Италия - Тирания в XV в
Глава I. Государство как произведение искусства.
Якоб Буркхардт
В XV столетии характер
тиранического правления меняется. Многие из мелких тиранов и некоторые из более
крупных, например Скала и Каррара, погибли; более могущественные увеличили свои
владения и внутренне сформировали их более определенно. При новой Арагонской
династии17" Неаполь стал более могущественным. Однако наиболее характерным для
этого столетия является стремление кондотьеров к независимой власти, даже к
короне – дальнейший шаг по пути к чисто реальному и высокая награда, как за
талант, так и за злодейство. Более мелкие тираны, дабы обеспечить себе
поддержку, охотно идут теперь на службу к более крупным, становятся
кондотьерами, которые обеспечивают своих властителей деньгами, гарантируют
безнаказанность за преступления, возможно, даже способствуют расширению
подвластных им земель.
В целом крупные и мелкие из них
должны были стараться действовать более осмотрительно и расчетливо,
воздерживаться от слишком массовой жестокости, они могли совершать лишь столько
зла, сколько нужно было для их целей, - это прощалось им незаинтересованными. О
пиетете, существовавшем в легитимных западноевропейских княжествах, здесь нет и
помина, самое большее - это разновидность столичной популярности, существенную
помощь итальянским князьям должны были оказывать лишь талант и холодный расчет.
Характер Карла Смелого, который с необыкновенной страстностью стремился к
достижению абсолютно нереальных целей, был настоящей загадкой для итальянцев.
«Швейцарцы - ведь это сплошь крестьяне, и даже если перебить их всех, это не
принесло бы никакого удовлетворения бургундским магнатам, которые стремились
погибнуть в бою. Если бы герцог получил Швейцарию без сопротивления, то его
годовые доходы не возросли бы и на 5000 дукатов и т. д. ». О том средневековом,
что было в Карле, его рыцарских фантазиях и идеалах, обо всем этом в Италии
немели никакого понятия. А то, что он раздавал оплеухи своим подчиненным
военачальникам, оставляя их, однако, при себе, третировал свои войска, чтобы
наказать их за поражение, а затем снова позорил своих тайных советников перед
войсками - это привело к тому, что дипломаты Юга потеряли к нему всякий интерес.
Однако Людовик XI, который в
своей политике превзошел итальянских князей, действуя в их же манере и, объявив
себя почитателем Франческо Сфорца, в области образования вследствие своей
вульгарной натуры очень отличается от этих властителей.
В итальянских государствах XV
века доброе и злое переплетаются весьма странным образом. Личность князя
становится столь всесторонне значимой, столь характерной29 для его положения и
задач, что нравственное суждение с трудом применимо к нему.
Основы власти по-прежнему
остаются нелегитимными, и это проклятие остается на них и не исчезает.
Императорские подтверждения владельческих прав и ленные пожалования земель
ничего не меняют, так как народу безразлично, купили ли его властители кусок
пергамента в далеких странах или у заезжего иностранца. Если бы от императоров
был бы какой-то толк, то они вообще не позволили бы властителям подняться -
такова была логика обыденного народного сознания. Со времени римского похода
Карла IV императоры только санкционировали в Италии возникшее помимо них
соотношение сил, не имея возможности гарантировать его иначе, чем грамотами.
Пребывание Карла в Италии - постыдный политический спектакль, у Маттео Виллани31
можно прочесть о том, как Висконти сопровождали Карла в своих владениях и как
они, наконец, выпроводили его, как он, подобно ярмарочному торговцу, стремился
поскорей получить деньги за свой товар, т е. за привилегии, каким жалким он
выглядел в Риме и как он, наконец, ни разу не вынув меч из ножен, с полным
мешком денег возвратился к себе через Альпы32.
Сигизмунд (1414 г) в первый раз
прибыл, по крайней мере, с благими намерениями склонить Иоанна XXIII к участию в
его соборе, именно тогда, когда император и папа с высокой башни Кремоны
наслаждались панорамой Ломбардии, их «гостеприимному хозяину), тирану Габрино
Фондоло, хотелось сбросить обоих вниз. Второй раз Сигизмунд приехал как искатель
приключений, больше полугода он сидел в Сиене, словно в долговой тюрьме и лишь с
трудом попал в Рим на коронацию.
Что же можно сказать о Фридрихе
III.
Его приезды в Италию выглядели
как развлекательные прогулки за счет тех, кто хотел добиться от него письменного
подтверждения каких-либо прав, или тех, кому льстило с помпой принимать
императора. Так обстояло дело с Альфонсом Неаполитанским, потратившим 150 000
золотых гульденов на императорский визит. Во время своего второго возвращения из
Рима (1469 г), Фридрих в Ферраре34 целый день занимался раздачей титулов (80 за
день), не выходя из комнаты, он жаловал титулы и звания кавалеров (cavalien),
графов (conti), докторов (dottore), нотариев (notare) и даже графские титулы в
различных существовавших тогда вариантах conte palatino, conte с правом dottori,
т.е. с собственным правом пожалования до пяти титулов dottori, conte с правом
легитимизации незаконнорожденных, с правом назначать нотариев, объявлять
утративших честь нотариев честными и т. д. Однако его канцлер требовал за
соответствующие грамоты такой признательности, которую в Ферраре находили
несколько чрезмерной35.. О том, что думал герцог Борсо, когда его царственный
патрон раздавал грамоты и весь его маленький двор оказался титулованным, не
сообщается. Гуманисты, писавшие тогда высокие слова, разделялись по своим
интересам.
В то время как одни из них
прославляли императорский двор в Риме с обычным ликованием придворных поэтов,
Поджо высказывал сомнение по поводу того, что собственно должна означать
коронация, ведь древние венчали императора-победителя и венчали его лавровым
венком.
Со времени правления
Максимилиана начинается новая политика по отношению к Италии, связанная с общим
вторжением чужих народов. Начало ее - пожалование лена Лодовико Mopo и
устранение его несчастного племянника - не предвещало удачи. По современной
теории интервенции, в том случае, если два противника нападают на страну, может
появиться третья сила и принять в этом участие; таким образом, Империя могла
также претендовать на свою долю. Однако о праве и т.п. в этом случае и речи быть
не могло. Когда Людовика XII (1502г) ожидали в Генуе, когда огромного имперского
орла убрали с фронтона главного зала дворца дожей и разрисовали все лилиями,
хронист Сенарега38 спросил, что собственно означает этот пощаженный при стольких
переворотах орел и, что за притязания на Геную были у Империи. Никто не знал
иного ответа, кроме старого изречения Генуя - это camera impeni (палата
Империи). Вообще, в Италии никто не разбирался в вопросах такого рода. Лишь
тогда, когда Карл V объединил под своей властью Испанию и Империю, он мог силами
Испании удовлетворить и притязания Империи. Но то, что он завоевал таким
образом, пошло на пользу не Империи, а испанской монархии.
С политической нелегитимностью
династий XV столетия было также связано равнодушие к законности рождения,
бросавшееся в глаза иностранцам, например Коммину. Легитимность как бы
предоставлялась в придачу.
В то время как на севере, в
Бургундии, незаконнорожденным давались во владение некоторые, определенным
образом ограниченные уделы и епископства и т. п., в Португалии династия,
происходившая от незаконнорожденных, удерживала трон, только прилагая громадные
усилия, в Италии не было княжеского рода, в главной линии которого не было бы
потомства незаконнорожденного и который не относился бы к этому совершенно
спокойно. Арагонская династия в Неаполе была незаконнорожденной линией рода, так
как сам Арагон унаследовал брат Альфонса I. Великий Федериго Урбинский,
возможно, вообще не принадлежал к роду Мольтефельтро.
Когда Пий II отправился на
собор в Мантую (1459 г), по пути остановившись в Ферраре, для торжественной
встречи выехало восемь незаконнорожденных из дома д*Эсте39 и среди них сам
правящий герцог Борсо и двое внебрачных сыновей его же внебрачного брата и
предшественника Леонелло.
Леонелло имел и законную
супругу; она была внебрачной дочерью Альфонса I Неаполитанского и африканки .
Незаконнорожденные допускались к власти часто уже потому, что законные сыновья
были несовершеннолетними, а опасности грозили постоянно, появилась некая
разновидность сеньората, при которой законность или незаконность рождения не
принимались во внимание.
Целесообразность,
индивидуальные качества и талант значили здесь больше, чем законы и обычаи
остальной Западной Европы. Ведь это было время, когда сыновья пап основывали
княжества*.
В XVI веке под влиянием
иностранцев и начинающейся контр реформации отношение к этому стало строже,
Варки находит, что наследование престола законными сыновьями «требуется разумом
и с незапамятных времен является волей неба». Кардинал Ипполито Медичи
обосновывал свое притязание на власть над Флоренцией тем, что он, может быть,
был рожден в законном браке или же, по крайней мере, был сыном знатной женщины,
а не служанки (как герцог Алессандро). Теперь появляются морганатические браки
по любви, которые в XV веке по нравственным и политическим основаниям не имели
бы никакого смысла.
Однако высшей и наиболее
удивительной формой нелегитимности в XV столетии является основание
кондотьерами, каково бы ни было их происхождение, княжеств В сущности не чем
иным было и завоевание норманнами Южной Италии в XI веке; теперь же планы
подобного рода стали держать в постоянном напряжении весь Апеннинский
полуостров.
Утверждение предводителя
наемников в качестве властителя страны могло происходить и без узурпации, когда
его сюзерен сам наделял его землей из-за недостатка в деньгах и людях, помимо
этого кондотьеру требовалось (даже если он на время увольнял большинство своих
людей) надежное место, где он мог бы иметь зимнюю квартиру и хранить необходимые
запасы. Первым примером такого взлета вчерашнего главаря банды разбойников
является Джон Хоуквуд, получивший от папы Григория XI Баньякавалло и Котиньолу.
Когда же с Альбериго да Барбиано на авансцену вышли итальянские войска и
полководцы, возникла возможность завоевать княжества или же расширить пределы
своих владений, если кондотьер уже имел где-либо подвластную территорию. Первая
большая вакханалия этой солдатской жажды власти восторжествовала в Миланском
герцогстве после смерти Джангалеаццо (1402 г.), правление его двух сыновей
(с.15) было заполнено главным образом свержением этих воинственных тиранов, а
после смерти крупнейшего из них — Фачино Кане — дом Висконти унаследовал вместе
с его вдовой ряд подвластных городов и 400 000 золотых гульденов, кроме того,
Беатриче ди Тенда привлекла на свою сторону солдат своего первого мужа. Начиная
с этого времени и сформировались безнравственные сверх всякой меры отношения
между властителями и их кондотьерами, что является характерным для XV века.
Старый анекдот, один из тех, которые нигде и все же всюду истинны, описывает это
примерно так: «У жителей некоего города - имеется, очевидно, в виду Сиена – был
полководец, освободивший их от вражеского угнетения; они каждый день совещались,
как им вознаградить его, и решили, что никакое вознаграждение, бывшее в их
силах, не будет достаточным, даже и в том случае, если они сделают его
властителем города. Тогда, наконец, поднялся один из них и сказал: «Давайте
убьем его и будем поклоняться ему как святому городам. Так с ним и поступили,
примерно как римский сенат с Ромулом40*.
В действительности кондотьерам
не приходилось опасаться никого больше, чем своего господина; если они воевали
успешно, то становились опасными и их физически устраняли, как Роберто
Малатеста, сразу же после победы, которую он одержал для Сикста IV (1482 г.),
при первой же неудаче им мстили, как венецианцы Карманьоле (1432 г). Положение
вещей в моральном отношении было таково, что кондотьеры должны были отдавать
жену и детей в заложники, они не вызывали доверия и сами не ощущали его. И тем
не менее им надо было становиться героями самоотверженности, обладать характером
Велисария, чтобы не накапливать в душе глубочайшую ненависть; лишь абсолютное
нравственное совершенство могло удержать их от того, чтобы не стать законченными
злодеями. И именно такими, полными презрения ко всему святому, полными
жестокости и предательства по отношению к людям, мы их и видим, почти все они
были людьми, которых не страшило ни в жизни, ни в смерти отлучение от церкви или
папский интердикт. Но вместе с тем некоторые из них становились личностями, в
них развивался талант, доходящий до высочайшей виртуозности, что и встречало
признание и восхищение солдат; это первые армии Нового времени, где доверие к
полководцу без всяких иных соображений становится движущей силой.
Это блестяще проявляется,
например, в жизни Франческо Сфорца47; нет такого сословного предрассудка,
который бы мог воспрепятствовать осуществлению его намерения завоевать
высочайшую популярность у каждого отдельного человека и использовать ее в
трудные минуты; случалось, что противники при одном виде его слагали оружие и
приветствовали его с непокрытой головой, так как все считали его «отцом
воинства».
Род Сфорца вообще представляет
особый интерес, так как в нем можно с самого начала наблюдать весь процесс
подготовки к образованию княжества4*. Фундаментом этого была необычайная
плодовитость семейства у уже прославленного Джакопо — отца Франческо, — было
около 20 братьев и сестер, получивших суровое воспитание в Котиньоле близ Фаэнцы
и выросших под впечатлением бесконечных романьольских вендетт между ними и домом
Пазолини. Весь дом представлял собой поистине арсенал и караульное помещение;
матери и дочери были также весьма воинственны. Уже на тринадцатом году жизни
Джакопо тайно покинул дом и уехал сначала в Паникале к папскому кондотьеру
Бальдрино, тому самому, кто и мертвый продолжал вести свое войско, ибо из
покрытой знаменем палатки, где лежало его набальзамированное тело, передавался
пароль войскам - пока не был найден достойный преемник.
Джакопо, поднимаясь все выше и
выше на разной службе, собрал вокруг себя своих приближенных и получил с их
помощью именно то, что иному князю переходит по наследству от длительно
существовавшей династии.
Эти родственники сохраняли
боеспособную армию, пока он лежал раненый в Кастель дель*Нуово в Неаполе; его
сестра собственноручно взяла в плен посланцев короля и тем самым спасла ему
жизнь.
На далеко идущие планы
указывает то, что Джакопо был исключительно надежен в денежных делах и поэтому
сохранял доверие банкиров и после поражений; он повсюду защищал крестьян от
солдатских грабежей и не любил, когда разрушали завоеванные города; но особенно
то, что он выдал свою очаровательную возлюбленную Лючию (мать Франческо) замуж
за другого, чтобы быть свободным для брачного союза, который помог бы ему занять
княжеский престол. Браки его родственников также были подчинены определенному
плану. Он был далек от безбожия и беспутной жизни своих собратьев по воинскому
ремеслу, а три наказа, которые он дал своему сыну, выпуская его в свет, были
таковы: не соблазняй чужую жену; не бей никого из своих людей, а если это
случится, отошли его очень далеко; и, наконец, никогда не садись на тугоуздую
или теряющую подковы лошадь.
Но, прежде всего, как личность
он являл собой если не великого полководца, то великого воина (солдата),
физически сильного и тренированного человека, с открытым, располагающим к себе
лицом крестьянина; он обладал замечательной памятью, помнил всех своих солдат,
их лошадей и оплату солдат в течение многих лет. Его образование было лишь
итальянским; но весь свой досуг он использовал для изучения истории и приказывал
переводить для себя греческих и латинских авторов.
Франческо, его еще более
прославленный сын, с самого начала явно стремился к высокой власти; он завоевал
могущественный Милан благодаря блистательному полководческому искусству и
несомненному предательству (1447-1450 гг.).
Его пример манил. Эней
Сильвий43 писал об этом времени так: «В нашей столь подверженной изменениям
Италии, где ничто не прочно и нет больше старой власти, слуги легко становятся
королями». Но один человек, сам себя называвший «человеком Фортуны», который
занимал тогда воображение всей страны, - Джакомо Пиччинино, сын Николо. Все
открыто задавались одним животрепещущим вопросом, удастся ли и ему основать свое
княжество или нет? Более крупные государства были явно заинтересованы в том,
чтобы воспрепятствовать этому, и Франческо Сфорца также считал, что род
военачальников, ставших властителями, должен окончиться на нем самом.
Но войска и их предводители,
которых посылали против Пиччинино, когда он, например, намеревался завоевать
Сиену, видели50 свой интерес в том, чтобы поддержать его: «Если с ним будет
покончено, нам останется только снова мирно пахать землю». Держа его в осаде в
Орбетелло, они в то же время снабжали его продовольствием, и он с почетом смог
выйти из окружения. Но и он, в конце концов, все-таки не избег своей судьбы. Вся
Италия спорила о том, что произойдет, когда он после визита к Сфорца в Милан
(1465 г.) поехал к королю Ферранте в Неаполь. Несмотря на все поручительства и
высокие обязательства, последний, по сговору со Сфорца, приказал убить его в
Кастель Нуово. И кондотьеры, владевшие доставшимися в наследство государствами,
никогда не чувствовали себя уверенными в своей судьбе; когда Роберто Малатеста и
Федериго Урбинский умерли в один и тот же день (1482 г.), один в Риме, а другой
в Болонье, обнаружилось, что каждый из них, умирая, завещал свое княжество
другому52! По отношению к сословию, которое позволяло себе столь многое,
считалось дозволенным все.
Еще совсем юный Франческо
Сфорца женился на богатой наследнице из Калабрии, Полиссене Руффа, графине
Монтальто, которая родила ему дочку; одна из его теток отравила жену и ребенка и
завладела наследством53.
Со времени падения Пиччинино
появление новых княжеств кондотьеров воспринималось как нетерпимый далее
скандал; четыре «великих государства» - Неаполь, Милан, Папское государство и
Венеция - создали как будто некую систему равновесия, которая не терпела более
никаких нарушений такого рода. В Папском государстве, кишевшем мелкими тиранами,
которые частично еще были или оставались кондотьерами со времени Сикста IV,
непоты добились исключительного права на подобные предприятия. Но достаточно
было какого-либо колебания в отдельных случаях, чтобы кондотьеры вновь давали о
себе знать.
В дни жалкого понтификата
Иннокентия VIII дело было близко к тому, что бывший ранее на бургундской службе
капитан Боккалино чуть было не передался к туркам вместе с городом Озимо,
который он завоевал для себя, можно было только радоваться тому, что он при
посредничестве Лоренцо Великолепного удовлетворился денежной компенсацией и
уехал. В 1495 г. при общей неразберихе, вызванной войной, которую вел Карл VIII,
на политической арене появился кондотьер Видоверо из Брешии; уже раньше он
завоевал город Чезена, убив множество дворян и горожан; но крепость не сдалась и
ему пришлось уйти.
Теперь во главе войска, которое
ему уступил другой авантюрист, Пандольфо Малатеста из Римини, сын
вышеупомянутого Роберто и венецианский кондотьер, Видоверо отнял у архиепископа
Равенны город Кастельнуово. Венецианцы, которые опасались худшего и без того
были теснимы папой, «доброжелательно» приказали Пандольфо при случае арестовать
приятеля, он сделал это, хотя «с болью в сердце», затем пришел приказ повесить
его. Пандольфо предусмотрительно сначала удавил его в тюрьме, а потом показал
народу. Последним более значительным примером подобных узурпаций является
знаменитый кастелян из Муссо, который во время смуты в Милане после битвы при
Павии (1525 г) притязал на озеро Комо.