Россия как «слоеный пирог»

Хотя кризис национальной идентичности в условиях глобализации, как было показано выше, коснулся практически всех крупных государств, особо острый и болезненный характер он приобрел в России. Дело в том, что именно в тот момент, когда глобализация начала свое триумфальное шествие по планете, беспощадно и безжалостно уничтожая основы национальной идентичности различных, казалось бы, состоявшихся на века странах мира, Россия сознательно отказалась от советской идентичности, с которой она жила на протяжении почти 75 лет. Тем самым она сама себя поставила перед сложнейшим и мучительным выбором нового самоопределения.

Поначалу «демократы» первой волны вознамерились объявить orbi et urbi, что Российская Федерация, выломившаяся из СССР, является, мол, совершенно «новым демократическим государством», своего рода антиподом СССР («СССР наоборот»). Такая позиция была унаследована от большевиков, которые Советскую Россию также в 1917 г. объявили «новым пролетарским государством», сбросившим с себя оковы не только Российской империи, но и тысячелетней русской истории и государственности. Но если большевики стояли на этой позиции почти 75 лет, то наши «демократы» не удержались на своей и нескольких месяцев. Очень скоро стало ясно, что начать историю «с чистого листа» РФ просто не может, в виду прежде всего полного отсутствия собственного нового исторического проекта. Ведь нельзя же было таковым считать «интеграцию в мировое сообщество». Кроме того, новые «друзья» (из этого же «мирового сообщества») демократической России поспешили ей напомнить о целом наборе исторических долгов, включая долги в прямом, т.е. материальном смысле этого слова. А долги эти касались как СССР, так и Российской империи.

Кроме того, Россия, унаследовав от бывшего СССР членство в «ядерном клубе», место в составе постоянных членов Совета Безопасности ООН, в ряде других международных организаций, а также обязательства по важнейшим международным договорам и соглашениям, была вынуждена следовать доктрине континуитета, т.е. признать себя международно-правовым субъектом-продолжателем и правопреемником СССР.

Наконец, высшему политическому руководству страны, равно как и политическому классу в целом, через некоторое время стало очевидно и следующее: если новая Россия отрекается от собственной истории (включая ее советский период), то она автоматически перестает быть субъектом мировой истории. Вообще. Навсегда! В строгом смысле слова в этом случае она теряет право называть себя «Россией».

Думается, что это (осознанное или неосознанное) понимание правящей элиты привело к ряду решений, возрождающих государственную символику дооктябрьской России – российский герб с двуглавым орлом, Андреевский флаг (хотя, как известно, это был флаг русского торгового флота), гимн на музыку М.Глинки (на которую никто так и не смог написать слова), название парламента – Государственная Дума вместо Верховного Совета, институт губернаторов (который был почему-то совмещен с французским институтом мэров), городских управ, суда присяжных и т.д. и т.п. Что касается института президента, то он, как известно, был заимствован у США еще в период позднего СССР М.С.Горбачевым. Наряду с этими нововведениями у Вооруженных Сил новой России оставался советский красный флаг с серпом и молотом; пятиконечные звезды, введенные большевиками (в частности, Л.Троцким), оставались на погонах военнослужащих и на башнях Кремля, а второй Президент РФ В.Путин возродил советский гимн на музыку Александрова и слова С.Михалкова. Руководство спецслужб РФ продолжало чтить «славные чекистские традиции», а памятники большевиков продолжали «украшать» центральные улицы (названные также именами большевиков) российских городов.

В результате уже к середине 90-х гг. ХХ века Российская Федерация погрузилась в постмодернистскую эстетику. Ее идентичность оказалась не просто размытой, но пораженной эклектическим соединением несовместимых друг с другом идентичностей: дооктябрьской, советской и новой, «демократической». При этом российское общество оказалось полностью расколотым, что и проявлялось периодически в конце ХХ-начале ХХI вв. в ходе всех выборных кампаний. Неудивительно и то, что российское руководство за эти годы не смогло четко сформулировать ни стратегию развития, ни концепцию безопасности, ни национальные интересы, ни приоритеты внутренней и внешней политики. Все попытки это сделать неизменно наталкивались на нерешенную задачу самоидентификации, неспособность ответить на элементарные вопросы – «кто мы?», «откуда мы?», «куда мы идем?».

А коль скоро это так, то Россия по-прежнему не может сделать геополитический выбор во внешней политике: кто ее главный союзник и партнер? Является ли она частью Большой Европы, и тогда ее главный вектор движения – евроатлантические страны и структуры, - или же она претендует стать самостоятельным центром силы, и тогда она следует «многовекторной» дипломатии и постулатам «многополюсного мира»?

Весь мир замер в ожидании того, когда же Россия сделает свой выбор. Но такой выбор не только не сделан. Не просматривается никаких признаков серьезного поиска и даже размышления на эту тему. Стороннему наблюдателю видно лишь следующее.

Первое. Идентичность старой (дооктябрьской России) в общем-то умерла: она была сметена катком русской революции и русским коммунизмом; хотя эта идентичность сегодня «прорастает» в некоторых аспектах сквозь советский период истории – в виде русских архетипов, православных традиций, стереотипов внешнеполитического мышления, атрибутов российской государственности и т.д.

Второе. Советская идентичность еще далеко не утрачена, что проявляется и в ностальгии народа по советским временам, и в частичном возрождении советской государственной символики, в известном отторжении ценностей капитализма (особенно «дикого»), насаждаемого нашими либерал-реформаторами методами «шоковой терапии» т.д.

Третье. Наряду с этим у российского общества имеется претензия на построение нового, современного государства и интеграцию страны в мировое сообщество в качестве равноправного партнера. В цивилизационном плане общество «тянется» к наиболее развитым странам, имеющим высокий уровень жизни наряду с развитыми демократическими институтами и сильным государством, гарантирующим своим гражданам индивидуальные свободы и частную собственность. В обществе в целом – и это чрезвычайно важно – имеется понимание, что только этот путь дает возможность для успешной национальной модернизации.

И все же для того, чтобы такая модернизация состоялась, необходимо преодолеть кризис идентичности. А в России он носит неизмеримо более тяжелый характер, чем, например, в США, поскольку он порожден уже даже неизмеримо более длительным сроком существования российской цивилизации. «Груз истории» у России на порядок тяжелее, чем у США.

Это, в частности, видно на примере идентификации национальных интересов. Исторически национальные интересы США (как и других стран Запада, например, Франции) были связаны с этническим основанием. Первоначально они формировались на национально-этнической базе. Но никогда не сводились к этому основанию, тем более не детерминировались им. Эта роль принадлежала социально-культурному фактору. В ходе исторического развития американского общества роль этого фактора в формировании национальных интересов возрастала, а роль этнического фактора во все большей степени отходила в тень. В современных развитых обществах (и особенно в США) этническое основание уже не играет сколько-нибудь значительной роли в определении национальных интересов. Эти общества становятся этнически смешанными, где национальная принадлежность деполитизируется и уже мало влияет на гражданское положение и, следовательно, на понимание национальных интересов

В отличие от США и других развитых стран, где сложились этнически нейтральные нации как совокупность всех граждан данного государства, в России дело обстоит сложнее. Такого целостного социально-политического организма здесь никогда не существовало и пока не существует сейчас. Национально-этнический фактор сохраняет самостоятельное значение и отчетливо проявляется в деятельности государства и в позициях региональных элит, особенно в местах компактного проживания национальных меньшинств. Поэтому национальные интересы России в полной мере пока не являются национально и этнически нейтральными.

С другой стороны, специфика национальных интересов России заключается в том, что они формировались на гетерогенной этнической основе как синтетическое выражение потребностей и устремлений многочисленных этносов, населявших обширное евразийское пространство. Поэтому нет ничего более нелепого, чем попытка выделить в российском этнокультурном сообществе некую «русскость» и, отталкиваясь от нее, сформулировать особый «русский» национальный интерес в противовес другим этническим составляющим этого сообщества.

Россия исторически складывалась как политический, хозяйственный и административный союз земель, этносов, культур, скрепляемый общегосударственными ценностями и интересами. Принятые в лоно России, они должны были быть соратниками в деле исполнения общегосударственного имперского замысла. Никаких специальных «славянских», а тем более «русских» привилегий не существовало. Ни одна из составляющих государство национальностей не являлась ни господствующей, ни подчиненной. Но именно русский народ нес основную тяжесть держателя империи и был основным материалом ее строительства, укрепления и расширения.

Проблема России состоит в том, что ее идентичность никогда не была собственно национальной. Она была наднациональной – сначала имперской, а затем советской. Естественно, что после распада СССР РСФСР, и затем РФ не смогли в одночасье сформировать национальную идентичность, поскольку население этого самого большого осколка СССР не представляло собой нацию в западном смысле этого слова.

В силу этого, как полагают В.Пантин и И.Семененко, «особое значение приобрело цивилизационное измерение идентичности, которое традиционно играло значительную роль в России и выражалось в ее особом позиционировании как по отношению к западной цивилизации, так и по отношению к восточным цивилизациям (Китаю, Индии, исламскому миру)…

…Вслед за распадом СССР неизбежно последовал и крах советской идентичности, которая на протяжении семи десятилетий определяла психологию и массовое сознание подавляющего большинства жителей России. В условиях постсоветской России, с ее незавершенной модернизацией и несформированностью нации-государства, проблема поиска новой – не чисто национальной и не чисто цивилизационной, а именно национально-цивилизационной идентичности вышла на первый план. Россия после распада СССР фактически оказалась вынужденной самоопределяться одновременно и как национально-государственное образование (Россия как новое государственное образование, как одно из государств СНГ), и как цивилизационно-культурное образование (Россия как ядро постсоветского экономического и культурно-цивилизационного пространства и как часть Европы). Оба этих процесса протекают достаточно сложно, противоречиво и сопровождаются многочисленными политическими, социальными, этническими, культурными конфликтами как внутри самой России, так и за ее пределами…

…Очевидно, что в условиях современной России процессы глобализации существенно модифицируют формирование национально-цивилизационной идентичности, во многом направляя его в новое русло, сталкивая различные составляющие идентичности и создавая своеобразную «мозаичную» идентичность».

Россия всегда представляла «мир миров», цивилизационное единство культурного многообразия. Наполнение этого единства менялось, но отечественная культура никогда не была ни мононациональной, ни этнически ориентированной. Интегрирующими факторами на разных этапах исторического развития выступали политический, религиозный и идеологический. Россия всегда была не только поликультурной, но и наднациональной по составу государственной общностью. И потому категория «национального» остается неопределенным и многозначным. По мнению В.Лапшина, «Россия как социальная общность как бы «зависла», пытаясь совершить исторический скачок от архаичной империи к современной нации-государству, уже не будучи первой, но еще не став вторым».

Обширные пространства страны, требующие значительных усилий для их освоения в сложных природных, географических и геополитических условиях, этническое многообразие, особенности национального характера – все это предопределяло в качестве национального интереса всемерное укрепление государства как организующего начала, призванного обеспечить территориальную целостность и внешнюю безопасность и выработать адекватные формы сосуществования различных национально-этнических, религиозных и культурных общностей. Вот почему исторически сложившиеся национальные интересы России стали преимущественно интересами государственными. Не случайно Петр Великий, провозгласив создание Российской империи, объявил служение Отечеству смыслом жизни каждого ее подданного. В силу специфики исторического развития страны государственные интересы, таким образом, как правило, ставились выше интересов личности и общества, что и предопределило, помимо всего прочего, «имперский» характер российского государства.

Конечно, долгосрочные интересы России, как и США, да и любой страны, направлены на сохранение своей самобытности в мировом сообществе, обеспечение национальной безопасности, политического суверенитета, устойчивого демократического развития. Их суть сводится к трем содержательным блокам: процветание народа, защита и обустройство территории его проживания, сохранение и развитие национальной культуры. Но этим сходство и заканчивается. Если Америка могла себе позволить такую «роскошь» как определение идентичности через «американскую мечту», т.е. корпус либеральных ценностей, то Россия была вынуждена определять свою идентичность через «русскую идею», представляющую концепт служения, служения своей стране, народу, человечеству, Богу. Российская национальная идентичность имеет намного больше измерений, чем американская. Например, имперское, которое США и не снилось .

Более того, если американская идентичность сложилась в течение не более 100 лет и продолжает оставаться почти неизменной до сегодняшнего дня, то российская только на протяжении ХХ века радикально менялась дважды. Если же взять всю историю России, то можно увидеть, как одна идентичность неоднократно наслаивалась на другую, при этом прорастая сквозь нее так, что новая идентичность «мутировала», испытывая к тому же воздействие других культур и цивилизаций в силу того, что Россия находилась с ними в непосредственном соседстве (в США проходил аналогичный процесс, но в гораздо менее болезненной форме – через иммиграцию).

В результате национальная идентичность России представляет собой не «плавильный котел» (как в США), а своего рода «слоеный пирог», ни один из слоев которого российской цивилизацией полностью не отторгнут. Это следующие слои (они же измерения идентичности):

- православный (религиозный);

- коммунистический (идеологический);

- либеральный (аксиологический);

- евразийский (геополитический или территориальный);

- культурный (европейский);

- национальный (этнический);

- имперский;

- технологический (модернизационный).

При этом, пытаясь самоопределиться в начале XXI века, Россия, как представляется, делает сразу несколько выборов:

- между интеграцией в европейскую цивилизацию и стремлением сохранить собственную самобытную российскую цивилизацию;

- между империей и национальным государством;

- между относительной изоляцией и полной открытостью;

- между экономическим и политическим либерализмом и ценностями патерналистского государства;

- между индивидуализмом и коллективизмом (соборностью);

- между мобилизационным и инновационным типом развития (модернизацией);

- между построением политической («граждане РФ» или «россияне») и имперской нации;

- между протестантской трудовой этикой и этикой общинного труда.

В каждом из этих случаев выбор весьма не прост и не является делом нескольких лет, даже десятилетий.

< Назад   Вперед >
Содержание