19.2. Не столкновение цивилизаций и культур, а конфликты интересов

В качестве судьбоносных для человечества конфликтов, завязавшихся «вдоль линий разлома цивилизаций», Хантингтон приводит конфликты в Боснии и на Кавказе. Не отрицая возможность их перерастания в конфликты регионального или даже глобального уровня, нельзя вместе с тем не отметить, что приведенные примеры весьма трудно втиснуть в прокрустово ложе предлагаемой Хантингтоном схемы. В данном контексте следует указать на тот очевидный факт, что конфликты и на Кавказе, и в Югославии возникли не сегодня и даже не вчера, их корни восходят к далекой истории.

Сам термин «балканизация», вошедший в политический лексикон, напоминанает о том, что Балканы постоянно служили ареной столкновений, связанных прежде всего с территориальными и этнонациональными притязаниями. На Балканах, равно как и в Центральной и Восточной Европе, которые однозначно входят в ареал еврохристианской цивилизации, веками наблюдались взаимодействие и смешение различных этносов и народов, живущих на единой территории. Здесь конфликты сглаживались или загонялись вглубь только тогда, когда эти народы входили в состав тех или иных соперничавших между собой держав или империй.

Что касается нынешнего сербско-мусульманско-хорватского конфликта, то нетрудно убедиться в том, что в его основе лежит не только и не столько цивилизационный или религиозный, сколько геополитический по своему характеру национально-территориальный фактор. Показательно, что участники конфликта часто меняют союзников и свои позиции в зависимости от изменяющейся ситуации: хорваты-католики вступали в союз с мусульманами против православных сербов, а последние — с мусульманами против хорватов. При этом показательно, что в югославском конфликте Германия поддерживала хорватов, Великобритания и Франция симпатизировали сербам, а США — боснийцам-мусульманам.

На Кавказе же отнести абхазцев и грузин, вступивших в смертельную схватку друг с другом, к разным цивилизациям может лишь человек, либо абсолютно не разбирающийся в реальностях Кавказа, либо наделенный даром бурной фантазии. Совершенно непонятно, каким образом грузины и осетины, несмотря на их принадлежность к разным этнонациональным и языковым группам, могут быть причислены к разным цивилизациям. Думаю, что с соответствующими оговорками такая же постановка вопроса правомерна и применительно к азербайджанцам и армянам.

Подобных примеров можно привести множество почти по всем континентам и регионам. Суть проблемы по большому счету состоит в том, что сами понятия «еврохристианская», «арабоисламская» (или просто христианская и исламская) и т.д. цивилизации с содержательной точки зрения потеряли ту значимость, которая была им присуща, скажем, в XIX или первой половине ХХ века. В сущности, то, что на общественно-политической арене мирового сообщества с большей или меньшей интенсивностью проявляется в форме возрождения религиозной конфессии или фундаментализма, зачастую представляет собой не что иное, как вероисповедный всплеск традиционализма, партикуляризма, этноцентризма и других подобных им феноменов, являющихся реакцией на универсализацию, космополитизацию и глобализацию во всемирном масштабе.

Удивляет и тезис Хантингтона о неком «конфуцианско-мусульманском блоке» Китая и Северной Кореи, с одной стороны, и Ирана, Ирака и других исламских государств, с другой, способном выступить единым фронтом против общего врага в лице Запада. С большим на то основанием можно было бы говорить об уже имевшем место «христианско-исламском блоке» западных стран (во главе с США) с Кувейтом, Саудовской Аравией и другими исламскими государствами против исламского Ирака во время войны в Персидском заливе.

Ныне Ближний Восток — огромная кладовая нефти. Вместе с тем это клубок не поддающихся развязке межэтнических, культурных, межконфессиональных противоречий и конфликтов. Это не только проблема курдов в Ираке, Турции, Сирии и Иране, но также и миллионов христиан, живущих в этом регионе. Эта проблема господства алавитского меньшинства над суннитским большинством в Сирии, суннитского меньшинства над шиитским большинством в Ираке, коптского меньшинства в Египте и др.

При таком положении весьма сомнительно, чтобы, например, такие мусульманские страны, как Иран, Кувейт, Ирак и Сирия в обозримом будущем объединились в решимости воевать против какой-либо западной страны или Запада в целом или же против Японии и Китая. Скорее, как показала та же война в Персидском заливе, каждая из этих стран не прочь войти в союз с какой-либо внешней для региона силой, чтобы нанести поражение своему соседу — брату по вере. В той войне исламский Ирак напал на исламский Кувейт, на помощь которому пришла коалиция западных стран, Японии и ряда исламских стран.

Не менее наглядный пример представляет собой Юго-Восточная Азия. В течение всего ХХ в. Соединенные Штаты Америки как страна, экономика которой ориентирована на экспорт, придерживались политики сохранения стабильности в Юго-Восточной Азии, предотвращения гегемонии любой региональной державы, чтобы обеспечить себе беспрепятственный доступ к региональным рынкам. После окончания войны в Юго-Восточной Азии американцы реализовывали свои цели в регионе с помощью политики баланса сил, поддерживая союз Китая со странами АСЕАН, выступавшими против вмешательства СССР и Вьетнама во внутренние дела Камбоджи, поддерживая Южную Корею против КНДР, стимулируя увеличение военных расходов Японии и возлагая на нее ответственность в вопросах обороны региона, поощряя экономическое развитие стран АСЕАН и сдерживая военно-морскую активность СССР, наращивая свои силы передового базирования вдоль западного побережья Тихого океана.

Сложилась и функционирует широкая сеть союзов безопасности на двух- и трехсторонней основе, в которых главенствующую роль играют США: японо-американский, американо-корейский, американо-тайваньский, американо-филиппинский, американо-австралийско-новозеландский. Существуют также чисто военные союзы: американо-таиландский, американо-сингапурский и американо-индонезийский. При существенном изменении геополитической ситуации в регионе после окончания холодной войны и распада двухполюсного миропорядка сама американская стратегия поддержания баланса сил отнюдь не перестала действовать, она лишь соответствующим образом модифицировалась.

Ирония судьбы состоит в том, что большинство стран Юго-Восточной Азии и в новых условиях продолжают приветствовать военное присутствие США, рассматривая его как фактор обеспечения стабильности в регионе, уменьшения гонки вооружений. В течение 80-х — начале 90-х годов в Токио предприняты шаги, направленные на поддержание усилий США по сохранению глобальной и азиатской стабильности. Япония взяла на себя ответственность за защиту морских коммуникаций в радиусе одной тысячи миль. В последние годы она существенно увеличила расходы на содержание американских войск, размещенных на ее территории. Во время операции «Буря в пустыне» японцы выделили почти 13 млрд долл. для финансирования военных операций союзников в Персидском заливе и послали транспортные самолеты для эвакуации беженцев из района боевых действий. После завершения боевых операций японские минные тральщики приняли участие в разминировании акватории залива. Свою лепту в финансирование америкаских войск в своей стране обязались внести и южнокорейские руководители.

Немаловажным объектом озабоченности восточноазиатских стран является перспектива того, что возможный вывод американских войск с японских островов подтолкнет Страну восходящего солнца наращивать собственные военно-воздушные и военно-морские силы, чтобы компенсировать отсутствие американских защитников ее торговых коммуникаций. Дополнение доминирующих экономических позиций Японии ее военным присутствием могло бы оживить планы возрождения так называемой Большой Восточно-Азиатской сферы сопроцветания.

Китайские стратеги также сознают, что конец советско-американской конфронтации и предполагаемое сокращение численности американских войск в Восточной Азии чреваты опасностью возникновения вакуума власти в регионе. Особенно большую опасность китайцы усматривают в возможности превращения Японии в доминирующую в регионе военно-политическую державу.

Очевидно, что японо-американский договор о безопасности и присутствие американских войск на японских островах рассматриваются большинством стран Юго-Восточной Азии как фактор стабилизации военно-политической ситуации в регионе. В целом с точки зрения большинства восточноазиатских стран сохранение американского присутствия служит гарантией того, что экономическое лидерство Японии не приведет к ее политической и военной гегемонии в регионе. Эту довольно сложную проблему США могут решить с помощью испытанного метода, суть которого состоит в том, чтобы «уйти оставаясь». Так, тихоокеанские силы США добиваются соглашений о предоставлении им временных баз с такими странами, как Сингапур, Малайзия, Таиланд, Бруней, Филиппины при одновременном сокращении военного присутствия в Японии и Южной Корее.

Все это вполне объяснимо, если учесть, что в регионе несмотря на цивилизационное родство основных стран сохраняются факторы, способствующие при определенных условиях нарастанию нестабильности. В дополнение к военно-политической напряженности на Корейском полуострове и отчасти в Камбодже, территориальному спору между Россией и Японией существуют другие потенциальные конфликты. Это прежде всего территориальные споры в Южно-Китайском море, в которые вовлечены многие страны. Например, на острова Спратли целиком или частично претендуют Бруней, Китай, Вьетнам, Тайвань, Малайзия и Филиппины. В этом споре Китай выступает против всех, считая своим весь архипелаг и отказываясь обсуждать этот вопрос на международном уровне. Нельзя не упомянуть постоянную напряженность между Китаем и Тайванем, общеизвестны взаимные подозрения Японии и Китая.

В течение десятилетий безопасность Японии напрямую связана с состоянием мира и безопасности на Корейском полуострове. Тем не менее Япония и Республика Корея не продемонстрировали сколько-нибудь серьезную готовность вступить в отношения сотрудничества без посредничества США и совместно участвовать в мероприятиях, призванных должным образом реагировать на потенциальные угрозы. Иначе говоря, в вопросах собственной обороны Токио и Сеул всецело опирались и продолжают опираться на США, но не друг на друга.

Хотя Япония и Корея в одинаковой степени были озабочены угрозой со стороны своих коммунистических соседей, они в равной мере питали и продолжают питать антипатию друг к другу, порожденную историческим наследием двух народов (в частности, японской оккупацией Кореи с 1905 по 1945 г.). Если США выведут войска из региона и откажутся от своих военных обязательств в Юго-Восточной Азии, можно ожидать ухудшения японо-корейских отношений, хотя бы в силу подозрений Кореи относительно гегемонистских устремлений Японии. Возможно также китайско-южнокорейское сближение в качестве противовеса возможному усилению японской мощи.

Если принять во внимание эти и подобные им реалии, то становится очевиден тот факт, что страны, условно говоря, конфуцианской цивилизации отнюдь не проявляют склонности к какому-либо единству ради гипотетического противостояния какому бы то ни было монолиту в лице западной или какой-либо иной цивилизации. Столкновения стран и народов в современном мире, как правило, происходят не только и не столько из-за приверженности идеям Иисуса Христа, пророка Мухаммеда, Конфуция или Будды, а в силу вполне прагматических факторов, связанных с обеспечением национальной безопасности, национально-государственного суверенитета, реализации национальных интересов и т.д.

В течение примерно последних 200 лет в качестве главных акторов международных отношений выступали государства, в особенности великие державы. Хотя некоторые из этих государств принадлежали к разным цивилизациям, это не имело особого значения для понимания международной политики. Культурные различия имели значение, но в сфере политики они воплощались главным образом в национализме. Более того, национализм, обосновывающий необходимость предоставления всем нациям права создавать собственное государство, стал важнейшим компонентом политической идеологии.

За этот период конфликт между великими державами стал обычным явлением. По так называемым «культурным», вернее националистическим мотивам войны тоже возникали, например в ходе объединения Италии или Германии. Но в большинстве случаев причинами войн являлись страх, жажда завоеваний, господства и т.д. Вспомним хотя бы мировые войны и холодную войну, в которой участвовали страны, представляющие почти все упоминаемые Хантингтоном «цивилизации». Когда на карту ставились государственные интересы, представители одного культурного круга часто вступали в союз с представителями иного культурного круга, объединяясь для борьбы с другими странами и народами. История полна подобных примеров.

По сути дела, мы наблюдаем отнюдь не тенденцию к консолидации вокруг неких «цивилизаций» или центров культуры. Большей частью происходит нечто прямо противоположное. Как уже указывалось, имеет место двуединый процесс интернационализации, универсализации и глобализации, с одной стороны, и фрагментации, локализации, ренационализации, с другой. В процессе реализации первой тенденции как раз происходит размывание культурных и цивилизационных особенностей при одновременном формировании общих для большинства стран и народов земного шара экономических и политических институтов. Суть второй тенденции состоит в возрождении национальных, этнических, местнических приверженностей внутри стран, регионов, цивилизаций.

Если не цивилизации, то что? — вопрошает Хантингтон в статье, написанной в ответ на многочисленные критические замечания относительно тезисов, изложенных в «Столкновении цивилизаций». Жизнь уже дала на это недвусмысленные ответы: «Буря в пустыне», геноцид в Руанде, братоубийственная война в бывшей Югославии и т.д. Нередко войны и конфликты оказывались наиболее опустошительными не столько на разломах цивилизаций, сколько в пределах одной и той же цивилизации, одной и той же страны, одного и того же народа, между соседними, зачастую близкими по крови, культуре, языку народами.

Постоянные греко-персидские войны отнюдь не мешали столь частым внутригреческим войнам. Как свидетельствуют источники, эти войны велись с неменьшими ожесточением и свирепостью. Так было и в последующие периоды. Опустошения, причиненные Риму варварами во главе с язычником Аларихом или Аттилой, по свидетельству историков, были менее губительны, чем действия войск католика Карла V, который сам себя называл королем римлян. Не случайно знаменитый епископ готтов Ульфила, выполняя перевод Библии на язык своих соплеменников, благоразумно опустил четыре Книги царств, чтобы не усиливать их свирепость. Вся история Запада воочию показала, что христианские добродетели европейских народов органически уживались с кровожадностью в их взаимоотношениях друг с другом независимо от того, были они христианами или иноверцами. Например, разграбление Константинополя крестоносцами по своей свирепости и вандализму не шло ни в какое сравнение с его взятием турками-османами в 1453 г. Напомню в этой связи, что религиозные войны — это во многом изобретение Запада.

Как показывает исторический опыт, особой ожесточенностью характеризуются гражданские войны. В своем исследовании войн К.Райт пришел к выводу, что из 278 войн, имевших место в период с 1480 по 1941 г., 78 (или 28%) являлись гражданскими. А в период 1800—1941 гг. одна гражданская война приходилась на три межгосударственные. По данным германских исследователей, за период с 1945 по 1985 г. в мире произошло 160 вооруженных конфликтов, из которых 151 — в странах третьего мира. За этот период только 26 дней мир был свободен от какого-либо конфликта. Общее число погибших составило от 25 до 35 млн человек.

Нередко факты, приводимые самим Хантингтоном, по сути дела, подрывают его основной тезис. Так, конфликты внутри цивилизаций происходят примерно в 1,5 раза чаще, чем конфликты между разными цивилизациями. В целом существующие данные свидетельствуют, что число классических межгосударственных войн фактически уменьшается, в то время как число внутригосударственных конфликтов и войн возрастает. Поэтому, говоря о перспективах судьбоносных фундаментальных конфликтов, было бы слишком смело утверждать, что причиной решающих столкновений станут различия в уровне социально-экономического развития.

Задача предотвращения глобальной экологической катастрофы и преодоления нищеты, как полагают некоторые наши авторы, в определенном смысле таит в себе антизападный контекст, подразумевающий «развенчание экологически безответственного техноцентризма и неумеренного потребительского гедонизма». При всей обоснованности этой точки зрения нельзя, однако, забывать, что антизападный настрой не следует рассматривать как абсолютное неприятие западных стандартов, норм и ценностей. Более того, различные страны и народы буквально конкурируют друг с другом, добиваясь благосклонности Запада в области новых технологий, массовой культуры, материальных стандартов жизни и т.д.

Наиболее опасными представляются конфликты, возникающие внутри той или иной развивающейся страны или между отдельными развивающимися странами, так как маловероятно, что в обозримом будущем возникнет какое-либо военно-политическое противостояние между развитым и развивающимся мирами. У последнего слишком малы ресурсы и велика разобщенность, чтобы он смог выступить единым блоком против несоизмеримо более могущественного высокоразвитого мира

< Назад   Вперед >
Содержание