из записной книжки, написанные так интимно, точно для одного себя, это восторженная молитва красоте мира, бесконечная благодарность сердца за радость существования, но также и гимн перед страшным и прекрасным лицом бога любви... главное лицо остаётся почти не названным — это могучая сила природы, великий Пан... Чехов один из первых приветствовал его, называя этот роман чудесным и удивительным”.

Гамсуна современники нередко сравнивали с Достоевским, по поводу чего сам автор «Пана» и «Виктории» писал: “Если не по способностям, то по духу я в чём-то, наверно, был близок к нему”. Ещё более важна для нас программа, которой стремился следовать в своём творчестве Гамсун: “Как современный психолог, я должен осветить... душу... исследовать её вдоль и поперёк со всех точек зрения, проникнуть в самые тайные глубины”.

Насколько всё выше процитированное применимо к «Пану» и «Виктории», нам с учениками помогало понять предисловие И. П. Куприяновой к «Избранному» и послесловие Б. Ерхова к «Фиордам».

“В чём секрет неувядаемого очарования романа («Пан». — Ф. Н.)? Прежде всего, наверно, в той поэтической силе, с которой воплощена в нём извечная... мечта об идеальной любви. Интимный мир человеческих чувств предстаёт здесь во всей своей неисчерпаемости и неповторимости, в сложном переплетении противоречивых стремлений и богатстве оттенков. В истории взаимоотношений Глана и Эдварды любовь вступает в неразрешимый конфликт с гордостью и самолюбием героев, с эгоистическим желанием безраздельно властвовать над душой и сердцем любимого человека...

«Виктория»... одно из лучших в мировой литературе произведений о любви... История несвершившейся любви, любви-мечты, навсегда связавшей «барышню из Замка» и сына мельника... Время, социальные предрассудки, перипетии личной судьбы героев — всё оказывается бессильным перед глубоким чувством, владеющим Викторией и Юханнесом. Гимном бессмертной любви звучит прощальное письмо умирающей Виктории...” (И. Куприянова).

“Во-первых, Глан — человек чрезвычайно, до экзальтированности чувствительный и нежный, плачущий над засохшим сучком из жалости к нему. Во-вторых, это человек жестокий к самому себе и к природе, он убивает верную собаку из самолюбивого каприза. В-третьих, он — человек, по всей видимости, образованный, хотя ведёт себя иногда с необъяснимой дикостью и нелепостью... В любом случае Глана нельзя назвать положительным героем или авторским alter ego; намного ближе к последнему Юханнес из «Виктории», сын мельника, упорством и настойчивостью, как и сам Гамсун, пробивающий себе дорогу в жизни и становящийся писателем... Примечательно, что именно соперник Юханнеса — Отто, персонаж явно отрицательный, схож по внешним сюжетным признакам с Гланом. Он тоже лейтенант, он также унизительнейшим для себя образом пытается оскорбить своего антагониста, наконец и гибнет Отто, как Глан, на охоте...

Именно в сфере любви все молодые персонажи Гамсуна с бескомпромиссной одержимостью... готовы скорее отказаться от счастья, чем потерять свою свободу воли, выступающую чаще всего под маской гордости. И именно это, как правило, обусловливает их трагедию...

Юханнес обретает свою Викторию лишь после того, как та умирает: его победа с большой буквы — мертва” (Б. Ерхов).

Прочитав композиции по роману «Пан» и повести «Виктория», я в этом, юбилейном для автора произведений году задал провокативный вопрос: “Можно ли сказать о прочитанном: «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»”? — на что получил категоричное единодушное: “Нет!”

Права И. Куприянова: “...исполин вновь прорвался сквозь стену многолетнего забвения”. И каким он ни был, и как ни ошибался при жизни сам, сегодня он успешно служит юным, формируя в их душах целомудрие и верность в любви и помогая им избежать подчас трагических ошибок, допущенных из гордости и самолюбия, а то и вовсе из власти “низа” (как у Глана, “совмещающего” любовь к Эдварде не только со страстью к Еве, но и с заигрыванием с любыми встречными особами женского пола).

Оба произведения Гамсуна доныне имеют у юношей и особенно девушек пятнадцати-шестнадцати лет большой успех: они обычно до хрипоты спорят о том, “кто виноват” в постоянных размолвках и ссорах Глана и Эдварды (чаще приходя к выводу, что оба: каждый по-своему), и оплакивают судьбу ни в чём не повинной (хоть и даже перед лицом смерти винящей во всём только себя) однолюбки на всю жизнь Виктории.