Основы политической психологии

Политическая психология различает две основные формы поведения людей. С одной стороны, это повеление, полностью или в основном зависящее от собственной воли и сознания индивидов — произвольное, осознанное, рациональное поведение. С другой стороны, — поведение, зависящее не от самих индивидов, а от тех форм, в которых проявления свободы воли или желаний индивида оказываются, в той или иной степени, ограниченными прямым или косвенным влиянием других людей или обстоятельств. В последнем случае иногда принято говорить о вынужденном (обусловленным внешним давлением), а чаще, о стихийном поведении.

Вернемся к одной из предыдущих глав. Как там уже говорилось, стихийное или еще называемое “внеколлективным” и “внегрупповым” политическое поведение значительных масс людей (или “человеческих агрегатов”) — это неорганизованное, но аналогичное (подчас тождественное, хотя и не всегда полностью одинаковое), и сравнительно необычное поведение большого количества людей, проявляющееся, прежде всего, именно в политической сфере.

Анализ массового стихийного поведения подразумевает два основных направления. Во-первых, это детальное рассмотрение конкретных практических субъектов такого стихийного поведения. К конкретным субъектам такого рода обычно относятся три вида массовых общностей:

1. толпа;

2. “собранная публика”;

3. “несобранная” публика.

Как мы видим, эти и есть три наиболее конкретные формы проявления массового политического поведения, подробно рассмотренного в главе 7. Там, однако, мы их только обозначили в рамках более теоретического, чем практического анализа. Теперь наступает время их детального предметного исследования.

Во-вторых, это специальное рассмотрение основных наиболее демонстративных форм проявления стихийного поведения. К таким формам относятся, прежде всего, две — хотя бы в силу их максимальной заметности и опасности возникающих в результате последствий. Во-первых, это стихийная массовая паника. Во-вторых, это столь же стихийная массовая агрессия. При всей своей внешней противоположности, данные формы стихийного социально-политического поведения имеют и много общего с точки зрения своих психологических механизмов.

Поведение групп, обозначаемых в толковых словарях разных языков мира как “множество сошедшихся вместе людей”, “скопище”, “сборище” или “нестройное, неорганизованное скопление людей”, часто имеет очень серьезные последствия для политической жизни общества.

Среди таких механизмов, способствующих возникновению и развитию стихийных форм массового поведения, одним из важнейших является так называемая “циркулярная реакция”. Используем бытовой пример. Войдя в комнату, где только что был рассказан анекдот, и все присутствующие громко смеются, вы, как правило, поддаетесь общему веселому настроению, хотя причины смеха вам неизвестны. Вы улыбаетесь так, будто услышали и поняли шутку. Причиной вашего смеха является эмоциональная стимуляция со стороны теперь уже отсмеявшихся людей, осуществляемая на бессознательном, психофизическом уровне. Самое интересное заключается в том, что взрыв вашего смеха, совпадая с угасанием смеха других, вызывает новый взрыв смеха с их стороны. Теперь они смеются уже над вашей, с их точки зрения, неадекватной реакцией. Слыша этот смех, в свою очередь, вы вновь начинаете смеяться.

Это — примитивнейший пример того, что в психологии эмоций называют “циркулярной реакцией”. Та или иная эмоция, подхватываясь другими людьми, обычно возвращается к вам как бы по кругу. Так она может циркулировать определенное время, и это — первый этап формирования эмоциональной общности.

Процесс циркуляции может прерываться, и тогда эмоция постепенно сойдет на нет. Однако при включении в общность новых людей она будет каждый раз как бы воспроизводиться заново. Это происходит в тех случаях, когда эмоция и ее повод достаточно актуальны и значимы для людей. Тем самым обеспечивается второй этап — своеобразное “эмоциональное кружение” данного психофизического состояния. Его суть проста: в стихийно складывающейся общности та или иная эмоция как бы ходит по кругу, непрерывно поддерживая и усиливая сама себя. Это этап эмоционального самоиндуцирования такой общности. Так, собственно, и складываются стихийные эмоциональные общности — за счет хоть быстрого проговаривания пионерских “речевок”, хоть распевания солдатских маршей или национальных гимнов, хоть скандирования “Спартак —чемпион!” с непременным припевом; “Оле, оле, оле, оле!”.

“Циркулярная реакция” ведет к ситуационному стиранию индивидуальных различий. Все хохочут, причем все сильнее, просто потому, что хохочут. Поведение и эмоциональное состояние каждого из индивидов определяются уже не столько их рациональной интерпретацией обстановки, сколько поведением и эмоциями окружающих. Поддержание и развитие эмоций зависит от появления новых индивидов, которые поневоле заражаются данным состоянием. В предельном выражении, даже данный пример может привести к полному вырождению данной группы людей в однородную аморфную массу, бессознательно реагирующую на некоторые стимулы одинаковым образом — заливистым смехом. Резкое снижение критичности по мере усиления эмоционального кружения означает, что нарастающая внушаемость индивидов по отношению к воздействиям, исходящим изнутри общности, сочетается с утратой способности воспринимать более рациональные сообщения, исходящие извне. Так данная общность становится “закрытой” и вполне самодостаточной в эмоциональном плане.

Третий этап действия механизмов стихийного проведения — появление нового общего объекта внимания, на котором фокусируются эмоциональные импульсы, чувства и воображение людей. Если первоначально общий объект интереса составляло возбуждающее событие, вызвавшее эмоциональную реакцию и удерживавшее около себя людей, то на данном этапе новым объектом становится образ, создаваемый в процессе “эмоционального кружения” и общения членов общности. Этот образ — продукт совместного творчества, он всеми разделяется и дает общую ориентацию, выступая в качестве объекта-побудителя совместного поведения. Возникновение такого, как правило, воображаемого, виртуального объекта становится фактором сплачивающим общность уже в единое целое.

Данный этап возникает при таком накале эмоционального состояния, когда у охваченных им людей возникает состояние готовности к реагированию на информацию, поступающую от присутствующих. Будучи некритично “закрытой” к информации извне, в этот момент члены общности “открываются” для эмпати-ческого, некритического восприятия и сопереживания внутренней информации. Эмоциональное напряжение возбужденных людей побуждает их к движению и общению друг с другом. В процессе же “эмоционального кружения” и продолжающейся “циркулярной реакции” напряжение нарастает. В итоге, возникает не просто предрасположенность, а глубокая эмоциональная потребность в совместных немедленных действиях.

Завершающий этап в формировании субъекта стихийного поведения — активизация членов общности через дополнительное стимулирование, путем возбуждения импульсов, соответствующих общему воображаемому объекту. Такое стимулирование обычно осуществляется на основе прямого внушения, Осуществляет его лидер общности. Тем самым, он непосредственно побуждает членов общности к конкретным, нужным ему действиям. Или, при отсутствии такого лидера, целенаправленного побуждения не происходит, и общность сама, стихийно находит для себя объект собственных непосредственных действий.

Особо следует подчеркнуть, что данные механизмы действуют не только на примере смеха. Им подчиняются и страх, и гнев, и другие негативные эмоции. За счет этого и возникают не только толпы сторонников “Спартака”, но и панические, и агрессивные, и прочие виды подобных эмоциональных общностей.

Примеров действия описанных механизмов более чем достаточно. Это и подростковые шалости “со смехом без причины”, и собрания религиозных сектантов, и традиционный “круговой танец” чеченских боевиков, являющийся непосредственным примером навязчивого эмоционального самоиндуцирования и почти принудительного эмоционально-действенного “кружения” в самом буквальном смысле.

Г. Лебон практически во всех своих трудах регулярно и уверенно утверждал, что принципиальной разницы в психологических механизмах стихийного массового политического поведения у разных видов субъектов такого поведения просто нет. Теоретически разделяя, прежде всего по внешне фиксируемому и предполагаемому объему входящих в них людей, три таких субъекта (толпу, а также публику, разделявшуюся на “собранную” и “несобранную”), он все равно сводил все эти три вида субъекта политического действия к одному — к толпе. Толпа, по твердому определению Г. Лебона, это не только внешне наблюдаемое на улице физическое скопление людей. Это могут быть и читатели в зале библиотеки — так называемая “потенциальная толпа”. Тоже самое относится и к электорату или же к парламентской ассамблее, уверял Г. Лебон.

Впрочем, в истории науки были и другие точки зрения. При сохранении действия безусловно существующего ряда общих психологических механизмов, названные три разновидности субъекта стихийного проведения имеют и достаточные различия. Эти различия определяют своеобразие политических действий, что вполне оправдывает их раздельное рассмотрение.

Существует значительное множество попыток определения того, что же такое толпа. Ограничимся лишь несколькими такими определениями. Так, Я. Щепаньский, акцентируя прежде всего социологические признаки, считал, что толпа, в первую очередь, представляет собой “временное скопление большого числа людей на территории, допускающей непосредствененный контакт, спонтанно реагирующих на одни и те же стимулы сходным или идентичным образом”.

Согласно очень близкому, но все-таки более психологически точному определению Ю.А. Шерковина, толпа — это, прежде всего, “контактная внешне не организованная общность, отличающаяся высокой степенью конформизма составляющих ее индивидов, действующих крайне эмоционально и единодушно”.

Среди общих психологических факторов существования толпы практически всеми исследователями обычно отмечается устойчивая и подчас просто жесткая психологическая связь, объединяющая входящих в толпу людей. Образовавшаяся на основе сходных или идентичных эмоций и импульсов, вызванных одним и тем же стимулом, толпа не обладает установленными организационными нормами и никаким комплексом моральных норм. Влияние толпы на своих членов вытекает из природы возникшей между ними эмоционально-импульсивной связи. В толпе проявляется примитивные, но сильные импульсы и эмоции, не сдерживаемые никакими этическими или организационными нормами.

Как уже обсуждалось выше, в толпе, как и во всех иных формах массового стихийного поведения, мы встречаемся с проявлениями деиндивидуализации, частичного исчезновения индивидуальных черт личности. Вследствие этого, у людей сильно возрастает готовность к заражению и, одновременно, склонность к подражанию. Реакция на внешние стимулы направляется не рефлексией, а первым эмоциональным импульсом или подражанием поведению других людей. Исчезновение рефлексивности, де индивидуализация усиливают чувство общности со всей толпой. Это влечет за собой ослабление ощущения важности этических и правовых норм. Толпа создает сильное ощущение правильности предпринимаемых действий. Навязанные эмоциями способы действия не оцениваются критически, Господствующая в толпе эмоциональная напряженность увеличивает ощущение собственной силы и уменьшает чувство ответственности за совершаемые поступки. Особую силу толпе придает наличие конкретных оппонентов. “Нельзя понять историю, не имея в виду, что мораль и поведение отдельного человека сильно отличаются от морали и поведения того же человека, когда он представляет собой эту часть общества”.

Б.Ф. Поршнев писал: “Толпа — это иногда совершенно случайное множество людей. Между ними может не быть никаких внутренних связей, и они становятся общностью лишь в той мере, в какой охвачены одинаковой негативной, разрушительной эмоцией по отношению к каким-либо лицам, установлениям, событиям. Словом, толпу подчас делает общностью только то, что она “против”, что она против “них”.

После научной цитаты, приведем художественный пример такого же рода. Один из героев У. Фолкнера так воспринимал толпу, собравшуюся у тюрьмы, где держали негра, обвинявшегося в убийстве белого. Он видел перед собой “бесчисленную массу лиц, удивительно схожих отсутствием всякой индивидуальности, полнейшим отсутствием своего “я”, ставшего “мы”, ничуть не нетерпеливых даже, не склонных спешить, чуть ли не парадных в полном забвении собственной своей страшной силы...”.

Однако достаточно примеров — займемся механизмами. По мнению ряда исследователей, в результате воздействия всех названных выше феноменов, члены толпы часто действуют как бы под влиянием гипноза. Критикуя идеи Г. Лебона и З. Фрейда, совершенно буквально писавших о “гипнотической сущности толпы” и “психозе толпы” (“разумеется, этих теорий уже никто не придерживается”), Я. Щепаньский пишет: “...это лишь некий краткий оборот, обозначающий степень интенсивности действия сходных импульсов и эмоций у всех членов толпы. Этот “гипноз” действует сильнее или слабее в зависимости от характера стимулов, вызывающих реакцию толпы, от конкретной общественно-исторической ситуации, в которой собралась толпа, и от индивидуальных черт ее членов”.

Выделяется ряд условий действия такого “гипноза”. Во-первых, предварительно существующие устойчивые установки и убеждения. Легко вызвать возникновение терроризирующей толпы, например, направленной против давно ненавистных ей групп или институтов. Во-вторых, убеждения и склонности, соответствующие лозунгам, побуждающим толпу к действиям. В-третьих, молодой возраст и отсутствие социально-политического опыта. Наконец, в-четвертых, низкий уровень умственного развития и недостаточная развитость интеллектуальных элементов психики, отсутствие привычки анализировать свое поведение, недостаточно сильная воля и отсутствие твердости политических взглядов. Выражаясь несколько метафорически, Б. Ф. Поршнев формулировал так: условия толпы — “это своего рода “ускоритель”, который во много раз “разгоняет” ту или иную склонность, умножает ее, может разжечь до огромной силы”. В этом, собственно, он и видел реальную конкретность того, что прежние авторы считали “гипнотической сущностью” толпы. Хотя, разумеется, мысль о “разгоне” тех или иных “склонностей” неизбежно приводила к пониманию многоликости и неоднородности толпы.

Проблема типологии толпы всегда представляла собой значительный интерес. Даже из житейских наблюдений понятно: толпа толпе, безусловно, рознь. Политико-психологическая наука и политическая практика давно научились выделять отдельные виды толпы и даже воздействовать на них. Однако проблема, имеющая как свои плюсы, так и не меньшие минусы, заключается в возможности быстрой трансформации одного вида толпы в совершенно иной. Рассмотрим виды толпы и механизм их трансформации на элементарном житейском примере.

Первый вид, случайную толпу, каждый может легко наблюдать на улице, где произошло, допустим, дорожно-транспортное происшествие. Столкнулись два автомобиля. И, естественно, рядом сразу же остановились несколько любопытных прохожих. Пока пострадавшие водители выясняют суть дела между собой, любопытствующие уточняют детали. Основной эмоцией в данном случае является банальное любопытство. Оно останавливает все новых прохожих. Они обращаются к уже имеющимся любопытным с расспросами, уточняя детали. “Циркулярная реакция” любопытства запускается на полный ход. Непрерывно, по кругу, пересказывается, кто откуда ехал, куда поворачивал, и кто виноват. Причем теперь пересказывать это начинают все новые члены толпы, которые сами заведомо не видели происшествия. Начинается “эмоциональное кружение”: привлекая все новых любопытствующих, толпа по кругу воспроизводит один и тот же эмоциональный рассказ. В отдельных случаях водители, разобравшись между собой, могут уже уехать, но толпа будет оставаться и даже увеличиваться за счет действия названных механизмов. Особенно типичны такие ситуации для восточных стран, где прохожие более темпераментны и меньше озабочены рациональным использованием своего личного времени. Постепенно, уже устойчивая случайная толпа вполне может трансформироваться в толпу экспрессивную.

Второй вид, экспрессивная толпа, обычно представляет собой совокупность людей, совместно выражающих радость или горе, гнев или протест — в общем, что-то эмоционально выражающих. Это может быть, например, толпа, идущая за гробом. Или, наоборот, это может быть толпа, радующаяся окончанию солнечного затмения. В нашем примере, случайная толпа вокруг дорожно-транс -портного происшествия может быстро превратиться в экспрессивную толпу, выражающую, например, недовольство совершенно безобразной организацией уличного движения и абсолютно бездарной работой ГИБДД или дорожной полиции. Обсудив детали происшествия и удовлетворив, тем самым, свое любопытство, такая толпа быстро создает объект, в отношении которого начинает выражать эмоции — в данном случае, дорожную инспекцию.

Третьим видом толпы, в чем-то приближающимся к рассматриваемой далее “собранной публике”, является так называемая “конвенциональная толпа”, руководствующаяся какими-то правилами в своем поведении. Обычно такая толпа собирается по поводу события, объявленного заранее —спортивного состязания, политического митинга. В таком случае людьми движет определенный конкретный интерес, и обычно они готовы до поры следовать некоторым принятым в таких ситуациях нормам. Это могут быть зрители, скажем, футбольного матча. Внешне, у такой толпы налицо все внешние признаки следования “конвенции”: билеты, отведенные места, соответствующие заграждения и недоступные зоны. Внутренне, однако, понятно, что зрители футбольного матча — это не посетители консерватории. Такая толпа остается “конвенциональной” до определенного момента. Она будет конвенциональной, пока хватит сил У конной милиции, ограничивающей проход болельщиков к станции метро по окончанию матча. Однако собственные, внутренние “правила” поведения болельщиков “фанатов” таковы, что могут и смести милицию. Тогда от “конвенциональной толпы” не останется и следа — она превратится в следующий вид, в толпу действующую. Однако перед рассмотрением этого вида, вернемся к экспрессивной толпе и к нашему примеру.

Крайний случай экспрессивной толпы — экстатическая толпа, возникающая тогда, когда люди доводят себя до исступления в совместных молитвенных или ритуальных ритмических действиях. Это происходит в ходе ряда мусульманских праздников типа “шахсей-вахсей”, на сектантских бдениях, иногда — на бурных карнавалах в некоторых латиноамериканских странах. В экстатическую толпу часто превращается молодежь на концертах своих музыкальных кумиров.

В нашем примере, экспрессивно выражающая свое мнение толпа, собравшаяся вокруг дорожно-транспортного происшествия, также может до поры оставаться вполне “конвенциональной”, удерживая свою критику полиции в общепринятых рамках. Скажем, не прибегая к ненормативной лексике и т. п. Однако, при высокой интенсивности экспрессивных эмоций и, скажем, общего невысокого авторитета полиции в обществе, ситуация может резко измениться. От слов такая толпа может перейти к действиям, и тогда, скорее всего, пострадают оказавшиеся здесь представители правопорядка или находящийся поблизости полицейский участок. Согласно принятой типологии и закону быстрой трансформации, рассматриваемая нами толпа превратится в уже упомянутую действующую толпу — то есть, совершающую уже активные действия относительно реального или придуманного для себя объекта.

Четвертый вид, действующая толпа, считается наиболее важным в политическом отношении, и потому наиболее пристально изучаемым видом толпы. Действующая толпа, в свою очередь, подразделяется на несколько подвидов. Обычно выделяются агрессивная толпа — множество людей, движимых гневом и злобой, стремящихся к уничтожению, разрушению, убийствам. Отдельно выделяется паническая толпа — люди, движимые чувством страха и стремлением избежать некой опасности (реальной или воображаемой).

Особняком стоит стяжательская толпа — люди, объединенные желанием добыть или вернуть себе некие ценности. Такая толпа разнородна, она может включать и мародеров, и вкладчиков обанкротившихся банков, и погромщиков, и т. д. Главная ее особенность — общее эмоционально-действенное единство на фоне осознаваемого в глубине конфликта: ведь члены такой толпы борются за обладанием ценностей, которых все равно на всех не хватит.

Особым видом является мятежная или повстанческая толпа. Окончательное ее название зависит от результата ее действий. В случае успеха она будет не Просто “повстанческой”, а даже “революционной”. В случае поражения, она может даже потерять статус “мятежной толпы” и превратиться просто в “случайный сброд”. Все относительно в этом вопросе.

С одной стороны, еще некоторое время назад Ю.А. Шерковин писал: “Повстанческая толпа — непременный атрибут всех революционных потрясений — характеризуется значительной классовой однородностью и безоговорочным разделением ценностей своего класса. Действиями повстанческой толпы уничтожались станки на первых механизированных фабриках в период промышленной революции, истреблялась французская аристократия, брались штурмом оплоты реакции, сжигались помещичьи усадьбы, освобождались из тюрем арестованные товарищи, добывалось оружие в арсеналах. Повстанческая толпа представляет собой особый вид действующей толпы, в которую может быть внесено организующее начало, превращающее стихийное выступление в сознательный акт политической борьбы”.

Все верно: так, скорее всего, и происходило. Так, наверное, и воспринималось тогда, когда происходили упомянутые события. Но, с другой стороны, все изменчиво. И осенью 2000 г. лидер российских коммунистов Г. Зюганов публично заявляет, что повстанческая толпа, совершившая мирную революцию в Югославии, “пахла марихуаной, водкой и долларами”.

Однако вернемся к нашему примеру. Из экспрессивной толпы, выражающей негативное отношение к полиции, она легко (хотя и не самостийно — здесь уже требуются вожаки) может превратиться в агрессивную толпу. Затем, направившись к ближайшему полицейскому участку и разгромив его, она вполне может побывать и в состоянии стяжательской толпы. Но этим дело может не кончиться. При наличии определенного внешнего воздействия, такая толпа легко превращается в мятежную. И тогда ей мало разгрома одного участка — ведь “во всем виноваты власти! ”. Такая толпа, непрерывно увеличиваясь в объеме, движется к местам дислокации органов высшей власти с весьма недвусмысленными намерениями. Захватив их или заставив власти покинуть эти места, такая толпа превращается в революционную.

Вся политико-психологическая динамика такой трансформации толпы, от случайной до революционной, может занять от нескольких часов до нескольких дней. Наиболее яркий пример именно такой трансформации разных видов толпы нам удалось наблюдать в Иране в период краха шахского режима и прихода к власти режима аятоллы Р. Хомейни. В Тегеране все шло именно по этой схеме. В один момент, в нескольких концах города, вдруг случились некие дорожно-транс-портные происшествия. И возникли первые, вроде бы совершенно “случайные” толпы. Далее все пошло абсолютно по описанной выше схеме и привело к известным политическим результатам.

Политическое поведение толпы, в принципе, вполне поддается контролю и управлению. Однако, это эффективно до определенной степени. Здесь просто нельзя абсолютизировать возможности контроля и, тем более, понимать их примитивно. Имея дело со сложными политико-психологическими феноменами, надо и действовать исключительно политике-психологически.

Приведем конкретный пример. В период осады иранцами посольства США, когда работников посольства держали в качестве заложников, возник показательный эпизод. Разгоряченная некоторыми событиями, к посольству решительно направилась уже явно экспрессивная толпа, грозившая по ходу дела превратиться в агрессивно-действенную. Опасность была велика, однако разведка предупредила заблаговременно. Соответствующие “меры” были предприняты, когда толпа приблизилась к перекрестку в двух кварталах от посольства. В этот момент из боковой улицы, пересекая путь движения толпы, выехал автомобиль с открытым кузовом, в котором находились полуголые американские девушки — артистки из привычных “подтанцовок”. Редко затормозив перед светофором, автомобиль привлек внимание толпы, состоявшей (ислам) исключительно из суровых мужчин. Возникла пауза, обмен взглядами, жестами, отдельными репликами. После этого, выехав на перекресток, автомобиль заглох, преградив путь толпе. Пауза продолжилась. Спустя некоторое время, “починившись”, автомобиль медленно продолжил движение по улице, уходящей в сторону от посольства. При этом девушки в кузове устроили перепляс. Это было удивительно, но головная часть толпы (“вожаки”, “лидеры”), медленно повернувшись, вдруг продолжила движение за грузовичком. Остальные, даже не видя что произошло, последовали за своим “руководством”. Только после того, как толпу исламистов удалось увести таким образом на безопасное расстояние, грузовичок прибавил газу, и исчез в дорожной пыли. Обескураженная толпа вскоре рассеялась.

Теоретический анализ механизмов формирования и действий толпы указывает на определенные возможности контроля за ее поведением. Их суть — в обратной трансформации видов и разновидностей толпы, в их редукции к нижним уровням. В приведенном выше примере агрессивно-действенная толпа психологически была превращена в случайную, любопытствующую толпу. Чтобы предотвратить образование толпы или рассеять толпу уже образовавшуюся, обычно необходимо просто переключить внимание составляющих ее людей на что-то иное. Слишком сильно сосредоточенное на одном объекте внимание разрушается за счет переноса внимания на несколько других объектов. Как только внимание людей в толпе оказывается разделенным между несколькими объектами, они распадаются на отдельные микрогруппы, а единая и грозная толпа распадается. Это сопровождается ре-индивидуализацией психики членов толпы, и часто она просто исчезает.

В странах Латинской Америки (в частности, в Бразилии) политические противники давно обучились срывать митинги друг друга. Любая митингующая толпа обладает если не определенной структурой, то своеобразной “географией”. В ней есть центр с “вожаками” и “заводилами”, а также периферия с менее убежденными “попутчиками”. Со времен Г. Лебона известно, что скорость и интенсивность эмоционального заражения падают от центра к периферии. Агенты противника, замешавшись в периферической части такого митинга, в кульминационный момент обычно довольно просто переориентируют внимание толпы. Для этого достаточно затеять ту или иную азартную игру (типа “наперсток”) или включить радиоприемник с каким-либо спортивным (лучше всего, футбольным — особенно, в Бразилии) репортажем. После этого значительная часть конвенциональной толпы (митинг) превращается в ряд случайных микро-толп, увлеченных игрой или репортажем.

Есть и совсем простые приемы. Замешавшись в демонстрацию политических противников (влиять на толпу все же легче из центра, чем с периферии), достаточно в подходящий момент имитировать страх криками: “Полиция!”, “Они вооружены!”, “Газы!” и т. п. Создав таким образом в толле панику, ее легко увлечь за собой, в сторону от прежней цели.

Агрессивная толпа может быть трансформирована в экстатическую или экспрессивную посредством трансляции громкой музыки и быстрых танцевальных ритмов. По некоторым данным, посольства и другие учреждения США за рубежом обеспечены соответствующей звуковоспроизводящей техников и соответствующими записями на случай стихийных массовых антиамериканских выступлений, которые могут принимать агрессивный характер. Музыку в тех же целях используют владельцы крупных роскошных магазинов. В ЮАР был даже разработан специальный “музыкальный танк” — боевая машина, вооружение которой состоит из резервуаров с холодной водой, брандсбойтов, а также записей популярной ритмической музыки и, соответственно, мощных звукоусилителей для борьбы против массовых манифестаций и прочих уличных беспорядков.

Целый ряд примеров как эффективного, так и крайне неэффективного обращения с толпой был продемонстрирован в экс-СССР в конце 80-х гг. прошлого века. Напомним лишь действия российских войск в Тбилиси в апреле 1988 г., когда у собравшейся на центральной площади толпы манифестантов для начала были отрезаны все пути отхода (грузовики заблокировали выходящие на площадь улицы и переулки). С помощью громкоговорителей толпу погнали по единственной оставшейся открытой трассе, проспекту Руставели, где ее подгоняли российские десантники с саперными лопатками. Кто бы ни был виноват в произошедшем, главная вина состоит в политико-психологической неграмотности обеих противостоящих сторон.

Напротив, в 1989 г. в Баку удалось добиться одобрения руководства и применить совершенно иную тактику противостояния митинговавшим протестантам, ежедневно заполнявшим центральную площадь. В принятой тактике сознательно не использовались люди в военной или милицейской форме. Просто с самого раннего утра к площади начинали съезжаться машины “Скорой помощи”. Кого-то уговорами, кого-то с усилиями, но удавалось переместить в эти машины. Разумеется, они ехали потом не в больницы. Отъезжая в отдаленные концы города, они отпускали манифестантов и мчались за новыми. К середине дня площадь обычно пустела. В комплексе, к этому добавлялись и другие приемы: музыкальное вещание, разъяснительные беседы, личные выступления местных авторитетных людей и т. д. Через полторы недели подобной работы митинги прекратились: оппозиция поняла упорство властей и оценила неэффективность своих действий.

Преднамеренное стимулирование трансформаций толпы может осуществляться изнутри или извне. При этом, воздействие изнутри основано на прерывании механизма “эмоционального кружения” — его необходимо начинать из центра. Воздействие же извне, напротив, должно начинаться с периферии, а не из центра. Это ведет к созданию новых, альтернативных центров толпы. После этого старый центр обычно теряет свое значение, а находившийся в нем лидер — свое влияние. Для эффективного контроля за поведением толпы очень важно наличие своевременной информации о возможностях ее формирования — чтобы было время для планирования и осуществления конкретных контрдействий.

Позаимствуем художественный пример у В. Шекспира. Перед Сенатом выступает Брут, и Сенат рукоплещет его планам и предложениям, явственно одобряя их. Но вслед за Брутом выступает Марк Антонии. И тот же самый Сенат, с той же самой силой, рукоплещет теперь уже его предложениям, в итоге, одновременно одобряя прямо противоположные планы.

Теперь — реальный исторический пример. Французский историк И.Тэн так описывал заседания Конвента: “Они одобряют и предписывают то, к чему сами питают отвращение; не только глупости и безумия, но и преступления, убийства невинных. Единогласно и при громе самых бурных аплодисментов левые, соединившись с правыми, посылают на эшафот Дантона, своего естественного главу, великого организатора и вдохновителя революции. Единогласно и так же под шум аплодисментов правые, соединившись с левыми, визируют наихудшие декреты революционного правительства. Единогласно и при восторженных криках энтузиазма и выражения прямого сочувствия Колло д‛Эрбуа, Котону и Робеспьеру, Конвент посредством произвольных и множественных избраний удерживает на своем месте человекоубийственное правительство, которое одни ненавидят за убийства, а другие за то, что оно стремится к их истреблению. Равнина и гора, большинство и меньшинство кончили тем, что согласились вместе содействовать собственному самоубийству”.

Как справедливо указывал все тот же Г. Лебон: “При определенных условиях, — и притом только при этих условиях — собрание людей представляет совершенно новые черты, которые характеризуют отдельных индивидов, входящих в состав этого собрания. Сознательная личность исчезает. Собрание становится тем, что, я сказал бы, не имея лучшего выражения, организованной толпой, или толпой одухотворенной, составляющей единое существо и подчиняющееся закону духовного единства толпы”.

Несмотря на авторитет Г. Лебона, трудно не согласиться с Я. Щепаньским: “Собранная публика может выступать в нескольких видах”. Прежде всего, он выделяет публику, собравшуюся случайно, или “сборище”. Другой вид — публика, собравшаяся преднамеренно, которая тоже может выступать в двух различных формах: 1) публика отдыхающая, ищущая развлечений, и 2) публика, ищущая информации (в том числе, на митингах и политических собраниях).

В целом же, “собранная публика — это скопление некоторого количества людей, испытывающих сходное ожидание определенных переживаний или интересующихся одним и тем же предметом. Эта общая заинтересованность и поляризация установок вокруг одного и того же предмета или события — основа ее обособления. Следующей чертой является готовность к реагированию некоторым сходным образом. Это сходство установок, ориентации и готовности к действию — основа объединения публики”.

Механизм психологического объединения, в общем, вполне очевиден. После внешнего, физического соединения в одном помещении (публика редко действует на улице), под влиянием воздействия на всех одних и тех же стимулов, среди публики образуются определенные сходные или общие реакции, переживания или устойчивые ориентации. Такая публика обычно быстро осознает рождающиеся у нее настроения, что усиливает впечатления, вызванные действием общего стимула. И после всего этого, Я. Щепаньский делает вынужденное признание, буквально, сквозь зубы: “Таким образом, в публике могут возникнуть такие же явления, как и в толпе, а именно общее эмоциональное напряжение, утрачивание рефлексивности, ощущение единства и солидарности. Поэтому некоторые виды публики, как, например, сборища, собрания или митинги, могут легко превратиться в экспрессивную или агрессивную толпу”. Как бы не стремилась элита отделить себя от массы, у честных исследователей ото не проходит. Та самая, “высоколобая” элита, оказываясь на спортивных мероприятиях или, скажем, на корриде в виде аморфной, ничем но связанной публики, под влиянием эмоционального заражения легко превращается в демонстрирующую или даже терроризирующую толпу.

Значение толп и собранной публики проявляется в периоды социальных волнений, развития революционных настроений, войны, забастовок, когда любое собрание или сборище может превратиться в агрессивную толпу, а она, в свою очередь, в толпу повстанческую, если его овладеют организованные группы, которые сумеют направить ее действия в желательном для иих направлении. Примеров единства такого рода со стороны элитарной “публики” и “низких” массовых толп было очень много в ходе серии “бархатных революций” в Восточной Европе на рубеже 80-х — 90-х гг. ХХ века.

Я. Щепаньский считал: “Несобранной публикой являются, например, читатели одних и тех же газет слушатели одних и тех же радиопередач, зрители одних и тех же телевизионных программ, читатели одних и тех же журналов. Не без причины в Польше укоренился термин “Культура "Пшекруя"” (“Cultura "Przekroju"”), имеющий в виду способы выражения, поведения, мышления и деятельности, созданные этим популярным еженедельником”. Примером российской действительности 90-х гг. стала безусловно специфичная в социально-политическом плане “аудитория НТВ”. Однако развитие прогресса порождает все новые общности. Сегодня уже необходимо всерьез рассматривать в качестве пока, разумеется, совершенно несобранной, но часто уже достаточно единой публики “жителей Интернета”.

С внешней точки зрения, несобранная публика — это всего лишь “поляризованная масса”, то есть большое число людей, мышление и интересы которых ориентированы идентичными стимулами в одном направлении, и которые ведут себя сходным образом. Это сходство может проявляться не только в бытовых, но и в более социально важных вопросах — в идеологии и политике. В несобранной публике внешне вообще явно не проявляются явления, характерные для толпы или собранной публики. Не проявляется в таком объеме “эмоциональное заражение”, не исчезает полностью рефлексивность и не возникает в полном объеме процесс деиндивидуализации. Хотя заражение и идет, но это — заражение со стороны “черного ящика” (радио- или телеприемника). Разумеется, “ящик” активно стремится и к снижению рефлексивности, и к деиндивидуализации аудитории, однако в полной мере, как в толпе, это трудно достижимо.

Всякие виды “поляризованных масс”, несобранной публики, представляют собой базу для выработки сходных взглядов, готовности к некритичному восприятию определенной информации. Это основа для создания мнения по некоторым вопросам, основанная на готовности к реагированию сходным образом на идентичные стимулы. Следовательно, все виды несобранной публики представляют собой готовую базу для возникновения мнений и настроений — макроформ массового политического сознания и соответствующего политического поведения.

Особым примером такой эволюции несобранной публики является действие избирательных кампаний и возникающее в результате электоральное поведение несобранной публики. Данной проблеме посвящено множество специальных исследований. Однако общие механизмы электорального поведения достаточно просты. Несмотря на все разговоры о “новых технологиях”, электоральное поведение в целом продолжает оставаться в значительной степени стихийным поведением, подчиняясь его общим закономерностям. В конечном счете, электорат делится на две неравные части. Первая, меньшая часть— это организованный электорат, действующий на основе группового сознания и подчиняющийся управляющим этим сознанием институтам. Вторая, значительно большая для любой современной демократической страны часть, представляет собой неорганизованный электорат.

Общим механизмом политического поведения несобранной публики являются массовые настроения. Последние же, как говорилось в предыдущей главе, представляют собой производное от двух компонентов: притязаний и возможностей их достижения. На этом всегда играли и продолжают играть до сих пор основные политические игроки — политические партии, движения и отдельные кандидаты на выборные посты.

Как писал в свое время Г. Лебон, “избиратель требует невозможного и поневоле приходится обещать требуемое. Отсюда появляются сплошные реформы, утверждаемые без малейшего понятия об их возможных последствиях. Всякая партия, желающая добиться власти, знает, что это возможно только превзойдя обещаниями своих соперников”. Соответственно, основной инструмент демократии по Г. Лебону — это воздействие на массовые настроения с целью побуждения определенного поведения людей.

С течением времени мало что изменилось. Основываясь на богатом практическом опыте, американские специалисты так описывали модель “несобранного” электората: “У избирателя есть определенные принципы. Он в какой-то мере рационален и располагает информацией. У него есть и интересы, однако присутствуют они не в той экстремальной, отработанной, совершенной и детализированной форме, в которую их унифицированно облекли политические философы”. В решениях большинства избирателей даже в обществах с рациональной политической культурой, преобладает стихийный выбор, основанный на эмоциональном отношении и присутствующих в данный момент политических настроениях.

Одним из наиболее заметных и политически важных видов поведения толпы является паника — эмоциональное состояние, возникающее как следствие либо дефицита информации о какой-то пугающей или непонятной ситуации, либо ее чрезмерного избытка, и проявляющееся в импульсивных действиях. Соответственно, на основе паники возникают панические толпы со специфическим поведением.

В общепринятом смысле, под “паникой” как раз и понимают массовое паническое поведение. Об этом напоминает и происхождение термина: слово “паника”, почти идентичное во многих языках, происходит от имени греческого бога Пана, покровителя пастухов, пастбищ и стад. Бго гневу приписывалась “паника” — безумие стада, бросающегося в пропасть, огонь или воду без видимой причины. “Начинаясь внезапно, это безумие распространялось с пугающей быстротой и влекло всю массу животных к гибели. Спасающаяся толпа представляет собой типичный случай панического поведения. Известны также многочисленные случаи панического поведения и вне толпы, например, биржевая паника... Иногда эти случаи определяют как панический ажиотаж, которым обозначается массовое возбуждение, сопровождаемое лихорадочной деятельностью, направленной на избавление от возможной опасности.

К условиям возникновения паники относятся следующие.

Во-первых, это ситуационные условия. Вероятность развития массовых панических настроений и панических действий возрастает в периоды обострения текущей ситуации. Когда люди ожидают каких-то событий, они становятся особенно восприимчивыми ко всякого рода пугающей информации.

Во-вторых, это физиологические условия. Усталость, голод, алкогольное или наркотическое опьянение, хроническое недосыпание и т. п. ослабляют людей не только физически, но и психически, снижают их способность быстро и правильно оценить положение дел, делают их более восприимчивыми к эмоциональному заражению и, за счет этого, как бы снижают пороги воздействия заразительности, повышая вероятность возникновения массовой паники.

В-третьих, психологические условия. Сюда относятся неожиданность пугающего события, сильное психическое возбуждение, крайнее удивление, испуг.

В-четвертых, идеологические и политико-психологические условия, Сюда относится нечеткое осознание людьми общих целей, отсутствие эффективного управления и, как следствие, недостаточную сплоченность группы. Реальная практика, а также многочисленные экспериментальные исследования показали, что от этой группы условий в значительной мере зависит, сохранит ли общность целостность, единство действий в экстремальной ситуации, или распадется на панический человеческий конгломерат, отличающийся необычным, вплоть до эксцентричного, поведением каждого, разрушением общих ценностей и норм деятельности ради индивидуального спасения. Многочисленные эксперименты американских исследователей показали, что в неосознающих общность целей, слабо сплоченных и структурированных группах паника провоцируется минимальной опасностью (например, даже опасностью потерять несколько долларов или получить слабый удар током). Напротив, ситуации естественного эксперименты (войны, боевые действия) демонстрируют высокие уровни сплоченности специально подготовленных, тренированных и объединенных общими ценностями (например, патриотизм) и нормами общностей людей.

Возникновение и развитие паники в большинстве описанных случаев связано с действием шокирующего стимула, отличающегося чем-то заведомо необычным (например, сирена, возвещающая начало воздушной тревоги). Частым поводом для паники являются слухи. Известно, например, что летом 1917 г. в России выдался один из самых обильных урожаев. Тем не менее, уже осенью в стране разразился голод. Ему способствовала массовая паника, которую вызвали слухи о предстоящем голоде.

Для того, чтобы привести к настоящей панике стимул должен быть либо достаточно интенсивным, либо длительным, либо повторяющимся (взрыв, сирена, серия гудков и т. п.). Он должен привлекать к себе сосредоточенное внимание и вызывать реакцию подчас неосознанного, животного страха.

Первый этап реакции на такой стимул — потрясение, ощущение сильной неожиданности и восприятие ситуации как кризисной, критической и даже безысходной.

Второй этап реакции — замешательство, в которое переходит потрясение, индивидуальные беспорядочные попытки как-то понять, интерпретировать произошедшее событие в рамках прежнего, обычного личного опыта или путем лихорадочного припоминания аналогичных ситуаций из чужого, заимствованного опыта. Когда необходимость быстрой интерпретации ситуации становится острой и требует немедленных действий, именно это ощущение остроты часто мешает логическому осмыслению происходящего и вызывает страх. Первоначально, страх обычно сопровождается криком, плачем, двигательной ажитацией.

Если этот первоначальный страх не будет подавлен, то развивается третий этап — по механизму “циркулярной реакции” и “эмоционального кружения”. И тогда страх одних отражается другими, что в свою очеридь еще больше усиливает страх первых. Усиливающийся страх снижает уверенность в коллективной способности противостоять критической ситуации, и создает смутное ощущение обреченности.

Завершается все это действиями, которые представляются людям, охваченным паникой, спасительными. Хотя на деле они могут совсем не вести к спасению: это этап “хватания за соломинку”, в итоге все равно оборачивающийся паническим бегством. Разумеется, за исключением тех случаев, когда бежать просто некуда. Тогда возникает подчеркнуто агрессивное поведение: известно, как опасен бывает “загнанный в угол” самый трусливый заяц.

“Панику обычно характеризуют как индивидуалистическое и эгоцентрическое поведение. Это... справеддиво в том смысле, что целью такого поведения служит попытка личного спасения, которая не укладывается в признанные нормы и обычаи. Однако паника — это одновременно и массовое поведение, поскольку при ее возникновении осуществляют свое действие механизмы циркулярной реакции, внушения и психического заражения — характерные признаки многих видов стихийного массового поведения”.

Внешне, паника заканчивается, обычно, по мере выхода отдельных индивидов из всеобщего бегства. Но паническое поведение не обязательно завершается бегством от опасности. Обычные следствия паники — либо усталость и оцепенение, либо состояние крайней тревожности, возбудимости и готовности к агрессивным действиям. Реже встречаются вторичные проявления паники.

Оценивая таким образом весь цикл панического поведения, надо иметь в виду следующее. Во-первых, если интенсивность первоначального стимула очень велика, то предыдущие этапы могут “свертываться”. Это продемонстрировала паника в Хиросиме и Нагасаки после сброса американских атомных бомб. Внешне данных этапов может как бы не быть — тогда бегство становится непосредственной индивидуальной реакцией на панический стимул. Во-вторых, словесное обозначение пугающего стимула в условиях его ожидания может само непосредственно вызвать реакцию страха и панику даже до его появления. Так, страхом и паническим бегством реагировали солдаты в Первую мировую войну на один только крик: “Газы!”. В-третьих, всегда надо принимать во внимание ряд специфических факторов: общую социально-политическую атмосферу, в которой происходят события, характер и степень угрозы, глубину и объективность информации об этой угрозе и т. д. Это имеет значение для прекращения или даже предотвращения паники.

Воздействие на паническое поведение, в конечном счете, всего лишь частный случай политико-психологического воздействия как такового. Здесь также действует общее по отношению к толпе правило: снизить интенсивность эмоционального заражения, вывести человека из гипнотического влияния данного состояния и рационализировать, индивидуализировать его психику.

Однако в случае паники есть и некоторые специфические вопросы. Во-первых, — это вопрос о том, кто станет образцом для подражания толпы. После появления угрожающего стимула (звук сирены, клубы дыма первый толчок землетрясения, первые выстрелы или разрыв бомбы) всегда остается несколько секунд, когда люди “переживают” (точнее, “пережевывают”) произошедшее и готовятся к действию. Здесь им можно и нужно “подсунуть” желательный пример для вполне вероятного подражания. Кто-то должен крикнуть: “Ложись!” или “К шлюпкам!” или “По местам!”. Соответственно, те, кто исполнят эту команду, становятся образцами для подражания. Жесткое управление людьми в панические моменты — один из очень эффективных способов ее прекращения.

Во-вторых, в случаях паники, как и стихийного поведения вообще, особую роль играет ритм. Стихийное поведение — значит, неорганизованное, лишенное внутреннего ритма поведение. Если такого “водителя ритма” нет в толпе, он должен быть задан извне. Широкую известность приобрел случай, произошедший в 30-е гг. прошлого века после окончания одного из массовых митингов на Зимнем велодроме в Париже. Люди, ринувшись к выходу, начали давить друг друга, и все было готово к трагическому концу. Однако в проеме лестницы оказалась группа приятолей-психологов, которые, сообразив, что может сейчас начаться, стали громко и ритмично скандировать потом уже знаменитое:

“Не — тол — кай!”. Скандирование было мгновенно подхвачено большинством, и паника прекратилась. Другой, политический пример действия того же механизма — постоянное, в течение ряда десятилетий, использование американскими борцами за гражданские права афро-американцев известной песни “Мы победим!” при противостоянии полиции или национальной гвардии.

Известен эпизод и с пожаром в парижской Гранд-опера, когда толпа также готова была броситься вон из задымившего здания, сметая все на своем пути, однако была остановлена необычным образом. Несколько отчаянных смельчаков, встав во весь рост в одной из лож второго яруса, начали орать (пением это было трудно назвать) национальный гимн. Через несколько секунд к ним стали присоединяться соседи. Постепенно и остальные начали если не петь, то все-таки останавливаться — национальный гимн, все же. В итоге, театр встретил как всегда припоздавших пожарных исполнением гимна, к которому присоединились и пожарные. Затем людей вывели, а пожар потушили.

Роль ритмической и, отдельно, хоровой ритмической музыки имеет огромное значение для регуляции массового стихийного поведения. Например, она может за секунды сделать его организованным. Вспомните многократно проклятые субботники и воскресники, демонстрации и прочие массовые или псевдомассовые акции советской эпохи. Не случайно все они встречали вас бравурной, маршевой, зажигающей музыкой. “Нас утро встречает прохладой...”, — помните? Роль хорового пения солдат на марше вообще известна от века. Не случайно большинство революционных песен, написанных в разные времена, разными людьми в разных странах, имеют сходную ритмику. Чилийская “Venceremos”, американская “We shall overcome”, французскую “Марсельезу” или польскую “Варшавянку”. Их ритм наряду с содержанием был своеобразным средством противостояния страху и панике в острых ситуациях.

Соответственно, известны и противоположные приемы. Хотите сорвать митинг политических противников? Подгоните к его месту радиофицированный автобус и начните транслировать что-нибудь типа “Вы жертвою пали...” или любого реквиема. Тем самым, вместо мажорных, усилятся минорные, в частности, панические настроения. Примеров такого рода можно привести много.

Не менее заметным, а политически даже более важным видом поведения толпы является стихийная агрессия, обычно определяемая как массовые враждебные действия, направленные на нанесение страдания, физического или психологического вреда или ущерба, либо даже на уничтожение данной массой (толпой) других людей или общностей. Психологически, за внешней стихийной агрессией — разрушительным поведением, всегда стоит внутренняя агрессив-иость — эмоциональное состояние, возникающее как реакция на переживание непреодолимости каких-то барьеров (например, социально-политических) или недоступности чего-то желанного. Именно высоким эмоциональным накалом стихийная агрессия отличается от агрессии организованной, при которой солдаты атакующей армии, например, вполне могут не испытывать сильных эмоций к своим противникам, даже убивая их. На практике, стихийная агрессия всегда сопровождается еще и дополнительными сильными эмоциями негативного комплекса типа гнева, враждебности ненависти и т. п. Впрочем, в психологии существует несколько десятков различного рода теорий, объясняющих те или иные аспекты агрессивности — от врожденных биологических инстинктов до специальных форм социального научения, необходимых для успешной социальной адаптации в нашем сложном мире. Нам нет необходимости подробно вдаваться в их изучение.

В политико-психологическом контексте, для нас важно иное — то, что на основе агрессивности и агрессии в истории и современной политике периодически возникали и возникают агрессивные толпы с весьма специфическим политическим поведением. Если войны обычно вели организованные армии, то восстания и революции делали именно агрессивные толпы. В общепринятом смысле, под “агрессией” как раз и понимают массовое агрессивное поведение толпы. Один из многих, Дж. Роуэн определял агрессию как “неприкрыто насильственную, угрожающую, преднамеренную и не подчиняющуюся нормам силу”, действия которой не спровоцированы аналогичными, противоречат обычаям, закону, ценностям.

Согласно принятым в западной цивилизации воззрениям, теоретически, каждый человек должен иметь право на самоутверждение, а лишенный его — на самозащиту, чтобы восстановить чувство своей значимости, необходимое для нормального существования. Блокирование права на самозащиту ведет к агрессивности, особенно если оно длительно (как это часто бывает, например, в отношении к национальным меньшинствам). Агрессия вторгается в сферу власти или престижа, или на территорию другого, и частично захватывает то, что удается. Если же агрессия блокирована, спираль ее принимает еще более крутую форму взрыв насилия происходит по причинам прежде всего психологическим, приобретая подчас экстатический характер, когда восстание становится самоцелью, вершиной жизни его участников (как, например, весной 1968 г. это было во Франции).

Как показывают исследования современных массовых беспорядков, волнений и восстаний, “важнейший лежащий в их основе фактор — чувство полного блокирования всех надежд”. Тот же Дж. Роуэн приводит достаточно типовую схему событий — на примере расовых волнений в негритянском гетто в пригороде Лос-Анжелеса. Факторы, предшествующие агрессии, известны. Постоянная и массовая безработица одних, неинтересная и низкооплачиваемая работа других. Напряженные с обеих сторон отношения населения гетто и полиции. Незаконное требование полисмена к подозреваемому, его отпор, поддержанный группой близких. Вступление в действие дополнительного наряда полиции — превращение группы в толпу, а локального сопротивления властям — в восстание. Далее оно охватывает уже весь район со всеми присущими восстанию атрибутами- “Какое-либо действие, любое действие должно было в конце концов показать, что здесь человеческие существа, а не роботы”.

К условиям возникновения агрессии исследователи обычно относятся следующие. Во-первых, физиологические условия — алкоголь, наркотики. Во-вторых, психологические — уже упоминавшееся ощущение фрустрации, “невозможности исполнения никаких надижд”. В-третьих, ситуационные в виде наличия лидеров, подходящих средств проявления агрессии (пресловутый “булыжник — орудие пролетариата”) и т. п. В-четвертых, это провокационные действия властей или их отдельных представителей, иногда могущие спровоцировать агрессию.

Для развития агрессии обычно, во-первых, требуется некоторый конкретный повод, подчеркивающий психологическую безнадежность ситуации для людей. Во-вторых, требуются люди, готовые поддержать это ощущение безнадежности, но, одновременно, “качнуть” толпу против тех, кто в этом может быть обвинен. В-третьих, требуется конкретный объект агрессии — представитель власти, угнетающего большинства или просто символ властного института. Примерно эти условия совпали осенью 2000 г. в Белграде, когда конституционный суд объявил недействительными итоги выборов, на которых проиграл С. Милошевич. Собравшаяся перед парламентом оппозиционная и поначалу мирная толпа быстро стала агрессивной, смела полицейское заграждение и, по сути, осуществила революцию.

Среди наиболее важных для нашего понимания вариантов агрессивного поведения толпы, различаются экспрессивная, импульсивная, аффективная и враждебная агрессия. Из самого названия понятно, что экспрессивная агрессия — это устрашающе-агрессивное поведение, главной целью которого является выразить и обозначить свои потенциально агрессивные намерения, запутать оппонентов. Это не всегда и не обязательно выражается в непосредственно разрушительных действиях. Классические примеры экспрессивной агрессии — ритуальные танцы, военные парады, различного рода массовые шествия типа широко использовавшихся в свое время немецкими фашистами ночных факельных шествий.

Импульсивная агрессия — обычно, спровоцированное в результате действия какого-то фактора мгновенно возникающее и достаточно быстро проходящее агрессивное поведение. Такая агрессия может носить прерывистый (“импульсный”) характер, возникая как бы “волнами”, в виде своеобразных “приливов” и “отливов” агрессивного поведения.

Аффективная агрессия — чисто эмоциональный феномен, практически полностью лишенный действенного компонента. Этим он отличается от экспрессивной формы агрессивной толпы. Аффективная агрессия, как правило, представляет собой наиболее впечатляющий, но с политической точки зрения, самый бессмысленный вид агрессии, В состоянии аффективной агрессии, толпы нападающих повстанцев, например, могут разбиваться о хорошо организованную оборону властей, и будут обречены на поражение. Это то, что иногда называется “агрессивным ажиотажем” — особое состояние, требующее немедленных, любой ценой, жертв и разрушений. Как правило, жертвы в таких случаях и превосходят достигаемые результаты.

В отличие от перечисленных выше форм, особняком стоят еще две. Во-первых, это враждебная агрессия, которая характеризуется целенаправленно-осознанный намерением нанесения вреда другому. Во-вторых, инструментальная агрессия, где цель действия субъекта нейтральна, а агрессия используется как одно из средств ее достижения. Понятно, что обе эти формы относятся к числу организованных, хотя внешне они подчас могут маскироваться под стихийное поведение толпы, подчиняясь задачам управляющих ими сил.

“Для форм агрессии, развивающихся в массовых социальных и политических явлениях (террор, геноцид, расовые, религиозные идеологические столкновения), типичны сопровождающие их процессы заражения и взаимной индукции, стереотипизации представлений в создаваемом “образе врага”. Однако особую роль в возникновении и поведении агрессивной толпы играет анонимность ее участников. Лабораторными и полевыми исследованиями доказано, что анонимность действует на толпу побуждающе и возбуждающе. Таким образом, в целом, массовая агрессия подчиняется всем основным законам массового поведения — в частности, описанным выше законам поведения толпы.

Соответственно, общим законам подчиняются и механизмы воздействия на агрессивную толпу. Так, в частности, известно, что лишение толпы анонимности с помощью средств массовой информации (крупные планы в теле репортажах, позволяющие фиксировать лица участников толпы) препятствуют росту ее агрессивности и даже способствуют ее организованности. В свое время изобретение несмываемой краски, которой полиция могла “метить” активистов таких толп, надолго искоренило сам феномен агрессивной толпы из политической практики.

Как и в любой толпе, важную роль в агрессивной толпе играют лидеры, Однако здесь есть одна существенная особенность. Роль лидеров велика прежде всего как инициаторов восстания. Она уменьшается по мере увеличения толпы и усиления ее агрессивности — в таких ситуациях толпа становится наименее управляемой. Роль лидеров, таким образом, велика лишь до тех пор, пока вокруг них не образуется толпа, далее действующая по законам собственного, стихийного поведения.

В заключение раздела приведем классический пример, одновременно иллюстрирующий проявления обоих рассмотренных феноменов — и массовой паники, и весовой агрессии.

Осенней ночью 1938 года в городишке Гроноверс-Милл, штат Нью-Джерси, согласно знаменитой радиоинсценировке фантастического романа английского писателя Г. Уэллса “Война миров”, приземлился бело-желтый корабль марсиан. Радиоспектакль, осуществленный О. Уэллсом и актерами руководимого им театра “Меркьюри”, был настолько реалистичным, что многие радиослушатели поверили в полную достоверность происходящего и в панике стали покидать свои дома, спасаясь тотальным бегством. Действительно, было от чего придти в ужас. Радиошоу началось без всякого предварительного объявления, вклинившись в программу обычных передач компании Си-би-эс. “Мы прерываем наши запланированные передачи, — услышали огорошенные радиослушатели, — чтобы передать специальное сообщение. На пересечении двух сельских дорог близ Гроверс-Милл, нарушив пасторальную тишину здешних живописных мест, приземлились кровожадные существа, прилетевшие к нам с планеты Марс...”.

Далее шли интервью с полковником-командиром батареи артиллерийских орудий, прибывших к месту приземления марсиан с приказом их уничтожить; интервью с членами конгресса и сената, и т. д., и т. п. В итоге, эффект был достигнут потрясающий. Паника охватила миллионы жителей Нью-Йорка и десятков городов побережья. Бросая все и давя друг друга, люди бросились в бегство. Потребовалось несколько дней для того, чтобы их успокоить, несколько недель, чтобы вернуть по домам, и несколько месяцев, чтобы ликвидировать нанесенный этой паникой ущерб. Самое удивительное, что через 50 лет в Гроверс-Милл был поставлен бронзовый монумент, изображающий корабль марсиан и О. Уэллса у микрофона. На памятнике надпись: “Марсиане снова посетят наш город”.

Величайшая паника века завершилась шуткой. Однако в середине этого пятидесятилетия была еще одна история. В 1958 году в Боливии решили сделать аналогичный радио спектакль — разумеется, с учетом негативного опыта. Были сделаны все необходимые предупреждения, а затем... в эфир был пущен перевод инсценировки О. Уэллса.. Уже через несколько минут перед зданием радиостанции собралась возмущенная толпа, потребовавшая остановить передачу. Когда руководство радиостанции отказалось это сделать, толпа превратилась в агрессивную, и разгромила здание радиостанции.

Так разные условия, разные политико-психологические ситуации оказались способными дать два принципиально разных варианта: от паники до агрессии.

1. Бзрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. — СПб., 1998.

2. Ольшанский Д.В. Массовые настроения в политике. — М., 1995.

3. Основы социальной психологии и пропаганды. — М., 1982.

4. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. — М., 1979.

5. Социальная психология. — М., 1975.

6. Barnes В. The Nature of Power. — Cambridge, 1988.

7. Lassswell R. Psychopathology of Politics. — N. Y., 1932.