Папство и угрозы ему
Глава I. Государство как произведение искусства.
Якоб Буркхардт
Папства и Папской области как
совершенно исключительного образования мы до сих пор при установлении характера
итальянских государств вообще касались лишь попутно. Именно того, что
представляет интерес в итальянских государствах, сознательного увеличения и
концентрации средств власти, в Папской области было меньше всего, ибо здесь
духовная сила беспрерывно помогает и заменяет недостаточное развитие светской.
Какие испытания выдержало конституированное таким образом государство в XIV –
начале XV веков! Когда резиденция папы была переведена на юг Франции
(Авиньонское пленение132*), сначала все вышло из колеи, но у Авиньона были
деньги, войска и крупный государственный и военный деятель, который вновь
подчинил папское государство, испанец Альборнос1. Еще большей была опасность
полного распада, когда к этому добавилась схизма, и ни римский, ни авиньонский
папа не были достаточно богаты, чтобы вновь подчинить себе потерянное
государство, однако, после восстановления церковного единства это удалось
совершить в понтификат Мартина V1, и еще раз, после того как в понтификат
Евгения IV1 опасность возобновилась. Однако папское государство было и
оставалось полной аномалией среди государств Италии, в Риме и в окрестностях
Рима против папы выступали знатные семьи Колонна, Савелли, Орсини, Ангвиллара и
другие, в Умбрии, в Марке1 и в Романье теперь почти не было тех городских
республик, которым папство некогда было столь мало благодарно за их преданность,
зато существовало множество крупных и мелких княжеских домов, послушание и
вассальная верность которых не многого стоили. В качестве особых, основанных на
собственной силе династий они имели собственные интересы; о важнейших из них
было уже сказано выше (с. 24 ел., 35 ел.).
Нам надлежит все-таки уделить
некоторое внимание и Папскому государству как некоему целому. Начиная с середины
XV в., его ждут новые кризисы и опасности, поскольку политика итальянских
государств с разных сторон направлена на то, чтобы овладеть им и перевести в
сферу своих интересов. Меньшие опасности такого рода приходят извне или от
народа, источником больших являются сами папы.
Заальпийские страны могут
сначала остаться вне нашего рассмотрения. Когда папству грозила смертельная
опасность, ни Франция в правление Людовика XI, ни Англия в период начала войны
Алой и Белой розы, ни тогда полностью расшатанная Испания, ни обманутая в своих
надеждах на Базельский собор Германия не оказали и не могли оказать ему никакой
помощи. В самой Италии же было известное число образованных, впрочем, и
необразованных, людей, для которых предметом своего рода национальной гордости
было то, что папство принадлежит Италии, очень многие были заинтересованы в том,
чтобы это осталось без изменения, многие еще верили в силу папского
рукоположения и благословения1, в том числе и преступники, подобные Вителлоццо
Вителли, молившего Александра VI об отпущении грехов, когда сын папы1 приказал
его удавить2. Однако все это не спасло бы папство перед лицом действительно
решительных противников, которые сумели бы использовать существовавшие ненависть
и зависть.
При столь незначительной надежде
на помощь извне самые страшные опасности возникают в самом папстве. Уже по
одному тому, что папы жили и действовали в духе светских правителей итальянских
княжеств, они должны были познакомиться и с их мрачными сторонами; но их
своеобразная природа еще дополнила это особыми темными моментами.
Что касается города Рима, то с
давних пор было принято делать вид, что происходящих в нем волнений не нужно
опасаться, так как ряд изгнанных народным мятежом пап возвращался, и римляне в
собственных интересах должны были желать присутствия курии. Однако в Риме не
только время от времени возникал специфический антипапский радикализм2, но в
самых опасных мятежах заметны были и тайные действия внешних сил. Так случилось
и при заговоре Стефано Поркари против того папы, который предоставил городу Риму
наибольшие преимущества, против Николая V (1453 г.). Целью Поркари было
уничтожение папской власти вообще; у него было много сообщников, которые,
правда, не называются2, но их несомненно следует искать в итальянских
правительствах. В тот же понтификат Лоренцо Валла закончил свою знаменитую
декларацию против дара Константина1 пожеланием скорой секуляризации Папского
государства203.
Банда последователей Катилины, с
которой приходилось бороться Пию II (1459 г.)2, также не скрывала, что ее целью
является падение господства священства в целом, и их главный предводитель
Тибурцио обвинял прорицателей в том, что они неправильно предсказали ему
выполнение его желания именно в этом году. Об их планах знали и их поддерживали
некоторые римские аристократы, герцог Тарентский и кондотьер Джаколо Пиччинино.
А если принять во внимание, какая добыча ждала их во дворцах богатых прелатов
(они прежде всего имели в виду кардинала Аквилеи), то приходится скорее
удивляться тому, что в почти не охраняемом городе такие попытки не совершались
чаще и успешнее. Не случайно Пий II предпочитал, чтобы его резиденция была где
угодно, только не в Риме, и еще Павел II1 испытал (1468 г.) сильный страх из-за
действительного или мнимого мятежа такого рода2. Перед папами стоял выбор: либо
быть побежденными в результате подобного нападения, либо силой усмирить партии
аристократов, под защитой которых формировались такие банды разбойников.
Эту задачу поставил перед собой
ужасный Сикст IV. Впервые в его почти полной власти был Рим и окрестности,
особенно после преследования дома Колонна, что и позволяло ему действовать столь
независимо в решении вопросов понтификата и всей политики Италии, презирая
жалобы и угрозы собора и всего Запада. Необходимые денежные средства он извлекал
из переходящей все мыслимые границы симонии, которая распространялась на
возведение в сан кардиналов и на предоставление мельчайших милостей и
пожалований2. Сам Сикст обрел папское достоинство не без подкупа.
Такая всеобщая продажность могла
иметь дурные последствия для римского престола, но до этого было еще далеко.
Иначе обстояло дело с непотизмом, который одно время угрожал самому понтификату.
Из всех непотов наибольшим расположением Сикста пользовался сначала кардинал
Пьетро Риарио1, человек, который с недавнего времени занимал воображение всей
Италии2, отчасти вследствие своей невероятной роскоши, отчасти благодаря слухам
о его безбожии и его политических планах. В 1473 г. он заключил союз с миланским
герцогом Галеаццо Мария, по которому тот должен был стать королем Ломбардии, а
его, непота, снабдить деньгами и войском, чтобы он, вернувшись в Рим, мог занять
папский престол. Сикст будто бы добровольно готов был ему его уступить2. Этот
план, который привел бы к секуляризации Папской области и к наследованию
папского престола, не был осуществлен из-за внезапной смерти Пьетро. Второй
непот, Джироламо Риарио, сохранил принадлежность к светскому сословию и не
покушался на понтификат, но с его времени папские непоты усилили беспорядки в
Италии, так как стремились стать во главе большого княжества. Раньше случалось,
что папы пытались использовать свое верховное господство (над Неаполем) в пользу
своих родственников2, но со времен Каликста III1 это уже было нелегко, и
Джироламо Риарио после неудачной попытки подчинить Флоренцию (и кто знает,
сколько у него было еще других планов) пришлось удовлетвориться созданием
подвластной ему территории в пределах Папского государства. Оправдывалось это
тем, что если Рим не предпримет соответствующих мер, Романья с ее князьями и
городскими тиранами либо совсем перестанет подчиняться верховному господству
папы, либо станет добычей Сфорца и венецианцев. Однако кто мог в те времена и в
тех условиях гарантировать, что ставшие суверенными непоты и их преемники будут
сохранять послушание папам, когда те перестанут их интересовать? Папа подчас не
был уверен даже в собственном сыне или племяннике и у него часто возникало
искушение заменить непота своего предшественника собственным. Обратное
воздействие всех этих отношений на папство было весьма сомнительного свойства:
все средства принуждения, в том числе и духовные, применялись без всякого
стеснения для достижения сомнительной цели, которой подчиняли другие цели св.
Престола, а когда эта цель после сильных потрясений и при общей ненависти
достигалась, то возникала династия, которая была в высшей степени заинтересована
в уничтожении папства.
После смерти Сикста Джироламо
мог только с большими усилиями и с помощью дома Сфорца (к которому принадлежала
его жена) удержать власть над своим полученным посредством интриг княжеством
(Форли и Имола). На следующем конклаве (1484 г), на котором был избран
Иннокентий VIII, произошло нечто подобное новой внешней гарантии папства: два
кардинала, князья владетельных домов, Джованни д*Арагона, сын короля Ферранте, и
Асканио Сфорца, брат Моро, бесстыдно продали обещание помочь за деньги и сан2.
Таким образом, владетельные дома Неаполя и Милана теперь были вследствие участия
в доходах заинтересованы в сохранении папства. На следующем конклаве, на котором
все кардиналы, кроме пяти, были подкуплены, Асканио получил огромные взятки и
сохранил надежду2, что на следующем конклаве будет избран папой.
Лоренцо Великолепный также
хотел, чтобы дом Медичи не остался ни с чем. Он выдал свою дочь Маддалену за
сына нового папы, Франческетто Чибо, и ждал не только всевозможных милостей для
своего сына кардинала Джованни (будущего Льва X), но и быстрого возвышения
своего зятя2. Однако в последнем случае он требовал невозможного. Для Иннокентия
VIII не могло быть и речи о дерзком, стремящемся создать государство непотизме,
потому что Франческетто был ничтожным человеком, которого, как и его отца,
интересовало только наслаждение властью в самом примитивном смысле, а именно
приобретение больших денег2. То, как отец и сын добивались этого, должно было, в
конце концов, привести к полной катастрофе, к распаду государства.
Если Сикст доставал деньги
продажей индульгенций и санов, то Иннокентий и его сын создали банк светских
прощений, где за высокие таксы можно было получить отпущение грехов, таких, как
грабеж и убийство. С каждого покаяния 150 дукатов шли в папскую казну, а все
сверх этого - Франческетто. В последние годы этого понтификата Рим был полон
протежируемыми и непротежируемыми убийцами; партии, подчинения которых начал
добиваться Сикст, теперь вновь прочно утвердились. Папе в хорошо охраняемом
Ватикане достаточно было расставлять кое-где западни, в которые должны были
попасть способные внести выкуп преступники. Для Франческетто же существовала
только одна проблема: как ему после смерти папы бежать с достаточно большой
суммой денег. Однажды при ложном сообщении о смерти папы (1490 г.) он выдал
себя: он пытался захватить все наличные деньги и сокровища церкви, а когда ему в
этом воспрепятствовали, потребовал, чтобы с ним отпустили по крайней мере
турецкого принца Джема, живой капитал, ибо его можно было передать за высокую
цену Ферранте Неаполитанскому214.
Трудно, конечно, предвидеть
политические возможности давно прошедших времен; однако невольно напрашивается
вопрос, выдержал бы Рим еще два, три таких понтификата? Также и перед лицом
богобоязненной Европы неразумно было давать ситуации заходить настолько далеко,
что не только путешественники и пилигримы, но даже посольство короля Германии
Максимилиана было недалеко от Рима ограблено до нитки, и некоторые послы
возвращались, так и не доехав до Рима.
Подобное положение не
соответствовало понятию обладания властью, присущему высокоталантливому
Александру VI (1492-1503 гг.), и он, прежде всего, восстановил общественную
безопасность и точную выплату всех причитающихся наемникам денег.
Строго говоря, здесь, где речь
идет об итальянских формах культуры, этот понтификат можно было бы не
рассматривать, ибо Борджа столь же не являются итальянцами, как и неаполитанский
дом. Александр публично говорит с Чезаре по-испански, Лукрецию1 в испанском
наряде во время приема в Ферраре воспевают испанские буффоны, доверенные слуги -
испанцы, так же, как и пресловутое воинство Чезаре в войне 1500 г., и даже палач
- испанец Дон Микелетто и отравитель Себастиан Пинсон, по-видимому, испанцы. При
всех своих многочисленных занятиях Чезаре как-то убивает в закрытом помещении
шесть диких быков по всем правилам испанской корриды. Однако коррупцию, которую
возглавляет эта семья, она нашла в Риме уже очень развитой.
Каковы были ее представители и
что они сделали, часто и подробно описывалось. Их ближайшей целью, которой они и
достигли, было полное подчинение Папского государства - все215 мелкие правители,
преимущественно более или менее строптивые вассалы церкви, были изгнаны или
уничтожены, а в самом Риме повергнуты в прах обе большие партии, мнимые гвельфы
Орсини и мнимые гибеллины Колонна. Но применяемые средства были настолько
страшны, что последствия их неминуемо уничтожили бы папство, если бы неожиданное
событие (одновременное отравление отца и сына) внезапно не изменило положение
вещей.
Александр мог не обращать
особого внимания на моральное возмущение Запада; находящихся вблизи он заставлял
испытывать отрах и оказывать ему почтение; правителей других стран он сумел
привлечь на свою сторону, Людовик XII даже всемерно помогал ему; что же касается
населения, то оно вообще не знало, что происходило в Центральной Италии.
Единственный действительно опасный момент, когда Карл VIII находился вблизи,
неожиданно благополучно миновал; впрочем, и тогда речь шла не о папстве как
таковом2, а о замене Александра лучшим папой. Наибольшую постоянную и
увеличивающуюся опасность для понтификата представляли собой самАлександр и
прежде всего его сын Чезаре Борджа.
В отце жажда власти, алчность и
сладострастие соединялись с сильной и талантливой натурой. Он полностью с первых
дней наслаждался властью и роскошью. В средствах для этого он был совершенно
неразборчив; не вызывало сомнения, что принесенные им для избрания в папы жертвы
он возместит с лихвой217 и что симония при покупке должностей будет значительно
превзойдена симонией при их продаже. К этому добавлялось, что Александр
вследствие занимаемых им раньше должностей вице-канцлера1 и других был лучше
осведомлен о возможных источниках денежных поступлений и умел их использовать
лучше, чем любой другой член курии. Уже в 1494 г. кармелит Адамо из Генуи,
читавший в Риме проповеди против симонии, был найден убитым тридцатью ударами
ножа в своей кровати. Александр не возводил в сан ни одного кардинала, не
уплатившего ему крупных сумм.
Когда же папа со временем
подчинился власти сына, средства насилия приняли подлинно сатанинский характер,
который неизбежно оказывал обратное действие и на цели. То, что совершалось по
отношению к римским аристократам и династам Романьи, превзошло по вероломству и
жестокости даже то, к чему, например, арагонцы Неаполя уже приучили мир,
превзошло оно все известное до сих пор и по способности обманывать. Ужасен
способ, посредством которого Чезаре изолирует отца, убив брата, зятя, других
родных и придворных, как только ему становится неудобным расположение к ним папы
или вообще их поведение. Александру пришлось дать согласие218 на убийство своего
любимого сына, герцога Кандийского, так как сам он дрожал перед Чезаре.
Но, каковы же были сокровенные
планы Чезаре? Еще в последние месяцы его господства, после того как он только
что убил кондотьеров в Синигалье и фактически стал властелином папского
государства (1503 г.), в его присутствии скромно говорили: герцог хочет лишь
подчинить партии и тиранов, и все это для пользы церкви; сам он удовлетворится
только Романьей, при этом он может быть уверен в благодарности всех последующих
пап, поскольку он убрал с их пути Орсини и Колонна2. Но никто не считал это его
последним желанием.
Папа Александр пошел несколько
дальше в разговоре с венецианским послом, поручая своего сына покровительству
Венеции: «Я позабочусь, - сказал он, - о том, чтобы когда-нибудь папский престол
перешел либо к нему, либо к вашей республике»2. Чезаре же к этому добавил: пусть
папой станет тот, кого хочет видеть таковым Венеция, а для этого венецианские
кардиналы только должны действовать единодушно.
Имел ли он при этом в виду себя,
сказать трудно. Во всяком случае, слова отца достаточно свидетельствуют о
желании Чезаре занять папский престол Несколько больше мы узнаем косвенным путем
от Лукреции Борджа, ибо ряд мест в стихах Эрколе Строцци1 можно считать отзвуком
ее высказываний, которые она в качестве герцогини Феррары могла себе позволить.
Сначала и она говорит о надежде Чезаре занять папский престол2, однако вместе с
тем в ее словах сквозит намек на его надежду получить власть над всей Италией2,
в конце содержится намек и на величественные планы Чезаре в качестве светского
властителя - именно поэтому некогда он отказался от шапки кардинала223.
В самом деле, не может быть
сомнения в том, что Чезаре, независимо от того, изберут ли его папой или нет
после смерти Александра, намеревался любой ценой сохранить власть над папским
государством, но после всех его деяний он вряд ли мог бы в качестве папы
длительное время эту власть сохранять. Именно он секуляризировал бы папское
государство224 - он вынужден был бы это сделать, чтобы продолжать господствовать
над ним. Если мы не ошибаемся, то это является существенной причиной тайной
симпатии, испытываемой Макиавелли к великому преступнику; только Чезаре и никто
другой сможет, как он надеялся, «выдернуть железо из раны», т. е. уничтожить
папство, источник всех нашествий и раздробления Италии - Интриганов, которые
думали, что понимают замыслы Чезаре и указывали ему на возможность овладеть
Тосканским королевством, он с презрением удалил225.
Однако делать выводы из его
посылок - тщетное занятие не вследствие его особой демонической гениальности,
которой он так же не обладал, как, например, герцог Фридландский, потому что
применяемые им средства вообще не свидетельствуют о последовательных действиях
Быть может, в чрезмерности зла для папства снова могла открыться возможность
спасения и без той случайности, которая положила конец его господству.
Даже если считать, что
уничтожение всех мелких властителей в папском государстве вызвало сочувствие к
Чезаре, даже если исходить из того, что следовавшее в 1503 г. за ним войско -
лучшие солдаты и офицеры Италии с Леонардо да Винчи в качестве главного инженера
- является доказательством его великих планов, то другие его действия явно
относятся к области иррационального, и мы впадаем в своем суждении в такое же
недоумение, как его современники К этому относятся прежде всего разорение и
жестокости в захваченных государствах2, которые Чезаре хотел сохранить за собой
и над которыми он хотел господствовать.
Таково было состояние Рима и
курии в последние годы понтификата Александра. Составляли ли отец и сын
подлинные проскрипционные списки227 или решения об убийстве принимались в каждом
данном случае, - несомненно, что Борджа ставили своей целью тайное уничтожение
всех, кто так или иначе стоял на их пути или владения которых их привлекали.
Капиталы и движимое имущество были наименьшими приобретениями; значительно
доходнее для папы было прекращение выплаты рент духовным лицам и получение
доходов с освободившихся кафедр, а также плата за их замещение. Венецианский
посол Паоло Капелло228 в 1500 г. сообщает. «В Риме каждую ночь находят
четверых-пятерых убитых, епископов, прелатов и других, так что все жители Рима
дрожат, опасаясь быть убитыми герцогом (Чезаре)». Сам он по ночам проходит со
своей стражей по улицам запуганного города2, и есть все основания считать, - не
только потому, что он, подобно Тиберию, не хотел показывать при свете дня свое
ставшее ужасным лицо, а чтобы удовлетворить свою бешеную страсть к убийству,
пусть даже совершенно незнакомых ему людей. Уже в 1499 г отчаяние, вызванное
этим, было столь велико и всеобще, что народ нападал на многих папских
гвардейцев и убивал их2. Те же, кто оказывался недоступным открытому насилию
Борджа, погибали от яда.
В случаях, требовавших
осторожности, употребляли белоснежный, приятный на вкус порошок2, который
действовал не молниеносно, а постепенно, и мог быть подмешан к любой еде или
питью. Уже принцу Джему он был подмешан в сладком напитке, до того как Александр
передал его Карлу VIII (1495 г), в конце же своего жизненного пути этим ядом
отравились отец и сын, выпив по ошибке вино, предназначенное для богатого
кардинала. Официальный составитель эпитом в Ватикане, Онуфрио Панвинио146*2,
называет трех кардиналов, отравленных по приказанию Александра (Орсинц, Феррерио
и Микиэль), и указывает на четвертого, ответственность за смерть которого несет
Чезаре (Джованни Борджа), впрочем, в те годы смерть богатых прелатов в Риме
почти всегда вызывала подобные подозрения. Даже мирных ученых, удалявшихся в
провинциальный город, настигал безжалостный яд. Вокруг папы начали происходить
пугающие явления удары молнии, ураганы, сотрясавшие стены и жилища, случались и
раньше и ввергали жителей Рима в ужас, но когда в 1500 г 233 они стали
повторяться часто, в них увидели вмешательство дьявола («cosa diabolica»).
Слух об этих событиях стал,
наконец, распространяться в разных странах вследствие пребывания в Риме многих
посетителей во время юбилея234 1500 года, бесстыдная эксплуатация отпущения
грехов без сомнения оказала свое действие, приведя к тому, что все взоры
обратились на Рим2. Кроме возвращающихся пилигримов на Севере появились
странные, одетые в белое грешники из Италии и среди них беженцы из папского
государства, которые не умолчали о происходившем в Риме. Но как можно
определить, какой силы должно было достигнуть негодование Запада, чтобы стать
действительно опасным для Александра «Он уничтожил бы, - говорит Панвинио2, - и
еще оставшихся богатых кардиналов и прелатов, чтобы унаследовать их владения,
если бы он в разгар своих планов о возвеличении сына не умер». А что только не
совершил бы Чезаре, если бы сам не оказался смертельно болен, когда смерть
настигла его отца? Каким был бы конклав, если бы Чезаре заставил сокращенную с
помощью яда коллегию кардиналов, пользуясь имеющимися у него средствами, выбрать
его папой, к тому же тогда, когда вблизи не было французской армии? Воображения
не хватает, чтобы проследить возможные гипотезы такого рода.
Вместо этого выбрали Пия III, а
после вскоре наступившей его смерти, под влиянием общей реакции - Юлия II.
Каковы бы ни были личные черты
Юлия II, он в ряде существенных отношений явился спасителем папства. Знание о
ходе вещей при всех понтификатах, начиная с понтификата его дяди Сикста,
позволило ему глубоко проникнуть в подлинные основы и условия папской власти; в
соответствии с этим он и построил свою деятельность, посвятив ей всю силу и
страстность своей непоколебимой души. Не обращаясь к симонии, он с общего
одобрения занял престол св. Петра, и с этого момента полностью прекратилась, по
крайней мере, явная, торговля высшими церковными должностями.
У Юлия были фавориты, среди них
и очень недостойные, однако в непотизме он был неповинен, благодаря особому
везению: его брат, Джованни делла Ровере1, был мужем наследницы Урбино, сестры
последнего Монтефельтро, Гвидобальдо, и от этого брака произошел родившийся в
1491 г. Франческо Мария делла Ровере, который был одновременно законным
наследником герцогства Урбино и папским непотом. Все остальное, приобретенное
Юлием лично или в походах, он с высокой гордостью подчинял церкви, а не своему
дому; Папское государство, которое он нашел в полном распаде, он оставил,
полностью подчинив и увеличив его за счет Пармы и Пьяченцы. Не его вина, что и
Феррара не отошла к церкви. 700 000 дукатов, которые он постоянно хранил в
церкви св. Ангела, после его смерти кастелян должен был передать будущему папе.
Он наследовал кардиналам, даже всем духовным лицам, умершим в Риме, причем с
достаточным постоянством2, но он никого не отравлял и не убивал. То, что он сам
участвовал в военных действиях, было для него неизбежным и скорее приносило ему
пользу в Италии в то время, когда человек должен был быть либо молотом, либо
наковальней и личность оказывала большее воздействие, чем обретенное право.
Если он, несмотря на свои
громогласные заявления: «Вон, варвары!», тем не менее больше всех способствовал
тому, что испанцы утвердились в Италии, то для папства это было безразлично,
даже отчасти выгодно. И разве от испанского престола не следовало ждать
наибольшего уважения к церкви2, тогда как итальянские правители, быть может,
лелеяли лишь кощунственные мысли о ней?
Как бы то ни было, но этот
оригинальный человек, неспособный подавить гнев и не скрывавший действительного
расположения, производил в высшей степени желаемое впечатление грозного папы
(«pontifice terribile»)1. Он мог даже с относительно чистой совестью решиться
созвать собор в Риме, противопоставив это выступлению всей европейской оппозиции
против соборов. Подобный властитель нуждался и в величественном внешнем символе
его правления. Юлий нашел его в создании храма св. Петра. Его план, задуманный
Браманте, может, пожалуй, служить величайшим выражением единовластия вообще. Но
и в других областях искусства продолжает жить память об этом папе и его образ, и
не случайно латинская поэзия того времени с большей пылкостью воспевала Юлия,
нежели его предшественников. Описание вступления в Болонью в конце сочинения
кардинала Адриано да Корнето1 «Iter Julii secundi» («Путь Юлия II») отличается
особенно торжественным тоном, а Джован Антонио Фламинио1 воззвал в одной из
своих лучших элегий239 к папе-патриоту с просьбой о защите Италии.
На Латеранском соборе Юлий
строжайшим постановлением240 запретил симонию при избрании папы. После его
смерти (1513 г.) жадные кардиналы пытались обойти это запрещение, предложив,
чтобы приходы и должности избираемого были бы равномерно распределены между
ними; в этом случае они избрали бы наиболее богатого кардинала (совершенно
непригодного Рафаэле Риарио)2. Однако противодействие преимущественно более
молодых членов св. Коллегии, желавших избрать либерального папу, помешало
осуществить эту недостойную комбинацию, и избран был Джованни Медичи, знаменитый
Лев X.
Мы еще не раз вернемся к нему,
когда речь будет идти о Высоком Возрождении: здесь следует лишь указать на то,
что в его понтификат папство вновь подверглось серьезным внутренним и внешним
опасностям. К ним не следует относить заговор кардиналов Петруччи, Саули, Риарио
и Корнето, ибо последствием его могла быть только смена лиц, занимающих
определенные должности; к тому же Лев удачно применил противодействующее этому
средство, назначив неслыханное число – 31150 - новых кардиналов, причем эта мера
произвела хорошее впечатление, потому что в ряде случаев вознаграждала за
подлинные заслуги242.
Очень опасны были, однако, те
пути, на которые Лев вступил в первые два года своего понтификата. Посредством
вполне серьезных переговоров он пытался предоставить своему брату Джулиано
Неаполитанское королевство, а своему племяннику Лоренцо - большие владения в
Северной Италии, в которые входили бы Милан, Тоскана, Урбино и Феррара2.
Совершенно ясно, что Папское государство стало бы в таком обрамлении апанажем
дома Медичи и его даже незачем было бы секуляризировать. Различные политические
причины помешали осуществлению этого плана: Джулиано вовремя умер; чтобы
предоставить что-либо Лоренцо, Лев решился на изгнание урбинского герцога
Франческо Мария делла Ровере, и эта война принесла ему безграничную ненависть и
бедность, а когда Лоренцо в 1519г. умер2, все добытое с таким трудом перешло
церкви. Бесславно и вынужденно он совершил, таким образом, то, что, будучи
совершено добровольно, принесло бы ему вечную славу. Его попытки, направленные
против Альфонса Феррарского, и осуществление некоторых планов, затрагивавших ряд
мелких тиранов и кондотьеров, отнюдь не подняли его репутацию.
И все это в то время, когда
правители Запада год за годом привыкали к колоссальной политической игре,
ставкой и выигрышем, в которой всегда была та или иная область Италии2. Кто мог
бы поручиться, что вслед за огромным увеличением их могущества за последние
десятилетия они не распространят свои вожделения и на Папское государство? Еще
при жизни Льва произошел пролог того, что было затем осуществлено в 1527 г. В
конце 1520 г. несколько отрядов испанской пехоты появились - как будто по
собственному побуждению - на границах Папского государства, просто чтобы
получить с папы выкуп246; однако они были отогнаны отрядами папы. Общественное
мнение против коррупции церковной иерархии приняло в последнее время более
определенное выражение, и проницательные люди, как, например, младший Пико делла
Мирандола2, настойчиво призывали к реформам. Тем временем выступил Лютер.
В понтификат Адриана VI1
(1521-1523 гг.) немногие робкие реформы уже запоздали перед лицом мощного
движения в Германии. Адриан мог лишь высказывать свое отвращение к предыдущим
привычкам, к симонии, непотизму, расточительству, бандитизму и
безнравственности. Опасность лютеранства даже не воспринималась здесь как самая
страшная опасность; лишь проницательный венецианский наблюдатель, Джироламо
Негро, высказывает предвидение близкой, страшной беды для Рима248.
В понтификат Климента VII1 весь
горизонт Рима затянуло туманом, подобным той серо-желтой завесе сирокко, который
иногда делает там такими вредоносными поздние месяцы лета. Папу ненавидят как в
непосредственной близи, так и в отдалении; в то время как недовольство мыслящих
людей растет2, на улицах и площадях появляются проповедующие отшельники, которые
предсказывают гибель Италии, даже мира, и называют папу Климента Антихристом250;
партия дома Колонна вновь поднимает голову; неукротимый кардинал Помпео
Колонна1, одно существование261 которого уже является постоянным мучением для
папы, решается напасть на Рим (1526 г.), надеясь с помощью Карла V стать папой,
как только Климент умрет или будет взят в плен. Для Рима не было удачей, что
Клименту удалось бежать в замок св. Ангела; но судьба, которая его ждала, была
хуже смерти.
Посредством ряда обманов того
типа, которые позволительны только сильным и губительны для слабых, Климент
способствовал походу в Италию испанско-немецкого войска под водительством
Бурбона154" и Фрундсберга1 (1527 г.). Несомненно2, что Карл V замыслил серьезно
покарать Рим, но не мог заранее предположить, до чего дойдут в своем рвении его
не получившие оплаты орды. Собрать армию почти что без денег было бы в Германии
невозможно, если бы не было известно, что она идет в поход на Рим. Быть может,
где-нибудь будут обнаружены поручения Бурбону на случай того или иного развития
событий, причем написанные в достаточно мягкой форме но историки не дадут
обмануть себя этим. Католический император обязан только счастливой случайности,
что его люди не убили папу и кардиналов. Случись это, никакая софистская церковь
не смогла бы объявить его невиновным в этом. Убийства мелких людей и
вымогательства с помощью пыток и работорговли показывают достаточно убедительно,
что было вообще возможно при «sacco di Roma».
Возможно, что, как утверждает
один венецианец, его мучила совесть при мысли о разграблении Рима2, что ускорило
искупление, подкрепленное подчинением флорентийцев папскому дому, дому Медичи.
Непот и новый герцог, Алессандро Медичи, вступил в брак с незаконной дочерью
императора.
Впоследствии Карл благодаря идее
собора сохранил в значительной степени власть над папством и мог его
одновременно притеснять и защищать. Но страшная опасность, секуляризация, в
частности грозящая изнутри как следствие действий пап и их непотов, была
устранена на века благодаря немецкой Реформации.
Так же, как именно Реформация
обусловила возможность и успех похода на Рим (1527 г.), она вынудила папство
стать выражением духовной мировой мощи, возглавить всех ее противников и
подняться из «состояния упадка к пониманию фактических отношений». Во времена
Климента VII, Павла III, Павла IV1 и их преемников вместе с отпадением от
католической церкви половины Европы постепенно складывается совершенно новая
возрожденная иерархия, устраняющая все опасности в собственном доме, особенно
непотизм, как средство основания государства2, и в союзе с католическими
князьями, преисполненная новым духовным импульсом, она видит свое главное дело в
восстановлении утраченного. Она может быть понята только в противоположении к
отпавшим от нее. В этом смысле можно с полным основанием сказать, что папство в
моральном отношении было спасено своими смертельными врагами. Упрочилось и его
политическое положение, став неприкосновенным, правда, под надзором Испании;
почти без усилий оно наследовало после смерти своих вассалов (легитимной линии
дома д*Эсте и делла Ровере) герцогства Феррару и Урбино1. Не будь Реформации, -
если это вообще можно себе представить, - все Папское государство, вероятно,
давно уже перешло бы к светским властителям.