4. Предмет международно-политической науки

Одним из вопросов, широко обсуждаемых сегодня в научном сообществе ученых-международников. является вопрос о том, можно ли считать теорию международных отношений самостоятельной дисциплиной или же это неотъемлемая часть политологии. На первый взгляд, ответ на него вполне очевиден: международные отношения, ядром которых являются политические взаимодействия, как бы «по определению» составляют неотъемлемую часть объекта политологии. Обусловлено это тем, что международная политика как выражение, или модус существования, международных отношений, подобно любой другой разновидности политики (экономической, социальной и т.п.), представляет собой соперничество и согласование интересов, целей и ценностей, в процессе которых взаимодействующие общности используют самые различные средства — от целенаправленного влияния до прямого насилия. Здесь так же, как и во внутренней политике, речь идет о столкновениях по поводу власти и распределения ресурсов.
Задумаемся, однако, над тем, почему же в существующей учебной литературе по политологии — а она, как известно, отражает наиболее устойчивые, апробированные результаты, а также нерешенные проблемы исследовательского процесса — международные отношения либо «блистательно отсутствуют», либо наличествуют чисто формально, в виде необязательного «довеска», зачастую во многом диссонирующего или же слабо коррелирующего с основным содержанием учебников?
Одним из ответов служит утверждение о том, что политология — это наука о внутренней политике, ограниченной рамками организованного государственного общества. Тем самым вроде бы автоматически постулируется самостоятельность науки о международных отношениях. Однако основанная на подобном видении самостоятельность сводится к чисто количественному измерению. Так, например, М. Гунелль, полагающий, что предмет политологии ограничивается национальными (т.е. внутриполитическими) проблемами, не считает это препятствием для включения в него международных отношений: «Основным предметом науки о международных отношениях являются властные отношения... ее предмет совпадает с предметом политической науки... Разное только географическое поле». В качестве доказательства приводятся факты усиливающегося взаимодействия и взаимопереплетения внутриполитических и международно-политических процессов.
Действительно, в наши дни повсеместно наблюдается феномен взаимопроникновения внутренней и международной политики. Примерами тому служат воссоединение Германии, возрастающее влияние внешнеполитических акций правительства того или иного государства на электоральное поведение его населения. Впрочем, внутренняя и внешняя политика всегда были едины по своим источникам и ресурсам, отражая (более или менее удачно и эффективно) присущими им средствами единую линию того или иного государства. Речь идет в конечном счете о двух сторонах, двух аспектах политики как сферы и процесса деятельности, в основе которой лежит борьба интересов. Не случайно, например, наиболее распространенные методы прогнозирования внешней политики основываются либо на исследовании процесса принятия решений (работы Ч. Герменна, О. Холсти, Г. Аллисона и др.), либо на факторном подходе (Дж. Розенау, Д. Фрей, Д. Рюлофф), либо на анализе других аспектов и сторон, относящихся к внутриполитической области. Эти аспекты учитываются и системным подходом. И наоборот — анализ внутриполитических процессов требует учета влияния на них изменений в международной системе.
Как известно, разработка модели принятия решений послужила отправным пунктом для создания (в конце 1960-х гг.) школы сравнительного внешнеполитического анализа под руководством Дж. Розенау и попыток формулирования «предтеории внешней политики», базирующейся на постулате о взаимосвязи и взаимодействии национальных (или «внутренних») политических систем и международно- политической системы. Идеи Дж. Розенау, оказавшие значительное влияние на международно-политическую теорию, получили дальнейшее развитие в начале 1990-х гг., когда им была выдвинута концепция «постмеждународной политики», основанной на тезисе о разрыве, бифуркации между традиционным государственно-центричным миром и новым полицентричным миром «акторов вне суверенитета» и о смещении, вследствие такого разрыва, всей совокупности параметров, регулирующих международные отношения. Изучение взаимосвязи (link-age) между внутренней жизнью общества и международными отношениями, роли социальных, психологических, культурных и иных факторов в объяснении поведения участников этих отношений, анализ «внешних» источников, которые могут иметь, на первый взгляд, «чисто внутренние» события, стало сегодня неотъемлемой частью мсждународно- политической науки.
Учитывая вышесказанное, представляется вполне понятным и плодотворным стремление рассмотреть основные вопросы политической науки без разделения ее проблем на внутренние и внешние (международные). Такого рода попытки отмечаются и в зарубежной, и в отечественной литературе (см., например: Мурадян. 1994; Поздняков. 1994; Badie. 1992).
Вместе с тем представления о чисто количественном характере различий между внутренней и международной политикой, а тем более утверяедения сторонников транснационализма о стирании в эпоху взаимозависимости всякой грани между ними отражают не только тенденции развития политического процесса, но и состояние самой науки о международных отношениях. Как справедливо отмечал канадский специалист, «интенсивная концептуальная и исследовательская деятельность может создать впечатление о том, что разработка теории международной политики находится на пути своего удачного завершения, как это стремятся внушить некоторые видные представители школы сравнительной международной политики. Однако подобный оптимизм является, увы, довольно преждевременным».
В самом деле, несмотря на свой солидный возраст (одно из первых исследований в этой области — работа Фукидида «История Пелопоннесской войны» появилась еще в V в. до н.э.), наука о международных отношениях не может похвастаться крупными успехами. Даже в рамках такого теоретического течения, как политический реализм, придающий исследованию внешней политики государства центральное место, ее понимание остается слишком общим, лишенным необходимой строгости. Главное, что удалось сделать наиболее крупным представителям указанного течения — Г. Моргентау, Р. Арону, А. Уолферсу и др., — это показать слоясность данного феномена, его неоднозначный характер, связанный с тем, что он имеет отношение и к внутренней, и к международной ясизни, к психологии и теории организации, к экономической сфере и социальной структуре и т.п.
Это позволило критикам политического реализма — сторонникам модернистского направления приступить к конкретному изучению внешнеполитической деятельности государств, опираясь на возможности таких наук, как социология и психология, экономика и математика, антропология и информатика и др. С помощью методов системного подхода, моделирования, ситуационного и структурно-функционального анализа, теории игр и т.п. они (М. Каплан, Д. Сингер, К. Райт, К. Дойч, Т. Шеллинг и др.) подвергают проверке гипотезы, касающиеся прогнозирования внешней политики того или иного государства, основываясь на обобщении эмпирических наблюдений, дедуктивных суждений, изучении корреляций; систематизируют факторы, влияющие на между народные ориентации правительств, формируют соответствующие базы данных, исследуют процессы принятия внешнеполитических решений. Однако модернизм не стал сколь-либо однородным теоретическим направлением. Догматизация принципа научной строгости и оперирования данными, поддающимися эмпирической верификации, обрекала его на редуйционизм, фрагментарность конкретных исследовательских объектов и фактическое отрицание специфики внешней политики и международных отношений.
Между представителями науки о международных отношениях периодически разгораются «большие дебаты», которые ведутся фактически с первых шагов ее конституирования в относительно самостоятельную дисциплину (по общему мнению, этот процесс, продолжающийся и поныне, начался в межвоенный период первой половины XX в.). Однако до сих пор у большинства из них нет неуверенности в эпистемологическом статусе своей дисциплины, особенностях ее объекта, специфике предметного поля и основных исследовательских методов. Более того, само продолжение таких дебатов, а главное — их содержание убеждают (непосредственно или имплицитно, целенаправленно или по существу) в оправданности подобной неуверенности.
В этой связи симптоматично, что в конце 1994 т. по обе стороны Атлантики специализированные журналы «Inernational Organization» (в США) и «Le Trimestre du monde» (во Франции) почти одновременно выпускают специальные издания, целиком посвященные выяснению состояния международных исследований и предмету науки о международных отношениях. Совпадает и один из главных выводов, вытекающий из обеих дискуссий, в соответствии с которым главное препятствие автономизации науки «международных отношениях вытекает из трудностей в идентификации ее объекта.
«Мы находимся в положении, — пишет в этой связи Б. Ланг, — когда реальность не дана исследователям в непосредственном восприятии, когда они не имеют дела с объектом, который характеризовался бы четко очерченными контурами, отличающими его от не-объекта» (Lang. 1994. Р. 12). Еще более определенно высказывается Ф. Брайар, утверждающий, что «объект изучения международных отношений не обладает нередуцируемой спецификой по отношению к широкомуполю политики... Сегодня становится все труднее утверждать, что этот объект не поддается исследованию на основе подхода и концептов политической науки и что необходимо развивать для этого собственную научную дисциплину» (ВгаШагё. 1994. Р. 26).
Традиционно объектом теории международных отношений считалась среда, в которой господствует «предгражданское состояние» — анархическое, неупорядоченное поле, характеризующееся отсутствием центральной, или верховной, власти и, соответственно, отсутствием монополии на легитимное насилие и на безусловное принуждение. В этой связи Р. Арон считал специфической чертой международных отношений, «которая отличает их от всех других социальных отношений, то, что они развертываются в тени войны, или, употребляя более строгое выражение, отношения между государствами в самой своей сущности содержат альтернативу мира и войны» (Агоп. 1984. Р. 18). В целом с таким пониманием специфики объекта науки о международных отношениях соглашались и либералы, хотя они подчеркивали, что, во- первых, указанная анархичность никогда не была полной, а во-вторых, возникновение и развитие международных институтов, распространение и усиление международных режимов вносят все большую упорядоченность и регулируемость в отношения международных участников. Одновременно они обратили внимание на обстоятельство, которое затем стало использоваться транснационалистами в качестве главного контраргумента в полемике со сторонниками политического реализма. Речь идет о редуцировании международных отношений к межгосударственным взаимодействиям и абсолютизации принципа национального интереса, понимаемого реалистами, фактически, как некая априорная данность. Однако как показало дальнейшее развитие исследований в области международных отношений, и транснационалистам не удалось преодолеть указанный недостаток. Ссылки на взаимозависимость мира и на взаимопроникновение внутренней и международной политики, равно как и критерий «политической локализации», который призван преодолеть присущее реализму редуцирование международных отношений к межгосударственным, проблему не решают. Как уже отмечалось, в соответствии с этим критерием объектом науки о международных отношениях являются любые социальные отношения и потоки, пересекающие границы и избегающие единого государственного контроля. Однако границы, на которые ссылается критерий политической локализации, — неотъемлемый признак государственности, всемерно оберегаемый символ национального суверенитета, поэтому ссылка на них так или иначе возвращает нас к вопросу о зависимости международных отношений от межгосударственных взаимодействий, сводя существен- этого поля являются такие отражающие специфику международных отношений «частнонаучные» понятия и проблемы, как «плюрализм суверенитетов», «баланс сил», «би- и многополярность», «дипломатия», «стратегия» и т.н. Разрабатываемые в рамках автономного предметного поля, эти понятия все чаще с успехом используются политологией в исследовании внутриполитических процессов. Наука о международных отношениях уже обогатила политическую теорию такими ставшими общеполитологическими понятиями, как «национальный интерес», «переговоры» и т.п., которые в полне успешно применяются для анализа внутриполитических проблем. Тем самым она предстает как относительно автономная политическая дисциплина, имеющая собственный предмет исследования. Это подтверждается и такими косвенными, но в то же время важными признаками, как наличие специализированных журналов, существование международного научного сообщества — специалистов, которые следят за работами друг друга, и совместными усилиями, через взаимную критику, опираясь на общезначимые достижения, полученные в рамках различных теоретических направлений и школ, развивают свою дисциплину, ставшую неотъемлемой частью университетского образования.
И хотя речь идет о сравнительно молодой дисциплине, об окончательном конституировании которой, ее полной автономности по отношению к политологии говорить пока еще рано (более того, особенности самого объекта международных отношений дают основания предполагать, что ее автономность вряд ли возможна и в сколь-либо обозримом будущем), это, в силу названных здесь обстоятельств, не избавляет от необходимости разработки проблем, касающихся самостоятельного теоретического статуса науки о международных отношениях.

< Назад   Вперед >
Содержание