1.3. Политика и политическая деятельность: информационно-коммуникационный аспект. Коммуникация как атрибут политической деятельности

Понятие «политика», вошедшее в современные языки как заимствование с древнегреческого, традиционно означает государственные и общественные дела, сферу деятельности, связанную с властными отношениями между людьми, социальными группами, народами, нациями и государствами (см.: [176, c. 156]). В обыденном понимании политика нередко отождествляется с проблемой государственного управления, поскольку исторический опыт как Запада, так и Востока наглядно свидетельствует, что в прошлом политическая жизнь была всецело подчинена государству, и сфера политики на протяжении долгого времени особо не выделялась из общей суммы всех общественных явлений. В этой связи характерно, что сам термин «политика» находится в одном смысловом ряду с древнегреческими понятиями, непосредственно связанными с государственностью: «полис» – город-государство, «политес» – гражданин, «политикос» – государственный деятель, «политейя» – конституция (см.: [92, c. 7]). Однако было бы неправомерно сводить политику исключительно к вопросам государственного управления, регулирующей роли государства в жизни общества. Политическая сфера включает в себя все, что связано с властными отношениями, с проведением той или иной общественной линии поведения. Так, согласно известному определению М. Вебера: «Понятие политики имеет чрезвычайно широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству. Можно говорить о валютной политике банков, о политике профсоюза во время забастовки, о школьной политике городской или сельской общины, о политике правления руководящего корпорацией и даже о политике умной жены, которая стремится управлять своим мужем» [46, c. 644–645].

Следовательно, политику в широком смысле этого слова можно рассматривать и как сферу общественной деятельности, связанную с проблемой завоевания, удержания и использования власти, и как своеобразную форму взаимоотношений, [c.52] взаимодействия, коммуникации между людьми. По мнению П. Шарана, политика – это социальная форма поведения, которая предполагает взаимодействие по меньшей мере двух лиц. От других типов социального поведения, например, экономического, политику отличает характер проблемы, который ее порождает, – проблемы власти, руководства, управления, создания и выполнения правил поведения (см.: [217, c. 8]).

С данной точки зрения, политическая деятельность, представляющая собой процесс создания и воспроизводства властно-управленческих отношений и институтов, а также формирования соответствующих им политических ценностей и ориентаций, который направлен на обеспечение определенных общественных интересов и потребностей, неизбежно порождает коммуникативные отношения субъект-объектного характера. При этом под субъектом обычно подразумевается человек, вступающий в контакт с миром, изменяющий предметную обстановку своего бытия (свои качества и силы) в процессе решения практических и духовно-теоретических задач (см.: [100, c. 884-885]), а под объектом – часть бытия, противостоящая человеку в его познании или деятельности, обусловливающее эту деятельность обстоятельство, из которого человек вынужден исходить (см.: [99, c. 602]). Очевидно, что категория субъекта может быть соотнесена не только с отдельно взятым индивидом, но также и с группой людей, общностью; следовательно, под объектом понимается то, на что направлена конкретно-практическая, познавательная и иная деятельность соответствующего субъекта. Тогда применительно к сфере политики в качестве объекта политической деятельности следует рассматривать власть, властно-управленческие отношения в обществе. Соответственно, субъектом политики всегда является конкретный носитель целенаправленной политической активности по поводу завоевания, удержания или использования власти с целью реализации своих коренных интересов. Как отмечает Г.Ю. Семигин, в роли субъектов политики «могут выступать как индивиды, так и социальные общности, которые самостоятельно вырабатывают и реализуют программы действия, направленные на достижение определенных политических целей посредством сознательной [c.53] деятельности», причем «к субъектам политики относятся также и социально-политические институты как непосредственные носители властных функций в обществе» [177, c. 477]. В современной политической науке наряду с термином «субъект политики» все чаще употребляется синонимичное понятие «политический актор», под которым, согласно определению Б.И. Краснова, понимается «субъект, активно осуществляющий какую-либо из форм политической деятельности» [109, c. 35].

Исходя из приведенных определений, правомерно говорить как об индивидуальных, так и о совокупных политических акторах. Индивидуальный политический актор – это конкретная отдельно взятая личность, которая в той или иной степени проявляет политическую активность, включающую в себя определенное взаимодействие данного индивида с политической действительностью, его действия и ориентации по отношению к политической практике. Это может быть и политический лидер, личностное влияние которого играет существенную роль в различных политических ситуациях и процессах, в регулировании взаимоотношений, складывающихся в той или иной социальной общности, организации, обществе в целом; это может быть и «рядовой» избиратель, опускающий бюллетень в урну для голосования и тем самым выражающий свое политическое волеизъявление. Совокупные политические акторы – это неинституциализированные общности и социально-политические институты, деятельность которых является интегративным результатом взаимодействия составляющих данную общность или институт индивидуальных акторов, и, в соответствии с известным законом системности, отличается от простой суммы их персональных качеств некоторыми новыми кооперативными параметрами.

Следует отметить, что коллективное сознание совокупного политического актора, находящее отражение в определенных идеях, концепциях, программах политической деятельности может в известной степени противостоять личностному сознанию индивидов, представленных в социальной общности или организации и вынужденных считаться с совместно выработанными требованиями, принципами и ограничениями. Данное обстоятельство [c.54] позволяет утверждать, что в рамках совокупного политического актора, как и в любой другой организованной и устойчивой общности людей, присутствуют властно-управленческие отношения. Они формируются вместе с образованием данного совокупного актора как сложной самоуправляющейся и самовоспроизводящейся системы, которая предполагает постоянную координацию деятельности своих основных элементов в рамках единого целого. Именно потребность в такой координации, или внутреннем социальном управлении, и служит объективной основой возникновения соответствующих властно-управленческих отношений, направленных на снятие противоречий между интересами индивидов и реально существующими возможностями их удовлетворения в конкретно-исторических условиях.

Между тем взаимодействие как индивидуальных, так и совокупных политических акторов по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе, составляющее сущность политической деятельности, само по себе далеко не всегда носит управленческий характер. Как верно отметил в этой связи О.Ф. Шабров: «Не всякий раз, когда лидеры двух партий встречаются для выработки общей стратегии, можно говорить, что один из них управляет другим» [216, c. 12]. Действительно, в ходе борьбы за власть, ее удержание и использование между политическими акторами могут складываться отношения как конкурентно-конфронтационного, так и консенсусно-договорного типа, причем применительно к последнему случаю речь может идти как об отношениях координации и субординации, так и об отношениях, формально построенных по принципу сотрудничества и равноправного партнерства, но, тем не менее, содержащих в себе определенные управленческие моменты. Согласно справедливому замечанию Е.Ю. Наумова: «Любой диалог изначально неравноправен и иным быть не может, поскольку его непременной предпосылкой является наличие необходимого минимального общего у каждого из участников (хотя бы знаковой системы или систем, на базе которых диалог ведется), а это общее устанавливается как бы «само собой», т.е. навязывается одним участником (или участниками) другому (или другим)» [141, c. 105]. Однако подобные отношения складываются [c.55] далеко не всегда: примером того может служить обращение лидера политической партии к руководителю другого общественно-политического объединения с предложением о создании избирательного блока, которое не нашло поддержки, но, тем не менее, не привело ни к конфронтации, ни к координации, ни к какому-либо сотрудничеству вообще, поскольку это общественно-политическое объединение в силу каких-либо причин решило не участвовать в данной избирательной кампании. Следовательно, понятие политической деятельности оказывается несводимым к понятию управления.

С другой стороны, вполне очевидно, что далеко не всякое управление имеет отношение к политической сфере. Приводя примеры водителя, управляющего автомобилем, и мозга, управляющего движениями тела, как осуществление функций, далеких от политики, О.Ф. Шабров наглядно показывает, что можно говорить лишь о существовании области пересечения предметов теории управления (управление) и политической науки, или политологии (политика), и предлагает назвать эту область политическим управлением, а соответствующую науку – управленческой политологией (рис. 3, см.: [216, c. 11-12]).

Рис. 3

[c.56]

В данном случае нас интересует то обстоятельство, что, с точки зрения логики, «управление» и «политическая деятельность», являются перекрещивающимися понятиями. Однако между ними существует еще одна важная взаимосвязь, лежащая в информационно-коммуникативной области. Для установления этой взаимосвязи необходимо обратиться к анализу понятий «информация» и «коммуникация», которые благодаря возникновению и развитию кибернетической теории, а также общей теории систем приобрели междисциплинарный характер.

Общепризнанное определение понятия «информация» пока еще отсутствует. Несмотря на обширный поток специальной литературы, опубликованной как в нашей стране, так и за рубежом за пять с половиной десятилетий, прошедших с момента выхода в свет первого издания винеровской «Кибернетики», проблема определения понятия, которое бы отражало и раскрывало наиболее общие и существенные свойства информации, и сегодня продолжает оставаться предметом научных и философских дискуссий. Если прежде это понятие связывалось по преимуществу с человеческой деятельностью и носило некий антропологический оттенок, то с возникновением кибернетической теории появилась настоятельная необходимость расширить его содержание, ибо, с точки зрения новой области знания, информация не обязательно имеет такую форму, которая наиболее приемлема для слуховых или зрительных рецепторов, поскольку, как отмечал Винер, «части машины должны разговаривать друг с другом на соответствующем языке, не обращаясь к человеку и не слушая его, кроме как на начальной и конечной ступенях процесса» [54, c. 152].

В математической теории К. Шеннона [220] информация понимается как снятая, сокращающаяся неопределенность. Комментируя данный подход, Винер особо подчеркивал, что «величина, которую мы здесь определяем как количество информации, противоположна по знаку величине, которую в аналогичных ситуациях обычно определяют как энтропию» [51, c. 122], или «количество информации, будучи отрицательным логарифмом величины, которую можно рассматривать как вероятность, по существу есть некоторая отрицательная [c.57] энтропия» [51, c. 124]. Приведенные положения раскрывают смысл математических выкладок Шеннона, состоящих в определении количества информации на основе ее селективной концепции, то есть трактовки как выбора из множества возможных состояний коммуникационной системы. Подобный подход, позволяющий подойти к описанию коммуникационных процессов с помощью универсального аппарата математической статистики, играет существенную роль в общем комплексе кибернетических идей, где управление – в широком смысле этого понятия – означает целенаправленное изменение состояния сложной динамической системы любой природы, что, соответственно, предполагает также изменение характера ее внутренней упорядоченности, а следовательно, и энтропии, путем информационного воздействия. Указывая, что управляющие команды, как и любая другая форма информации, подвергаются искажениям во время передачи – «обычно они доходят в менее ясном виде и, конечно, не в более ясном, чем были посланы» [54, c. 13] – Винер отмечает, что количество информации, изменяющее состояние системы, всегда меньше количества «входной» информации, и определяет «действующий» ее объем следующим образом: «Семантически значимая информация в машине, как и в человеке, представляет собой информацию, которая проходит через действующий механизм в принимающей системе, несмотря на действия некоторых свойств человека или машины, которые разрушают эту информацию. С точки зрения кибернетики семантика определяет меру смысла и управляет ее потерями в системе сообщения» [54, c. 92].

Введение понятия семантически значимой информации позволяет, как представляется, более четко различить вероятностно-статитический и информационный аспект энтропии. Если в первом случае энтропия выражает необратимость протекающих в некоей системе процессов и указывает на необходимость их физической компенсации для поддержания системы в том или ином неизменном состоянии, то во втором энтропия, будучи непосредственно связанной с семантически значимой информацией, используемой в том или ином виде целесообразной человеческой деятельности, в том числе и в деятельности политической, является в онтологическом смысле характеристикой наших знаний, [c.58] указывающей в известном смысле степень нашего незнания, меру неопределенности коммуникационной системы «действующий (познающий) субъект – объект». При этом следует отметить, что увеличение количества семантически значимой информации в обществе или какой-нибудь его подсистеме (например, в политической системе) и соответствующее ему уменьшение информационной энтропии, будучи взятыми сами по себе, еще не означают обязательную практическую реализацию всего объема семантически значимой информации применительно к обществу или соответствующей подсистеме как к целому, а потому не могут рассматриваться в качестве достаточных критериев повышения устойчивости общества или данной социальной подсистемы и тем более его (ее) организованности, оставаясь, однако, необходимыми для этого условиями.

Важно также подчеркнуть, что статистическое выражение количества информации, играющее весьма значительную роль при математическом описании коммуникационных процессов в технических системах, оказывается малопригодным в области социально-гуманитарных, в том числе и политологических исследований. В свое время академик В.Г. Афанасьев справедливо утверждал: «Принятая в математике единица измерения – бит успешно применяется для измерения информации, передаваемой по каналам связи и соответствующим образом закодированной, что и создает условия для ее измерения. Но тот же бит весьма и весьма недостаточен, если не сказать не годен, для измерения и оценки социальной информации, особенно информации социально-политического, идеологического характера. Никаким битом нельзя измерить действительное значение и ценность этого рода информации, ее конкретных элементов» [22, c. 20]. В самом деле, одна и та же информация имеет для различных политических акторов неодинаковую степень ценности, не поддающейся строгой математической формализации, поскольку ценность всегда несет на себе печать субъективного – целей, интересов, потребностей пользующегося информацией субъекта. Кроме того, совершенно очевидно, что математическое определение количества информации не подменяет собой онтологического определения самого понятия «информация», которое бы отражало и раскрывало наиболее общие и существенные свойства данного феномена. [c.59]

Во многих философских работах, в той или иной степени затрагивающих проблемы кибернетики, обращалось внимание на широко известный тезис Винера: «Механический мозг не выделяет мысль, “как печень выделяет желчь”, что утверждали прежние материалисты, и не выделяет ее в виде энергии, подобно мышцам. Информация есть информация, а не материя и не энергия. Тот материализм, который не признает этого, не может быть жизнеспособным в настоящее время» [51, c. 207-208]. Этот тезис обычно подвергался критическому анализу и как «определение» информации, и как выражение «антиматериалистической» позиции основоположника кибернетики. Оставляя в стороне проблему отношения Винера к материализму как предмет отдельного философского исследования*, необходимо подчеркнуть, что рассмотрение данного положения в качестве дефиниции понятия «информация» представляется по меньшей мере спорным, поскольку оно не устанавливает ни существенных признаков определяемого явления, ни значения этого понятия путем указания его содержания и границ. Нет здесь и характерного для конкретной дефиниции соотношения идентифицируемого предмета с его противоположностью: в действительности Винер лишь фиксирует несводимость понятия «информация» к понятиям «материя» и «энергия», а вовсе не декларирует их абсолютное, [c.60] «жесткое» противопоставление. Это, кстати, логически следует из контекста, который непосредственно предшествует цитируемому фрагменту, где отмечается, что «никакая другая вычислительная машина не приближается по экономии энергии к мозгу», и подчеркивается, что «энергия, расходуемая на отдельную операцию, ничтожно мала и не может никоим образом служить надлежащей мерой работы аппаратуры» [51, c. 207].

Обратимся непосредственно к первоисточнику. Особого внимания заслуживает второе предложение рассматриваемого фрагмента: «Information is information, not matter or energy» [416, p. 132], – переводимое на русский язык во всех изданиях «Кибернетики» следующим образом: «Информация есть информация, а не материя и не энергия» [51, c. 208]. Между тем употребляемое Винером слово «matter» может быть переведено с английского на русский и как «материя», и как «вещество», что в значительной степени определяется непосредственным смысловым содержанием контекста. В данном случае, сопоставляя рассматриваемое предложение с предшествующей фразой – «Механический мозг не выделяет мысль, “как печень выделяет желчь”, что утверждали прежние материалисты, и не выделяет ее в виде энергии, подобно мышцам», – следовало бы отдать предпочтение второму варианту. С аналогичной ситуацией мы встречаемся и при внимательном анализе перевода того фрагмента работы «Человеческое использование человеческих существ», где Винер, говоря о преимуществах современных систем коммуникации, приводит пример, в котором физическая транспортировка как архитектора, находящегося в Европе и руководящего строительством здания в Америке, так и его рабочих документов может быть весьма эффективно заменена передачей соответствующих сигналов по фототелеграфу или любому другому каналу связи. В русском переводе мы читаем, что это «не влечет за собой передвижения ни одной крупицы материи (курсив мой. – М.Г.) с одного конца линии на другой» [54, c. 96], хотя по смыслу более логичным представляется другой вариант: «…не влечет за собой передвижения ни одной частицы вещества…» – и далее по тексту. Стало быть, можно утверждать, что в данном контексте Винер имел в виду только [c.61] несводимость понятия «информация» к понятиям «вещество» и «энергия», а не что-либо большее.

На самом деле более пристального внимания заслуживает другое определение, предложенное Винером, где информация по сути выступает как категория идеального порядка, как категория мыслительная: «Информация – это обозначение содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приспособления к нему и приспосабливания к нему наших чувств» [54, c. 14]. Такое определение, конечно, трудно назвать исчерпывающим даже с точки зрения общей кибернетической теории, так как оно имеет выраженный антропологический оттенок и не охватывает, к примеру, область процессов информационного обмена между составными частями вычислительной машины. Тем не менее, данная дефиниция, в сущности, близка к попыткам раскрыть категорию «информация» через взаимодействие какого-либо объекта любой природы с внешней средой, или через отражение, под которым с позиций как кибернетической теории, так и общей теории систем можно понимать взятые в диалектическом единстве друг с другом процесс и результат взаимодействия объекта со средой, приводящего к изменению состояния объекта или к изменению его организации, соответствующему каким-либо сторонам отражаемого внешнего воздействия, определяемого на языке кибернетики как «сообщение». Результат такого отражения есть изменение состояния объекта, изменение его организации, соответствующее каким-либо сторонам отражаемого воздействия внешней среды, или «сообщения».

Тогда процесс получения и отражения объектом сообщения и результат этого процесса, взятые в диалектическом единстве друг с другом, определяют объем категории «коммуникация» («communication», нередко переводится на русский язык как «связь»). Исходя из предлагаемого соотношения между понятиями, информацию можно было бы охарактеризовать как категорию, обозначающую содержание коммуникации. При этом поступающая к объекту «входная» информация представляет собой содержание сообщения, а семантически значимая информация, изменяющая состояние объекта, – содержание отражения данного сообщения, или, соответственно, содержание отражения объектом «входной» [c.62] информации. Очевидно, что предлагаемое уточнение категорий «информация» и «коммуникация» через категорию «отражение» не противоречит винеровскому замыслу кибернетики как теории «управления и коммуникации», где управление выступает в качестве частного случая коммуникации, результатом которого является целенаправленное изменение состояния объекта с использованием обратной связи между управляемым объектом и управляющим субъектом. Или, иными словами, понятие «управление», с точки зрения логики, является подчиненным по отношению к понятию «коммуникация», в общем случае отнюдь не предполагающему обязательное наличие обратной связи между субъектом и объектом.

Обратимся теперь к информационно-коммуникативной стороне политической деятельности. Взаимоотношения между политическими акторами в ходе их борьбы за завоевание, удержание и использование власти, независимо от того, какой бы характер они ни принимали – конкурентный или консенсусно-договорный, содержащий в себе определенные властно-управленческие моменты или же «нейтральный», не приводящий ни к конфронтации, ни к сотрудничеству, – эти взаимоотношения не могут проявляться иначе как в форме информационного обмена, то есть коммуникации, предполагающей передачу от актора к актору тех или иных смысловых значений посредством речи, изображений, жестов, выражений лица и других символьных форм, воспринимаемых различными органами чувств. Здесь уместно вспомнить и переговорный процесс, и документ, скрепленный печатями и подписями глав государств, и дружеское рукопожатие лидеров общественно-политических объединений, достигших соглашения по поводу создания избирательного блока, и выплескивание стакана в лицо политическому оппоненту на глазах многомиллионной телеаудитории, и физическую боль, которую испытывает манифестант от попадания резиновой пули при разгоне массовой политической акции, и даже бокал шампанского, стопку виски или коньяка и т.д., которые, будучи поднятыми в избирательном штабе в ночь после выборов, могут иметь или «привкус победы», или «горечь поражения». Таким образом, есть основание утверждать, что политическая [c.63] деятельность имеет свое «коммуникационное измерение», или – более точно – что политическая коммуникация как особый, частный случай коммуникации, представляющий собой информационное воздействие политических акторов друг на друга и окружающую социальную среду (общество) по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе, является атрибутом, неотъемлемым свойством политической деятельности, без которого последняя не может ни существовать, ни мыслиться.

Подчеркнем, что под атрибутом политической деятельности понимается не информационное взаимодействие политических акторов как друг с другом, так и с обществом, подразумевающее обратную связь между ними, а более общий случай политической коммуникации – информационное воздействие политических акторов друг на друга и на окружающую социальную среду. Именно на подобную «униполярную» коммуникацию обращает внимание, в частности, А.И. Соловьев, имея в виду множество исторических примеров, когда «власть просто информирует массу пассивных и занятых своими частными проблемами индивидов либо политически “продавливает” решения, реализация которых не ассоциируется в сознании людей с их собственными интересами. В этих случаях интерпретация гражданами пущенных в публичное обращение текстов, смысловой “ответ” общества на послания власти функционально безрезультатны, т.е. не нужны последней, и, следовательно, не включаются в структуру корректировки имеющихся планов и не используются для диагностики политических процессов» [182, c. 7]. Частный случай политической коммуникации, предполагающий наличие обратной связи, есть не что иное, как политическое управление, включающее в себя и так называемый «политический диалог», который, как было показано выше, всегда содержит в себе в неявном виде управленческие моменты. Следовательно, политическое управление, составляющее, согласно О.Ф. Шаброву, предмет «управленческой политологии», строго говоря, есть не что иное, как область пересечения перекрещивающихся понятий «управление» и «политическая коммуникация». [c.64]

Рис. 4

С другой стороны, следует согласиться с А.И. Соловьевым в том, что «политическая коммуникация сочетает в себе универсальные, общесоциальные и собственно политические, или отраслевые черты» [182, c. 6]. Иными словами, понятие «политическая коммуникация», обозначающее атрибут особого типа человеческой деятельности – деятельности политической – является подчиненным по отношению к понятию «социальная коммуникация», выступающим, в свою очередь, в качестве подчиненного по отношению к универсальному понятию «коммуникация», содержание которого охватывает все многообразие процессов и явлений информационного воздействия и взаимодействия как в живой, так и в неживой природе. Фактическое соотношение между понятиями «коммуникация» (К), «управление» (У), «социальная коммуникация» (СК) и «политическая коммуникация» (ПК) показано на рис. 4.

Таким образом, общая теория коммуникации, или «общая кибернетика» – так, как ее понимал Винер – выступает в качестве метатеории, с одной стороны, по отношению к теории управления, рассматривающей частные случаи коммуникационных [c.65] субъект-объектных отношений в системах любой природы, дополняемых корректирующей обратной связью между «управляемым» объектом и «управляющим» субъектом; с другой – по отношению к социологии коммуникации, или «социокибернетике», в поле зрения которой попадают наиболее общие закономерности процессов информационного воздействия и взаимодействия в социальной сфере, включая общесоциальные информационно-коммуникативные аспекты экономической, политической и культурно-духовной деятельности людей. Область пересечения понятий «управление» и «социальная коммуникация» составляет объем понятия «социальное управление» – предмета социологии управления как специальной дисциплины. В свою очередь, социологию коммуникации следует рассматривать как метатеорию по отношению к политической коммуникативистике, или «политической кибернетике», область исследовательских интересов которой составляет не столько «проекция» общесоциальных аспектов информационно-коммуникационных процессов на политическую сферу, сколько особый тип коммуникации, являющийся атрибутом политической деятельности, взаимодействия политических акторов между собой и с окружающей социальной средой по поводу власти, властно-управленческих отношений в обществе. С учетом этих моментов представляется необходимым в известной степени упорядочить понятийный аппарат, используемый политической коммуникативистикой как на метауровне, то есть при анализе наиболее общих закономерностей коммуникационных процессов на уровне политической системы и общества в целом, так и на микроуровне – при изучении разного рода эффектов, когда в качестве объектов информационного воздействия рассматриваются микрогруппы и отдельные индивиды.

< Назад   Вперед >
Содержание