Средневековая Италия - Крупные правящие дома
Глава I. Государство как произведение искусства.
Якоб Буркхардт
Из более значительных династий
следует особо рассмотреть Арагонскую. Ленное владение, существующее здесь со
времен норманнского вторжения в виде баронского землевладения, придает
государству своеобразный характер, так как в остальной Италии, за исключением
южной части Папского государства и некоторых других областей, существует лишь
обычное землевладение, и государство не дозволяет более приобретать
наследственные права на землю. Альфонс Великий (1458 г.), получивший власть над
Неаполем с 1435г, являет собой пример иного рода, чем его действительные или
мнимые потомки. Блистательный во всем своем образе жизни, никого не боявшийся
среди своего народа, проявлявший исключительную любезность в обращении, он не
только не осуждался за свою позднюю страсть к Лукреции д*Аланья, а, наоборот,
вызывал этим восхищение окружающих; дурной чертой его характера была
расточительность, которая позже привела к неизбежным отрицательным последствиям.
Бессовестные финансовые ведомства становились сначала всемогущими, пока
обанкротившийся король не завладел их имуществом; проповедовалась идея
крестового похода, чтобы под таким предлогом обложить налогами духовенство; при
сильном землетрясении в Абруццах оставшиеся в живых должны были продолжать
платить налоги за погибших. При всем этом Альфонс был самым гостеприимным
хозяином своего времени для высоких гостей (см.с.18) и прославился непрестанными
пожертво-ваниями кому угодно, в том числе и врагам; в вознаграждении же за
литературные труды он вообще не знал предела - так, Поджо за латинский перевод «Киропедии»
Ксенофонта получил 500 золотых монет.
Ферранте, сменивший Альфонса,
считался его незаконным сыном от испанской дамы, но, возможно, его отцом был
валенсийский маран. Сделало ли его мрачным и жестоким его происхождение или
заговор баронов, угрожавших его жизни, но среди тогдашних князей он был в любом
случае самым ужасным. Неутомимый в своей деятельности, признанный одним из
сильнейших политиков своего времени, он, не будучи развратником, направлял все
свои способности, включая злопамятность и глубочайшее притворство, на
уничтожение своих противников.
Оскорбленный всем, чем только
можно оскорбить князя, ибо состоявшие с ним в родстве предводители баронов
вступили в сношения со всеми его внешними врагами, он привык считать
чрезвычайное повседневным. Средства для борьбы и внешних войн извлекались теми
же магометанскими способами, которые применял Фридрих II: зерном и маслом
торговало только правительство; всю торговлю вообще Ферранте сконцентрировал в
руках крупного купца Франческо Коппола, который делился с ним своими доходами и
поставил себе на службу всех судовладельцев; к этому добавились принудительные
займы, казни, конфискации, безудержная симония и контрибуции с церковных
корпораций. Кроме охоты, которой он безоглядно предавался, Ферранте оставил себе
два развлечения: он держал своих живых противников в надежно охраняемых
темницах, а бальзамированных мертвых сохранял в той одежде, которую он и носил и
при жизни64. Он посмеивался, говоря со своими доверенными лицами о пленниках; из
коллекции мумий даже не делалось тайны. Его жертвами были почти исключительно
люди, которых он предательски захватил за своим королевским столом. Совершенно
дьявольским было отношение к поседевшему на королевской службе больному первому
министру Антонелло Петруччи, который постоянно испытывал страх смерти, что
неизменно доставляло удовольствие Ферранте, пока, наконец, подозрение в участии
в последнем заговоре баронов не послужило поводом для его ареста и казни,
одновременно с Копполой. Описание этого уКараччоло и Порцио62 *повергает в ужас.
Из сыновей короля старший,
герцог Альфонс Калабрийский, получил право своего рода соправителя; это был
дикий и жестокий развратник, превзошедший отца в откровенности и не стеснявшийся
демонстрировать свое презрение к религии и ее обычаям. Лучшие, живые черты
тогдашних тиранов у этих князей искать не следует; все, что они взяли от
культуры и образования, - лишь роскошь или внешний блеск. Настоящие испанцы
появляются в Италии почти всегда уже деградировавшими; но последний
представитель этого саранского рода (1494 и 1503 гг.) проявляет бросающиеся в
глаза черты вырождения. Ферранте умирает от забот и страданий; Альфонс
подозревает своего родного брата Федериго, единственного порядочного человека в
семье, в измене и оскорбляет его самым недостойным образом; наконец он,
считавшийся до сих пор одним из лучших полководцев Италии, потеряв
самообладание, опрометчиво бежит в Сицилию, оставив своего сына, младшего
Ферранте, в жертву французам и всеобщей измене. Династия, правившая подобным
образом, должна была бы по крайней мере дороже продать свою жизнь, чтобы ее
наследники и потомки могли надеяться на реставрацию. Но жестокий человек никогда
не бывает смелым («Jamais homme cruel ne fut hardi»), как по этому поводу
несколько односторонне, но в целом совершенно справедливо замечает Коммин.
***
Истинно итальянским, в
понимании XV столетия, предстает княжество в правление герцогов Милана, власть
которых со времен Джангалеаццо представляет собой полностью сформировавшуюся
абсолютную монархию. Последний Висконти, Филиппе Мария (1412-1447 гг.) был в
высшей степени странным человеком, к счастью, очень хорошо описанным. Что страх
может сделать с человеком, обладающим значительными дарованиями и занимающим
высокое положение, выражено в данном случае, можно сказать, математически
совершенным образом; все средства и цели государства он концентрирует на
единственной задаче - сохранении своей особы, надо только сказать, что его
жестокий эгоизм не переходил в кровожадность. Он сидит в Миланской крепости с ее
великолепными садами, аллеями и местами для прогулок, в течение многих лет ни
разу не выходя в город; выезжает лишь в загородные поселения, где находятся его
великолепные замки; флотилия барок, влекомая быстрыми лошадьми, доставляет его
туда, по специально проложенным каналам, оборудованная всем необходимым для
дворцового этикета.
Тот, кто попадал в крепость,
подвергался многократному досмотру, никто не должен был стоять у окна, дабы не
иметь возможности подать сигнал. Изощренной системе проверок подвергались те,
кто составлял ближайшее окружение герцога; им он доверял высшие дипломатические
и лакейские должности, так как-то и другое было здесь одинаково почетно. И этот
человек вел долгие тяжкие войны и вершил постоянно большие политические дела, т.
е. он должен был непрестанно направлять с поручениями своих людей, наделяя их
широкими полномочиями. Его безопасность держалась только на том, что ни один из
них не доверял другому, что кондотьеры при помощи шпионов и посредников, а
высшие чиновники путем изощренно подогреваемого раскола в их среде, в частности
путем соединения в каждом действии хорошего и дурного, держались в состоянии
неведения и раздора. В глубине души Филиппе Мария пытается обрести безопасность
между двумя противоположными полюсами мировоззрения: он верит в созвездия и в
слепую необходимость и в то же время обращается ко всем, кто мог бы помочь ему в
трудную минуту, он читает древних авторов и французские рыцарские романы - и
этот человек, не желавший слышать никаких упоминаний о смерти66 и даже
приказывавший удалять из крепости своих умирающих фаворитов, чтобы никто не
омрачал счастливую атмосферу в крепости, намеренно ускорил свою собственную
смерть, отказавшись от кровопускания и лечения раны, и умер с достоинством.
Его зять, ставший его
наследником, счастливый кондотьер Франческо Сфорца (1450-1466 гг., с. 22 ел.),
вероятно, более всех других итальянцев соответствовал духу XV века. Нигде победа
гения и индивидуальной силы не была выражена столь блистательно, как в нем, а
кто не склонен был это признавать, мог тем не менее почитать в его лице любимца
Фортуны. Милан открыто признал честью получить столь знаменитого властителя; при
вступлении в город, толпа народа на руках внесла его на коне в собор, и он не
смог спешиться. Итог его жизни был в описании знатока подобных вещей, папы Пия
II, таков68: «В 1459 году, когда герцог прибыл на съезд князей Мантую, ему было
60 (скорее 58) лет; в верховой езде он был подобен молодому человеку, он был
высок и очень импозантен, выражение его лица - серьезно, речи спокойны и
благосклонны, все его поведение было истинно княжеским, он обладал неповторимым
единством духовного и физического совершенства и был непобедим в бою, - таков
был человек, который из низкого сословия поднялся до власти над государством.
Его супруга была прекрасна и добродетельна, а дети прелестны, как ангелы
небесные, он редко болел, все его главные желания исполнились. Но и с ним
случились несчастия, его супруга из ревности убила его любовницу, его старые
товарищи по оружию и друзья, Троило и Бруноро, покинули его и перешли к королю
Альфонсу, другого своего друга Чарполлоне он вынужден был казнить за измену; ему
пришлось пережить, что его брат Алессандро подстрекал французов против него,
один из его сыновей интриговал против него и попал в заключение, завоеванную им
марку Анкона он вновь потерял в ходе войны. Никому не выпадает столь безмятежное
счастье, чтобы не приходилось иногда вести борьбу с грозящей опасностью.
Счастлив тот, кому выпадает мало превратностей судьбы». На этом отрицательном
определении счастья ученый папа расстается с читателем. Если бы у него была
возможность заглянуть в будущее или же он пожелал бы обобщить выводы о полностью
неограниченной княжеской власти, то от его взгляда не укрылась бы следующая
постоянная черта ненадежность будущего для семьи герцога.
Те самые ангелоподобные и
заботливо обучаемые и всесторонне образованные дети, став взрослыми, полностью
деградировали из-за неограниченного эгоизма.
Галеаццо Мария (1466-1476 гг.),
виртуоз всего внешнего, гордился своим красивым почерком, высокими жалованьями,
которые он платил, кредитами, которыми он пользовался, своими сокровищами (2
миллиона золотых монет), знаменитыми людьми в своем окружении, войском и
соколиной охотой, которые он содержал. При этом он охотно выступал с речами, так
как хорошо говорил, может быть, лучше всего речь его была в тех случаях, когда
он мог оскорбить венецианского посла. При этом у него бывали причуды, например,
он приказал расписать за ночь комнату фигурами, были и чудовищные жестокости по
отношению к приближенным и безоглядное распутство.
Некоторым фантазерам казалось,
что он обладает всеми свойствами тирана, они убили его и передали государство
его братьям, один из которых, Лодовико Моро, отстранив заключенного в темницу
племянника, захватил всю власть. На время этой узурпации приходится вторжение
французов и трагическая судьба всей Италии Лодовико Моро был наиболее
законченным типом князя того времени, и воспринимается как создание природы,
которое не может вызывать гнев.
При глубочайшей аморальности
выбираемых им средств Лодовико Моро в их использовании совершенно наивен; он,
вероятно, очень удивился бы, если бы кто-либо пожелал объяснить ему, что не
только за цели, но и за средства несут моральную ответственность, и счел бы свое
стремление по возможности избегать смертных приговоров исключительной
добродетелью. Полумифическое почтительное отношение итальянцев к его
политической силе он воспринимал как естественную дань70; еще в 1496 году он
похвалялся, что папа Александр - его капеллан, император Макс - его кондотьер,
Венеция - его казначейство, король Франции - его курьер, которого он может
посылать куда угодно71.
С достойной удивления
осмотрительностью он оценивает возможные выходы из тяжелейшей ситуации 1499
года, надеясь, что делает ему честь, на благость человеческой природы; своего
брата, кардинала Асканио, который просит позволения переждать опасную ситуацию в
миланской крепости, он отсылает из-за того, что некогда у них был тяжкий спор:
«Монсиньор, не сочтите за оскорбление, но я не доверяю Вам, хотя Вы и мой брат»,
- он уже нашел коменданта крепости, этого «гаранта своего возвращения»,
человека, которому он делал только добро и не причинил никакого зла. Комендант
же сдал крепость.
Внутри герцогства Моро
стремился править добродетельно и с пользой для государства, поэтому в Милане и
также в Комо, он рассчитывал на свою популярность; однако впоследствии (начиная
с 1496 г.) повышая налоги, превысил возможности своего государства; в Кремоне он
приказал тайно, только из соображений целесообразности, удушить уважаемого
горожанина, возражавшего против новых налогообложении; с тех пор при аудиенциях
он установил барьер, чтобы люди находились на значительном расстоянии от него ,
и им приходилось при переговорах говорить очень громко. При его дворе, самом
блестящем в Европе, так как бургундский двор уже не существовал, нравы упали
чрезвычайно низко; отец торговал дочерью, супруг - супругой, брат – сестрой .
Однако герцог оставался деятельным и считал себя вследствие того, что создал
себя своими деяниями, близким к тем, кто также был обязан своим положением
собственным духовным возможностям, т. е. к ученым, поэтам, музыкантам и
художникам. Академия, основанная им , существовала в первую очередь для него
самого, а не для обучаемых учеников; ему нужна была не слава знаменитостей, а
общение с ними и их деяния.
Известно, что Браманте сначала
оплачивали скудно 76; но Леонардо до 1496 года получал справедливую плату - да
и что вообще могло удерживать его при этом дворе, если он не оставался там
добровольно? Мир был открыт ему как, может быть, никому из смертных того
времени, и если что-либо указывает на то, что в Лодовико Моро было нечто
высокое, то именно столь длительное пребывание великого мастера при его дворе.
Когда позже Леонардо служил Чезаре Борджа и Франциску, то и в них он, вероятно,
оценил необычные природные дарования.
Из сыновей Моро, которых после
его низложения дурно воспитывали чужие люди, старший, Массимилиано, совершенно
не похож на отца; младший, Франческо, был, по крайней мере, способен к взлету.
Милан, который в те времена столь часто менял правителей и при этом испытывал
бесконечные страдания, пытается, по крайней мере, защитить себя от враждебных
действий французов, отступающих в 1512 году под натиском испанской армии, и
Массимилиано просят предоставить городу подтверждение того, что миланцы не
причастны к их изгнанию из Италии и могут без обвинения в мятеже сдаться новому
завоевателю. Следует обратить внимание и с политической точки зрения на то, что
в такие переходные моменты несчастные города, как, например, Неаполь при бегстве
арагонцев, обычно отдаются на разграбление бандам разбойников (подчас и очень
знатных).
Во второй половине XV в.
следует отметить два особенно хорошо устроенных государства, управляемых
деятельными князьями: княжество рода Гонзага в Мантуе и Монтефельтро в Урбино.
Гонзага были, как семейство, достаточно единодушны; с давних времен в их семье
не было тайных убийств, и они могли показывать своих умерших людям. Маркиз
Франческо Гонзага78 и его супруга Изабелла д*Эсте при всех случавшихся иногда
разногласиях оставались достойной и дружной супружеской парой и воспитали
выдающихся и счастливых сыновей в такое время, когда их малому, но очень важному
по своему значению государству часто грозила величайшая опасность. То, что
Франческо как правитель и кондотьер будет проводить прямолинейную и честную
политику, не могли ни требовать, ни даже ожидать, ни император, ни французские
короли, ни Венеция; однако, по крайней мере, со времени битвы при Таро (1495 г.)
он ощущал себя, насколько это касалось его воинской чести, патриотом Италии и
передал этот же образ мыслей своей супруге. Каждое проявление героической
верности, например, при защите Фаэнцы от Чезаре Борджа, она воспринимает как
спасение чести всей Италии. Наши суждения о ней не нуждаются, в свидетельствах
художников и писателей, которые щедро отблагодарили свою прекрасную
правительницу за ее покровительство; собственные письма достаточно характерны.
Принцы бегут, но и на чужбине
им угрожают подосланные убийцы (последнее убийство было совершено до 1471 г.);
при этом еще происходили и непрерывные заговоры извне; незаконнорожденный
потомок незаконнорожденного пытается отнять власть у единственного законного
наследника престола (Эрколе I); позднее, в 1493 г., Эрколе отравил свою
последнюю супругу, узнав, что она хотела отравить его по поручению своего брата
Ферранте Неаполитанского. Эту цепь трагедий завершает заговор двух
незаконнорожденных против их братьев, правящего герцога Альфонса I и кардинала
Ипполита. Однако этот заговор был вовремя раскрыт и закончился для его
участников пожизненным заключением.
В дальнейшем фискальная система
в этом государстве получила наибольшее развитие, как и должно было произойти,
так как из всех больших и средних итальянских государств оно подвергалось
наибольшим угрозам и весьма нуждалось в укреплениях и вооружениях. Вместе с
ростом налогов должно было улучшиться и благосостояние страны, и маркиз Николо
(1441 г.) высказывал пожелание, чтобы его подданные были богаче других народов.
Если быстрый рост населения указывает на действительно возросшее благосостояние,
то исключительно важным фактом является то, что в 1497 г. в чрезвычайно
разросшейся столице уже не было домов, которые сдавались в наем82.
Феррара является первым
современным европейским городом; здесь впервые по приказу правителей возникли
столь крупные равномерно расположенные помещения для квартировки войск; здесь за
счет концентрации чиновничества и искусственно насаждаемой промышленности
увеличилась плотность населения столицы; богатых беженцев со всей Италии, в
частности флорентийцев, приглашали поселиться здесь и строить дворцы. Однако
косвенное налогообложение достигло во всяком случае приемлемого уровня. Герцог
заботился о своем народе так же, как это делали и другие итальянские государи
(например, Галеаццо Мария Сфорца): в голодные годы зерно закупалось за границей
83 и распределялось среди населения, по-видимому, бесплатно; в обычные же
времена герцог обеспечивал себя за счет монополии, если не на зерно, то на
многие другие продукты питания: солонину, рыбу, фрукты, овощи, причем последние
заботливо выращивались на валах Феррары и вблизи от них.
Одним из самых сомнительных
источников доходов казны была продажа ежегодно вновь занимаемых должностей,
распространенная по всей Италии; применительно к Ферраре мы располагаем в этом
вопросе наибольшими сведениями. Например, в 1502 году большинство купило свои
должности по очень зуют ее как непоколебимо
спокойную, лукавую в своих наблюдениях и любезную женщину. Бембо70',
Банделло71', Ариосто72' и Бернардо Тассо посылали свои произведения этому двору,
хотя он и был малым, не имел большой власти, а его казна часто бывала пуста,
столь тонкого, приятного общества, как это, со времен распада (1508 г.) старого
Урбинского двора нигде более не было; даже двор Феррары был здесь превзойден во
многих существенных чертах, в частности, например, в свободе передвижения
Изабелла была выдающимся знатоком искусства, и один лишь список ее небольшого, в
высшей степени изысканного собрания не оставит ценителя равнодушным
В лице великого Федериго
(1444-1482 гг.), - был ли он на самом деле настоящим Монтефельтро или нет, -
Урбино имел одного из самых выдающихся представителей итальянских правителей Как
кондотьер он обладал политической моралью кондотьеров, в чем они виновны лишь
наполовину; как властитель своей маленькой страны он проводил политику, целью
которой было тратить завоеванное во внешнем мире богатство внутри страны, а ее
облагать, насколько это возможно, небольшими налогами
О нем и его знаменитых
преемниках Гвидобальдо и Франческо Мария сказано. «Они возводили здания,
заботились о возделывании земель, всегда жили в одном и том же месте и содержали
множество людей; народ любил их»79.
И не только государство были
рассчитанным и организованным произведением искусства, но также и двор, причем в
любом смысле Федериго содержал 500 человек, придворные должности были столь
совершенны, как ни при одном дворе крупнейших монархов, но здесь ничего не
расточалось, все имело свое предназначение и точный контроль. Здесь не играли в
азартные игры, не злословили, не хвастались, так как двор должен был быть
одновременно местом воинского воспитания сыновей других властителей, образование
которых было делом чести для герцога Дворец, который он себе построил, не был
самым великолепным, однако классическим по совершенству архитектурного замысла,
в нем Федериго собрал свое главное сокровище - знаменитую библиотеку Так как он
чувствовал себя в абсолютной безопасности в стране, где всякий получал от него
помощь или заработок и никто не был нищим, он ходил всегда безоружным и без
доспехов; никто не мог уподобиться ему - гулять в открытых садах, принимать свою
скромную трапезу в открытом зале, где ему читали из Ливия (а во время поста -
духовную литературу). Затем он слушал лекцию по древней истории и шел в
монастырь кларисс, где беседовал с настоятельницей о святых вещах, стоя перед
решеткой в отведенном для бесед месте. Вечером он охотно руководил
гимнастическими упражнениями молодых людей своего двора на лугу при монастыре
св. Франциска, откуда был прекрасный вид, и внимательно следил за тем, чтобы во
время игр их движения были совершенны. Он всегда стремился к тому, чтобы быть
человечным и доступным для подданных, посещал работавших на него в их
мастерских, постоянно давал аудиенции и удовлетворял прошения по возможности в
течение одного дня, в который они были поданы. Неудивительно, что люди, встречая
его на улицах, преклоняли колени и говорили: «Dioti mantenga, Signore!» («Да
поможет тебе Бог, Синьор!»). Мыслящие же люди называли его светочем Италии80.
Его сын Гвидобальдо, обладавший
высокими достоинствами, но преследуемый несчастьями и болезнями, сумел все же
(1508 г.) передать государство в надежные руки своего племянника Франческо
Мария, бывшего также непотом папы Юлия II73'; Франческо удалось по крайней мере
уберечь страну от длительного чужеземного владычества. Достойна удивления та
готовность, с которой эти князья воздерживаются от сопротивления завоевателям:
Гвидобальдо - Чезаре Борджа, Франческо Мария - войскам Льва X, - и бегут от них;
они убеждены, что их возвращение будет тем легче и желаннее, чем меньше
пострадает страна от бесплодной обороны. Когда Лодовико Моро исходил из тех же
соображений, он забыл о многих других причинах испытываемой к нему ненависти.
Двор Гвидобальдо усилиями
Бальдассаре Кастильоне74' стал бессмертным образцом высшей школы тонкой
обходительности; его эклога «Тирси» была им исполнена перед этими людьми и для
их прославления (1506 г.), а позже, в 1518 году, он перенес разговоры своего
«Cortigiano» («Придворного») в общество высокообразованной герцогини (Елизаветы
Гонзага).
Правление дома д'Эсте в
Ферраре, Модене и Реджо занимает странное промежуточное положение между насилием
и популярностью. Во дворце происходят ужасные вещи; княгиню обезглавливают по
лживому обвинению в связи с ее пасынком (1425 г.); рожденные в браке и вне брака
высоким ценам (salati); это были самые различные должности: сборщики таможенных
пошлин, управляющие доменом (massari), нотарии, подеста, судьи и даже капитаны,
т.е. высшие герцогские чиновники в городах княжества. Одним из так называемых
«людоедов», дороже всех заплативших за свою должность и ненавидимых народом
«более самого дьявола», назван Тито Строцци - надо надеяться, что это не
знаменитый поэт, писавший по-латыни. В это же время года герцог обычно объезжал
Феррару, т. е. совершал так называемое «andar per ventura», принимая дары, во
всяком случае от зажиточных горожан. Но дарили ему только продукты, а не деньги.
Делом чести герцога, о чем
знала вся Италия, была строго своевременная уплата жалованья солдатам и
профессорам университета; строго следили, чтобы солдаты не осмеливались
причинять вреда горожанам или крестьянам, чтобы Феррара была неприступной, а в
крепости всегда имелась внушительная сумма в золотых монетах.
О разделении касс и речи быть
не могло; министр финансов одновременно был и министром двора. Постройки,
предпринятые Борсо (1430-1471 гг.), Эрколе I (до 1505 г.) и Альфонсом I (до 1534
г.), были весьма многочисленны, но в большинстве своем невелики: из этого
следует, что герцогский дом при всей любви к роскоши, - Борсо появлялся только в
шитой золотом одежде, украшенный драгоценностями, - не желал допускать
чрезмерных расходов. К тому же Альфонс знал, что его изящные маленькие виллы
подвластны грядущим событиям — как Бельведер с его тенистыми садами, так и
Монтана с ее прекрасными фресками и фонтанами.
Жизнь в условиях постоянной
внешней угрозы без сомнения развила в этих правителях высокие личные способности
и деятельный характер; в столь искусственных условиях существования только
виртуоз мог достигнуть успеха, и каждый должен был подтверждать и доказывать,
что он достоин обладать властью. В характере каждого из них были темные стороны,
однако, каждый обладал и чем-то таким, что составляло идеал итальянцев. Кто из
государей тогдашней Европы столь заботился о своем образовании, как, например,
Альфонс I? Его путешествие во Францию, Англию и Нидерланды было, собственно
говоря, предпринято с целью обучения и дало ему точные знания о состоянии
торговли и ремесла в этих странах85.
Было бы глупо порицать его
занятия токарными работами в часы отдыха, так как с этим было связано и его
мастерство в литье пушек, и его свободное от каких-либо предрассудков стремление
всегда иметь при себе мастеров своего дела. Итальянские князья, в отличие от
своих северных современников, не ограничивались в своем общении дворянами,
считающими себя единственным достойным классом в мире и внушающими эту сословную
спесь также и князю; здесь князь может и должен знать и использовать каждого, и
дворянство по рождению представляет собой замкнутый слой, но в своем общении
ориентировано на личное, а не кастовое достоинство, о чем еще будет речь ниже.
Отношение жителей Феррары к
этому правящему дому являет собой весьма странную смесь из скрытого страха, из
того истинно итальянского духа тщательно продуманной демонстрации и вполне
современной лояльности подданных; восхищение перед личностью переходит в новое
чувство долга. Город Феррара в 1451 г. поставил на главной площади конную статую
умершему в 1441 г. маркизу Николо; Борсо не постеснялся в 1454 г. поставить
невдалеке собственную сидячую бронзовую статую, и, сверх того, город в самом
начале его правления постановил воздвигнуть в его честь «мраморную триумфальную
колонну».
На жителя Феррары, который,
находясь в Венеции, публично плохо отзывался о Борсо, по возвращении донесли, и
суд приговорил его к изгнанию и конфискации имущества, а один из лояльных
граждан чуть не убил его во время суда; тогда он с веревкой на шее отправился к
герцогу и вымолил себе полное прощение.
Вообще это княжество было
достаточно насыщено шпионами, и герцог лично проверял ежедневные списки
иностранцев, подавать которые было строго предписано владельцам гостиниц. У
Борсо86 это еще было связано с его гостеприимством, не позволявшим не оказать
внимание сколь-нибудь значительному путешественнику; для Эрколе I87 - это только
мера безопасности. В Болонье также в правление Джованни II Бентивольо
проезжающий должен был получать записку у одних ворот, чтобы выехать через
другие. Популярность герцога весьма возрастала, когда он внезапно низлагал
чиновников-угнетателей; так произошло, когда Борсо арестовал своих первых и
тайных советников, когда Эрколе I с позором сместил сборщика податей, который в
течение долгих лет обогащался, используя свою должность; тогда народ зажег
праздничные огни и звонил в колокола. В одном случае, однако, Эрколе зашел
слишком далеко в мерах, предпринятых в отношении начальника полиции (или, как
его еще можно назвать, capitaneo di giustizia) - Грегорио Дзампанте из Лукки (на
эту и подобные должности уроженец родного города не годился). Даже сыновья и
братья герцога трепетали перед ним; штрафы, налагаемые им, исчислялись всегда в
сотнях и тысячах дукатов, а пытать арестованных начинали еще до допроса.
Крупнейшие преступники подкупали его, а он ложью добивался для них у герцога
помилования. С какой радостью подданные заплатили бы герцогу 10 000 дукатов и
больше, только бы он избавил их от этого врага Бога и рода человеческого; но
Эрколе сделал его крестным отцом своих детей и кавалером, и Дзампанте откладывал
ежегодно 2 000 дукатов; правда, он питался только голубями, вскормленными у него
в доме, и не выходил на улицу без окружающей его толпы телохранителей и сбиров.
Его надо было устранить, и в 1496 г. два студента и крещеный еврей, смертельно
оскорбленные им, убили Дзампанте в его собственном доме во время сиесты и
поскакали на заранее приготовленных лошадях по городу, распевая: «Люди,
выходите! Бегите к нам! Мы убили Дзампанте!».
Посланная погоня опоздала, и
они, благополучно переправившись через ближайшую границу, оказались в
безопасности. Конечно, тут же во множестве появились пасквили, одни в форме
сонетов, другие в форме канцон.
С другой стороны, целиком в
духе этого княжества суверен диктует двору и народу почтительное отношение к
своим наиболее полезным слугам. Когда в 1469 г. умер тайный советник Борсо
Лодовико Казелла, то в день похорон ни одному судебному трибуналу, ни одной
лавке в городе, ни одной университетской аудитории не было дозволено быть
открытыми; каждый должен был сопровождать тело в церковь Сан Доменико, так как и
сам герцог участвовал в похоронной процессии. Он шел за гробом в трауре и со
слезами на глазах - «первый из рода д’Эсте, провожавший в последний путь
подданного», за ним шли родственницы Казеллы, каждая в сопровождении
придворного; дворяне вынесли тело горожанина из церкви в галерею вокруг
монастырского двора, где его и похоронили. Вообще официальное сопереживание
чувствам князя впервые появилось в этих итальянских государствах. В своей
сущности это может иметь и прекрасную человеческую ценность, но выражение этого
чувства, особенно у поэтов, как правило, двусмысленно. В одном из ранних
стихотворений Ариосто, написанном на смерть Лианоры Арагонской, супруги Эрколе I,
наряду с неизбежными траурными строками, которые повторяются из столетия в
столетие, есть и вполне современные черты: «Эта смерть нанесла Ферраре рану,
которая не скоро заживет; покровительница города стала теперь его заступницей
перед Богом, так как Земля была недостойна ее; правда, богиня смерти не пришла к
ней, как к нам, простым смертным, с окровавленной косой, а приблизилась, как
подобало (onesta), с таким дружеским взглядом, что исчез всякий страх».
Но мы можем встретить и другие
формы сочувствия; поэты и писатели, целиком зависевшие от милости правящего дома
и рассчитывавшие на нее, рассказывают нам о любовных похождениях князей, иногда
при их жизни, в манере, которая столетия спустя показалась бы верхом
нескромности, тогда - всего лишь невинной любезностью Лирические поэты воспевали
случайные страсти своих высоких, притом состоявших в законном браке господ
Анджело Полициано - любовные увлечения Лоренцо Великолепного, Джовиано Понтано
(с особым тщанием) - любовницу Альфонса Калабрийского. Это стихотворение92
против воли автора свидетельствует о гнусной душе Арагонца; он и в любви должен
быть счастливейшим, и горе тому, кто может стать счастливее его. То, что великие
художники, например Леонардо, писали портреты любовниц своих повелителей, было
само собой разумеющимся.
В герцогстве Эсте не ожидали
прославления от другого, а прославляли себя сами. Борсо приказал написать свой
портрет в галерее регентов в Палаццо Скифанойя (Schifanoja), а Эрколе праздновал
(впервые в 1472 г) годовщину своего восшествия на престол, устраивая процессии,
которые открыто сравнивали с процессией в праздник Тела Христова, все лавки были
заперты, как в воскресенье, в центре процессии шли все, принадлежавшие к дому
Эсте, в том числе незаконнорожденные, в шитых золотом одеждах. То, что вся
власть и достоинство исходит от князя, является предоставляемым им отличием,
издавна символизировалось при этом дворе93 орденом Золотой Шпоры, утратившим то
значение, которое он имел для средневекового рыцарства Эрколе I к шпоре прилагал
еще и шпагу, платье, шитое золотом, и деньги, за что без сомнения требовалась
регулярная служба.
Меценатство, сделавшее этот
двор известным всему миру, частично распространялось на университет, бывший
одним из самых лучших в Италии, частично - на службу при дворе и в государстве,
особенно большие затраты на это не производились Боярдо как богатый дворянин и
высший государственный чиновник целиком принадлежал только к этой сфере, когда
Ариосто начал что-то представлять собой (как поэт) то не было, по крайней мере,
в подлинном своем значении ни миланского, ни флорентийского, ни урбинского ни,
тем более, неаполитанского двора, и он удовлетворился местом среди шутов и
музыкантов кардинала Ипполита, до тех пор пока Альфонс не взял его к себе на
службу. Иначе обстояло дело позже с Торквато Тассо, обладания которым двор
добивался с подлинным рвением.