Социальное прогнозирование

Часть IV. ПРИКЛАДНАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ПРОГНОСТИКА. ПРОГНОЗИРОВАНИЕ КОНКРЕТНЫХ ПРОБЛЕМНЫХ СИТУАЦИЙ НА ПРИМЕРЕ ОДНОЙ СТРАНЫ (РОССИИ)

Лекция 16. ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ СЕМЬИ. ПЕРСПЕКТИВЫ НАЧАВШЕГОСЯ ПРОЦЕССА ДЕПОПУЛЯЦИИ

Из того, что известно о России и русских, нетрудно заключить: она и они смогли перенести тяжелейшие испытания в своей тысячелетней истории и особенно в своей почти 100-летней Новейшей истории не только благодаря особенностям своего исторически сложившегося характера, но и, главным образом, благодаря господству до самых недавних времен традиционного сельского образа жизни с патриархальной семьей в основе. Именно семья старого типа — точнее связанные с ней вековые традиции, нравы, обычаи — давала им возможность привычно переносить нечеловеческий труд, ужасные условия быта, периодический многомесячный голод (каждые несколько лет), дикий произвол “хозяев” всех степеней, начиная с местных и кончая санкт-петербургским или московским начальством. Именно семья при огромной детской смертности и смертности людей вообще, сопоставимой с самыми отсталыми странами Африки сегодня, давала возможность обеспечивать более или менее нормальное количественное и качественное воспроизводство поколений. Мало того — обеспечить рост населения с десятка миллионов 400 лет назад до полутораста миллионов совсем недавно. Именно семья давала для подавляющего большинства молодежи необходимое образование, готовила добросовестного работника и добропорядочного подданного — налогоплательщика. Правда, не в ее силах было воспитать гражданина с чувством собственного человеческой достоинства. Но это не вина ее, а беда.

Опираясь на патриархальную семью, Россия вынесла ужас Гражданской войны 1918—1920 гг. с полным разорением страны, полутора десятками миллионов жертв и полудюжиной миллионов беспризорных сирот, оставшихся без родителей. Вынесла ужас “коллективизации сельского хозяйства” 1929—1933 гг., с ее миллионами жертв. И вновь разоренной экономикой. Вынесла ужас “Большого террора” 30-х гг., с новыми миллионами жертв, когда горе пришло в каждую семью. Вынесла бедствия 2-й мировой войны 1939—1945 гг., дважды устелив дорогу от Берлина до Москвы и обратно почти тремя десятками миллионов трупов, не считая большого числа калек и инвалидов, тоже почти в каждой семье. И, повинуясь очередному капризу очередного московского “хозяина”, покорно приступила к “переходу от социализма к коммунизму” в середине 50-х гг.

Затевая новую авантюру, Хрущев, умевший, конечно, читать, писать и считать, но полностью лишенный сколько-нибудь серьезного образования, совершенно не понимал, что подрубает сук, на котором сидит. Впрочем, его “шестерки” были не намного образованнее, а советники-профессора склонялись в привычном холуйстве, да к их советам и не особенно прислушивались.

Идея была проста, как все гениальное: до основания разрушить все еще господствовавший в середине 50-х гг. патриархализм и за 20 лет превратить Индию в США, только полностью подчиненные законам “казарменного социализма”, начиная с всевластия партийных боссов и кончая рабским положением простого люда. Сказано — сделано. Крестьянам разрешили выдавать паспорта (до этого они были прикреплены к месту своего жительства наподобие ссыльно-поселенных) — и миллионные толпы людей нарастающей лавиной хлынули из деревень от принудительного труда “задарма” в города, “на все готовое”, с даровым жильем и хоть маленькой, но зарплатой. Поначалу они наткнулись на острую нехватку жилья: городские квартиры были переполнены (по две-три семьи в одной комнате), а в избах, хатах, саклях по городским окраинам много не расселишь. Спасло архитектурное изобретение: пятиэтажные сверхдешевые дома из ротовых бетонных панелей, с облегченным фундаментом, без лифтов, куда в “малогабаритную” квартиру из крошечных комнат можно было втиснуть на 30 кв.м. две-три семьи по 5—6 человек в каждой. И тогда поток переселенцев достиг 5—6 миллионов человек в год. Каралась гиперурбанизация а вместе с ней — массовый переход от Традиционного сельского к современному городскому образу жизни. В первой половине 50-х гг. подавляющее большинство (2/3 населения) все еще жило в деревне, под надежным прикрытием традиций, обычаев, нравов семьи старого типа. К 70-м годам подавляющее большинство (более 2/3 населения) стало жить в городе, причем городской образ жизни стал быстро распространяться и на деревню: неважно, где живет человек, главное — как живет.

Это было, как если бы сельские жители с берегов Инда, Ганга или Амазонки вдруг переселились на Бродвей в центре Нью-Йорка. Естественно, возникли проблемы, которых не ожидали и к решению которых совершенно не были готовы. Первой жертвой гиперурбанизации сделалась, конечно же, семья — основа русской государственности. Есть русская пословица: рыба гниет с головы. Перефразируя ее, можно сказать: общество начинает загнивать с семьи. Особенно общество, на преимуществах семейного образа жизни державшееся.

Началось с того, что молодежи стало трудно создать семью. Просто найти подходящего брачного партнера. Раньше это происходило как бы само собой. В деревне будущие женихи и невесты знали друг друга с детства. Годами им твердили, какая невеста хороша и какой жених плох, кто кому “ровня”, какой должна быть добропорядочная семья и каким нерушимым брак. Я в детстве слышал нравоучительный стишок: “Жена ведь не кошка, не скажешь ей брысь! Уж лучше тогда, брат Лука, не женись!” И с той поры не только я, но все мои товарищи по школе, без единого исключения, неуклонно следуют этому завету. Наступали предбрачные игры, хороводы-частушки. “Суженые”, т.е. кому с кем суждено судьбой, быстро шли к помолвке. Им казалось, что нравятся друг другу, что выбрали друг друга. Им и в голову не приходило, что с ними была проведена почти 20-летняя пропагандистско-воспитательная работа, что их соответствующим образом настроила сила общественного мнения окружающих и аккуратно, неприметно подтолкнула друг к другу, стремясь к возможно более гармоничным брачным союзам во имя крепости общества. Теперь эта сила стала слабой. Социальный механизм бракосочетания расстроился и миллионы потенциальных женихов и невест годами стали напрасно искать друг друга. Очень быстро дело дошло до того, что два из каждых трех молодых людей к 25 годам жизни так и не поспевали создать собственную семью. Один из трех — к 35 годам. А дальше для общества уже не имеет значения. Для общества, но не для людей. Миллионы новых и новых трагедий одиночества каждый год!

Вы возразите: в чем тут трагедия? Подумаешь, в Стокгольме сегодня больше 2/3 домохозяйств с одним человеком — и ничего. В Стокгольме — да. В Москве — нет. А в среднем российском городе — тем более. Здесь еще не забыли, что холостяком звали совсем недавно выхолощенного барана. Что “старая дева” — даже если она давно уже не девственница и по современным меркам не старая — совсем недавно рассматривалась как разновидность калеки. Здесь одиночество — это почти всегда чудовищный комплекс неполноценности и “сдвинутая” психика. А массовое одиночество — это самое настоящее цунами деморализации. Это абсолютно то же самое, что выкрасть молодого араба или индуса из его семьи и поселить на всю жизнь в Диснейленд. Худшей трагедии для человека не придумаешь.

Затем обнаружилось, что еще труднее, чем создать, — сохранить созданную семью. На нее обрушились целых четыре джинна, свирепствовавшие и до этого, но державшиеся в определенных рамках вековыми традициями, нравами, обычаями. А теперь — словно выпущенных из бутылки.

Первый джинн — стакан (0,2 литра) водки, выпитой залпом и делающей человека на 2—3—4 часа словно помешанным, часто буйно помешанным. Нам еще предстоит разобрать это социальное зло в особой лекции. Раньше этот джинн сдерживался ритуалами и появлялся преимущественно в знаменательные дни — на праздники, свадьбы, похороны и т.п. Кроме того, пьяница боялся целой роты родственников, кидавшихся на него в атаку, как только он начинал безобразничать. Теперь он остался без ритуалов и родственников, один на один с женой. Раньше той некуда было деваться — развод строго осуждался общественным мнением, а из избы далеко не убежишь. Теперь жена стала подавать на развод: стакан водки сделался прямо или косвенно первопричиной более чем трети разводов, причем вообще 2/3 из них в любом случае возбуждались именно женой. Второй джинн — мать (реже отец) жены или мужа, в комнате или квартире которой живут супруги. Дело в том, что нормально в квартире (тем более в комнате) может жить только одна семья — если другая не наведалась к ней на время в гости, конечно. Патриархальная семья могла насчитывать до двадцати и более человек, в нее могли входить бедные родственники или даже не родственники, но это была одна семья, с единой иерархией подчинения младшего старшему, с единым хозяйством, с единым образом жизни. А здесь в одном помещении оказывается целых две, иногда даже три семьи (если двое взрослых детей привели в родительский дом своих супругов) — каждая вполне “суверенна”, каждая со своим хозяйством (правда, младшие целиком зависят от старших, как Израиль от США), каждая со своим образом жизни, со своими взглядами на воспитание детей, на досуг, на то, что хорошо, а что плохо. И чаще всего при первом же серьезном конфликте начинается война родителей за любимое чадо против чужого “пришельца”. А кончается, понятно, разводом. Так и называется: родители развели. Это тоже первопричина, по меньшей мере, четверти разводов.

Третий джинн — анахронизм в распределении домашних обязанностей или, точнее, самый обычный бытовой паразитизм (в подавляющем большинстве случаев — мужа). Дело в том, что при традиционном сельском образе жизни домашние обязанности были строго разделены на мужские и женские. Мужчине было стыдно заниматься женскими, а женщине — мужскими. Но современный городской образ жизни почти напрочь уничтожил мужские домашние обязанности. А женщину вовлек в общественное производство наравне с мужчиной. Получился на одном полюсе 16-часовой совокупный рабочий день (1—1,5 часа утром на приготовление завтрака и уборку квартиры, 1 час езды на работу, 8 часов работы, 1 час езды с работы, 1 час обеденного перерыва, посвящаемый стоянию в очередях, 1—1,5 час стояния в очередях после работы, минимум 2 часа вечером приготовление ужина, стирка и другие домашние дела), а на другом — 2—3 часа вечером перед телевизором или стояния с дружками у пивной. Ясно, что рано или поздно терпение лопается. Начинаются скандалы, и кончается разводом. Именно так развелась со своим мужем моя собственная дочь и миллионы других дочерей.

Четвертый джинн — анахронизм в отношениях между супругами или точнее, самое обычное бытовое хамство, т.е. неумение выходить из конфликтных ситуаций иначе, как безобразным скандалом, часто переходящим в драку. Раньше такого умения не требовалось и оно не воспитывалось с детства, потому что в авторитарной патриархальной семье жена должна была во всем подчиняться мужу (случалось и наоборот, но такое извращение служило предметом насмешек), младший — старшему. А муж хорошо знал пределы своего деспотизма, очерченные все теми же вековыми традициями, нравами, обычаями, и остерегался их переступать в страхе перед общественным мнением окружающих. Теперь в элитарной семье никаких иерархий, ритуалов и страхов не осталось. Теперь я со своими взрослыми детьми, внуками, правнуками образую народные массы, стоящие в оппозиции к самодержавию матриархата — и в глазах всех это самое обычное дело. А мой 10-летний внук разговаривает со мной “на равных”, тем более что мы с ним в постоянном безнадежном заговоре против всесильной бабушки. Все зависит от культуры личных отношений. И когда она недостаточно высока — неизбежны война и конечный развод.

Понятно, в суде разводящиеся чаще всего ссылаются на психологическую или физиологическую несовместимость, на “несходство характеров”, на измену супруга и т.п. Но возникает вопрос, почему произошла измена, в чем “несходство характеров”? И тогда выясняется, что сравнительно редко, действительно, налицо несовместимость или возникновение у одного из супругов серьезного чувства к кому-то третьему. А в подавляющем большинстве случаев мы так или иначе возвращаемся к одной из четырех первопричин (иногда — к нескольким, а то и ко всем сразу), о которых только что говорилось.

Теоретически формированию и закреплению семьи вполне можно помочь и в новых условиях. Можно создать клубы по интересам, которые учитывали бы интересы желающих вступить в брак. Создать эффективную “службу знакомств”, включая брачные консультации и объявления в газетах. Развернуть борьбу против пьянства. Начать массовое строительство квартир для молодоженов. Шире пропагандировать опыт счастливых семей, где домашние обязанности делятся поровну, причем не на “мужские” и “женские”, а у кого к чему больше склонностей и способностей. Шире пропагандировать опыт счастливых семей, где должность патриарха или матриарха упразднена, а главой семьи — халифом на час — может стать всякий, в том числе сын или дочь, кто организует или проводит какое-то коллективное мероприятие. Все равно, какое: уборку квартиры, готовку обеда, общую прогулку, общую игру и т.д.

Но практически для этого нужно преодолеть Гималаи социального пространства и времени. Представляете подросших Тома Сойера, Гека Финна, Бекки Тэчер и других героев Марка Твена, которым надо стать у стенки “клуба знакомств” в ожидании “выберут — не выберут” или писать объявление в брачную газету? О том, что еще раз развернуть в России борьбу против пьянства намного труднее, чем второй раз ввести “сухой закон” в США, нам еще предстоит рассказать особо. Начать массовое строительство квартир для молодоженов, когда миллионы людей по двадцать лет ждут очереди на такую квартиру и не имеют финансовых возможностей просто купить ее, — это все равно, что начать строительство для каждой американской семьи своего собственного “Белого дома”, роскошнее вашингтонского. А призывать к трудолюбию и миролюбию — этим проповедники занимаются со времен Каина и Авеля, но без существенных результатов.

Конечно, можно утешаться тем, что в России в 90-х гг. разводы не увеличились по сравнению с 80-ми гг. Но ведь и браки (точнее “брачность”) сократились: все больше людей брачного возраста предпочитают, несмотря на ужас одиночества, жить как в Стокгольме, хотя бы в матримониальном отношении. И хуже всего, что это тут же начинает катастрофически отражаться на процессе воспроизводства поколений.

Раньше бездетность и даже малодетность рассматривались как нечто ущербное, порочащее женщину. К тому же люди понятия не имели о предохранительных средствах, да и осуждалось это церковью, как сегодня — аборты. Правда, и смертность среди детей была ужасающая. Вот и получалось: “Бог дал — Бог взял”. Случалось, доживал до своей свадьбы только один из двух, трех, четырех детей. В семье моего деда из одиннадцати детей остались в живых трое (у одного — один ребенок, у другого — двое, третья — бездетная, и это типично). В среднем каждая четвертая женщина погибала от родов — не от первых, так от пятых-десятых. Каждая вторая после одних или нескольких родов становилась инвалидкой — теряла способность рожать. Такой чудовищной ценой обеспечивался рост народонаселения при самых ужасных бедствиях, когда гибли миллионы и десятки миллионов человек. К тому же дети представляли собой не только престижную ценность. Подрастая, они становились важными помощниками по хозяйству. Подросши и уйдя в собственную семью, они становились важными союзниками в житейских бурях. Наконец, под старость это была, так сказать, “живая пенсия”, без которой предстояло умирать как бездомной собаке под забором.

Ныне дети — не помощники, не союзники и тем более не “пенсия”, а сплошная обуза. Воспитание ребенка до 18 лет обходилось семье в 80-х гг. примерно в 20 тыс. руб. — это при среднем доходе меньше 4 тыс. руб. в год на двух работающих супругов. Это означало, что мать на несколько лет выбивалась из нормального ритма работы, должна была махнуть рукой на карьеру и проигрывала по всем статьям своей бездетной подруге. Кто-то из родителей должен ни свет, ни заря везти ребенка на автобусе в детсад, а вечером заезжать за ним по дороге с работы домой. Тем самым кошмарные “часы пик” в городском транспорте растягиваются для него почти вдвое. Почти напрочь исчезает возможность развлекаться по вечерам и резко сужается — по выходным дням. Главное же — существенно падает уровень жизни, ибо все те же “средние” для 80-х гг. 150+150 руб. зарплаты в месяц обоих работающих родителей (в обрез — на питание и необходимую одежду, при минимальных расходах на жилье, транспорт, досуг) приходится делить не на двоих, а на троих-четверых. Первого ребенка большинство заводит просто по традиции: “так принято”. Ну и конечно, по жалким остаткам материнского и отцовского инстинкта. Но от второго напрочь зарекаются.

Именно так поступили мои собственные дочь и сын, а также подавляющее большинство их сверстников. Все чаще молодожены не решаются заводить и первого. Или не могут по состоянию здоровья (об этом тоже предстоит говорить особо). Каковы последствия? Они неизбежны: началась депопуляция — в 1991 г. число умерших впервые в истории России превысило число родившихся, и процесс пошел по нарастающей (это — при наличии нескольких крупных сельских, в том числе мусульманских, регионов, где рождаемость традиционно выше “средней”, так что можно себе представить, какая выморочность начинается в городах). Депопуляция — явление, хорошо известное на Западе. Многие не видят в нем ничего особенного. И совершенно напрасно. Депопуляция — это ведь не просто превышение смертности над рождаемостью. Это четыре последствия, одно прискорбнее другого.

Во-первых, в однодетной семье (а она становится типичной) ребенок попадает в противоестественное вложение. У него нет братьев и сестер, ему не с кого брать пример, учиться заботе о младших. Семейная “пирамида” перевертывается: вместо десятка детей на двух родителей — мама и папа, две бабушки и двое дедушек, четверо прабабушек, четверо прадедушек, бездетные тетки, холостые дядья на одного малыша. Удивительно ли, что он вырастает “инфантилом”, остается ребенком в 20 лет, а все чаще и в 30— 40. И не один и не двое: все более значительная часть одного поколения за другим.

Во-вторых, наступает “старение” населения: сокращается процентная доля детей — растет процентная доля стариков. В России на каждых двух работающих приходится в среднем один пенсионер. В Москве пенсионер — вообще каждый четвертый из жителей. Вы скажете: ну и что же? На Западе примерно та же картина. Но на Западе для этого подготовлена специальная инфраструктура, а в России к ней еще не приступали — было не до нее, сегодня тем более не до нее. Горько видеть миллионы одиноких беспомощных стариков, которым некому принести хлеба, подать стакан воды. И такая старость по мере нарастания депопуляции становится все более типичной.

В-третьих, на производство с каждым годом приходит все меньше вчерашних школьников, уходит на пенсию все больше стариков. На Западе эту брешь закрывают миллионами гастарбайтеров. Откуда их взять в нищую Россию? До недавних пор брали из деревень. Теперь этот источник вычерпан почти до дна. Если отток рабочей силы на селе не сменится притоком — массового голода не миновать. Попробовали завозить в качестве дешевой рабочей силы вьетнамцев. Но это порождает такие острые социальные проблемы (массовые драки нищих с нищими), что от такой перспективы в ужасе отшатываешься. Меж тем уровень комплексной механизации и автоматизации производства в России намного отстает от американского. Требуются миллионы квалифицированных рабочих рук, которые надо готовить с детства. А кого же готовить с детства при такой ситуации?

В-четвертых, если каждых двух родителей, в среднем, сменяет только один будущий родитель, то уменьшение населения раньше или позже доведет его численность до нуля. Для России рассчитанный прогнозный срок такой траектории (при наметившихся тенденциях) — около полутора тысяч лет. Конечно, 1500 лет — срок большой, и можно пока не беспокоиться. Кроме того, ничего страшного: место выморочных русских (германцев, французов, англичан, американцев) займут более плодовитые народы, у которых каждых двух родителей, в среднем, сменяют четыре новых. Но представьте себе, что таким образом на земле останется только один народ. Что получится? Обеднение мировой цивилизации. Мы ищем затонувшую Атлантиду и не видим, как на глазах уходит под воду наша собственная... Если заранее обрекаем себя на исчезновение с карты земного шара, то зачем столько усилий и столько мучений в жизни?

Есть еще одно последствие депопуляции — пострашнее предыдущих четырех. Горький опыт минувших времен показал, что там, где кончается семья, там (как и в истории с рынком) начинается звериная стая. Поиграйте с вашим любимым котенком или кутенком и вышвырните его на улицу. Что случится? Чтобы выжить, он прибьется к дикой стае и будет жить по ее законам. Точно в такие же стаи сбиваются брошенные нами, предателями-родителями, наши собственные дети. А когда это дети из так называемых неблагополучных семей — уже распавшихся или мучительно распадающихся с тяжелыми страданиями для малышей, — среди них повышенная процентная доля психически неуравновешенных, крайне ожесточенных, готовых на любое преступление. И таких детей к 1985 г. по СССР набиралось ежегодно до 700 тысяч. Сегодня брошенных на произвол судьбы детей и подростков — миллионы и миллионы. Неблагополучная семья — первый по значению социальный источник преступности... Это похуже Содома. И грозит еще более страшной Гоморрой.

Что же делать?

Теоретически программа ясна. Надо ослабить трудовую нагрузку на будущую мать и на женщину с малолетними детьми. Тем более что именно ее сегодня первой ждет массовая безработица (до 70—80% из миллионов российских безработных — женщины). Продлить ее предродовой, полностью оплаченный отпуск до полугода и позаботиться о ее здоровье. Продлить ее послеродовой, полностью оплаченный отпуск до трех лет. После этого шире практиковать для нее половинную рабочую неделю с полной оплатой либо с половинной же оплатой и с весомым пособием на ребенка (оставляя вторую половину недели на педагогическую работу ассистента воспитателя в детском саду и учителя в школе). Постараться сделать ее жизнь содержательной, досуг — не хуже, чем у других, карьеру своего рода “приват-доцента” — высокопрестижной, а повышенную пенсию — гарантированной. Дать льготный долгосрочный кредит молодоженам на обзаведение жильем и всем необходимым с частичным и даже полным погашением при рождении двух и более детей. Поставить детей — будущих кормильцев всех стариков общества — на полное общественное иждивение. Бесплатно (или по символической цене) — питание, одежду, игрушки, книжки. Мы же не заставляем армейских офицеров платить за содержание солдат, от которых зависит безопасность страны!..

А практически — что делать с правительством, которое, наконец, выучило аксиому о важности экономических наук (совсем недавно не понимало и этого), но никак не соберется с силами выучить аксиому о такой же важности социологических, психологических, политических, демографических, педагогических, исторических и других наук? Четверть века назад в ЦК КПСС меня попросили высказать предложение о совершенствовании демографической политики. Речь, в частности, шла о материальном поощрении многодетных семей. Я отвечал, что прежде всего надо констатировать наличие в СССР двух прямо противоположных проблемных демографических ситуаций: “демографического взрыва” в республиках Средней Азии и ряде регионов помельче (20% населения СССР при динамике “четыре родителя на смену двум предыдущим”) — и “начинающейся депопуляции” в остальных регионах (80% населения при динамике “один родитель на смену двум предыдущим”). И соответственно дифференцировать демографическую политику. Мне ответили: советский народ един, и всякая дифференциация подобного характера будет выглядеть дискриминацией. Тот же ответ получили профессиональные советские демографы, которые начали бить тревогу с 60-х годов.

Несколько раз меня вызывали в Верховный Совет России, затем в Госдуму на “слушания” по этому вопросу. Всегда присутствовало несколько депутатов, с интересом впервые слышавших про демографию. Ни одного ответственного представителя правительства. Зато, как обычно, — куча воинствующих феминисток, кричащих, что женщина — это такой же мужчина, только вынужденный раз-другой в жизни проводить неделю в родильном доме, а посему ни в какой демографической политике не нуждающийся. То, что эти “слушания” не могут и не будут иметь никаких практических последствий, я знал заранее. Так было на бесчисленных “слушаниях” на протяжения всех сорока с лишним лет моей научной карьеры.

Читаю ложащиеся на мой рабочий стол оперативные донесения профессионалов-демографов об уже начавшейся глобальной катастрофе — лавинообразном физическом вырождении тех народов Северной Америки, Европы и Евразии, у которых с переходом от сельского к городскому образу жизни практически потеряна потребность в семье и детях. Читаю прогнозы о том, что к 2008 г. “цветные” и испано-язычные избиратели США составят большинство. Что в Лондоне и Париже, Москве, Петербурге, других городах Европы в мучительных судорогах складываются новые этносы — помеси пришельцев из стран, где падение рождаемости только начинается (оно идет сегодня во всех крупных странах мира), с тающими на глазах остатками последних могикан-аборигенов. Что население России в обозримом будущем ближайших двух-трех десятилетий сократится, при наметившихся масштабах убыли до миллиона и более в год, со 145 млн. в 2000 г. (150 млн. в 1990 г.) до 120—130 и даже, при ухудшении тенденций, до 90—110 млн. к 2030 г. Что полуторамиллиардный Китай тихой сапой осваивает пустеющую на глазах Сибирь до Урала. Что за школьными партами у нас в крупных городах через 5 лет вместо каждых нынешних трех детишек останется всего два, из которых один — хронически больной. И далее со всеми остановками... Что кошмарная судьба Косово, при наметившихся тенденциях, ожидает Северную Америку, Европу и Евразию не позднее второй четверти XXI в.

Читаю — и тревожно вглядываюсь в контуры грядущего. Мне не нужно для этого вертеть головой, как жене Лота. Я зримо вижу в обозримом будущем ближайших лет пылающие в депопуляционном пламени свои родные российские Содом и Гоморру — если не успеем заблаговременно повернуть штурвал оптимизационной демографической политики.

СодержаниеДальше