2.3. Большое историческое событие как лейтмотив прогностической фазы вызова

Теперь же обратимся к еще одной форме проспективного Проспективный — относящийся к будущему. априоризма, связанной с Большим историческим событием и его разновидностью — Роковым историческим событием. Такое событие открывает дорогу новой исторической фазе и при этом закладывает в будущее определенную долгосрочную программу. Пока эта программа не исчерпана, будущее оказывается априорным — подчиненным этой программе. Рассмотрим это на примере такого Рокового исторического события, каким явилась первая мировая война. Практически все историки согласны с тем, что ХХ век в его роковом значении для всего человечества, открылся первой мировой войной. Она прервала прежний, более плавный ход европейской и мировой истории и задала новый, лихорадочно-катастрофический ритм, отпустив на волю какие-то глубоко спрятанные, закованные культурой стихии.

Я убежден, что не только весь ХХ век, но и первая четверть ХХI века представляют собой развертывание драмы, завязку которой положила первая мировая война. Первая мировая война создала предпосылки второй мировой войны, ибо речь шла об одном и том же германском вопросе и связанной с ним стратегической логике. Вторая мировая война в свою очередь заложила предпосылки холодной войны, завершившейся гибелью СССР и дестабилизацией России. Нынешнее положение России является значительно более драматичным и угрожающе нестабильным, чем положение Германии после Версаля. Следовательно, мировая драма, начальным актом которой явилась первая мировая война, не является завершенной: ее заключительные акты предстоит наблюдать поколению первой четверти ХХI века.

Можно, таким образом, сказать, что первая мировая война продолжается и мы все так и не стали по-настоящему послевоенным поколением, избавленным от роковой логики последовательных вызовов и ответов, заложенных этой войной.

Поскольку данная логика готовит нам некое априорно заданное (хотя, разумеется, не в одном предопределенном варианте, а в альтернативных сценариях) будущее, современная прогностика не может обойти эту тему стороной. Разгадка долговременной исторической программы, которую заложила первая мировая война в "компьютер" мировой истории, относится к самым острым проблемам теории глобального политического прогнозирования. Здесь есть некоторые закономерности или "архетипы", высветление которых так важно для формирования прогностической теории.

Первый вопрос из ряда напрашивающихся касается того, насколько осознанными были намерения участников первой мировой войны.

Главное, что достойно быть отмеченным: участники не осознавали истинных масштабов развязанной ими драмы. Здесь-то и раскрывается первая закономерность прогностического априори, связанного с Роковыми историческими событиями. Условием их завязки является неосознанность. Для того чтобы такого рода событие произошло, зачинщики драмы не должны знать, какого джина они выпускают на волю из бутылки. Незнание является условием трагедии — таковы законы и трагедии как литературного жанра и как реальности мировой истории. Это противоречит всем просвещенческим презумпциям, продолжающим довлеть в европейской науке, всем ожиданиям модерна, связанным с так называемыми процессами рационализации. Парадокс заключается в том, что историческая жизнь традиционных обществ больше соответствовала критериям рациональности, какие бы из них мы не взяли за основу. Если под рациональностью иметь в виду соответствие замысла конечному результату, то приходится признать, что никогда еще разрыв между замыслами и результатами не был так велик, как в общественно-политических эпопеях ХХ века. Если под рациональностью подразумевать баланс издержек — приобретений, то опять-таки никуда не уйти от того факта, что история ХХ века является самой "затратной" и в этом смысле иррациональной.

Попытки рационализировать историю ХХ века, описав ее в терминах экономикоцентризма, дают обескураживающие результаты. Если, в частности, поверить марксистским схемам и понимать империалистические войны как борьбу за мировые рынки и прочие мероприятия по извлечению "максимальной прибыли" (фабрикантов смерти и проч.), то остается совершенно не объяснимым фанатичное участие масс в этих войнах, которые никакой прибыли отсюда не извлекают, не говоря уже о том, что процедуры извлечения прибыли вообще находятся за пределами идеологического фанатизма и патетики. Последние легче объясняются, если мы признаем, что войны и революции ХХ века явились проявлениями борьбы за власть — мировую власть. Ни К. Маркс, ни М. Вебер не помогут нам объяснить этот феномен, ибо он не имеет прямого отношения ни к экономикоцентризму, ни к процессам рационализации.

Чувство власти принадлежит к наиболее сильным страстям человеческим, а страсть ослепляет. Вопрос не в том, почему человек ХХ века более "рационален", чем его предшественники, вопрос в том, почему он более фанатичен, более ослеплен, более подвержен опасному мифотворчеству и всяким идеологическим фантазиям. Фантастические замыслы мирового господства, мировой революции, однополярного мира — это такие экстравагантности сознания, которые люди прошлых эпох себе не позволяли. Как это следует из законов жанра, в основе трагедии лежат страсти и светлые и темные, и главным образом такие, где светлое и темное переплетаются в тугой узел.

Очевидцы событий августа 1914 г. единодушно свидетельствуют: начало войны вызвало массовое ликование публики во всех странах-участниках. Разумеется, жены и матери тех, кто уходил на бойню не ликовали — они были для этого слишком идеологически "несознательными". Но "идеологически сознательная" публика, которая в войне видела "идею", ликовала, предчувствуя близкое торжество этой "идеи". Идейный вирус вызвал ту массовую лихорадку, которая и породила неслыханные крайности и жестокости первой мировой войны.

Так как же нам оценить процессы идеологизации сознания — как показатель его "рационализации" или как превращенную форму нового, невиданного еще иррационализма? Если в основе мировых трагедий лежит ослепленность, то идеологиям принадлежит главная "заслуга" в насаждении подобной ослепленности.

Но отсюда напрашивается и другой вывод: именно потому, что идеологии ослепляют и тем самым создают предпосылки вовлечения людей в мировую трагедию, реальные акты развертывания этой трагедии и ее финал в принципе отличны от того, что обещано идеологиями. Идеологии, таким образом, выполняют не эвристическую роль, а скорее противоположную — аффицирующую и подстрекательскую. Следовательно, и в данном случае, применительно к первой мировой войне, очевидно, что идеологии не могут нам объяснить реального хода войны и ее последствия. Ни национализм, ни его специфические разновидности — пангерманизм, панславизм, атлантизм,— не говоря уже о марксизме, либерализме, технократизме, не в состоянии раскрыть реальную логику первого акта трагедии ХХ—ХХI веков и заложенную в нем долговременную политическую "программу". Но нам, живущим на рубеже ХХ—ХХI веков и знающим итоги первого, второго и третьего актов этой трагедии (первой, второй и третьей, холодной, мировых войн), уже можно позволить себе некоторые обобщения, способные помочь предвидению последующих актов, которые затронут жизнь людей ХХI века. Программа, заложенная первым актом, отнюдь еще ни исчерпана, но ее содержание нам в значительной степени известно — по уже озвученному "тексту" XX века. Наша исходная презумпция о первоначальном неведении и ослеплении инициаторов драмы предопределяет дальнейшее описание как цепи парадоксов, ибо сутью трагедии как раз и является парадокс — полная противоположность реального итога первоначальному замыслу.

Инициатором драмы выступает Германия, развязавшая первую мировую войну как аутсайдер Европы, противостоящий тем, кто уже успел определить ее облик — атлантическим державам. Германия раскалывает Европу и развязывает грандиозную войну европейцев, многими справедливо сравниваемую с Пелопонесской, расколовшей древнюю Грецию См.: Aron R Dimensions de la conscience historique. P.: 1965. . В первом акте этой драмы Россия, "не совсем европейская страна", выступает на стороне Антанты — союза тех, кто отстаивает европейскую цивилизацию от "тевтонского варварства". Реальный итог первой мировой войны подтверждает нашу презумпцию о парадоксальном характере трагедии как исторического жанра: в результате большевистского переворота Россия, задействованная в войне как гарант европейского единства, противостоящий зарвавшемуся аутсайдеру — Германии, вообще уходит с Запада на Восток.

Германия, наказанная Версалем, все же получает снисхождение со стороны Великобритании и США, избегающих жестких антигерманских мер, рекомендованных напуганной Францией См. об этом: Кисинджер Г. Указ соч., ?л. 10. . В результате союзники проморгали готовящийся немецкий реванш — вторую мировую войну. Здесь тоже была заложена пружина парадокса: союзники во что бы ни стало желают умиротворения Германии, видя в нем средство предотвращения войны и направления германской экспансии на Восток, против России; на деле же Мюнхенские соглашения окончательно убедили Гитлера в слабости атлантических противников и в перспективности войны за мировое господство.

И вот являет себя новый парадокс: Россия, похищенная большевиками из Европы и превращенная в форпост Азии, понадобилась антлантистам как союзник против Германии. Итоги второй мировой войны оказались цепью парадоксов, совершенно невразумительных для первоначальных участников, вооруженных всезнающими "учениями". Германия, выстраивающая новую центральноевропейскую идентичность, альтернативную атлантизму, и борющаяся за мировое господство, не только оказалась поверженной и разделенной, но и вошла в лице ФРГ в систему атлантизма, возглавляемую англо-американцами. Советский Союз, внесший решающий вклад в разгром Германии, воспринимаемой им как составная часть империалистического Запада, внес, как оказалось, еще один, уже вовсе непредусмотренный "решающий вклад" — в формирование единой идентичности Запада, готовящего совместный ответ на вызов коммунизма. Наконец, союзники, нуждающиеся в военных услугах СССР для разгрома Германии, получили соперника — сверхдержаву, управляемую миром согласно разделу сфер влияния с Америкой. Ни возвышение СССР до уровня сверхдержавы, ни умаление Западной Европы до роли зависимого от США сателлита никак не входило в первоначальные намерения атлантистов — восторжествовали "законы парадокса", свойственные жанру трагедии.

Но самое главное — итоги второй мировой войны, как и итоги первой мировой, не дали ожидаемого всеми народами стабильного мира, не породили счастливого послевоенного поколения. Вторая мировая война еще быстрее переросла в третью мировую войну, холодную, чем первая мировая война — во вторую

< Назад   Вперед >
Содержание