1. Дискуссии о правомерности использования и о содержании понятия «национальный интерес»

Сам факт широкого использования понятия «национальный интерес» не только реалистами-теоретиками и их сторонниками-практиками, но и представителями других теоретических и политических направлений заслуживает пристального внимания по крайней мере по двум причинам. Во-первых, он говорит о том, что, вопреки вульгарным представлениям, в политике опора на «национальный интерес» вовсе не равнозначна стремлению к циничному использованию силы, коварству и вероломству. Правильно понятый «национальный интерес» предполагает признание права на существование, а также обязательное принятие во внимание и уважение интересов всех взаимодействующих сторон. Во- вторых, в теории сторонники реалистской парадигмы не обладают монополией на исследуемое понятие. Более того, как уже, было сказано выше и к чему еще придется вернуться позже, они заслужили вполне справедливую критику за односторонность и редукционизм своих взглядов, за недооценку позиций своих оппонентов (в том числе их понимания «национального интереса»). Не следует забывать и другое: при всем нынешнем несовершенстве наука о международных отношениях обязана своим статусом самостоятельной области знания именно теории политического реализма, сделавшей «национальный интерес» исходным пунктом всего своего анализа. Однако, принимая критику реалистской парадигмы (и, в особенности, ее претензий на исчерпывающее, «единоличное» объяснение международной жизни, отрицание состоятельности всех альтернативных подходов), не стоит забывать и о том, что реалистическая позиция и сегодня остается важной составной частью международно-политической науки. Государства никуда не исчезли, конфликты между ними продолжают существовать, дипломатическо-стратегическое поведение держав остается фактом мировой политики. Поэтому проблематика, составляющая основу реалистских исследований, сохраняет свое значение. Это и диалектика мира и войны, и дипломатическо-стратегические отношения, и угрозы государственной безопасности, и союзы, и системы равновесия, и межгосударственные переговоры, и Arms Control и т.п. (вся проблематика, относящаяся к так называемой высокой политике). Сохраняет свое аналитическое и политическое значение и понятие «национальный интерес»1 .
Вот почему стоит немного остановиться на том содержании, которое вкладывал в данное понятие один из «отцов-основателей» теории политического реализма Ганс Моргентау. Основные положения этого содержания таковы:
1. «Национальный интерес» — объективная данность. Он основан на своеобразии географического положения государства и вытекаю-щих из этого особенностей его экономического, политического и культурного развития, с одной стороны, а также на особенностях человеческой природы — с другой. Поэтому «национальный интерес» представляет собой стабильную основу международной политики государства. Геополитическое положение государства и его окружения, природа тех угроз и вызовов, которым оно противостоит, так же как и социокультурные традиции его населения и структурные особенности его внешней торговли, не меняются каждый день и поэтому не зависят от произвола или субъективных предпочтений «государей». С точки зрения Г. Моргентау, «национальный интерес» содержит два основных элемента: центральный (постоянный) и второстепенный (изменчивый). Второстепенный элемент представляет собой не что иное, как конкретную форму, которую коренной «национальный интерес» принимает в пространстве и времени. Центральный интерес состоит из трех факторов: природы интереса, который должен быть защищен, политического окружения, в котором действует интерес, и рациональной необходимости, ограничивающей выбор целей и средств (см. об этом: Цыганков АЛ. 1992. С. 163-164).
2. «Национальный интерес» вполне поддается рациональному осмыслению государственных деятелей. Последние обязаны исходить из того, что хорошая политика — это рациональная политика, опирающаяся на правильно понятый «национальный интерес». Это предполагает осознание того факта, что отличительным качеством политики, в том числе и международной, является борьба за власть. Объективное противоречие, с которым сталкиваются как исследователь, так и «государь», состоит в том, что сама природа власти препятствует «глубокой рационализации, порождает моральные дилеммы, политические риски и интеллектуальные неожиданности» (там же. С. 168). Суть рационального подхода предполагает признание этой особенности политических отношений, что означает необходимость учитывать ее и разумно использовать на основе «национального интереса». Рациональный подход очерчивает рамки возможного в политике, указывает на препятствия объективного характера, которые не позволяют навязать сопротивляющейся реальности ту или иную умозрительную схему, сколь бы привлекательной она ни была. Любые попытки устранить эти препятствия, продиктованы ли они заботой о практических результатах, стремлением ли к надежному предвидению или к преодолению неопределенности политики, обречены на неминуемый провал, поскольку исходят из того, что желательно, вместо осознания того, что возможно. Более того, подобные попытки не только утопичны, но и опасны, поскольку зачастую они основываются на моральных или идеологических предпочтениях.
3. Хотя суть политики состоит в стремлении к утверждению моральных ценностей посредством власти, это не означает, будто политик может претендовать на знание того, что является морально обусловленным для «государства» в той или иной конкретной ситуации (там же. С. 164—165). Вытекающее из подобных претензий «беспечное предположение, что носителем и выразителем морального блага является какая-то одна нация, а исповедующей зло — другая, несостоятельно не только морально, но и интеллектуально. Практически подобное предположение ведет к искажению оценок, к порождению безумия неистовых крестовых походов» (там же. С. 165). Что же касается идеологии, то «внешняя политика, добивающаяся триумфа одной-единственной идеологии, всегда приводила к фанатичным и кровавым войнам...» (там же. С. 174). Моральная политика исходит из необходимости согласования и компромиссов в защите «национальных интересов» государств на международной арене, из стремления к достижению «всеобщих интересов», что несовместимо с соперничеством политических идеологий (там же).
4. «Национальный интерес» кардинально отличается от «общественного интереса». Если первый существует в условиях анархической международной среды, то второй связан с системой законов, регулирующих внутригосударственную политику. Иначе говоря, в отличие от «общественного интереса», понятие «национальный интерес» относится к сфере внешней политики государства. Следует обратить внимание, что сторонники строгого понимания категории «национальный интерес» как в теории, так и в политической практике неизменно придерживаются этого разделения. «Так же как понятие «общественный интерес» использовалось для увеличения и защиты общественного блага против внутренних вызовов, — пишет один из приверженцев теории политического реализма, — понятие «национальный интерес» использовалось для продвижения целей внешней политики» (Кга-tochwil. 1982. Р. 13; см. также: Nuechterlein. 1991. Р. 16; Yarger and Barber. 1997. P. 2).
Как мы уже видели, концептуальный силуэт теории политического реализма приобретает привлекательность, изящество и стройность именно потому, что он формируется на основе понятия «национальный интерес». Тем не менее изящество формы понятия «национальный интерес» не придало его содержанию привлекательности, которая позволила бы объединить вокруг него представителей разных подходов в международно-политической науке. Критики усомнились в утверждении Г. Моргентау о том, что «есть только один категорический императив, только один критерий рассуждения, единственный принцип Действия: национальный интерес» (Morgenthau. 1951. Р. 242). Оппоненты реализма отказались принимать на веру самое главное в нем — объективность содержания «национального интереса». Скептики нашлись даже в стане стойких приверженцев политического реализма. По мнению Р. Арона, плюрализм целей, средств и ресурсов, которыми располагают различные индивиды и группы внутри государств, не образует некую равнодействующую и не позволяет оценить «национальный интерес» как критерий анализа или идеал для политического деятеля (Агоп. 1984. Р. 101). Внешняя политика государства, как считал Арон, выражается в действиях его лидеров, которые обладают определенными степенями свободы в выборе целей. При этом большое значение имеют идеология, амбиции, темперамент и т.п. качества лидеров. Однако положение государственных лидеров обусловливает их стремление создать такое впечатление, будто в основе всех их действий лежит национальный интерес (там же. Р. 97—102). Некоторые последователи Арона идут еще дальше, полагая, что, хотя интерес объективен, но. он, по сути, непознаваем. Для ученого, исходящего из объективного интереса в объяснении поведения людей и социальных общностей, опасность состоит в почти абсолютной неизбежности соскальзывания на путь произвольного «конструирования» интересов. Говоря иными словами, существует риск заменить субъективность тех, кого изучает социолог, его собственной субъективностью (Derriennic. 1977. Р. 26). Подобного мнения придерживается и известный французский специалист в области международных отношений Ж.-Б. Дюро-зель. «Было бы, конечно, хорошо, — пишет он, — если бы существовала возможность определить объективный национальный интерес. Тогда можно было бы довольно просто исследовать международные отношения путем сравнения национального интереса, предлагаемого лидерами, и объективного национального интереса. Беда, однако, состоит в том, что любое размышление об объективном национальном интересе является субъективным» (Duroselle. 1982. Р. 88). А, например, А. Уол- ферс полагал, что «национальный интерес» может означать разные вещи для разных людей, более того, он способен придавать привлекательный вид ошибочной политике (Wolfers. 1962. Р. 147).Либералы подвергают сомнению саму правомерность использования понятия «национальный интерес» в целях анализа или же в качестве критерия внешней политики. Поскольку с такой точки зрения определить понятие национального интереса не представляется возможным, в конце концов исследователи предложили считать побудительным мотивом действий участников международных отношений не интерес, а «национальную идентичность» (Merle. 1972. Р. 473—474, 522). Говоря о «национальной идентичности», подразумевают язык и религию как основу национального единства, культурно-исторические ценности и национально-историческую память и т.п. С этих позиций, например, поведение Франции на международной арене может быть понято лучше, если учесть колебания ее исторических традиций между патриотизмом и пацифизмом, антиколониальной идеологией и идеей «цивилизаторской миссии», лежавшей в основе колониальных экспансий, и т.п. Ключом же к пониманию международной деятельности США может стать историческая традиция, элементами которой являются изоляционизм «отцов-основателей» и интервенционизм (Merle. 1985. Р. 474). Теоретики либерально-идеалистической парадигмы и вдохновляющиеся их идеями практики готовы согласиться с существованием национальных интересов только при условии, что их содержанием должны быть признаны моральные нормы и глобальные проблемы современности. Защита суверенитета и связанное с этим стремление к могуществу в условиях усиливающейся1 взаимозависимости мира все больше утрачивают свое значение (см., например: Smouts. 1998. Р. 38—43). Нетрудно заметить, что защита нравственных ценностей И: ответы на глобальные угрозы выходят далеко за рамки национальных границ. Отсюда заявления о том, что главная задача, стоящая сегодня перед демократическими государствами, не защита национальных интересов, а забота о моральных принципах и правах человека (см., например: Blair. 1999. Р. 5—7).
В итоге некоторые исследователи приходят к выводу о том, что «национальный интерес» — не более чем миф, символ, используемый политиками для оправдания своих действий и сокрытия собственных ошибок и борьбы с оппозицией (см. об этом: Battistella. 1995. Р. 3). Дарио Баттистелла полагает, что вышесказанное позволяет заявить о том, что «национальный интерес» — это «не столько инструмент анализа международной политики, сколько понятие для внутреннего политико- идеологического употребления» (там же). Данный вывод вполне согласуется с заключением Дж. Розенау, сделанным еще в 1971 г.: «Независимо от положений, приведенных в поддержку этого концепта и несмотря на его кажущуюся полезность, национальный интерес так и не стал тем аналитическим инструментом, которым когда-то обещал стать» (Rosenau. 1971. Р. 248).
Обсуждение в отечественной науке в течение последних 10 лет понятия «национальный интерес» так же выявило различия в его понимании (см., например: МЭиМО. 1989. № 2; 1996. № 7;' Полис. 1995. № 1; 1997. № 1; 1999. № 1; 2000. № 1). Как и в западной политологии основной водораздел в дискуссии проходит уже не столько между «объективистами» и «субъективистами» (хотя эта линия достаточно отчетлива), сколько между сторонниками реалистских и либерально- идеалистических подходов. Представители реализма считают, что «национальный интерес остается базовой категорией всех без исключения государств мира. И пренебрегать им было бы не просто ошибочно, но и крайне опасно» (Коршунов. 1998. № 6. С. 80). Национальный интерес, с их точки зрения, «не сводится к «совокупности интересов граждан», поскольку, кроме результирующей этой совокупности интересов, учитывает множество объективных социально-экономических, геополитических и иных факторов. Национальные интересы формируются под воздействием мировых экономических процессов, политики других государств и т.д.» (Полис. 1995. № 1. С. 100—101).
Представители либерализма полагают, что «мы... резко преувеличиваем роль национальных интересов (термин не очень определенный... но подразумевающий нечто материальное — нефть, деньги, территорию, военную мощь) и недооцениваем роль более «тонких» психологических факторов» (Фурман. 1995. С. И). По их мнению, в демократическом обществе «национальный интерес формируется как некое обобщение интересов граждан», в то время как для авторитарного и тоталитарного обществ свойственна «государственническая», или «державная», позиция, предполагающая, что интересы государства выше, чем интересы личности (Торкунов. 2000. С. 468 и 469). В качестве национальных интересов должны рассматриваться «интересы народа», и поэтому необходимо «видеть, сколь тяжкий груз негативного исторического наследия несет на себе это понятия и сколь опасным может оказаться его ничем не ограниченное использование...» (Полис. 1995. № 1. С. 108—110). Наиболее радикальные представители либерализма утверждают, что национальные интересы не могут быть сформулированы сколь-либо конкретным образом: «для любого государства интерес сводится к тому, чтобы быть здоровым и богатым, а как конкретно это делается — решается в зависимости от собственных возможностей и внешних обстоятельств» (Преображенная Россия... 1992. С. 91-92).
Однако в отечественных дискуссиях о национальном интересе есть и существенные отличия от дискуссий в западном академическом сообществе. Первое отличие касается трактовки термина «национальный» как этнического. В этой связи высказывается сомнение в применимости понятия «национальный интерес» к многоэтническим государствам вообще и к России, в частности (см.: Полис. 1995. № 1. С. 116; Торкунов. 2000. С. 469). Исходя из этого, некоторые авторы предлагают говорить не о национальных, а о «государственных» интересах (Полис. 1995. С. 117), противопоставляя их друг другу. Вторая группа исследователей, напротив, стремится примирить этническое и государственное и высказывается за термин «национально-государственные интересы» (см. там же. С. 102). Наконец, есть авторы, которые исходят из понимания нации как политического субъекта и придерживаются той точки зрения, что, «обсуждая концепт «национального интереса», прежде всего надо отрешиться от ассоциаций с национальностью-эт ничностью...» (там же. С. 87).
Среди сторонников последней точки зрения тоже нет единства относительно того, что понимать под «нацией» — двуединство суверенного территориального государства и гражданского общества» (см. там же. С. 81) или же «некое предполагаемое единство населения территориального государства с объемлющими соответствующую территорию интегративными властными структурами» (см. там же. С. 87). Отличия этих двух позиций на первый взгляд незначительны. Однако следует учитывать, что, с одной стороны, существуют несовпадение и неизменное напряжение между гражданским обществом и государством, а с другой — неодинаковая степень развитости гражданского общества в той или иной стране. Поэтому многое в понимании «национального интереса» зависит как от уровня противоречия между двумя компонентами нации-государства, так и от того, какое место в его структуре занимает гражданское общество. Поскольку «в России интерес государства всегда был самодовлеющ по отношению к .интересам общества», то «говорить о национальных интересах России в связи с этим, — по мнению некоторых представителей либеральных подходов,. — представляется некорректным по самой простой причине: нет «нации» — не может быть и «национальных интересов»» (там же. С. 97). Иначе говоря, авторы настаивают на том, что вначале создается гражданское общество в качестве формообразующей основы, на которой возникает нация, и только после этого формируется национальный интерес.
Наконец, еще одно существенное отличие, характеризующее российские научные представления о содержании понятия «национальный интерес», состоит в том, что оно, за редкими исключениями (см., например, там же. С. 101, 107), не отграничивается от понятия «общественный интерес» (или «общественные интересы»), В результате появляется необходимость в дополнительных формулировках, таких как, например: «внешний аспект национальных интересов» (см. там же. С. 95), «национальные интересы в их внешнеполитическом измерении» (см.: Коршунов. 1998. № 6. С. 79).
1 Подведем основные итоги дискуссии по вопросу о правомерности использования понятия «национальный интерес» и о его содержании.
Первое. Попытки «отменить» значение «национального интереса» как аналитического инструмента и критерия внешней политики государства являются слишком поспешными и безосновательными. Эти попытки не отражают состояния исследований по данной проблеме в Научной литературе в целом: критикуя понятие «национальный инте-рес», ни реалисты, ни либералы, как правило, не склонны абсолютно отрицать его пользу. Например, Р. Арон считает, что гражданам оно помогает осознать свою принадлежность к единой политической общности, а правителям независимо от идеологии, которой они могут быть привержены, оно напоминает, что их главными целями являются безопасность и величие государства (Агоп. 1984. Р. 101). Уолферс подчеркивает, что «национальные интересы заслуживают самого внимательного изучения» (. 1962. Р. 147). Розенау признает, что использование понятия «национальный интерес» «достойно того, чтобы быть предметом анализа» (Козепаи. 1986. Р. 495). Баттистелла говорит о правомерности и даже необходимости исследования «национального интереса» с точки зрения его соответствия фактам, а также политического и научного контекста формирования данного понятия (ВаШь1е11а. 1995. Р. 29). Так или иначе «национальный интерес»-продолжает оставаться в центре внимания как теории, так и практики международных отношений, являясь «существенной предпосылкой убедительного объяснения поведения государств и результатов их взаимодействия» (Сандерс. 1999. С. 414).
Второе. Отрицая значимость «национального интереса», российские либералы идут значительно дальше западных. Противопоставляя государство и общество, властные политические структуры и нацию, державность и демократию, интегративные и солидарные функции «Левиафана» потребностям развития и независимости индивида, они склонны в лучшем случае согласиться с правомерностью категории «национальный интерес» в применении к западным странам. Что касается современной России, то груз государственнических и авторитарных традиций и все еще отсутствующее у нас гражданское общество, по их мнению, делают данную категорию не только неприменимой, но и опасной для становления демократии.
Историческое прошлое нашей страны и тенденции к авторитаризму в ее новейшей истории дают определенные основания для подобных рассуждений. Вместе с тем ни то, ни другое не является исключительно российским «национальным достоянием», так же как не является исключительно российской особенностью противоречие между нацией и государством, властью и гражданским обществом, правами индивида и солидарными функциями политических структур. Важно, что указанное противоречие носит (в том числе и в России) не взаимно исключающий, а взаимно предполагающий характер. Поэтому противопоставление вышеназванных понятий и их содержания неправомерно в теоретическом и рискованно в политическом плане. Как верно отмечает М.А. Молчанов: «Безгосударственное гражданское общество пока никто не обнаружил, а общие интересы граждан столь же реальны, сколь их индивидуальные, групповые (потенциально конфликтные) интересы...» (Молчанов. 2000. С. 10). Он справедливо подчеркивает и «тот факт, что данное общество, гражданское или нет, отвечает на прогрессирующее ослабление и самоизоляцию власти узурпацией функции последней. А это, в свою очередь, ведет к разрушению последних скреп социальной солидарности и — в перспективе — к торжеству «не- редуцируемого плюрализма» борьбы одиночек на правах сильного» (там же).
Третье. Строгое понимание «национального интереса» не предполагает его ассоциирования с «национальностью», т.е. с этническим фактором. Так же как и категория нации, понятие «национальный интерес» отражает прежде всего единство политических структур и гражданского общества (не игнорируя, впрочем, присущих ему противоречий) и не сводится к этнической составляющей, имеющей в данном случае второстепенное значение.
Четвертое. Отождествление «национального интереса» с общественным интересом столь же неправомерно, как и их противопоставление. Отождествление ведет к отрицанию специфики внешней политики, ее относительной самостоятельности и в конечном счете сводит ее к внутренней политике государства. Противопоставление — к абсолютизации несовпадения интересов государства и гражданского общества. Например, в конституционной системе США определение национальных интересов входит в обязанности президента, который опирается в этом на согласие Сената и консультации с ним, а также на финансовую поддержку того же Сената и палаты представителей. В вопросах, связанных с общественными интересами, полномочия между президентом, Конгрессом и судебными органами распределяются более равномерно.
Как уже отмечалось, западные авторы разделяют национальные интересы и общественные, связывая первые с международным окружением, а вторые — с особенностями внутренней ситуации в стране (в политической, экономической, социальной и других сферах). Поэтому с позиции западной теории международных отношений такие формулировки, как «внешнеполитический аспект национальных интересов», тавтологичны и способны скрыть существо вопроса. Действительно, отождествление указанных понятий может привести к тому, что «национальный интерес» либо редуцируется к «общественному интересу» (и, соответственно, внешняя политика — к внутренней), либо отрывается от государственного (см., например: Полис. 1995. № 1. С. 117), предоставляя возможность оценивать внешнеполитические цели властных структур и потребности этнических групп, а также интересы личности как противоположные. Учитывая вышесказанное, необходимо также иметь в виду два обстоятельства. Одно из них — это то, что общественные и национальные интересы не исключают друг друга. Общественные интересы испытывают на себе влияние международной обстановки (особенно сильное в периоды ее обострения). А национальные интересы зависят от экономической ситуации, социальной и политической стабильности и морального климата в стране. Не случайно раздел Стратегии национальной безопасности США, посвященный национальным, интересам, включает подраздел «Растущие угрозы у нас в стране», содержащий программу борьбы с терроризмом и защиту внутренних инфраструктур (НГ. 1999. 10 февр.).
Второе обстоятельство состоит в том, что в странах, переживающих переходный период своего развития, наблюдается не только усиление взаимовлияния общественных и национальных интересов, но и рост приоритета первых перед вторыми. Именно такая ситуация характерна сегодня для России и других государств бывшего СССР. В этой связи в Концепции национальной безопасности Российской Федерации разделение национальных интересов на интересы во внутриполитической и международной сферах (см.: НГ. 1999. 10 февр.) выглядит вполне правомерным. Как справедливо подчеркивают эксперты российской неправительственной организации Совет по внешней и оборонной политике (СВОП), в условиях современной России внутриполитические национальные интересы требуют «всемерной концентрации на главной задаче — возрождении государства, экономики, благосостояния народа. Внешняя же политика должна быть полностью подчинена этой задаче — и философски, и концептуально, и оперативно» (Стратегия для России. 2000. 3.7). Иначе говоря, во взаимодействии национальных и общественных интересов приоритетными становятся вторые. В то же время национальные интересы характеризуются сегодня более сложной структурой, и связано это с необходимостью ответа на новые внутренние и внешние вызовы. Впрочем, усложнение структуры национальных интересов касается не только Российской Федерации.

< Назад   Вперед >
Содержание