Глава десятая. Исчезновение инвестиционных возможностей
Часть вторая. Может ли капитализм выжить?
Суть этой проблемы наиболее доходчиво можно
пояснить на фоне одной современной дискуссии. Нынешнее поколение экономистов
видели не только мировую депрессию небывалой глубины и продолжительности, но и
последующий период слабого, то и дело прерывающегося оживления. Я уже изложил
свою интерпретацию этих явлений [См. гл. V.] и причины, в силу которых я
не считаю, что они обозначают перелом в эволюции капитализма. Однако вполне
естественно, что многие, если не большинство моих коллег, придерживаются другой
точки зрения. Точно так же, как некоторые их предшественники в период между 1873
и 1896 гг., они чувствуют, что в капиталистическом процессе происходят
фундаментальные перемены. С их точки зрения, мы являемся свидетелями не просто
депрессии и слабого оживления, возможно усугубленных антикапиталистической
государственной политикой, но симптомов того, что капитализм навсегда утратил
свою жизнеспособность. Эта тема, по их мнению, станет лейтмотивом всех
последующих частей капиталистической симфонии. Следовательно, основываясь на
прошлом, мы не можем сделать никаких прогнозов относительно будущего
капиталистической системы.
Этой точки зрения придерживаются многие из тех, у
кого желания забегают вперед мыслей. Но мы должны понять, почему социалисты,
не относящиеся к последней категории, с таким проворством ухватились за этот
счастливый случай, причем некоторые из них по этому поводу полностью поменяли
свои аргументы против капитализма. Сделав это, они получили дополнительные
выгоды от того, что вернулись к Марксовой традиции, которую, как я уже отмечал,
квалифицированным экономистам-марксистам все более приходилось отбрасывать за
ненадобностью. Дело в том, что, как отмечалось в первой главе, Маркс
предсказывал такое развитие событий: капитализм перед своим окончательным крахом
должен вступить в стадию перманентного кризиса, время от времени прерываемого
слабыми подъемами или благоприятными случайными событиями. Это еще не все. Один
из Марксовых аргументов заключался в том, что концентрация и централизация
капитала неблагоприятно скажутся на норме прибыли, а значит, и на
инвестиционных возможностях. Поскольку капиталистический процесс всегда в
значительной мере приводился в движение с помощью значительных текущих
инвестиций, то даже частичная приостановка их будет достаточна для того, чтобы
сделать прогноз о том, что дело идет к краху. Этот марксистский аргумент,
несомненно, согласуется не только с реальностями последнего десятилетия:
безработицей, избыточными резервами, перенасыщением денежных рынков,
неудовлетворительными показателями прибыли, стагнацией частных инвестиций, но
и с некоторыми немарксистскими интерпретациями. Между Марксом и Кейнсом явно нет
такой пропасти, которая была между Марксом и
Маршаллом или Викселлем. И марксистскую, и немарксистскую доктрину здесь
можно охарактеризовать как теорию исчезающих инвестиционных возможностей [См.
мою работу "Business Cycles". Ch. 15.].
Эта теория в действительности имеет дело с тремя
отдельными проблемами. Первая формулируется в точности так же, как заголовок
этой части. Поскольку ничто в человеческом обществе не существует вечно и
поскольку капиталистический строй образует структуру процесса не только
экономических, но и политических изменений, то не трудно представить себе
разнообразие ответов на этот вопрос. Второй вопрос состоит в том, следует ли
придавать особое значение силам и механизмам, фигурирующим в теории исчезающих
инвестиционных возможностей. В следующих главах я собираюсь изложить свою теорию
относительно того, что может в конечном счете убить капитализм, но у моей теории
есть некоторые сходные черты с той, которую мы рассматриваем сейчас. Но есть и
третья проблема. Если даже сил и механизмов, описанных в теории исчезающих
инвестиционных возможностей, вполне достаточно для того, чтобы в
капиталистическом процессе существовала долговременная тенденция, ведущая его в
тупик, из этого еще не следует, что несчастья последнего десятилетия были
связаны именно с ними и что особенно важно для нас что сходные неприятности
будут продолжаться в течение следующих сорока лет.
В данный момент мы займемся главным образом
третьей проблемой, но многое из того, что я хочу сказать, имеет отношение и ко
второй. Факторы, которые, как принято считать, оправдывают пессимистические
прогнозы относительно развития капитализма в ближайшем будущем и исключают
повторение прошлых успехов, могут быть разделены на три группы.
Во-первых, это факторы, характеризующие среду, в
которой протекает капиталистический процесс. Мы уже заявили и собираемся
доказать наш тезис в дальнейшем, что капиталистический процесс порождает такое
распределение политической власти и такую социальнопсихологическую установку,
отражающуюся в соответствующей политике, которые враждебны самому этому
процессу. Можно ожидать, что в будущем они наберут силу и приведут к перебоям в
работе капиталистической машины. Этот феномен мы рассмотрим ниже. То, что будет
сказано сейчас, следует воспринимать с надлежащими оговорками. Но надо
отметить, что данная установка и другие родственные факторы влияют и на
мотивацию внутри самой буржуазной экономики, основанной на прибыли. Поэтому
оговорка более значительна, чем может показаться на первый взгляд, речь идет не
просто о "политике".
Во-вторых, это сама капиталистическая машина.
Теория исчезающих инвестиционных возможностей не тождественна, но близка другой
теории, согласно которой мир современного большого бизнеса являет собой
окостеневшую форму капитализма, которой присущи монополистические барьеры,
неподвижность цен, преисполненность сохранением ценности существующего капитала
и так далее. С этой теорией мы уже разобрались.
Наконец, В-третьих, мы имеем дело, так сказать, с
"топливом" для капиталистической машины, т.е. с возможностями для нового
предпринимательства и инвестирования. Теория, которую мы сейчас рассматриваем,
уделяет этому пункту настолько большое внимание, что мы сочли возможным дать ей
соответствующее название. Предполагается, что основные причины исчезновения
возможностей для частного предпринимательства и инвестирования связаны: с
насыщением потребностей, замедлением прироста населения, исчерпанием новых
земель и технических возможностей и тем обстоятельством, что многие из
существующих инвестиционных возможностей относятся скорее к сфере
государственных, а не частных инвестиций.
1. Безусловно, для каждого данного состояния
человеческих потребностей и технологии (в самом широком смысле этого слова) при
каждой ставке реальной заработной платы существует определенный объем основного
и оборотного капитала, который соответствует точке насыщения. Если бы
потребности и технология были бы заморожены на уровне 1800 г., эта точка давно
бы уже наступила. Можем ли мы представить себе, что в один прекрасный день
потребности будут настолько удовлетворены, что их уровень больше никогда не
будет расти? Мы рассмотрим некоторые аспекты этого гипотетического случая, но
поскольку нас интересует перспектива на ближайшие сорок лет, мы, очевидно,
можем игнорировать такую возможность.
Если же она когда-либо материализуется, то имеющее
место сокращение рождаемости и тем более падение общей численности населения
может стать важным фактором сокращения инвестиционных возможностей, если речь
идет об инвестициях на расширение производства, а не на замещение капитала. Ведь
если потребности каждого удовлетворены или почти удовлетворены, рост числа
потребителей согласно принятой нами гипотезе будет единственным существенным
источником дополнительного спроса. Но само по себе замедление прироста населения
без связи с гипотезой о насыщении вовсе не угрожает инвестиционным возможностям,
темпам роста продукта на душу населения [То же самое справедливо и в
отношении некоторого сокращения абсолютной численности населения, которое,
например, в недалеком будущем может случиться в Великобритании.
(См. Charles E. London and
Cambridge Еconomic Service, Memo N. 40).
Значительное абсолютное сокращение населения вызовет дополнительные проблемы.
Однако здесь мы от них абстрагируемся, поскольку в период времени, о котором
идет речь, такая возможность нереальна. Еще один комплекс проблем, как
политических и социально-психологических, так и экономических, создаст старение
населения. Хотя эти проблемы уже начинают ощупаться, "лобби стариков"
практически уже существует на практике мы не можем ими здесь заняться. Но
следует заметить, что пока пенсионный возраст не меняется, процент иждивенцев не
обязательно будет изменяться под воздействием сокращения доли населения моложе
пятнадцати лет.]. Мы можем быстро убедиться в этом, рассмотрев аргументы
противоположной стороны.
С одной стороны, принято считать, что замедление
прироста населения автоматически подразумевает замедление роста производства, а
значит, и инвестиций, поскольку ограничивается рост спроса. Это совсем не
обязательно. Потребности и эффективный спрос не одно и то же. Если бы это было
так, то наиболее бурный рост спроса наблюдался бы в самых бедных странах. На
самом деле доход, высвобождаемый благодаря снижению рождаемости, может быть
направлен но другому предназначению, в особенности в тех случаях, когда желание
увеличить спрос на что-то иное является мотивом бездетности. Можно, конечно,
утверждать, что рост спроса, который связан именно с ростом населения, более
предсказуем и, следовательно, обеспечивает более надежные инвестиционные
возможности. Но при данном уровне удовлетворения потребностей прирост спроса по
альтернативным каналам не менее надежен. Разумеется, перспективы развития
некоторых отраслей экономики, в особенности сельского хозяйства, не назовешь
блестящими. Но это нельзя смешивать с перспективами роста совокупного продукта
[Многие экономисты, кажется, считают, что рост населения как таковой является
самостоятельным источником спроса на инвестиции. Действительно, разве всех этих
новых работников не следует вооружить средствами производства и обеспечить
соответствующим сырьем? Однако это не столь очевидно, как кажется. Если только
рост населения не связан с падением заработной платы, для инвестиций не
возникнет никаких особых стимулов. Кроме того, даже в случае снижения зарплаты
следует, ожидать возможного сокращения инвестиций на одного работника. ].
С другой стороны, можно было бы утверждать, что
снижение рождаемости ограничит производство со стороны предложения. Быстрый рост
населения в прошлом был одним из условий наблюдавшегося роста производства, и мы
можем продолжить аргументацию в противоположную сторону и предположить, что
возрастающая редкость труда может сдерживать производство. Однако этих
аргументов мы что-то не слышим, и тому есть свои причины: достаточно сослаться
на то, что в начале 1940 г. выпуск продукции обрабатывающей промышленности США
составил примерно 120 % от средней величины за 19131925 гг., тогда как
количество занятых в этих отраслях осталось на том же уровне, вот вам и ответ
на вопрос о ближайшем будущем! Текущий уровень безработицы; тот факт, что в
связи с падением рождаемости все больше женщин высвобождаются для
производительного труда, а сокращение смертности означает удлинение рабочего
периода; неиссякаемый поток трудосберегающих нововведений; возможность (которой
нет при быстром росте населения) отказаться от использования дополнительных
факторов производства низкого качества, отчасти нейтрализуя закон убывающей
отдачи, все это заставляет согласиться с прогнозом Колина Кларка, согласно
которому выработка продукта за человекочас возрастет при жизни следующего
поколения [Clark С. National Income and Outlay. P. 21.].
Разумеется, труд можно сделать редким умышленно,
проводя политику высокой заработной платы и короткого рабочего дня, а также
путем негативного воздействия политики на дисциплину работников. Сравнив
экономическое развитие за период с 1933 по 1940 г. в США и Франции, с одной
стороны, и в Японии и Германии с другой, мы убедимся, что нечто в этом роде уже
произошло. Однако этот феномен относится к группе факторов, характеризующих
среду.
Как читатель вскоре убедится, я далек от того,
чтобы легкомысленно относиться к проблемам роста населения. Снижение рождаемости
представляется мне одним из важнейших явлений нашего времени. Мы убедимся в том,
что даже с чисто экономической точки зрения оно имеет чрезвычайно важное
значение и как симптом, и как причина смены мотивации. Однако это более сложная
проблема. Здесь нас интересует только "механический" эффект замедления роста
населения, а он, безусловно, не может лежать в основе пессимистических прогнозов
роста совокупного продукта на душу населения в ближайшие сорок лет. Те
экономисты, которые утверждают обратное, занимаются тем, к чему, к сожалению,
всегда были склонны представители этой профессии: когда-то они совершенно
безосновательно пугали публику большим количеством голодных ртов [Начиная с
XVII в. практически все прогнозы численности населения были ошибочными. Этому
есть, однако, некоторые оправдания. Можно оправдать и появление теории Мальтуса.
Но я не вижу никаких оправданий тому, что она существует до сих пор. Во второй
половине XIX в. всем должно было стать ясно, что единственное, что представляет
ценность в Законе народонаселения Мальтуса, это ограничения его действия.
Первое десятилетие двадцатого века однозначно показало, что этот закон не более
чем безобидное пугало. Однако не кто-нибудь, а сам Кейнс попытался воскресить
его в период после первой мировой войны! В 1925 г. Г. Райт в своей книге о
народонаселении писал о "растранжиривании завоеваний цивилизации на чисто
количественный рост населения". Неужели экономическая наука так никогда и не
достигнет совершеннолетия?], теперь столь же безосновательно они пугают ее
экономическими последствиями низкой рождаемости.
2. Теперь об открытии новых земель уникальной
инвестиционной возможности, которая никогда больше не повторится. Даже если мы
согласимся с тем, что географическая граница дальнейшей экспансии человечества
закрыта навсегда, что не очевидно, поскольку в настоящее время существуют
пустыни, на месте которых некогда были ноля и многолюдные города, и даже если
мы предположим, что ничто и никогда не сможет увеличить благосостояние
человечества так, как это сделал поток продовольствия и сырья с этих новых
земель, что более правдоподобно из этого всего, тем не менее, не следует, что
совокупный продукт на душу населения должен сокращаться или замедлить свой рост
на протяжении следующей половины столетия. Этого можно было бы ожидать, если бы
страны, вовлеченные в капиталистический мир в XIX в., подвергались эксплуатации
в том смысле, что их довели бы до стадии убывающей отдачи. Но это не так, и как
только что было отмечено, сокращение рождаемости снимает с повестки дня
проблему, связанную с тем, что отдача, которую люди получают от природы,
становится или уже стала меньшей, чем раньше. Технический прогресс переломил эту
тенденцию, и можно с полной уверенностью предсказать, что в обозримом будущем мы
будем жить при изобилии сырья и продовольствия, позволяющем увеличивать
производство в любом направлении, которое мы сочтем целесообразным. Это
относится и к минеральному сырью.
Остается еще одна возможность. Хотя текущее
производство продовольствия и сырья на душу населения не пострадает, а может
быть, и возрастет, возможности для предпринимательства и, следовательно, для
инвестиций, связанные с самим процессом освоения новых земель, исчезают с
окончанием этого процесса. Происходящее отсюда сокращение области применения
сбережений может повлечь за собой всяческие трудности. Что же, давайте вновь
предположим, что новые земли освоены до конца, и сбережения, которые не находят
себе других областей применения, могут вызвать трудности и привести к
расточительству. Оба предположения крайне нереалистичны. Но нам нет
необходимости подвергать их сомнению, поскольку выводы относительно будущих
темпов роста совокупного продукта основаны на третьем, уж вовсе абсурдном
предположении об отсутствии других сфер применения сбережений.
Это третье предположение вызвано лишь недостатком
воображения и является примером ошибки, часто искажающей интерпретацию
исторических событий. Отдельные черты исторического процесса, поразившие
аналитика в наибольшей степени, обоснованно или нет возводятся им в ранг
фундаментальных факторов. Например, процесс, который обычно описывается как
становление капитализма, примерно совпадает во времени с притоком в Европу
серебра с рудников Потоси, а также с политической ситуацией, в которой расходы
князей превышали их доходы, так что им приходилось непрерывно прибегать к
займам. Оба эти явления, очевидно, различными способами повлияли на
экономическое развитие того времени, с ними можно связать даже крестьянские
восстания и религиозные движения. Поэтому аналитик склонен сделать вывод, что
становление капиталистического строя находится в причинноследственной
зависимости с этими явлениями, и без них (а также без некоторых других факторов
того же типа) феодальный мир никогда бы не преобразовался в капиталистический.
Но это уже совсем другой тезис, для которого нет никаких очевидных оснований.
Все, что мы можем утверждать, это то, что события действительно произошли
именно так. Это не означает, что не было никакой другой возможности. В данном
случае мы даже не можем утверждать, что названные факторы благоприятствовали
развитию капитализма, поскольку это правда лишь отчасти, а в других аспектах
влияние их было скорее негативным.
Аналогично, как мы убедились в предыдущей главе,
возможности для предпринимательства, связанные с освоением новых стран, конечно,
были уникальными, но только в том смысле, в каком уникальна каждая возможность.
Нелепо предполагать, что "закрытие границ" породит вакуум и всякие попытки найти
другие сферы применения капитала будут заведомо менее значительными в любом
смысле этого слова. Завоевание воздушного пространства может быть более
значительным, чем завоевание Индии, не следует путать географические границы с
экономическими. Конечно, сравнительное значение разных стран и регионов может
существенно измениться при переходе от одних инвестиционных возможностей к
другим. Чем меньше страна или регион, чем больше их судьба связана с каким-то
одним элементом производственного процесса, тем хуже выглядит их перспектива в
случае, если этот элемент теряет свое значение. Так, сельскохозяйственные
регионы могут навсегда потерять свое значение с внедрением синтетических
продуктов (вискозы, синтетических красителей, искусственного каучука и др.).
Слабым утешением будет для них то, что если рассматривать весь процесс в целом,
то будет зафиксирован прирост совокупного продукта. Возможные последствия этого
могут быть усугублены разделением экономического мира на сферы конфликтующих
национальных интересов. Все, что мы в конце концов можем утверждать, это то,
что исчезновение инвестиционных возможностей, связанных с освоением новых
стран, если они действительно исчезают вовсе не обязательно должно вести к
отсутствию возможностей вообще, что неизбежно оказало бы воздействие на темпы
роста совокупного продукта. Мы не можем заявлять, что эти возможности будут
замещены другими равноценными возможностями. Мы можем отметить, что данный
процесс естественно повлияет на будущее развитие этих и других стран; мы можем
выразить доверие к способностям капиталистической системы найти или создать
новые возможности, поскольку это ей в общемто присуще, однако полученный нами
отрицательный результат от этого не изменится. А если вспомнить, отчего мы
вообще занялись данной проблемой, этого вполне достаточно.
3. Аналогичные возражения можно высказать по
поводу широко распространенного мнения, согласно которому в области технического
прогресса был сделан прорыв, после которого осталось сделать лишь незначительные
усовершенствования. Поскольку эта точка зрения не просто отражает положение дел
в ходе и по окончании мирового кризиса, во время любой глубокой депрессии
всегда наблюдается отсутствие новаторских изобретений первой величины она еще
лучше, чем "закрытие границ пространственной экспансии человечества",
иллюстрирует ту ошибку интерпретации, к которой так склонны экономисты. В
настоящий момент мы находимся в завершающей, понижательной стадии волны
предпринимательства, создавшей электростанции, электрифицированные
промышленность, сельское хозяйство, домашнее хозяйство и автомобиль. Мы считаем
эти достижения выдающимися и не представляем, откуда могут появиться новые
столь же значительные возможности. Однако нынешние перспективы одной лишь
химической промышленности превосходят все, что можно было ожидать, предположим,
в 1880 г., не говоря уже о том, что простого использования достижений эпохи
электричества и массового жилищного строительства вполне достаточно для того,
чтобы обеспечить нас инвестиционными возможностями на долгое будущее.
Пространство технических возможностей это море,
не нанесенное на карту. Мы можем исследовать географический регион и оценить
при данном уровне техники и сельскохозяйственного производства относительное
плодородие отдельных участков земли. Принимая сегодняшний уровень техники как
данный и абстрагируясь от его будущих изменений, мы можем предположить, что
вначале начинают обрабатываться лучшие участки, затем следующие по качеству и
т.д. (хотя с исторической точки зрения это неверно). В каждый отдельный момент
этого процесса необработанными и оставленными на будущее являются сравнительно
худшие участки. Однако эту логику нельзя применить к будущим возможностям,
связанным с техническим прогрессом. Из того факта, что некоторые из них были
использованы раньше других, вовсе не вытекает, что они были самыми
производительными. Те, что еще находятся в сфере возможного, могут быть и более
и менее производительны, чем те, которые нам уже доступны. И вновь мы имеем
дело лишь с "отрицательным" результатом, который не способен превратить в
положительный даже тот факт, что систематизация и рационализация научных
исследований и управления ими делают технический прогресс все более эффективным
и надежным. Но для нас этого отрицательного результата вполне достаточно: нет
никаких оснований ожидать замедления роста производства из-за истощения
технологических возможностей.
4. Остается упомянуть еще два варианта теории
исчезающих инвестиционных возможностей. Некоторые экономисты утверждали, что
рабочую силу в каждой стране за какое-то время необходимо оснастить необходимым
производственным оборудованием. Это, по их мнению, произошло приблизительно за
XIX в. Пока этот процесс шел, непрерывно возникал новый спрос на капитальные
блага, тогда как после того, как он закончился, остался лишь спрос,
обусловленный необходимостью замещения капитала. Таким образом, период
капиталистического оснащения является уникальным, его характеризует напряжение
всех нервов капиталистической экономики, стремящейся создать себе адекватный
инструментарий, позволяющий создавать базу для будущего производства таким
темном, который невозможно сохранить в дальнейшем. Это поистине удивительная
картина экономического процесса! Может быть, в XVIII в. или в те времена, когда
наши предки жили в пещерах, не существовало никакого производственного
оборудования? А если оно существовало, то почему добавление, сделанное в XIX
в., оказалось более насыщающим, чем все, что имело место раньше? Кроме того,
оборудование, добавляемое к инструментарию капиталистической экономики, как
правило, конкурирует с существующим. оборудованием, лишая его экономической
полезности. Поэтому задача обеспечения экономики оборудованием не может быть
решена раз и навсегда. Случаи, в которых для решения этой задачи достаточно
резервов, оставленных на замещение действующего капитала, а это может быть
только в отсутствие технического прогресса являются исключениями. Это особенно
очевидно тогда, когда новые методы производства воплощены в возникновении новых
отраслей экономики: автомобильные заводы явно не финансировались за счет
амортизационных отчислений железных дорог.
Читатель, без сомнения, отметит, что, если даже
мы примем допущения, лежащие в основе данного аргумента, из этого вовсе не
вытекает пессимистический прогноз темпов экономического роста. Напротив, вполне
можно прийти к обратному выводу: наличие большого запаса капитальных благ,
который, постоянно обновляясь, обретает экономическое бессмертие, должно скорее
способствовать дальнейшему росту производства. И он будет прав. Аргумент, о
котором идет речь, предполагает, что, если экономика, движущей силой которой
является производство капитальных благ, столкнется с сокращением спроса на них,
возникнут трудности. Но размер этих трудностей, которые, кстати, как правило, не
бывают неожиданными, не следует преувеличивать. К примеру, такая отрасль, как
металлообработка, довольно легко переключилась с производства одних лишь
капитальных благ на выпуск преимущественно потребительских товаров длительного
пользования и полуфабрикатов для их производства. И хотя такая компенсация не
всегда возможна в рамках каждой отрасли, производящей капитальные блага, в
принципе ситуация везде одинакова.
Другой вариант теории заключается в следующем.
Большие бумы экономической активности, распространяющиеся на весь экономический
организм и несущие с собой всеобщее процветание, всегда были связаны с
увеличением расходов производителей, которые в свою очередь предполагали
строительство дополнительных зданий и закупку оборудования. Некоторые экономисты
обнаружили, по крайней мере, они сами так считают, тенденцию, которая
заключается в том, что новые технологические процессы требуют меньше основного
капитала, чем прежние (например, относящиеся к эпохе железнодорожного
строительства). Отсюда следует вывод, что значение инвестиций в основной
капитал будет убывать. А поскольку это отрицательно скажется на вышеупомянутых
бумах экономической активности, которые, очевидно, были связаны с наблюдавшимися
высокими темпами роста, то темпы эти должны замедлиться, особенно если норма
сбережений останется на прежнем уровне.
Адекватной оценки этой тенденции к внедрению
новых, все более капиталосберегающих технологических процессов до сих пор дано
не было. Статистические данные до 1929 г. (последующие данные по понятным
причинам мы не можем использовать для этой цели) указывают на обратную
тенденцию. Сторонники рассматриваемой нами теории предложили несколько
изолированных примеров, которым можно противопоставить другие примеры. Но
предположим, что данная тенденция действительно существует. Тогда перед нами
возникнет та же формальная проблема, с которой сталкивались экономисты прошлого,
исследуя трудосберегающие технологические процессы. Последние в зависимости от
обстоятельств могут оказывать положительное или отрицательное влияние на
положение работников, но никто не сомневается, что в целом они благоприятствуют
высоким темпам экономического роста. Точно так же, если не считать возможных
перебоев в сберегательно-инвестиционном процессе, значение которых сейчас так
модно преувеличивать, обстоит дело с устройствами, позволяющими уменьшать
капиталоемкость единицы конечного продукта. Вообще-то мы будем недалеки
от истины, если скажем, что почти каждый новый экономически осуществимый
технологический процесс сберегает и труд, и капитал. Железные дороги, очевидно,
были капиталосберегающими по сравнению с гужевым транспортом в расчете на одного
пассажира или единицу груза. Аналогично производство натурального шелка с
помощью шелковичных червей может быть более капиталоинтенсивным, впрочем, я в
этом не разбираюсь, чем производство того же количества искусственного шелка.
Этот факт весьма печален для владельцев капитала, вложенного в старые методы
производства, но это вовсе не означает, что инвестиционные возможности
сокращаются, тем более это не подразумевает замедления экономического роста.
Тем, кто ожидает краха капитализма па том основании, что единица капитала
становится более производительной, придется ждать очень долго.
5. Наконец, поскольку данная теория обычно
выдвигается экономистами, стремящимися убедить публику в необходимости
государственных расходов за счет бюджетного дефицита, неизменно выдвигается
также следующий аргумент: оставшиеся инвестиционные возможности более подходят
государственным предприятиям, чем частным. До некоторой степени с этим можно
согласиться. Во-первых, с ростом богатства возникают расходы, которые никак не
могут быть включены в калькуляцию издержек и прибылей: расходы на украшение
городов, на здравоохранение и т.д. Во-вторых, расширяется сектор экономики,
который обычно находится в сфере государственного управления: связь, порты,
производство энергии, страхование и т.д. Эти отрасли просто больше подходят для
управления государственной администрацией. Поэтому можно ожидать, что даже в
совершенно капиталистическом обществе инвестиции центральных и местных органов
власти будут расширяться и абсолютно и относительно, как и прочие формы
общественного планирования.
Однако это все, что мы можем сказать по данному поводу. Сделанный нами вывод не
основывается на какой-либо гипотезе, затрагивающей развитие частного сектора
экономики. Более того, нам в данном случае совершенно безразлично, в какой мере
будущие инвестиции и экономический рост будут финансироваться и направляться
государственными органами и частным бизнесом. Исключение составляет случай,
когда государственное финансирование осуществляется потому, что никакие частные
инвестиции не могут принести прибыли. Но этот случай мы уже рассмотрели выше.