3. «Большие споры»: место политического реализма

Если первый «большой спор» — дискуссия между реалистами и идеалистами — был начат представителями классической традиции и касался ключевых вопросов международно-политической науки (акторы й природа международных отношений, цели и средства, процессы и будущее), то «второй большой спор», развернувшийся в 1950-е гг. и достигший особого накала в 1960-е, инициировали сторонники новых подходов и новых исследовательских методов.
Представители «модернизма», или «научного» направления в ана лизе международных отношений1, чаще всего не затрагивая исходные постулаты политического реализма, подвергли его резкой критике за приверженность традиционным методам, основанным, главным образом, на интуиции, исторических аналогиях и теоретической интерпретации.
Полемика между «модернистами» и «традиционалистами» была вызвана настойчивым стремлением ряда исследователей нового поколения (Куинси Райт, Мортон Каплан, Карл Дойч, Дэвид Сингер, Калеви Холсти, Эрнст Хаас и многие др.) преодолеть недостатки классического подхода и придать изучению международных отношений подлинно научный статус. Отсюда повышенное внимание к использованию средств математики, формализации, к моделированию, сбору и обработке данных, к эмпирической верификации результатов, а также других исследовательских процедур, заимствованных из точных дисциплин и противопоставляемых традиционным методам, основанным на .интуиции исследователя, суждениях по аналогии и т.п. Строгие научные методы использовались при исследовании не только международных отношений, но и других сфер социальной действительности, что свидетельствовало об усилении в общественных науках тенденции позитивизма, возникшей на европейской почве в XIX в. (еще Сен-Симон И.О. Конт предприняли попытку применить к изучению социальных феноменов строгие научные методы).
Первым к использованию научных методов, методик в качестве, средств анализа международных отношений прибег американский ученый К. Райт. Подобный подход предполагал отказ от априорных суждений относительно влияния тех или иных факторов на характер международных отношений, отрицание как любых «метафизических предрассудков», так и выводов, основывающихся, подобно марксистским, на детерминистских гипотезах. Однако, как подчеркивает М. Мерль (Merle. 1974. Р. 91—92), такой подход не означает, что можно обойтись без глобальной объяснительной гипотезы. Специалисты в области социальных наук в качестве таковой использовали либо учение Ч. Дарвина о безжалостной борьбе видов и закон естественного отбора в его марксистской интерпретации, либо органическую философию Г. Спенсера, в основе которой лежит концепция постоянства и стабильности биологических и социальных явлений. Позитивисты в США пошли по пути уподобления общества живому организму, жизнь которого основана на дифференциации и координации его различных функций. С этой точки зрения, изучение международных отношений, как и любого иного вида общественных отношений, должно осуществляться последовательно: сначала изучают функции, выполняемые их участниками, затем взаимодействия между их носителями и, наконец, проблемы, связанные с адаптацией социального организма к своему окружению. В наследии органицизма, считает М. Мерль, можно выделить два течения. Одно из них уделяет главное внимание изучению поведения действующих лиц, другое — артикуляции различных типов такого поведения. Соответственно, первое дало начало бихевиоризму, а второе — функционализму и системному подходу в науке о международных отношениях (там же. Р. 93).
Явившись реакцией на недостатки традиционных методов изучения международных отношений, применяемых в теории политического реализма, модернизм не стал сколько-нибудь однородным течением — ни в теоретическом, ни в методологическом плане. Общим для него является, главным образом, приверженность междисциплинарному подходу, Стремление к применению строгих научных методов и процедур, к увеличению числа поддающихся проверке эмпирических данных. Его недостатки состоят в фактическом отрицании специфики международных отношений, фрагментарности конкретных исследовательских объектов, обусловливающей фактическое отсутствие целостной картины международных отношений, в неспособности избежать субъективизма. Тем не менее многие исследования представителей модернистского направления оказались весьма плодотворными, обогатили международно-политическую науку не только новыми прикладными методиками, но и весьма значимыми положениями. Сделав объектом своих изысканий отдельные государственные структуры, влияющие на процесс международно-политических решений и на межгосударственные взаимодействия, и более того, включив в сферу анализа негосударственные образования (частные предприятия, компании и организации), модернизм привлек внимание научного сообщества к проблеме международного актора. Он показал значимость негосударственных участников международных отношений. Наконец, важно отметить и то, что модернистские исследования открыли перспективу микросоциологической парадигмы в изучении международных отношений.
В целом во «втором большом споре» не затрагивались ключевые вопросы международно-политической науки, обсуждались лишь методологические проблемы. По существу, позиции полемизирующих сторон относительно природы и основных акторов международных отношений, преследуемых ими целей и применяемых или имеющихся в их распоряжении средств, а также процессов, господствующих в международных отношениях, и перспектив их развития мало чем отличались друг от друга. Иначе говоря, второй спор не носил парадигмального характера: «модернисты» фактически не подвергали сомнению теоретические позиции своих оппонентов, во многом разделяли их, хотя и использовали в их обосновании иные методы и иной язык. Реалистское видение международных отношений оставалось в целом непоколебленным. Вот почему, несмотря на внешне непримиримый тон, эта полемика, в сущности, не имела особого продолжения: в конечном итоге стороны пришли к фактическому согласию о необходимости сочетания и взаимной дополняемости различных — «традиционных» и «научных» — методов, хотя такое «примирение» и может быть отнесено в большей мере к «традиционалистам», чем к «позитивистам». Вместе с тем «второй большой спор» стал важной вехой в становлении и развитии международно-политической науки: по сути, он знаменовал собой ту стадию, которую с необходимостью проходит в своем становлении и дальнейшем развитии любая научная дисциплина — стадию поиска собственных эмпирических методов, методик и техник исследования своего объекта и/или заимствования с этой целью методов, методик и техник других наук с последующим их переосмыслением и модификацией для решения собственных задач. В дальнейшем это способствовало преодолению крайностей в понимании соотношения и роли фундаментального и прикладного знания в изучении международных отношений и развитию в данной области прикладных исследований как важного и необходимого дополнения и обогащения теоретических Изысканий, основанных на сравнительном анализе и исторических обобщениях.
В центре «третьего большого спора», начавшегося в конце 1970-х — Начале 1980-х гг., оказалась роль государства как участника международных отношений, значение национального интереса и силы для понимания сути происходящего на мировой арене.
Сторонники различных теоретических течений, которых можно условно назвать «транснационалистами» (Роберт О. Кохэн, Джозеф Най, Иел Фергюсон, Джон Грум, Роберт Мансбэч и др.), продолжая традиции теории интеграции (Дэвид Митрани) и взаимозависимости (Эрнст Хаас, Дэвид Моурс), выдвинули общую идею, согласно которой политический реализм и свойственная ему этатистская парадигма не соответствуют характеру и основным тенденциям международных отношений и потому должны быть отброшены. Международные отношения выходят далеко за рамки межгосударственных взаимодействий, основанных на национальных интересах и силовом противоборстве. Государство, как международный актор, лишается своей монополии. Помимо государств, в международных отношениях принимают участие индивиды, предприятия, организации, другие негосударственные объединения. Многообразие участников, видов взаимодействия (культурное и научное сотрудничество, экономические обмены и т.п.) и его «каналов» (партнерские связи между университетами, религиозными организациями, землячествами и ассоциациями и т.п.) вытесняют государство из центра международного общения, способствуют трансформации такого общения из «интернационального» (межгосударственного, если вспомнить этимологическое значение этого термина) в «транснациональное» (осуществляющееся помимо и без участия государств). «Неприятие преобладающего межправительственного подхода и стремление выйти за рамки межгосударственных взаимодействий привело нас к размышлениям в терминах транснациональных отношений», — пишут в предисловии к своей книге «Транснациональные отношения и мировая политика» американские ученые Дж. Най и Р. Кохэн (Keohane and Nye. 1989).
Революционные изменения средств связи и транспорта, трансформация ситуации на мировых рынках, рост числа и значения транснациональных корпораций обусловили появление новых тенденций мирового развития. Преобладающими среди них становятся: опережающий по сравнению с мировым производством рост мировой торговли, проникновение процессов модернизации, урбанизации и развития средств коммуникации в развивающиеся страны, усиление международной роли малых государств и частных субъектов, наконец, сокращение возможностей великих держав контролировать состояние окружающей среды. Обобщающим последствием и выражением всех этих процессов является возрастание взаимозависимости мира и относительное уменьшение роли силы в международныхотношениях (см.: Най. 1989).
Таким образом, если полемика между традиционалистами и модернистами касалась главным образом методов исследования междуна-родных отношений, то представители транснационализма подвергли критике сами концептуальные основы классической парадигмы. Сторонники транснационализма1 часто склонны рассматривать сферу транснациональных отношений как своего рода международное общество, к анализу которого применимы те же методы, что позволяют понять и объяснить процессы, происходящие в любом общественном организме.
Транснационализм способствовал осознанию ряда новых явлений в международных отношениях, поэтому многие положения этого течения продолжают развиваться его сторонниками и в 1990-е гг. (см., например: hoard. 1990; Badie et Smouts. 1993). Вместе с тем на него наложило свой отпечаток его несомненное идейное родство с классическим идеализмом с присущей ему склонностью переоценивать действительное значение наблюдаемых тенденций в изменении характера международных отношений.
Заметим, что во всех трех «больших спорах» так или иначе участвуют реалисты и неореалисты. В полемике со своими критиками неореалисты настаивают на том, что по мере технического прогресса и расширения сферы действия и объема финансовых рынков зависимость великих держав от своих внешнеэкономических партнеров не только не возрастает, но, напротив, уменьшается. По сравнению с ростом ВВП наблюдается не увеличение относительного объема зарубежных инвестиций США, а наоборот, их падение, пишет, например, К. Уолц. По его мнению, это свидетельствует о том, что в конце XX в. великие державы имеют больше возможностей для. автаркии, чем в прошлом ( Waltz. 1979). Иначе говоря, реалистская парадигма оказалась довольно «живучей», устойчивой и приспособляемой к изменениям, происходящим как в аналитических подходах, так и в самом объекте науки.
Третий спор затронул один из наиболее важных постулатов реалистской парадигмы — о центральной роли государства как международного актора (в том числе о значении великих держав, национальных интересах, балансе силы и т.д.). Значение этого спора в свете изменений, которые происходили в мире в период разрядки напряженности в отношениях между главными сторонами биполярного мира, выходит за рамки различий аналитических подходов, дает импульс возникновению новых подходов, теорий и даже парадигм. Его участники пересматривают как теоретический арсенал, так и исследовательские подходы и аналитические методы. Под его воздействием в международно- политической науке возникают новые концепции — такие, как, например, концепция глобализации, которая несет на себе бесспорное влияние транснационалистских подходов (см., например: Фергюсон. 1998; Грум. 1998), анализируется роль факторов, не связанных с политикой государства непосредственно, в частности, экономики и культуры (см.: Laroche. 1998; Финнемор. 1998). Все это наполняет международно- политическую науку новым содержанием и подтверждает ее несводимость к трем рассмотренным выше парадигмам. Сами эти парадигмы приобретают новые черты, сохраняя, правда, в модифицированном виде, ряд свойственных им ключевых положений.
По справедливому замечанию С. Смита, любой спор в международно-политической, науке происходит на почве, благоприятной для реализма, поскольку реалистская парадигма связана с традицией, фокусирующей основное внимание на проблемах вооруженных конфликтов и войн (см.: Smith. 1995. Р. 19). Действительно, окончание холодной войны и исчезновение биполярного устройства мира, равно как и усиление его взаимозависимости, не привели ни к прекращению конфликтов и войн, ни к уменьшению роли государства в мировой политике, ни к торжеству общечеловеческих идеалов и норм в отношениях между народами.
Вот почему появляющиеся в международно-политической науке новые взгляды и теории, новые парадигмы и направления, наряду с отражением самых современных реалий и основанными на них размышлениями о будущем, продолжают нести в себе и отпечаток известных теоретических традиций.
В следующей главе эти традиции и новации, преемственность и изменения прослеживаются на примере наиболее распространенных и одновременно наиболее авторитетных теоретических парадигм и на правлений, существующих сегодня в международно-политической науке.

< Назад   Вперед >
Содержание