ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА МЕЖДУНАРОДНОГО СОТРУДНИЧЕСТВА

1. Понятие и типы международного сотрудничества. Истоки международного сотрудничества связаны с окончанием религиозных войн в Европе и установлением Вестфальского мира. Одним из важнейших достижений Вестфальского договора стало формирование основы правовых отношений между государствами, что создало условия для становления и последующего развития международного сотрудничества. Формирование европейской системы международных отношений (основные параметры которой, и, прежде всего, ее главный элемент, - государство как форма политической организации людей, постепенно распространяются на весь мир) не только дало импульс межгосударственному сотрудничеству, но и определило его основную направленность. Исходными пунктами сотрудничества государств как политических единиц становятся взаимное уважение суверенитета и невмешательство во внутренние дела друг друга, а его центральными целями — сознательное стремление правительств к дальнейшему укреплению национальной безопасности и независимости. В свою очередь, забота о собственном суверенитете заставила государства согласиться с правом сосуществования и с его основополагающим принципом — юридическим равноправием. Право сосуществования вменяло государствам главным образом негативные обязанности: не вмешиваться во внутренние дела друг друга, не нарушать договоры, не вести несправедливые войны, не создавать препятствий для дипломатической деятельности официальных представителей других стран на своей территории и т.п. Поэтому теоретический статус проблемы сотрудничества в международно-политической науке оказался неразрывно связанным с анализом противоборства и конфликтов между независимыми государствами. Однако дальнейшее развитие науки привело к расширению содержания понятия международного сотрудничества и его типов.
Понятие «международное сотрудничество» отражает такой процесс взаимодействия двух или нескольких акторов, в котором исключается применение вооруженного насилия, доминируют совместные поиски возможностей реализации общих интересов. Вопреки обыденному пониманию, сотрудничество - это не отсутствие конфликта, а «избавление» от его крайних, кризисных форм. Иллюзия «прозрачности» содержания данного понятия послужила, видимо, причиной того, что попытки его определения довольно редки. Одна из них была предпринята Ж.-П. Дерриенником, согласно которому «два актора находятся в состоянии сотрудничества, когда каждый из них может быть удовлетворен только в том случае, если удовлетворен и другой партнер. Результатом чисто кооперативного отношения может быть ситуация, в которой либо оба актора удовлетворены, либо не удовлетворен ни один из них». Традиционно отношения сотрудничества включают в себя двустороннюю и многостороннюю дипломатию, заключение различного рода союзов и соглашений, предусматривающих взаимную координацию политических курсов (например, в целях совместного урегулирования конфликтов, обеспечения общей безопасности или решения других вопросов, представляющих общий интерес для всех участвующих сторон).
Развитие сотрудничества между государствами и другими акторами международных отношений вызвало к жизни целую систему межгосударственных и негосударственных организаций глобального и регионального значения. Рост взаимозависимости мира, возникновение и обострение глобальных проблем необычайно увеличили объективные потребности в расширении многостороннего сотрудничества и способствовали его распространению на другие сферы жизни. Сегодня сотрудничество охватывает не только вопросы торговли, таможенных правил, пограничного урегулирования или военно-политических союзов, но и задачи поиска адекватных ответов на экологические вызовы, освоения космоса, совместного использования ресурсов общего предназначения, развития коммуникационных сетей, контроля вооружений и т.д. Отмечая значительные успехи, достигнутые за последнее десятилетие в теоретическом исследовании международного сотрудничества, специалисты особо выделяют два важнейших достижения теории.
Во-первых, несмотря на то, что дискуссии продолжаются и сегодня, в научном сообществе достигнуто согласие относительно понятия «межгосударственное сотрудничество». Вслед за Р. Кохэном, многие ученые сегодня понимают сотрудничество как ситуацию, «когда одни акторы регулируют свое поведение в соответствии с фактическими или ожидаемыми предпочтениями других, через процесс взаимной координации политик». Другими словами, межгосударственное сотрудничество предполагает наличие трех элементов: общих целей государств-партнеров, ожидание ими выгод от ситуации и взаимный характер этих выгод. «Каждый актор не обязательно помогает другому, - отмечает Х. Милнер, - но, делая это, он ожидает улучшения своей собственной ситуации, что ведет к взаимной координации государственных политик». Такое понимание важно, ибо позволяет не просто найти границы между сотрудничеством и соперничеством, границы, в рамках которых ведется деятельность с целью уменьшения выгоды других или же деятельность, направленная на недопущение осуществления их интересов. Помимо этого, подобное понимание «межгосударственного сотрудничества» дает возможность отличать сотрудничество от не сотрудничества, то есть от такого поведения, когда акторы не учитывают последствия своих действий для других, а также от бездействия, то есть от поведения субъектов МО, которое не предотвращает отрицательные последствия для политики других сторон. Наличие консенсуса относительно содержания понятия «межгосударственное сотрудничество» дает возможность создания первичной классификации кооперативных ситуаций. С этой точки зрения могут быть выделены следующие типы межгосударственного сотрудничества:
- переговоры, предметом которых является распределение выгод государств от их взаимодействия (это одновременно и путь к сотрудничеству, и показатель его существования);
- сознательное, достигнутое в результате обсуждения согласование политики (формальные договоры и соглашения о деятельности);
- неявное сотрудничество, осуществляющееся без прямых связей и/или формальных соглашений, не предполагающее заключения договоров (такое сотрудничество возникает из совпадающих ожиданий акторов);
- навязанное сотрудничество: более сильная сторона заставляет другую корректировать ее политику, но одновременно корректирует и свою собственную;
- создание специализированных институтов (например, институтов ООН), осуществляющих регламентации, экспертизы, субсидии, содействующие развитию сотрудничества.
Во-вторых, еще одним важным достижением исследований в области межгосударственного сотрудничества стала разработка гипотез относительно условий, при которых сотрудничество между государствами становится наиболее вероятным. Эти гипотезы не составили комплексной теории межгосударственного сотрудничества. Они только предложили серию переменных, каждая из которых делает сотрудничество более вероятным. Анализ и эмпирическая проверка этих гипотез способны продвинуть вперед дело создания комплексной теории, а, значит, и развитие теории международных отношений в целом. X. Милнер выделяет и анализирует шесть таких гипотез:
- «гипотезу взаимности», основным содержанием которой является ожидание государствами выгод от сотрудничества и опасение потерь и даже наказаний в случае уклонения от него;
- «гипотезу о количестве акторов”, согласно которой перспективы сотрудничества возрастают с уменьшением числа взаимодействующих государств;
- “гипотезу итерации», по которой возможности государств на пути сотрудничества связаны с длительностью их предыдущего взаимодействия;
- «гипотезу о международных режимах”, то есть о нормах, принципах и процедурах принятия решений, совокупность которых представляет собой центры межгосударственного сотрудничества;
- «гипотезу эпистемических сообществ», описывающую ту роль, которую играют в развитии межгосударственного сотрудничества профессиональные эксперты, разделяющие общее понимание проблемы и вырабатывающие общие пути ее решения;
- «гипотезу асимметрии силы”, которая имеет сходство с так называемой гегемонической теорией стабильности и с позиций которой сотрудничество является более вероятным, если в наличии имеется сильное и заинтересованное государство-гегемон. Основной недостаток указанных гипотез X. Милнер усматривает в том, что они не уделяют внимания внутренним источникам межгосударственного сотрудничества.
2. Межгосударственное сотрудничество в свете политреализма. В отличие от взглядов сторонников либерально-идеалистической традиции, взгляды реалистов на проблему международного сотрудничества известны не столь широко и потому нуждаются в специальном рассмотрении. Понятно, почему ссылки на общность человеческого рода и вытекающие из этого общечеловеческие универсалии выдвигают проблему международного сотрудничества в центр всех рассуждений идеалистов. Это всегда так, идет ли речь о движении «к вечному миру» на основе “общих нравственных императивов” (И. Кант), о соблюдении норм, опирающихся на принципы естественного права и гарантирующих «право народов» (Г. Гроций), или же о создании всемирной организации, призванной обеспечить сотрудничество на базе коллективной безопасности (В. Вильсон). Позиции же реалистов в рассматриваемой проблеме, на первый взгляд, не столь очевидны. Как мы уже знаем, одно из важнейших положений теории политического реализма — это выделение конфликтов как ведущих и наиболее распространенных типов международных процессов. Однако это не означает, что реалистов не интересует исследование международного сотрудничества. Напротив, некоторые из них (например, А. Уолферс) посвятили анализу международного сотрудничества специальные работы, внесшие важный вклад в науку. Особенности же реалистского подхода к рассматриваемой проблеме состоят в следующем:
- международное сотрудничество, как правило, сводится к межгосударственным взаимодействиям на основе взаимного признания суверенитета и невмешательства сотрудничающих сторон в дела друг друга;
- важнейшие стимулом, побуждающим государства к сотрудничеству, является анархичность международной среды: сотрудничество организуется там, где есть конфликт или его угроза;
- главной целью межгосударственного сотрудничества является безопасность, а его исходной, простейшей и наиболее распространенной формой — военный (военно-политический) союз. Вспомним, что к этой форме сотрудничества между суверенными политическими единицами обращался еще Фукидид, который подчеркивал и то, что в военном (военно-политическом) союзе есть доминирующая сторона, ядро союза, центр гравитации. Древнегреческому историку принадлежит пальма первенства и в открытии «конфликтного цикла», в который могут быть втянуты государства, в том числе и помимо своей воли. Одной из причин «конфликтного цикла» может стать увлечение наиболее сильных государств политикой втягивания в союз с ними других игроков политической сцены. Ответом на это становится интенсификация поиска союзников другими мощными государствами. Результат — ситуация, подобная той, которая сложилась в XIX в. и которую Бисмарк характеризовал как «кошмар коалиций».
Однако реалистическая парадигма в рассмотрении международного сотрудничества не сводится к исследованию военных и военно-политических союзов и их роли в обеспечении национальной безопасности государства. Как подчеркивал Ч. Осгуд, союзы представляют собой латентное военное сообщество, основанное на общем сотрудничестве против «третьей силы», представляющей собой реальную или же воображаемую угрозу для стран, вступающих в союз. Это означает, что с исчезновением такой угрозы союз как форма сотрудничества, чаще всего, прекращает свое существование. Союз распадается и тогда, когда менее сильные государства выходят из него («отпадают от союза», по терминологии Фукидида) под давлением противостоящей союзу мощной державы. Союз может перестать существовать также по причине невыполнения одной из сторон взятых на себя обязательств (из-за выявившейся в ходе его существования неэффективности в достижении целей, ради которых он был создан). Иначе говоря, данная форма сотрудничества носит, как правило, временный и ограниченный характер (конечно, бывают и исключения, ведь и союзы могут существовать не только в виде военных и военно-политических объединений). Еще одна важная особенность реалистического подхода к проблеме международного сотрудничества является следствием убежденности сторонников школы “политического реализма” в том, что один из элементов национального интереса государства — это потребность в наличии благоприятного международного окружения. Последовательное отстаивание этого положения может привести к неожиданным и в чем-то парадоксальным для убежденных политреалистов результатам. Г. Моргентау, например, на этой основе приходит к выводу о необходимости создания системы коллективной безопасности, что на первый взгляд выглядит как явная уступка его оппонентам-идеалистам.
Наиболее репрезентативным исследованием проблемы межгосударственного сотрудничества с позиций «традиционного» политического реализма стала изданная в 1962 г. работа Арнольда Уолферса «Разногласия и сотрудничество. Эссе по международной политике». Отталкиваясь от реалистического понимания международной среды как анархии, автор подчеркивает, что «деятельность политиков, определяющих взаимоотношения своей страны с другими странами и действующих от лица государства, должна опираться на беспристрастную оценку национальных интересов, что предполагает способность государственных лиц пренебрегать собственными эмоциями и эмоциями общественности». Основной смысл сотрудничества определяется Уолферсом как «необходимое условие успешного проведения политики баланса сил».
Этот ученый отмечает, что «черта, разделяющая дружеские и враждебные отношения, не всегда четко определена», но одновременно он настаивает на предпочтительности именно враждебных отношений как объекта научного исследования: «Внимание общественного мнения и большинства авторов фокусируется именно на враждебных отношениях стран, поскольку спокойно протекающие взаимоотношения, подобные тем, что установились в последнее время между США и Великобританией, не вызывают большого интереса». Он выделяет два основных мотива, или стимула, и, соответственно, два типа межгосударственного сотрудничества: «внутринаправленное» и «внешненаправленное» сотрудничество. «Внутринаправленное» сотрудничество мотивировано желанием государства улучшить отношения внутри объединенной группы, и в этом случае интерес является сугубо внутренним для группы стран и полностью независимым от внешних по отношению к этой группе угроз. В свою очередь, «внешненаправленное» сотрудничество продиктовано стремлением государств к объединению усилий в борьбе против общей внешней опасности. В этом случае сотрудничество зависит от длительности существования опасности, которая является очень убедительным стимулом к объединению.
С точки зрения А. Уолферса, сотрудничество «внешненаправленного» типа, к которому относятся все альянсы и договоры о коллективной обороне и которое объединяет государства для взаимопомощи в действиях против общего внешнего врага, сталкивается с меньшим количеством проблем, чем сотрудничество «внутринаправленного» типа. Одновременно он подчеркивает, что между двумя выделяемыми им типами межгосударственного сотрудничества нет четкого различия: нередко в альянсах сотрудничество в области обороны поддерживается различными мероприятиями «внутринаправленного» характера, подобно тому, как НАТО добивалось взаимодействия своих участников в политической, экономической и культурной сферах. «Более того, иногда альянсы преуменьшают важность внешних целей объединения, не конкретизируя в своих официальных договорах внешнего врага, дабы не провоцировать его. Однако правительства, недостаточно хорошо понимающие различия между двумя типами сотрудничества, обманывают и себя, и своих граждан. Учитывая значимость внешней угрозы, было бы также ошибочно предполагать, что многосторонние соглашения о коллективной обороне могут стать этапом формирования глобальной системы безопасности или мирового правительства» - утверждал этот ученый.
Помимо этих двух основных типов сотрудничества, А. Уолферс выделяет еще один, который, на первый взгляд, не вписывается в схему «дружбы — вражды» между государствами. Он описывает данный тип как состояние «минимума взаимоотношений». В нем пребывают государства, проводящие политику изоляции или минимальных политических контактов с другими государствами, стремясь оградить себя от ввязывания в споры между ними. Подобную позицию занимали, например, США перед первой мировой войной, а также занимает Швейцария, придерживающаяся постоянной политики нейтралитета. Основой такого поведения является надежда на то, что отсутствие требований со стороны государств и их невмешательство в дела других вызовет по отношению к ним, по крайней мере, дипломатическую дружественность. «Однако, — подчеркивает А. Уолферс, — они могут и не достичь желаемого результата, если случится, что одна или несколько из этих стран не приемлют самой идеи неприсоединения или нейтралитета».
Основные идеи традиционного политического реализма в исследовании межгосударственного сотрудничества связаны с противопоставлением:
- общего интереса – национальному;
- коллективной безопасности — значимости внешней угрозы;
- правового регулирования международных отношений — балансу сил;
- этики убеждения — этике ответственности;
- эмоционального восприятия международных отношений — рациональному подходу. Однако критика политического реализма, позиция которого во многом объясняется стремлением не допустить возрождения идеалистических «утопий» периода между двумя мировыми войнами, не должна заслонять заслуг представителей этой научной школы в «позитивной» разработке проблемы. Например, ряд положений, высказанных Уолферсом относительно международного сотрудничества, стал основой для дальнейшей разработки рассматриваемой проблемы, в том числе и с иных позиций.
3. Теория международных режимов. Эта теория возникла в 1980-е гг. Ее сторонники видят основы и мотивы межгосударственного сотрудничества в институтах, которые не являются прямым порождением международного права или международных организаций и не связаны с ними непосредственно. В качестве примеров приводятся режимы международной торговли (ГАТТ — ВТО), режимы нераспространения ОМП (оружия массового поражения) или же режимы морского судоходства. При этом международные режимы определяются как совокупность норм, принципов, правил и процедур принятия решения, которые соответствуют ожиданиям акторов. Утверждается, что режимы облегчают сотрудничество с помощью тех функций, которыми они служат государствам. Режимы смягчают последствия международной анархии для государств, побуждая к децентрализованному осуществлению соглашений. Кроме того, режимы рассматриваются как средство улучшения информации каждой стороны о поведении других сторон. Предполагается, что они способствуют изменению структуры операционных издержек сотрудничества, сокращая «стимулы для нарушения принципов режима». Таким образом, с одной стороны, режимы уменьшают неуверенность государств и их опасения, что другие нарушат сотрудничество, а с другой стороны, склонность самих государств к подобному нарушению.
Как демонстрируют авторы «Тюбингенской группы», государства создают международные режимы путем согласия по ряду принципов, норм и правил, которые они будут соблюдать в политике в ходе принятия решений в спорных вопросах. Более того, государства обычно устанавливают процедурные нормы дальнейшего развития и адаптации в соответствии с изменившимся положением независимых норм и правил режима. Когда государства формируют режим (или присоединяются к нему), они обязуются соблюдать определенные ограничения относительно использования своих суверенных прав (например, права по своей воле повышать или понижать тарифы) в обмен на то, что другие сделают то же самое. Такие обмены, которые и порождают потом международные режимы, приносят выгоды, но и возлагают обязанности на те государства, которые к ним присоединились (а часто также и на аутсайдеров данного режима).
Другие авторы отмечают, что само существование режима указывает на предшествующую серию решений, принятых государствами в целях сотрудничества. Например, Дж. Грико говорит о влиянии более ранних сделок на состояние сотрудничества (и на возможности такового), а также о роли политики распределения выгод от сотрудничества, существующей в рамках режима. Распределение силы в международном масштабе рассматривается как основа режимов и как ответственность за изменения, которые происходят в них. Учитывая обеспокоенность государств своим изменчивым положением в международной иерархии, можно утверждать, что они вряд ли легко найдут согласие в том, что касается количества передаваемой друг другу информации, а также тех принципов, которые определяют режим. Ведь с этими принципами связаны те потери, которые должны понести государства, и те выгоды, которые они смогут извлечь из существования режима. А снабжение информацией и характер потерь от заключаемых сделок — это уже вопросы высокой политики.
По мнению X. Милнер, заслуживает внимания то, что даже критики теории международных режимов соглашаются с ее центральными положениями и что существуют эмпирические подтверждения вывода о способности режимов уменьшать стоимость деловых операций для государств, ведущих переговоры по соглашениям о сотрудничестве. М.-К. Смутс подчеркивает в этой связи, что, несмотря на справедливость критики в адрес теории международных режимов, она существенно обогатила анализ межгосударственного сотрудничества. “Понятие режима имеет эвристическую ценность, - пишет он. – Оно позволяет обозначить и исследовать такие не вписанные в юридические тексты формы регулирования, наличие которых можно констатировать в международной жизни и для обозначения которых до этого не существовало никакого понятия”. Автор отмечает, что в последние годы в исследовании рассматриваемой проблемы наметились новые интересные повороты, ведущие к освобождению от чрезмерно механистического подхода к анализу международных режимов. С одной стороны, само понятие международного режима все более заметно уступает место понятию международных институтов, что расширяет возможности анализа формирования правил сотрудничества между государствами, придавая такому анализу социологический характер. С другой стороны, сегодня вырисовывается новое направление, которое акцентирует внимание не столько на стратегиях государств и властных отношениях в международной системе, сколько на реактивном измерении международного сотрудничества.
Рассматриваемая теория возникла как результат полемики между неореалистами и неолибералами. Эта полемика выдвинула на первый план научных исследований целый ряд важных вопросов, касающихся международного сотрудничества, и тем самым дала возможность осмыслить имеющиеся в этой сфере проблемы. Однако выдвигавшиеся на этой дискуссии идеи нуждаются в дополнительной эмпирической проверке, а сама дискуссия, как стало ясно вскоре, не внесла ожидавшегося от нее вклада в анализ проблемы межгосударственного сотрудничества, поскольку выявила серьезные внутренние слабости и ограниченности обеих участвовавших в ней сторон, то есть представителей неореализма и неолиберализма. Резюмируя слабости участвовавших в дискуссии сторон, Р. Пауэлл выделяет три аспекта:
во-первых, ссылка на анархичность международной системы мало плодотворна, ибо не дает ответа на вопрос о способах, какими располагает государство для достижения своих целей. Кроме того, следует согласиться с Р. Кохэном в том, что международная система всегда была анархичной, поэтому ссылок на анархию с целью объяснения международных изменений и, в частности, изменений в уровне межгосударственного сотрудничества и его институциализации недостаточно;
во-вторых, спор об относительных и абсолютных выгодах мало нового внес в понимание межгосударственного сотрудничества. В конечном итоге он перерос в спор о том, что следует считать выгодным для государства. Ключ к пониманию существа проблемы скрывается, по мнению Пауэлла, в том, что степень заинтересованности государств в относительных выгодах не является неизменной (и с этим согласились обе дискутирующие стороны). Это означает, что сотрудничество и заинтересованность в относительных выгодах могут изменяться одновременно, не обусловливая друг друга;
в-третьих, существование режимов и институтов действительно позволяет получить совместные выгоды от межгосударственного сотрудничества. Некоторые способы реализации представляют большую часть выгод одному государству, а некоторые — другому. Кроме того, существующий международный режим и распределение выгод могут и не отражать имеющегося распределения силы. В итоге подобные ситуации порождают конфликты по поводу распределения выгод и даже могут стать потенциальной причиной гегемонистских войн.
Р. Пауэлл считает, что фундаментальное объяснение проблем межгосударственного сотрудничества надо искать в особенностях состояния международной стратегической среды. На этом пути теория международных отношений сталкивается с двумя нерешенными вопросами. Первый — действительно ли институты и режимы легко приспосабливаются к изменениям в распределении силы? И второй — какие факторы влияют на стабильность международного сотрудничества и на темпы приспособления режимов к происходящим изменениям? Можно добавить, что для теории международных отношений остается открытым и вопрос о характере и тенденциях изменений, происходящих в международной среде. Именно эти вопросы так или иначе обсуждаются в рамках социологического подхода к анализу межгосударственного сотрудничества.
4. Социологический подход к анализу международного сотрудничества. В определенном смысле упомянутое выше увеличение возможностей исследования международного сотрудничества связано с бурным развитием в последние годы социологического направления в международно-политической науке. Оно основано на понимании современного мира как единого пространства, структурированного многообразными и все более широкими сетями социальных взаимодействий, как процесс постепенного формирования глобального гражданского общества. Оно трактует изменения, происходящие сегодня в мире, как процесс формирования новой, «поствестфальской» реальности, для которой характерны тотальная взаимозависимость акторов и фундаментальное изменение всех основных параметров международных отношений. Представители социологического подхода подчеркивают, что в условиях новой реальности анализ международного сотрудничества будет неадекватным, если его не проводить в более широком масштабе глобальных транснациональных связей и взаимодействий.
Общий недостаток неореализма и неолиберализма заключается в том, что, считая критериями международных процессов рациональность политики, государственный интерес (определяемый в терминах власти, или в терминах экономической мощи), баланс сил или материальное благосостояние, они не идут дальше этого. Анализ же возникающих в наши дни «новых международных отношений» требует повышенного внимания к роли социальных норм и институтов, групповых ценностей и идентичностей, культур и традиций, которые не отрицают, но мотивируют интересы сторон, участвующих в сотрудничестве. В условиях «постмеждународных отношений» межгосударственное сотрудничество неизбежно становится многосторонним. Многосторонность при этом проявляется не в количестве государств, участвующих в сотрудничестве, но, прежде всего, в многообразии субъектов сотрудничества: государств, транснациональных фирм, банков, финансовых групп, коммун, этносов, профессиональных объединений, которые обладают разными легитимностями, разными побудительными интересами, разными рациональностями и разными возможностями. Вот почему в таких условиях не существует, да и не может существовать, свода единых, предустановленных правил сотрудничества. Сотрудничество представляется как непрерывный процесс коммуникаций, диалога, сопоставления и взаимного приспособления несовпадающих и даже конфликтных интересов и ценностей.
С известной долей условности современные социологические подходы к анализу международного сотрудничества могут быть разделены на четыре основные группы. Эти подходы подчеркивают различные моменты международного сотрудничества: легитимности международных институтов («британская школа»); международных культурных норм (конструктивизм); истории формирования международных акторов (исторический институционализм); и, наконец, роли новых международных акторов в стирании границ между внутренней и внешней политикой и изменении в этой связи всего пейзажа международной жизни (французская школа социологии международных отношений).
«Британская школа» в международно-политической науке, которая связана с именами М. Бэнкса, X. Булла, Дж. Бертона, М. Уайта, рассматривает межгосударственное сотрудничество как результат произошедшего в результате Вестфальского мира исторического укрепления «международного общества» и созданных в нем межгосударственных нормативных структур. Государства доминируют в определении действующих в международном обществе норм, само существование которых — результат сознательных и исторически длительных усилий государств по регулированию международной деятельности. Легитимность есть факт признания государствами наличия и действия международных норм, оказывающих важное воздействие на их поведение.
Теория международного общества имеет в Британии давние традиции. Она не только притягивает новых сторонников, но и вызывает некоторые возражения. Главным аргументом в возражениях реалистов оставалась ссылка на незыблемость священного принципа государственного суверенитета. Именно учитывая этот аргумент, представители английской школы рассматривают международное общество как состоящее из суверенных государств, не имеющих над собой никакой верховной власти, но разделяющих определенный минимум совместных ценностей и норм (что предполагает взаимные контакты, осуществляемые от их имени специальными лицами) и обладающих рядом общих (межгосударственных) институтов. Международное общество предполагает взаимную ответственность государств-членов, конвенционально соблюдаемые правила и определенную тенденцию к возрастанию в его рамках межгосударственного сотрудничества. В полном соответствии с традициями политического реализма, основными политическими акторами международного общества считаются государственные деятели, а главной ценностью — осторожность и ответственность в принятии решений. Осторожность и ответственность являются центром притяжения, вокруг которого вращаются все остальные политические ценности: лояльность, добрая воля, решимость, смелость, сострадание, уравновешенность и, как самое главное, справедливость. Характерно, что международная анархия хоть и признается теоретиками «британской школы», но понимается совершенно иначе, нежели в реалистической парадигме, а именно как отсутствие международного правительства, а не как отсутствие всяческой управляемости и легитимности в отношениях между нациями. Следуя этой логике, Барри Бузан сформулировал понятие «зрелой анархии», принципиально отличающейся по прочности своих нормативных ограничений, накладываемых на деятельность государственных акторов.
Следующие два направления в анализе сотрудничества подчеркивают наличие и значимость международных норм как относительно независимых от государственных усилий по их созданию и воспроизводству. Если для сторонников британской традиции нормы (и, соответственно, легитимность международного общества) являются результатом сознательных усилий государств, то для конструктивистов и исторических институционалистов международные нормы обладают мощным самодостаточным влиянием на государства. С точки зрения конструктивистов и исторических институционалистов, нормы не обязательно создаются при непосредственном участии государств и под их контролем, а следовательно, должны быть исследованы в качестве независимого от государства субстрата. Единственное сходство взглядов конструктивистов и исторических институционалистов заключается именно в этом критическом отношении к понятию международной легитимности. В позитивных взглядах на содержание норм эти два подхода существенно различаются.
Что же касается представителей французской школы социологии международных отношений, то, с их точки зрения, принципиальное значение для анализа сотрудничества государств имеет изучение тех сдвигов, которые происходят во взаимодействии государств и новых участников международных отношений. Межгосударственное сотрудничество, подчеркивает, например, Бертран Бади, сегодня уже нельзя анализировать без учета тех изменений, которые отличают современность от Вестфальской системы международных отношений.
В наши дни государство уже не только не единственный, но и не во всех отношениях господствующий субъект международной сцены. Усиление взаимозависимости и процессы глобализации имеют следствием появление фундаментально новых тенденций в мировой политике. Во-первых, происходит автономизация деятельности транснациональных акторов — этнических, религиозных, культурных, профессиональных и иных групп, мультинациональных фирм, представителей рыночных, коммуникативных, информационных и миграционных потоков, а также диаспор, мафиозных кланов, политических элит. В этих условиях государственный суверенитет подрывается «расщеплением» лояльности индивида между тремя относительно самостоятельными сферами — государством, транснациональными сетями и социокультурными структурами. Во-вторых, формируемые многообразными процессами идентификации (этнической, религиозной, коммунитарной) новые акторы все более успешно претендуют на свою собственную роль в международной жизни, стремясь оказывать влияние на ее системы, действующих лиц, возникающее между ними конфликты. Важной особенностью происходящих перемен является то, что указанные процессы способствуют дестабилизации всей системы международных отношений, сложившейся в итоге Вестфальского мирного договора.
При этом мощным источником дестабилизации становится заимствование государством методов и средств сотрудничества, присущих вновь заявившим о себе международным акторам. В поисках новых форм легитимности государство все чаще идет на замещение отношений гражданской солидарности рыночными отношениями, групповыми связями, транснациональной солидарностью. Государство все принимает как факт групповую идентификацию (и групповую исключительность), идет на уступки и компромиссы во взаимодействии с новыми акторами. Тем самым оно способствует разрушению составляющих саму основу его легитимности принципов суверенитета, территориальной целостности, политического представительства. Особенности межгосударственного сотрудничества в современных условиях не могут быть правильно поняты, если не учитывать и не подвергать анализу по крайней мере два фундаментальных обстоятельства: то, что «чистого» межгосударственного сотрудничества сегодня уже не существует и то, что радикальное противопоставление внутренней и внешней политики и полное делегирование гражданами первой из этих функций государству принадлежит прошлому. Социологический подход расширяет возможности исследования межгосударственного сотрудничества, обладая определенными преимуществами по сравнению с «реалистическим» и «режимным» подходами. Рассматривая конфликт и сотрудничество в неразрывной связи, социологический подход, в отличие от других парадигм, ставит сотрудничество на первое место, отдает ему приоритет, считает его ведущей стороной взаимодействия. Проблеме сотрудничества тем самым придается динамичность, ее анализу — многоаспектность: социологический анализ не ограничивается одной или даже несколькими областями, а пронизывает их все. Социологический подход не нуждается в предварительном решении вопросов, с которыми постоянно сталкиваются другие подходы к исследованию межгосударственных конфликтов — таких вопросов, как международная анархия, распределение выгод, детерминизм в соотношении внутренней и внешней политики, государственные и частные акторы и т.п.
В то же время и в социологическом подходе есть свои недостатки и нерешенные вопросы. Они являются следствием основной для современного социологического подхода идеологии, то есть либерализма. Отсюда определенный налет утопичности, проявляющийся в утверждениях о доминировании глобального интереса как побудительного мотива и общей причины сотрудничества, о движении к всеобщей гармонии как результате гармонизации частных интересов. Существование общего интереса объективно бесспорно и даже субъективно осознано. Но интересы национальные, частные, групповые вовсе не отошли на второй план даже при всей очевидной справедливости метафоры «одной лодки», применяемой для характеристики накопившихся перед человечеством проблем. Как и в широко известной дилемме заключенных, несмотря на явные потери в случае некооперативного поведения, игроки все же ведут себя эгоистично. Это вопрос доверия, дефицит которого является постоянным фактом международных отношений, в том числе (а, возможно, еще в большей степени, чем прежде) и в условиях нынешней эпохи размывания основ вестфальской системы. В формирующейся системе «плюралистической однополярности» (А.Д. Богатуров) взаимная зависимость от сохраняющей свое значение государственной независимости заставляет каждое государство относиться к другому себе подобному субъекту МО с недоверием. Высокая степень взаимозависимости не исключает высокой вероятности конфликта и не создает наилучших условий для развития сотрудничества.
5. Сотрудничество и интеграционные процессы. В последнее время в специальной литературе понятия «сотрудничество» и «интеграция» все чаще разводятся: если межгосударственное сотрудничество не идет дальше рамок, ограниченных суверенитетом, то интеграция, напротив, означает передачу части суверенитета «в общий котел» интегрирующихся государств. Здесь действительно существует серьезная аналитическая проблема, касающаяся одного из наиболее широко обсуждаемых сегодня понятий, а именно понятия суверенитета. В то же время, исходя из рассматриваемых нами аспектов, интеграция вполне вписывается в вышеприведенное определение сотрудничества и потому не противоречит ему, а представляет собой, как отмечают некоторые авторы, высший тип межгосударственного сотрудничества. Как бы многообразными ни были сферы и направления международного сотрудничества и как бы ни были существенными их роли и значение, центральным и наиболее важным его компонентом остается политическое сотрудничество. От эффективности этой сферы во многом зависит решение задач взаимодействия в других областях. Особое значение приобретают вопросы политической интеграции, которая тесно связана с экономической интеграцией, однако не сводится к ней в качестве явления «вторичного» или «надстроечного» порядка. Политическая интеграция представляет собой более высокую — по сравнению с другими, — форму сотрудничества. К ней относится создание единого политического сообщества на основе союза двух или более политических единиц. «Интеграция, — пишут П.-Ф. Гонидек и Р. Шарвэн, — это одновременно процесс и состояние, включающее в себя тенденцию к замене раздробленных международных отношений, состоящих из независимых единиц, новыми более или менее широкими объединениями, наделенными минимальными полномочиями принимать решения либо в одной или нескольких определенных областях, либо во всех областях, которые входят в компетенцию базовых единиц. На уровне индивидуального сознания интеграция призвана породить лояльность и приверженность новому объединению, а на структурном уровне — участие каждого в его поддержке и развитии».
С точки зрения географических масштабов объединительных процессов различают глобальный, региональный, субрегиональный уровни интеграции. Существуют также различные этапы, или фазы, интеграции: от связей взаимозависимости в рамках плюралистической международной системы или стремления «встроиться в систему цивилизованных государств» до формирования единой политической общности. Единая политическая общность является скорее идеальным типом, как феномен реальной практики она вряд ли существует. Суть же интеграционного политического процесса, его главная тенденция направлена на выход за рамки простой координации внешних политик и на постепенную передачу суверенитета новым коммунитарным структурам. Поэтому первые исходные ступени могут быть отнесены к процессу интеграции лишь условно.
Научное исследование проблемы интеграции связано с осмыслением реальных интеграционных процессов и направлено на то, чтобы выявить в них общие тенденции, связанные с причинами, детерминирующими факторами, основными чертами данного феномена. Наиболее продвинутой его формой является сегодня Европейский Союз (до ноября 1993 г. называвшийся Европейским экономическим сообществом). Наиболее известными в исследовании проблем интеграции являются три теоретических направления, или три научные школы: школа функционализма и неофункционализма, школа федерализма и школа транснационализма (или «плюралистическая школа»).
Отправным моментом изучения феномена международной интеграции с позиций «функционализма» стал вопрос о причинах неудачи при создании Лиги Наций. Этим вопросом занялся английский исследователь Д. Митрани. В разгар второй мировой войны, в 1943 г. он публикует статью, озаглавленную «Мир и функциональное развитие международной организации», в которой делает вывод о несостоятельности любой предварительной модели политической интеграции. С его точки зрения, Лига Наций потерпела фиаско прежде всего потому, что государства увидели в ней угрозу своему суверенитету. Между тем глобальная международная организация не только не способна преодолеть негативные последствия национальных суверенитетов, но и просто гарантировать мирные отношения между государствами. Поэтому после окончания второй мировой войны для поддержания мира будут не нужны амбициозные проекты создания международных институтов, наделенных наднациональной властью и призванных обеспечить политическую интеграцию государств. Вместо этого необходимо способствовать сотрудничеству между государствами в решении задач, представляющих совместный интерес и связанных с их конкретными потребностями экономического, социального, научно-технологического и т.п. характера. Прагматические выгоды подобного сотрудничества постепенно подтолкнут государства к созданию необходимых для этого межгосударственных органов, которые, в свою очередь, создадут предпосылки и для политической кооперации.
Тем самым «функционализм» предлагает не просто расширить межгосударственное сотрудничество в отдельных сферах, которое стало бы чисто техническим. «Функционализм» видит в межгосударственном сотрудничестве путь к достижению политической цели — интеграции государств в более широкую общность через постепенное отмирание их суверенитетов. Национальное государство он рассматривает как слишком узкое явление, если рассматривать возможности преодоления экономических, социальных и технических проблем, которые могут быть решены только на уровне международного сотрудничества. Межгосударственные отношения должны быть перестроены таким образом, чтобы вместо «вертикальной» территориальной замкнутости были созданы действенные «горизонтальные» структуры, администрация которых была бы призвана координировать межгосударственное сотрудничество в конкретных сферах. Это позволит устранить экономические и социальные причины конфликтов, а затем — постепенно и безболезненно — преодолеть государственные суверенитеты. В результате длительной эволюции сотрудничество между государствами станет столь тесным, а их взаимозависимость столь высокой, что не только станет немыслимым вооруженный конфликт между ними, но будет достигнуто состояние необратимости. Международная среда претерпит глобальные изменения, благодаря которым солдаты и дипломаты уступят место администраторам и техникам, отношения между канцеляриями — прямым контактам между техническими администрациями, а защита суверенитетов — прагматическому решению конкретных вопросов.
Таким образом, наряду с прагматизмом, функциональный подход к исследованию интеграционных процессов содержит и заметную долю нормативности. Подобная двойственность, как отмечает Ш. Зоргбиб, отчасти способствовала его успеху: «идеалист чувствителен к содержащемуся в нем «мондиализму»; реалист успокоен сохранением основных атрибутов государственного суверенитета в среднесрочной перспективе, а в конечном счете «финальная фаза», как и в других доктринах, может быть отодвинута в очень далекое будущее». Очевидно и практическое влияние «функционализма», особенно в том, что касается создания и развития Организации Объединенных Наций и, в частности, такого ее института, как ЭКОСОС (Социальный и экономический совет Объединенных Наций), получившего мандат на координацию межгосударственной деятельности в соответствующих сферах. В Хартии ООН большое внимание уделено именно ее функциональным обязанностям, а Генеральная Ассамблея формирует такие институты, как Конференция Объединенных Наций по торговле и сотрудничеству и Организация Объединенных Наций по индустриальному развитию. В то же время именно применение положений «функционализма» в практике международной интеграции обнаружило его недостатки.
Во-первых, следствием применения на практике положений «функционализма» стала слишком большая децентрализация международного сообщества, определенная дисперсия его усилий. Громоздкие и многочисленные технические организации породили новые проблемы координации. Одновременно возникла опасность, что параллельно с уменьшением значения государственного суверенитета будет происходить усиление суверенитета специализированных организаций. Так, представитель МОТ на конференции в Сан-Франциско отказывался от субординации ООН во имя суверенитета своей организации.
Во-вторых, обнаружилось, что в реальной практике международной интеграции функциональное сотрудничество не ведет автоматически к «отмиранию суверенитета». Более того, европейский процесс показал, что особенно болезненной является именно проблема передачи государствами «в общий котел» части их политической и военной компетенции.
В-третьих, функциональное сотрудничество нуждается в подкреплении мероприятиями политического характера.
Указанные недостатки отчасти были воспроизведены и «неофункционализмом». Его представители отстаивают идею, согласно которой потребности сотрудничества в том или ином секторе экономической, социальной или культурной деятельности способны вызвать эффект цепной реакции в других сферах, что, в свою очередь, приведет к необходимости создания специализированных наднациональных институтов для их координации и таким образом — к ускорению процесса политической интеграции. При этом начинать следует с ограниченных экономических проектов, которые воспринимаются гораздо легче, чем «крупные политические повороты». Поскольку для реализации ограниченных экономических проектов государствам не нужно отказываться от собственной политики, а достаточно лишь простого сходства интересов в конкретной области, постольку и добиться здесь сотрудничества намного легче. Вместе с тем «неофункционалисты» подчеркивают важность структурных условий успеха интеграции, которым должны отвечать государства (например, политический плюрализм, консенсус относительно фундаментальных ценностей); также они отмечают, что логика функциональной интеграции носит не механический, а вероятностный характер, и сам этот процесс зависит от множества факторов.
Если «функционализм», придавая политическим институтам немаловажное значение, считает их производными или же параллельными экономическим, социальным и другим процессам, то «федерализма делает их центром своей концепции. А. Этциони, А. Спинелли, К. Фридрих, Дж. Элэзэр и другие характеризуют федерализм как «договорный отказ от централизма, структурно оформленную дисперсию полномочий между различными центрами, законные полномочия которых гарантируются конституцией». Международная интеграция на пути федерализма рассматривается по аналогии с «внутренними режимами» государств, основанными на принципах федерального устройства, то есть на основе этатистской модели. В основе этой модели лежат несколько принципов. Во-первых, это двойное гражданство в условиях существования центрального и регионального правительств. Во-вторых, многообразие роли региональных правительств, в-третьих, цикличность изменения силы и роли региональных правительств. Наконец, в-четвертых, это происхождение федерализма, который имеет два источника и, соответственно, две цели: воздействие центростремительных сил и проблем, влекущих за собой федерализм как средство проведения единой политики; влияние центробежных сил, в результате которого федеративные признаки формируются с целью предотвращения распада общества. «Федерализм» обоснованно подчеркивает то значение, которое имеет для международной интеграции политическая воля ее участников, а также роль распределения полномочий, их фрагментации между различными уровнями, как гарантии против возможных злоупотреблений своей властью со стороны центра.
Казавшаяся на первых порах иллюзорной (первые работы А. Спинелли были опубликованы в разгар второй мировой войны), концепция федерализма медленно, преодолевая противоречия, но все же убедительно обретает зримые черты в интеграционном процессе в Западной Европе. Эти черты становятся особенно заметными с первых всеобщих выборов в Европарламент в 1979 г., придавших новый импульс институциональному развитию. В 1984 г. Европарламентом был принят разработанный А. Спинелли проект договора о Европейском Союзе. В нем отмечалось, что в сферу деятельности Союза входит область сотрудничества, находящаяся под эгидой Совета Европы, а также деятельность, подведомственная институтам Союза. Полномочия между Союзом и государствами распределяются на основе принципа субсидиарности: Союз выполняет только те задачи, которые сообща могут быть решены более эффективно, чем государствами в отдельности. Институты призваны служить укреплению позиций Комиссии, оптимизации процесса принятия решения, разделению законодательной власти между Советом и Парламентом.
В феврале 1985 г. был принят Единый Европейский Акт, который еще не институализировал Европейский Союз, но стал важным этапом на пути к этому. Он состоял из двух частей, одна из которых посвящена сообществам, другая — политическому сотрудничеству. В первой фиксируется цель создания единого рынка к концу 1992 г. Вторая ограничивается институализацией 15-летней практики и ее закреплением в юридических обязательствах. В качестве цели политического сотрудничества называется формирование и проведение единой внешней политики, что предполагает постоянные взаимные консультации между двенадцатью странами, принятие ими во внимание позиций друг друга, а также обязательные совместные обсуждения по вопросам, затрагивающим общие интересы, до принятия решений на национальном уровне. Наконец, 1 ноября 1993 г. вступили в силу Маастрихтские соглашения, предусматривавшие создание к 2000 г. валютно-экономического и военно-политического союзов 12 европейских государств. Европейское сообщество изменило свое название и стало Европейским Союзом. Было принято решение о месте нахождения 10 новых европейских организаций — валютного института, Европола, Европейского агентства по проблемам окружающей среды и др. Принято решение о принятии в ряды Европейского союза к 1 января 1995 г. Австрии, Швеции, Норвегии и Финляндии. Кроме того, после многократных отсрочек было заявлено о вступлении в силу с 1 февраля 1994 г. Шенгенских соглашений, подписанных восемью из двенадцати государств. В дополнение к свободному перемещению капиталов, товаров и услуг внутри Союза они предусматривают беспрепятственное передвижение людей, то есть фактическую отмену границ.
Однако федерализм не являлся концептуальной базой европейской интеграции с самого начала. В исходной фазе этого процесса теоретически были возможны три пути:
- наиболее традиционный — сотрудничество в рамках союзов или ассоциаций между государствами, остающимися суверенными и независимыми;
- наиболее смелый — федерация учреждающая в ряде областей единую наднациональную политическую власть;
- наиболее оригинальный — функциональная интеграция, дающая возможность общих действий в рамках специализированных институтов.
На практике первый путь оказался необходимым и полезным, но недостаточным, второй — невозможным. Поэтому процесс интеграции пошел по пути реализации функциональной модели, позволяющей выйти за рамки простого сотрудничества и подготовить условия для возможной федерации. Таким образом, главным недостатком федералистской модели международной интеграции является то, что при всей своей внешней привлекательности она имеет значительно меньше шансов на успех, чем функциональная модель, поскольку удельный вес элемента нормативности в ней еще выше. Учитывая недостатки других рассмотренных выше подходов, реальный процесс международной интеграции может быть осознан лишь с учетом комплексного понимания преимуществ каждого из них. Именно о комплексном изучении идет речь в «плюралистической» концепции К. Дойча. Процесс интеграции рассматривается в рамках этой концепции в терминах коммуникационных сетей, передающих сообщения и сигналы, обменивающихся информацией, способствующих выполнению определенных функций и накоплению опыта. К. Дойч анализирует два типа политических объединений, каждому из которых соответствует свой особый процесс интеграции, — «амальгамный» и «плюралистический».
Под первым понимается «слияние, в соответствующей форме, двух или нескольких ранее самостоятельных единиц в более широкое объединение, наделенное определенным типом общего управления». Во втором интегрирующиеся единицы сохраняют свою политическую самостоятельность. При этом осуществление «амальгамной» интеграции нуждается в целом комплексе разнообразных условий социокультурного и политического характера, среди которых приверженность населения интегрирующихся общностей одним и тем же ценностям; обоснованное ожидание выгод от интеграции; достаточное знание друг друга и, соответственно, предсказуемость поведения. Процесс интеграции должен сопровождаться лояльностью населения к возникающим новым политическим институтам, глубоким осознанием своего единства, а также выходом на политическую арену новой генерации руководителей. В конечном итоге должен сложиться общий образ жизни, который и станет основой для «амальгамной» интеграции.
Реализация «плюралистического» типа интеграции не требует столь обширных и столь жестких условий. Основные социокультурные ценности интегрирующихся единиц просто не должны противоречить друг другу; предсказуемость поведения касается лишь ограниченной сферы общих интересов; требуется также адекватная реакция политических элит на сигналы и действия заинтересованных правительств и населения. Кроме того, успеху интеграции способствует восприятие объединительной идеи интеллектуальными кругами и политическими движениями, как и постоянное развитие сетей коммуникации и всестороннего взаимодействия. В 1970-е гг. под руководством К. Дойча было проведено обширное исследование в Германии (ФРГ) и Франции, в процессе которого были осуществлены интенсивный контент-анализ различных крупных ежедневных изданий, зондажи общественного мнения, экспертные опросы руководящих кадров, изучение статистики международных сделок. В результате обнаружилось, что благоприятный образ единой Европы, сформировавшийся у населения обеих стран, не привел к вытеснению приверженности национальным ценностям. Поэтому был сделан вывод о том, что «плюралистическая» версия европейской интеграции имеет более вероятное будущее, чем «амальгамная». Проблема межгосударственного сотрудничества все еще остается компетенцией частного уровня, а не системной теории международных отношений. Прежде всего, это связано с тем, что наука о международных отношениях не представляет собой некоего монолита, ей изначально присущи соперничество, конкуренция, борьба парадигм, школ и теорий. Стремление к формированию единой теории международных отношений каждый раз сталкивается: с усилением противоборства различных направлений как раз в те моменты, когда кажется, что ее основы уже созданы: так было после первой мировой войны в период недолгого доминирования либерализма; после начала второй мировой войны, когда либерализм был вытеснен политическим реализмом; как попытка создать общую основу могут быть истолкованы и объявления о «конце истории», а затем — о «столкновении цивилизаций» после «третьей мировой» (холодной) войны. Более того, дискуссии в науке о международных отношениях, в центре которых всегда был политический реализм, не поколебали его доминирующего влияния в рассмотрении проблемы международного сотрудничества. В наши дни и неолиберализм (главный оппонент реалистической парадигмы, который расходится с ней в оценке роли международных институтов, считая их способными нивелировать эффект силы и интереса и создать почву для сотрудничества) склонен рассматривать сотрудничество как «вторичный», производный от конфликта, хотя и достаточно самостоятельный феномен. Иными словами, дискуссии все еще продолжаются и ведутся в основном на почве, благоприятной для политического реализма.
Однако такое положение начинает существенно меняться. Сегодня уже не только традиционные либералы, но и представители транснационализма, а также таких новых течений, как конструктивизм, феминизм, постмодернизм, коммунитаризм, подвергают критике основные постулаты реализма и неореализма, связанные с ограничением международного сотрудничества сферой государственных интересов, военных союзов, стремлением к сохранению баланса сил и т.п. Так, транснационалисты выдвигают на передний план проблемы глобальной социально-политической системы, экологии, организации международного экономического пространства, обусловливающие приоритетность вопросов сотрудничества при изучении международных отношений и мирового политического процесса. Институционалисты показывают, что международные организации способны придавать определенную инерцию международному взаимодействию, благодаря которой сотрудничество продолжается даже тогда, когда происходят изменения в конфигурации баланса сил. Нормативисты подчеркивают, что, несмотря на противоречия и парадоксы гуманизации международных отношений, выявляемые этими процессами проблемы справедливости, прав человека, гуманитарного вмешательства становятся неотъемлемой и необратимой чертой международных отношений. Конструктивисты выдвигают аргументы в пользу того, чтобы наука базировалась не на изучении «рациональной политики» и материальных движущих сил (т.е. силы, интереса .и экономического благосостояния), а на убеждениях и ожиданиях, на вере в способность идей изменять природу международных отношений.
Усиление взаимозависимости, делающее все более очевидной потребность в регулировании международной системы и в сознательном управлении ею, влечет за собой «признание» проблемы международного сотрудничества даже в таких далеких от нее сферах, как стратегические исследования и даже геополитика. Новый импульс и новые возможности исследованию межгосударственного сотрудничества придает все более широкое распространение социологии международных отношений, главное достоинство которой — межпарадигмальность — позволяет ей выходить за рамки всех известных парадигм, сохраняя их теоретические приобретения. Можно подчеркнуть, что, относясь к наиболее существенным характеристикам международных отношений, рассматриваемых как процесс, конфликты и сотрудничество представляют собой неразрывно связанные стороны взаимодействия их участников. Выражаясь языком Гегеля и Маркса, они являются «диалектической парой», то есть взаимно отрицающими и взаимно обусловливающими друг друга противоположностями, которые могут «меняться местами». Это означает, что процессы международного сотрудничества всегда включают в себя конфликтное измерение, и наоборот — всякий конфликт предполагает ту или иную долю сотрудничества его участников.
Общность между конфликтами и сотрудничеством проявляется и в том, что при анализе каждого их этих видов международных процессов было бы ошибкой делать выводы относительно их причин каждый раз, когда обнаруживаются какие-либо корреляции. Так же как и конфликты, интеграционные процессы являются многомерным и сложным явлением, как бы «ускользающим» от анализа и «неподдающимся» единой и окончательной типологизации. Поэтому та или иная региональная (субрегиональная, государственная) модель интеграции не может быть механически «перенесена», во-первых, на другой, даже очень «похожий» регион, но с иными социокультурными и экономическими особенностями и традициями. Во-вторых, стихийно возникнув в какой-либо сфере взаимодействия международных акторов, интеграция может не иметь последствий в других сферах, более того, она может обратиться вспять или даже смениться противоположным процессом, если не будет подкреплена соответствующими политическими мероприятиями, создающими благоприятные предпосылки и условия ее реализации и формирующими институциональные основы ее дальнейшего продвижения. Наконец, в-третьих, вряд ли правильно рассматривать интеграционные тенденции как процессы, определяющие существо международных отношений, а тем более пытаться на этой основе судить о будущем этих отношений. Причина состоит именно в том, что содержание международных отношений определяется не только сотрудничеством, но и конфликтами, в том числе и такими, которые сопровождаются дезинтеграцией ранее единых политических образований (примеры — судьба СССР, Югославии, Чехословакии).
В рамках системного подхода конфликты и сотрудничество принадлежат к числу важнейших условий функционирования международных систем, характеризующих степень их стабильности. С этой точки зрения конфликт присущ как нестабильному («революционному»), так и стабильному типу международных систем. Однако отличительными чертами стабильных систем является то, что ценности, которые разделяются ее составными частями (участниками международных отношений), а) не подвергаются постоянному сомнению; б) существует консенсус относительно правил соперничества между этими участниками; в) отношения между ними характеризуются умеренностью. В «революционной» системе, напротив, наблюдаются несовместимость ценностей, непрерывное оспаривание правил и отсутствие умеренности, а следовательно, и слабая степень сотрудничества.
Напомним, что критерии стабильности системы связаны с ее изменениями, в зависимости от которых система либо сохраняет себя, либо настолько трансформируется, что происходит переход к иному типу системы, либо она просто разрушается. В рамках глобальной международной системы подобный переход означает смерть старого и рождение нового международного порядка. При этом степень дестабилизации и разрушения прежней системы (соответственно, степень международного беспорядка) варьируется в зависимости как от исторического контекста с присущими ему цивилизационными и технологическими особенностями, так и от политической воли и действий главных игроков международной сцены.

< Назад   Вперед >
Содержание