А. Шопенгауэр: О житейской мудрости
А. Шопенгауэр: Новые паралипомены
§ 573
Простой филистер хочет
присвоить жизни некоторого рода бесконечность, безусловность и старается
рассматривать ее и проводить так, как если бы она не оставляла желать ничего
лучшего. Ученый филистер делает то же самое по принципам и методам; он
приписывает некоторым из них безусловное совершенство и объективную силу, так
что по отыскании их остается только измерять ими все, что происходит, и затем
одобрять или отвергать. Но счастье и истина никогда не должны и не могут быть
добыты на этом пути. Нам посланы только их тени для того, чтобы мы двинулись в
дорогу. Обыкновенный человек гоняется неутомимо и неусыпно за тенью счастья;
мыслящий же делает то же, гоняясь за тенью истины. У обоих хотя и тени, но в
последних дано столько, сколько они в состоянии охватить. Жизнь - это язык, на
котором нам преподано известное учение. Если бы это учение могло быть преподано
нам каким-нибудь образом, то мы не жили бы. Поэтому изречения мудрости или
правила благоразумия никогда не заменят опыта и никогда не станут, таким
образом, суррогатом самой жизни. Но их нельзя отвергать, ибо они тоже относятся
к жизни; наоборот, их надо высоко чтить и смотреть на них как на тетради, в
которые другие записали уже то упомянутое учение мирового духа, но которые по
самой природе своей должны быть несовершенными и никогда не могут заменить той
истинной viva vox. Они, эти изречения и правила, тем менее могут сделать это,
что то учение (жизнь) говорит каждому иное, так как каждый нуждается в ином, и
оно уподобляется проповедующим в Духов день апостолам, которые, поучая толпу,
казалось, говорили с каждым на его языке.
§ 574
Ach kein
Steg will dahin fuhren,
Ach der
Himmel uber mir
Will die
Erde nie beruhren
Und das Dort
ist niemals hier! [1]
Шиллер
1 Ах, никакая тропинка не ведет
туда; ах, небо надо мною не касается земли, и "там" никогда не бывает "здесь"
(нем.).
Познай истину в себе, познай
себя в истине; и вот смотри! В то же мгновение ты, к своему удивлению, ту
родину, которую ты долго и безуспешно искал и о которой, мечтал тоскуя, познаешь
одинаково как в целом, так и во всех частностях, на том месте, которое тебя
окружает, как раз в этот момент: там небо касается земли.
§ 575
Что нас почти неизбежно делает
смешными - это серьезность, с какой мы относимся к каждому данному настоящему,
которое необходимо носит в себе видимость чего-то важного. Лишь немногие великие
умы поднялись над этим и из смешных сделались смеющимися.
§ 576
На возражения, направленные
против твоей чувственности, смотри смеясь так, как на выполнение плутовского
маневра, который сговорились направить против тебя, но который был тебе открыт.
§ 577
Ничто не делает людей столь
предупредительными в обращении с другими, как сознание собственного достоинства:
обладая этим сознанием, мы не боимся, что нас оттолкнут; ибо, если бы это и
произошло, то мы не ощутили бы от этого никакого оскорбления - в спокойной
уверенности, что вина за это ложится только на ограниченность того, кто
отвергает.
Наоборот, филистер, который не
сознает собственного достоинства, осмотрителен и политичен в своих выступлениях,
как это и следует само собой из вышеприведенных оснований.
Но как ко всякому достоинству
прибавляется какой-нибудь недостаток, словно обезьяна для посмешища, так
ограниченность, связанная с самодовольством, приводит к глупости и наглости.
§ 578
Светлый, хороший час должен
учить мутный, глухой, тупой час надлежащим поступкам, путем сохранения в памяти
достигнутых им результатов; час мутный, глухой, тупой должен в свою очередь
учить скромности, так как мы обыкновенно ценим себя только по нашим лучшим,
наиболее светлым часам и смотрим на большое количество часов слабых, глухих,
жалких как на чуждые нам: сохранение результатов, достигнутых в эти последние
часы, научает скромности, смирению, терпимости.
§ 579
Заметь себе, милая душа, раз
навсегда и будь умнее: люди субъективны - не объективны, а совершенно
субъективны. Если бы у тебя была собака и ты хотел привязать ее к себе и думал:
"Из сотни моих редких и превосходных свойств поймет же пес, наверное, хоть одно,
а этого достаточно, чтобы привязать его ко мне навсегда душой и телом", - если
бы ты стал думать так, то ты был бы дурак: погладь его, дай ему поесть, а в
остальном можешь вести себя, как тебе угодно, ничуть не стесняясь: он будет тебе
верен и предан. Так вот заметь себе это: с людьми дело обстоит точно так же,
совершенно так же; поэтому Гёте и говорит: "собака - такой же жалкий плут, как и
человек". Оттого-то самые ничтожные создания добиваются такого большого счастья
- именно потому, что они не представляют ничего сами по себе, для себя, собою,
ничего абсолютного, а одно только относительное, всегда только для других,
всегда только средство, никогда не цель - простой корм [1]. А что есть
исключения из этого правила, этого я не могу признать, т.е. что есть безусловные
исключения; правда, существуют люди, хотя и довольно редко, у которых бывает
несколько объективных мгновений, даже такие люди, у которых может быть из ста
субъективных мгновений несколько объективных - более высокое совершенство едва
ли возможно. Только не делай, пожалуйста, исключения из себя: ты исследуй твою
любовь, твою дружбу, посмотри, не представляют ли твои объективные суждения
большей частью замаскированных субъективных; всмотрись, признаешь ли ты
надлежащим образом достоинства человека, который тебя не любит, и т.д., - а
затем будь терпим, в этом заключается проклятый долг твой. А так как вы все так
субъективны, то считайтесь со своей слабостью. Так как ты знаешь, что тебе может
нравиться только тот, кто выказывает себя любезным по отношению к тебе, и что
надолго быть любезным к тебе может лишь тот, кому ты нравишься, и что нравиться
ему ты можешь только в том случае, если ты будешь выказывать себя по отношению к
нему любезным, то и делай это: из ложного дружелюбия постепенно возникнет
истинное. Ваша собственная слабость и субъективность требует иллюзии. Все
сказанное мною представляет собою, собственно, некоторое априорное дедуцирование
вежливости; впрочем, я мог бы пойти еще глубже.
1 Все это выражено с большим
эвфемизмом в следующем стихе Софокла:
???.
(Ибо услуга всегда порождает
услугу). Aiax, 517.
§ 580
Благоразумнее гордиться
богатством, властью, почетом, силой и чем угодно, только не внутренней истинной
ценностью. Но иной вопрос, чем лучше обладать.
§ 581
Прими во внимание, что случай,
эта на сей земле (рядом с ошибкой, его сестрой, глупостью, его теткой, и злобой,
его бабушкой) царящая власть, которая ежегодно и ежедневно отравляет жизнь
каждому сыну земли и тебе также большими и малыми выходками, - прими во
внимание, говорю я, что эта злая власть представляет собою ту силу, которой ты
обязан своим благополучием и своей независимостью, так как она дала тебе то, в
чем многим тысячам других отказала, - именно для того, чтобы иметь возможность
дать отнятое отдельным лицам, как ты. Если ты примешь это во внимание, то ты не
станешь поступать так, как если бы ты владел тем, чем ты обязан ей, по праву, -
а будешь знать, милостью какой изменчивой властительницы ты всеми этими благами
одарен, и если поэтому у нее появится каприз отнять у тебя часть твоих благ или
все целиком, то ты не примешься вопить о несправедливости, а будешь знать, что
случай взял, случай дал, и ты во всяком разе заметишь, что он по отношению к
тебе не совсем так благосклонен, как это казалось до сих пор: ведь он может
распорядиться не только тем, что он дал, но и тем, что ты сам добыл тяжелым и
честным трудом!
Ну а если он все еще так
милостив к тебе, что он дает тебе гораздо больше, чем почти всем, по чьим стопам
ты хочешь идти, - о, тогда будь доволен, не усердствуй в обладании его
подаренными благами, не злоупотребляй ими, смотри на них как на лень капризного
сюзерена, пользуйся ими мудро и с добротой.
§ 582
Принцип Аристотеля во всем
держаться среднего пути мало подходит для роли морального принципа, за который
он его выдавал; но он, пожалуй, - лучшее общее правило благоразумия, лучшее
наставление к счастливой жизни. Ибо в жизни все так сомнительно, по всем
сторонам разбросано так много неудобств, тяжестей, страда-
ний, опасностей, что счастливо
и безопасно пробраться здесь можно только как между утесами. Обыкновенно страх
перед каким-нибудь уже знакомым нам страданием гонит нас к противоположному, -
например, мучительная сторона одиночества - в общество, и притом в первое
попавшееся; обременительная сторона жизни на людях - в одиночество; сдержанное
обращение с людьми мы меняем на неосторожную доверчивость и т.д.
Stulti dum
vitant vitia in contraria currunt [1].
1 Избегая одних пороков, глупцы
впадают в противоположные (лат.).
Или же мы рассчитываем найти в
чем-нибудь удовлетворение, стремимся единственно к нему и через это не заботимся
об удовлетворении сотни других желаний, которые движутся в нас одновременно, -
так получается упущение и пренебрежение другими желаниями, и нет конца этой
беде.
Поэтому (??? и nil admirary -
прекрасные правила житейской мудрости.
§ 583
Часто наблюдают, что люди,
обладающие большим опытом, особенно сердечно и откровенно говорят с совершенно
чужими людьми, которые не имеют к ним никакого отношения. Это происходит оттого,
что именно опытные люди знают, что между людьми, которые находятся в каком-либо
отношении друг к другу, искренность и непринужденность помыслов почти
невозможна, а вместо нее всегда существует известное напряжение расчета на нашу
близкую или отдаленную выгоду: они жалеют об этом, но они знают, что это так, и
вот из среды своих они со своими радостями и доверием идут к совершенно чужому
случайному человеку, чтобы открыться ему; оттого-то монахи, которые отказались
от жизни и отрешились от нее (и все им подобные люди), являются такими хорошими
советниками и поверенными.
§ 584
Всякое общение с другими,
всякий разговор возможен только при условии взаимного ограничения, взаимного
самоотвержения; поэтому во всякий разговор необходимо вступать только со
смирением. Ибо, стремясь к обществу, мы, значит, хотим впечатлений, которые
приходят извне, которые чужды нашему собственному "я". Кто этого не понимает и,
желая общества, не хочет, однако, прибегнуть к смирению, решительно не хочет
отречься от самого себя, а, наоборот, требует, чтобы чужой, совершенно отличный
от него самого индивидуум был все же как раз таким, каким он желает видеть его в
данный момент (сообразно степени своего образования, своим умственным силам,
своему настроению), - кто, говорю я, поступает таким образом, тот вступает в
противоречие с самим собою, потому что, с одной стороны, он хочет какого-нибудь
"я", чуждого его собственному, именно как такого, как общества, как чужого
воздействия, и тем не менее, с другой стороны, требует, чтобы это чужое "я" было
совершенно похоже на какое-нибудь создание его фантазии, которое как раз
отвечало бы его настроению и не имело никаких иных мыслей, кроме его.
Такая субъективность весьма
свойственна женщинам. Но и мужчины не свободны от нее.
Однажды я сказал Гёте, жалуясь
на иллюзорность и ничтожество жизни: "Ведь присутствующий друг уже не тот, что
отсутствующий". Он ответил мне на это: "Да, потому что отсутствуете-то вы сами,
а он - только создан в вашей голове; между тем как присутствующий имеет
собственную индивидуальность и движется по собственным законам, которые не
всегда могут соответствовать тому, что вы себе вообразили".
§ 585
К провианту для жизненного
путешествия особенно относится также и хороший запас смирения, которое
приходится (и притом чем раньше, тем лучше для остатка путешествия) получать
лишь путем абстракции от неосуществившихся надежд.
§ 586
При непредвиденной потере мы
обыкновенно очень подробно вычисляем ее случайность и перебираем в своих мыслях
те незначительные неожиданные обстоятельства, стечение которых вызвало ее, и
вследствие этого все больше и больше огорчаемся по поводу нее. Наоборот, мы бы
скорее утешились, если бы вместо этого выяснили и представили себе тем же
способом, в наглядной форме и достаточно живо, случайность прежнего обладания
этим потерянным благом.
§ 587
Как может быть человек доволен,
пока он не достиг совершенного единства своего существа? Ибо пока в нем говорят
вперемежку два голоса, до тех пор то, что хорошо одному, должно вызывать
недовольство у другого и, таким образом, один из них должен всегда жаловаться.
Но был ли когда-нибудь какой-нибудь человек в совершенном согласии с собою?
Более того, можно ли даже помыслить это без противоречия?
§ 588
Это - невозможное, в самом себе
противоречивое требование почти всех философов, чтобы человек обрел внутреннее
единство своего существа, согласие с самим собой [1]. Ибо у него, как у
человека, внутренний разлад составляет его сущность; это так непременно, покуда
он живет. Ибо действительно быть всецело он может только чем-нибудь одним; а для
всего иного у него есть задатки и неискоренимая возможность им быть. Если он
решился избрать что-нибудь одно, то все прочее всегда стоит перед ним наготове,
в качестве задатков, и неотступно требует своего претворения из возможности в
действительность; он должен, следовательно, эти другие задатки то и дело
оттеснять, преодолевать, умерщвлять - пока он хочет быть тем одним, что он
избрал. Например, если он хочет только мыслить, а не действовать и практиковать,
то задатки к действенности и практике этим еще не уничтожаются одним махом, - а
пока он живет как мыслитель, он должен ежечасно и постоянно умерщвлять в себе
человека действующего, практика; он должен вечно бороться с собой, как с
чудовищем, у которого всякая отрубленная голова тотчас же вырастает опять. Так,
если он обрек себя на святость, он должен, в продолжение всей своей жизни, а не
раз навсегда, умерщвлять в себе чающее наслаждений, преданное чувственности
существо; ибо таким остается он, покуда живет. Если же он решился посвятить себя
наслаждению, откуда бы оно ни шло, то он всю свою жизнь будет вести борьбу с
собою, как с существом, которому хотелось бы быть чистым, свободным и святым;
ибо такие задатки у него остаются, и он неизбежно должен ежечасно умерщвлять их.
И так - решительно во всем, в бесконечных модификациях. Побеждает ли в нем одно,
побеждает ли другое - он всегда остается ареной борьбы. Даже если одно побеждает
постоянно, то другое так же постоянно и борется; ибо оно живет, покуда живет он:
как человек, он представляет собою возможность многих противоположностей.
Каким же образом при таких
условиях могло бы возникнуть согласие с самим собою? Его нет ни у одного
святого, ни у одного злодея. Или, говоря точнее, невозможен ни совершенный
святой, ни совершенный злодей. Ибо они должны быть людьми, т.е. существами
злосчастными, борцами, гладиаторами на арене жизни.
Конечно, лучше всего, если
человек узнает, поражение какой части причиняет ему наибольшую боль: и этой
части пусть он всегда доставляет победу, что для него возможно с помощью разума,
понятия которого у него всегда налицо; и пусть он добровольно решится принять ту
боль, которую доставит ему поражение другой части. В таком случае он представит
собою характер. Ведь без всякой боли жизненная борьба не проходит - она не может
закончиться без крови, и человек так или иначе неминуемо должен вынести боль,
ибо он ведь одновременно - и побежденный, и победитель. Наес est vivendi
conditio. Гораций.
§ 589
Каждое благо требует, чтобы мы
его завоевывали в его собственной области, а на владения в чужой области мы не
имеем никаких законных притязаний. Любовь, красота и молодость обретаются только
любовью, красотой и молодостью. С помощью денег или власти можно обладать ими
только иллюзорно, а не реально. Чинов и должностей в государстве можно
достигнуть только пригодностью для государства; с помощью знатного происхождения
и искусственных приемов ими можно обладать только иллюзорно, а не реально.
Дружбу, любовь и привязанность людей обретают только дружбой, любовью и
привязанностью к людям; не только деньги не могут здесь иметь значения, но даже
другие заслуги, хотя бы и самые великие, например перед государством, наукой и
искусством, - даже если другие люди прилагают все усилия, чтобы поддержать их,
этих заслуг, ценность: лишь иллюзорно, а не реально могут они в таком случае
подарить нам те названные выше блага. Так, художественные произведения
существуют только для художественного вкуса, книги только для понятливых - и так
везде. Так, только общительность создает общество и т.д.
Чтобы знать, сколько счастья
может получить в жизни тот или другой человек, надо только знать, сколько
счастья он может дать.
§ 590
Есть ли у известного лица
больше повода искать людей или избегать их, это зависит от того, чего он больше
боится - скуки или раздражения.
§ 591
Кто благоразумен, тот в
разговоре станет меньше думать о том, о чем он говорит, нежели о том, с кем он
говорит; ибо лишь в таком случае он может быть уверен, что не скажет ничего, в
чем впоследствии стал бы раскаиваться, не проговорится, не сделает никакой
неосторожности, - но зато особенно интересным его разговор уже никогда не может
быть.
Даровитые люди легко поступают
наоборот: другое лицо является для них часто только поводом для сплошного
монолога; за такую подчиненную роль собеседник часто вознаграждает себя тем, что
подслушивает и выведывает.
§ 592
То, чего мы требуем от друга, и
то, чего мы ждем от себя самих, мы определяем по масштабу его и наших лучших
мгновений; отсюда вырастает недовольство другими, собой и своим состоянием.
§ 593
Для каждого человека выдающейся
внутренней ценности есть один пункт, достигнув которого он находится в
безопасности: это - пункт, в котором он искренне и вполне ясно познает свою
собственную ценность. А так как ценность всегда относительна и для этого понятия
существенно значение сравнения, то это составляет одновременно и тот пункт, в
котором он познает неценность других. Таким образом, говорю я, он спасен, ибо
другие никогда не могут более ввести его в заблуждение; их дела и их мнения не
имеют уже для него большого значения; он стоит теперь выше всякого авторитета,
узнает в лучших людях собратьев по духу, а в толпе (l'ignorante et sotte
multitude. Рабле) - безжизненные и бесплотные тени.
§ 594
Ничто не выдает большего
незнания людей, как если в доказательство заслуг и достоинств известного
человека приводят тот факт, что у него очень много друзей: как будто люди дарят
свою дружбу сообразно достоинствам и заслугам! Как будто, наоборот, они ведут
себя точь-в-точь как собаки, которые любят того, кто их гладит или, тем более,
дает им разные крохи, и больше ничего знать не хотят! Кто лучше всех умеет их
погладить, хотя бы это и были самые отвратительные животные, у того - много
друзей.
Можно в противоположность этому
утверждать, что люди большой интеллектуальной силы или, тем более, гения могут
иметь только очень немного друзей; ибо их здравый взор замечает скоро все
недостатки, а их здравый смысл постоянно опять и опять возмущается величиной и
безобразием последних. Только самая крайняя необходимость может заставить их
совсем не замечать этого или даже гладить милейшие наросты и волдыри. Наоборот,
гениальные люди могут лишь тогда быть лично любимы многими (ведь об уважении,
основанном на авторитете, здесь нет речи), когда боги даровали им ко всему
прочему еще и невозмутимую ясность духа и жизнерадостную приветливость к миру,
или же когда и их тоже понемногу научили брать людей попросту такими, каковы они
на самом деле, т.е. дураков одурачивать, - как это и следует.
§ 595
На высотах, конечно, должно
быть одиноко.
§ 596
Наша постоянная
неудовлетворенность имеет большей частью свое основание в том, что уже инстинкт
самосохранения, переходя в себялюбие, вменяет нам в обязанность максиму всегда
иметь в виду то, что от нас ускользает, чтобы потом стремиться к обретению его.
Поэтому мы всегда озабочены тем, чтобы найти то, чего у нас нет, и направить на
него свое стремление; а чем мы владеем, того указанная максима заставляет нас
попросту - не замечать. Поэтому, как только мы достигли чего-нибудь, мы обращаем
на это гораздо меньше внимания, чем прежде; мы редко отдаем себе отчет в том,
что у нас есть, зато всегда - в том, чего у нас нет. Эта максима эгоизма,
которая, правда, хороша для того, чтобы доставлять средства к определенной цели,
разрушает, однако же, вместе с тем и последнюю цель, а именно -
удовлетворенность; она поэтому - тот медведь, который убивает на пустыннике
муху. Мы должны были бы ждать, пока потребности и лишения не заявят о себе сами,
вместо того чтобы отыскивать их; так и делают от природы довольные натуры -
ипохондрики же поступают как раз наоборот.
§ 597
Натура, которая находится в
гармонии с собою, - это человек, который не хочет быть ничем иным, кроме того,
что он есть, т.е. который, узнав (путем опыта) свои сильные и слабые стороны,
пользуется первыми и скрывает вторые, а не играет на фальшивые деньги, т.е. не
старается показать силу там, где ее у него нет. Это создает приятный разумный
характер, и именно потому, что то, что есть человек, т.е. все его духовные и
телесные свойства, собственно только - явление его воли, представляют собой
именно то, чего он хочет; поэтому величайшее с его стороны противоречие хотеть,
несмотря на это, быть чем-нибудь иным, чем он есть.
§ 598
Редкостные натуры, чудаки,
могут стать счастливыми только в силу редкостных обстоятельств, которые как раз
подходят к их натуре так, как обыкновенные - к людям обыкновенным; а эти
обстоятельства могут в свою очередь возникнуть только вследствие совершенно
своеобразного совпадения с редкостными натурами совершенно иного рода, которые,
однако же, как раз подходят к первым. Поэтому редкие и редкостные люди редко
бывают счастливы.
§ 599
Собственно, нет иного
наслаждения, как то, чтобы пользоваться своими силами и чувствовать их, а
величайшая боль - это восприятие недостаточности сил там, где они нужны. Поэтому
пусть каждый, для своего благополучия, исследует, какие у него имеются силы и
каких у него нет: пусть он затем развивает свои преобладающие силы до высшей
степени и мощно пользуется ими; пусть он идет по тому пути, где пригодны его
силы, и пусть избегает, даже с преодолением самого себя, такого пути, где
требуются силы, которыми он обладает в незначительной степени. Поступая так, он
будет часто с радостью сознавать свою силу и редко с болью - свою слабость, и
ему будет хорошо; если же он даст увлечь себя к таким начинаниям, которые
требуют силы совсем иного рода, чем те, какие в нем преобладают, то он испытает
уничижение, которое, быть может, представляет собой величайшее из духовных
страданий.
Но у всего есть две стороны:
кто будет там, где у него мало силы, слишком мало доверять себе и никогда не
захочет там попытать себя, тот, во-первых, не научится пользоваться той
небольшой силой, какая у него есть, и ее развивать, а во-вторых, оставит и там,
где он по крайней мере вышел бы не совсем с пустыми руками, совершенный пробел в
своих стремлениях и наслаждениях, что всегда тяжело, так как никогда, ни в одной
области человеческого благополучия нельзя без боли вынимать пустого билета
лотереи.
§ 600
В детстве не имеют никакого
понятия о неумолимости законов природы и о неизменной устойчивости каждой вещи в
ее существе: дитя верит, что даже безжизненные вещи будут делать ему небольшие
уступки - может быть, потому, что оно сознает свое единство с природой, может
быть, потому, что по незнакомству с сущностью мира оно считает природу
дружелюбно к себе расположенной. Так, когда я был ребенком, меня застали на том,
как я бросил свой башмак в большой сосуд молока и затем горячо просил башмак
выскочить оттуда. И с злобностью животных должно познакомиться дитя, прежде чем
оно станет остерегаться их. Но только в результате зрелого опыта мы начинаем
понимать непреклонность человеческих характеров, в силу которой ни мольба, ни
уговоры, ни указания на примеры, ни благодеяния не могут принудить их отказаться
от своих свойств; нет, всякий должен осуществить свой образ действий, свой образ
мыслей и способности с неизбежностью закона природы и должен оставаться всегда
одним и тем же, что бы с ним ни предпринимали. Лишь после того, как мы познаем
это наглядно и глубоко, мы отказываемся от своих попыток переубедить людей,
изменить их и переделать на свой лад; а вместо этого мы школим себя в том
направлении - как бы мириться с ними, поскольку мы не можем обойтись без них, и
как бы удаляться от них, поскольку мы решительно не можем идти вместе с ними.
В самом конце является у нас
убеждение, что даже по отношению к вещам простого познания - хотя последнее
имеет во всех одни и те же законы, а субъект познания, собственно, не входит в
индивидуальность, - даже по отношению к ним, однако, нельзя уверенно сказать,
чтобы там существовала совершенно бесспорная передача знаний другим, чтобы там
был способ убедить и принудительно довести кого-нибудь до истины: потому что,
как говорил Бэкон, intellectus humanus luminis sicci non est: sed recipit
infusionem e voluntate et affectibus: id quod general ad quod vult scientias:
quod enim mavult homo, id potius credit. Innumeris modis,
iisque interdum imper-ceptibilibus, affectus intellectum imbuit et inficit [1].
(Org. nov. L. I, 14).
1 Интеллекту человека не
свойствен сухой свет, а он насыщается волей и аффектами, и вот в результате он
дает такие знания, к каким влечет воля, ибо чему человек отдает предпочтение,
тому он больше и верит. Аффект насыщает и заражает интеллект в бесконечном
количестве случаев, причем они иногда не поддаются учету (лат.).
§ 601
Именно потому, что всякое
счастие отрицательно, когда мы почувствуем себя наконец вполне хорошо, мы совсем
не замечаем этого как следует, а все проходит мимо нас только так, легко и чуть
заметно, пока оно не исчезнет совсем и на смену ему не явится то или другое
лишение, которое мы чувствуем уже положительно и которое ука-зует собою на
исчезнувшее счастье; и тогда мы замечаем, что мы пропустили случай удержать
последнее, и к лишению присоединяется раскаяние.
§ 602
Собственно, всякое счастие,
которым наслаждаешься, и почти всякая дружба, которую питаешь, - покоится на
иллюзии. С расширением познания они большей частью неминуемо исчезают. Тем не
менее здесь, как и везде, надо не колеблясь доискиваться истины и всегда
бесстрашно стремиться к тому, чтобы все больше и больше быть с собой и с миром
начистоту; падет ли жребий налево или направо, будь что будет - счастье не в
химерах, счастье в моих желаниях, смело вперед! Не бойся пустоты, которая с
каждым разом будет становиться все больше и больше. Только в одном надо быть
вполне уверенным - в том, что, сняв завесы, ты не откроешь за ними собственной
негодности: такое зрелище - смертоносная горгона. Итак, собственную ценность
надо сознавать в глубине души, если хочешь удалить обман жизни. Ибо чувство
собственной негодности представляет собою, собственно говоря, не только самое
большое, но и единственное истинное духовное страдание: все другие духовные
страдания могут быть не только исцелены, но и немедленно и совершенно подавлены
уверенным сознанием собственной ценности; кто вполне уверен в ней, тот может
совершенно спокойно переносить страдания, которые иначе довели бы его до
отчаяния, - он может без радости и без друзей довлеть себе и опираться на себя,
- так могуче то утешение, которое рождается в нас от живого убеждения в нашей
собственной ценноcти, - и потому его надо предпочитать всем благам в мире.
Наоборот, в сознании собственного ничтожества не может утешить ничто на свете;
его можно только замаскировать посредством обмана и фиглярства или заглушить
сутолокою жизни, но и то и другое - ненадолго.
§ 603
Если иной раз тебя увлечет
соблазн дать понять людям, хотя бы лишь в очень тонкой и деликатной форме, нечто
такое, что задевает их верностью и меткостью замечания, то они (так как у них
недостает субъективных, а у нас - объективных условий, чтобы отплатить нам тою
же монетой) - они почти всегда возразят как-нибудь так, что это оскорбит вас
грубостью выражения. По мудрому принципу point d'honneur шансы ваши и их таким
путем не только вполне сравнимы, но они, ваши оскорбители, даже в выигрыше, а мы
покрыты позором, который можно смыть только кровью. Так хорошо обеспечила себя
глупость этим принципом чести.
§ 604
Принцип чести и мужества
заключается, собственно, в том, чтобы презирать величайшее зло, если оно исходит
от судьбы, и, наоборот, придавать ему особое значение, если оно исходит от
людей. Должно относиться равнодушно к потере денег, имущества, членов тела, не
морщиться даже при величайших болях, покуда лишь все это ниспосылается случаем
или природой или исходит от животных, - но следует иметь в запасе жестокое слово
или даже удар, за указанное summum malum, и нельзя успокоиться до тех пор, пока
оно не будет отомщено убийством. Quelles bamboches!
§ 605
Il faut de
conserver toujours la vue des choses en grand; si vous arretez aux details, ils
vous confondront et vous aurez une vue fausse: le succes ou le contretemps du
moment, et l'impression qu'ils font, ne doivent compter pour rien [1].
1 Надо стараться всегда
рассматривать вещи с общей точки зрения; если же вы будете останавливаться на
деталях, они спутают вас и вы станете на ложную точку зрения: своевременность
или несвоевременность момента; и впечатление, которое они производят, не должно
в таком случае рассчитывать ни на что (фр.).
§ 606
Как трудно научиться понимать
самого себя, отчетливо познавать, чего, собственно, главным образом и прежде
всего ты хочешь и что, следовательно, для твоего счастия первее и существеннее
всего: что занимает, далее, первое после этого место, наконец - что второе и
третье!
А при отсутствии этого знания
живешь без плана: моряк без компаса.
§ 607
Возвышенная меланхолия
настроения, при которой человек носит в себе живое внутреннее убеждение в
ничтожестве всех вещей, всех наслаждений и всех людей и потому ничего не желает
и ни к чему не стремится, а ощущает жизнь как простую тягость, которую
необходимо нести до конца, каковой не может уже быть далек, - такая меланхолия
представляет собою гораздо более счастливое настроение, чем какое бы то ни было
состояние вожделения, когда придаешь цену иллюзии и гонишься за нею, как бы ни
было это состояние отрадно. Этому учит a posteriori опыт, a priori же оно ясно
из того, что последнее - это состояние иллюзии, первое же - состояние познания.
§ 608
Избегая одной беды,
наталкиваешься на другую: так, если бежишь от национальных недостатков
известного народа, то находишь недостатки иного рода, но такие же дурные - у
какого-нибудь другого народа. Всевышний! Спаси нас от этой юдоли!
§ 609
Вопрос, что лучше: жениться или
не жениться, можно в очень многих случаях свести к вопросу, что лучше: любовные
заботы или заботы о пропитании.
§ 610
Le mariage
est un piege, qua la nature nous tend [1].
1 Брак - это своего рода
ловушка, которую ставит нам природа.
§ 611
Женатые из философов и поэтов
внушают, уже как таковые, то подозрение, что они стремятся к своему благу, а не
ко благу науки и искусства.
§ 612
Ко всему привыкают: поэтому
быть равнодушным значит только опередить привычку; большая выгода: не нуждаться
в привычке.
§ 613
"Величайшее счастье -
личность".
Как есть два великих врага
человеческого счастия, боль и скука, так и природа снабдила и личность
оборонительным средством против каждого из них: против боли (которая гораздо
чаще духовного, чем телесного характера) - бодростью, а против скуки -
духовностью. Тем не менее обе они родственны одна другой: более того, они в
величайшей степени несовместимы. Гений родственен меланхолии [2], а очень бодрые
души обладают только поверхностными духовными силами. Чем лучше, следовательно,
известная натура вооружена против одного из этих зол, тем хуже, обыкновенно,
вооружена она против другого. Свободной от боли и скуки не остается ни одна
человеческая жизнь, и надо видеть особую благосклонность судьбы в том, если она
подвергает людей, главным образом, тому из обоих зол, против которого они
вооружены природой лучше всего, если она шлет много боли туда, где есть много
бодрости, чтобы перенести ее, и много свободного времени туда, где есть много
духа, - а не наоборот. Ибо дух заставляет ощущать боль в удвоенном и
многократном виде, а для человека с жизнерадостным душевным складом, но без силы
духа одиночество и незаполненное время совершенно невыносимы.
2 Omnes
ingeniosos melancholicos esse (Аристотель).
§ 614
Самый умный - тот, кто не
проявляет жалости, так как он знает, что не встретит ее и по отношению к себе. -
Среди королей cela va sans dire.
§ 615
Устойчивое господство в мире
удерживают за собою, в царстве мышления, абсурдное и нелепое, встречая помеху
только на короткий промежуток времени; и так же обстоит дело в искусстве: там
редко находят и еще реже ценят настоящее - оно всегда вытесняется плоским,
пошлым, манерностью.
Не иначе обстоит дело в царстве
деяний. Oi pleistoi anu rwpoi cacoi, говорит Биас. Добродетель - чужестранка в
этом мире. Безграничный эгоизм, коварство, злоба всегда составляют, собственно
говоря, обычный порядок вещей. Мы неправы, когда обманываем на этот счет
молодежь. Таким путем она лишь приобретает впоследствии убеждение, что ее
учитель был первым обманщиком, с которым она столкнулась. Цель исправить самого
питомца с помощью внушения, что другие люди прекрасны, не достигается. Лучше
сказать так: большая часть людей плоха, но ты будь лучше. Таким образом он будет
послан в мир, по крайней мере, вооруженным осторожностью и благоразумием, и ему
не придется лишь на горьком личном опыте убедиться в том, что учитель его
обманывал и морочил.
§ 616
All
ignorance is dangerous, and most errors must be dearly paid. And good Luck must
he have, that carries unchastised an error in his head unto his death [1].
1 Всякое незнание опасно, и за
многие ошибки надо платить дорого. И это - большое счастье, если ты через всю
жизнь и до самой смерти безнаказанно пронесешь в своей голове какую-нибудь
ошибку (англ.).
§ 617
Всякое счастье и успех
действуют на нас вдвойне благотворно, так как они, помимо их материальной
ценности, влекут за собою еще и бодрящую уверенность, что мир, судьба или наш
собственный демон вовсе уже не так настроены против нас и относятся к нам не так
враждебно, как мы думали; они, таким образом, восстанавливают наше жизненное
мужество.
Всякое несчастие, всякое
поражение действуют так же вдвойне, но в противоположном смысле, т.е. угнетают
нас.
§ 618
Если бы каждый человек не имел
столь преувеличенного интереса к самому себе, то жизнь была бы так неинтересна,
что никто не вынес бы ее.
§ 619
Sume superbiam quaesitam
meritis. Гордость очень нужна как противовес наглости и бесстыдству людей, у
которых нет уважения ни перед кем, кроме как перед их начальством, и которые
всякого, кто не заставляет их каждое мгновение чувствовать их ничтожество,
титулом ли, или орденом, или своим обращением, считают за равного себе, т.е. за
нечто недостойное. Поэтому следует всегда живо поддерживать в себе то презрение,
которого в общем заслуживают люди, - путем беспрестанного размышления об их
интеллектуальной неспособности и моральном убожестве, чтобы всегда считать их
мысли, мнения, речи за ничто. Не должно быть места и возникающей из простого
снисхождения любезности, а надо быть как Гёте и как Лихтенштейн - со студентами.
При такой любезности из снисхождения приносишь себя в жертву, а они считают, что
это как раз и отвечает их достоинству. Основным тоном должно быть: "я не ровня
вам, и я не намерен вести себя так, как если бы я был им".
Человек - такое бесстыдное
животное, что ты увидишь пред собой sus Minervam, если не будешь держать его в
руках. "Пошути с рабом, и он тебе живо зад покажет". Стоит тебе игнорировать
свое превосходство, как и он тут же готов игнорировать его. Accipio confessa,
говорит он. Монархи поддерживают к себе уважение лишь тем, что они никогда не
говорят со своими придворными и вельможами как с равными, а всегда сверху вниз.
Therefore put a limit to your affability. Ты должен смотреть на людей как на
существа, которые не равны тебе, и сообразно с этим держать их на известной
дистанции.
Ср.
Shenstone, on men and manners, p. 168.
§ 620
Чем меньше человек думает, тем
больше он пользуется своим зрением: зрение должно замещать у него мышление.
§ 621
В интеллектуальном отношении
люди убоги, но при этом они не могут и не хотят терпеть чужого превосходства.
"Ну и черт с ними", - говорили все великие умы и оставались одни.
§ 622
Провести что-либо в мире,
повсюду и во всех отношениях, можно только с помощью власти и силы; но власть
находится большей частью в дурных руках, потому что дурное везде пребывает в
ужасающем большинстве.
§ 623
Не глупо ли постоянно
заботиться о том, как бы возможно больше насладиться единственно верным
настоящим, когда ведь вся жизнь представляет собою лишь несколько больший кусок
настоящего и потому есть нечто безусловно преходящее?
§ 624
Вследствие своей
индивидуальности и положения все без исключения живут в известной ограниченности
понятий и взглядов. У каждого есть своя ограниченность, и потому, если вы
открыли ее в ком-нибудь другом, то, давая ее этому другому почувствовать, вы
можете его сбить с толку, смутить, почти пристыдить, хотя бы он и был
значительно выше вас. Этим часто и пользуется хитрость, для того чтобы таким
образом добиться ложного и мимолетного преобладания.
§ 625
Il n'y de
veritable superiorite, que celle de l'esprit et du caractere: toutes les autres
sont factices, postiches, fausses, et il est bon de le leur faire sentir, quand
elles essaieraient de se faire valoir vis a vis de la veritable [1].
1 Истинное превосходство - это
лишь умственное и нравственное; все другие виды его поддельны, мнимы, ложны, и
хорошо давать им это чувствовать - в тех случаях, когда они пытаются получить
все наряду с превосходством истинным (фр.).
§ 626
All the
world is a stage,
And all the
men and women the players on it [1].
(sic fere,
As you like).
1 Весь мир - сцена, и на ней
играют все мужчины и все женщины (англ.).
Совершенно верно! Каждому
приходится независимо от того, что он представляет сам по себе и в
действительности, играть еще некую роль, которую возложила на него судьба извне
- тем, что определила его сословное положение, его воспитание и условия его
жизни. Практический вывод отсюда, который мне представляется наиболее очевидным,
состоит в том, чтобы в жизни, как и на сцене, отличать актера от его роли, т.е.
- человека как такового от того, что он играет, от той роли, которую на него
возложили его общественное положение и условия. Как самый плохой актер часто
играет короля, а самый лучший - нищего, так это может случиться и в жизни, и
здесь тоже было бы грубо смешивать актера с его ролью.
§ 627
Наша жизнь так бедна, что
никакие сокровища мира не в состоянии ее обогатить; ибо источники наслаждения
скоро оказываются мелкими, и напрасно стали бы мы рыть в поисках за fons
perennis. Поэтому есть только двоякого рода употребление богатства для
собственного благополучия: или употребляют его на пышность и роскошь, для того
чтобы насладиться дешевым обожанием мнимого великолепия, проявляемым одураченной
толпой; или дают ему нарастать все дальше и дальше, избегая всякой несомненно
бесполезной траты, чтобы этим усилить и умножить свои средства защиты против
несчастия и нужды, - ведь жизнь так же богата невзгодами, как бедна
наслаждениями.
§ 627а
Именно потому, что наша
глубочайшая и подлинная сущность - это только воля, мы можем ощущать живое
чувство нашего существования только в силу движений воли, что, однако ж, почти
всегда сопровождается болью; поэтому-то существование по самой природе своей и
связано с болью. В силу этого иные лица, которым удовлетворение их потребностей
вполне обеспечено, избирают для своего образа жизни в высшей степени регулярный,
монотонный и определенный порядок дня (например, саксонский двор): они избегают
таким путем всякой боли, какую влечет за собою движение воли. Но зато все их
существование становится рядом незначительных сцен, ничего не говорящих картин:
они еле замечают, что живут. И все-таки это лучший способ обходиться с жизнью (degere
vitam), если только в вашем распоряжении достаточно разнообразия, чтобы скука не
становилась слишком чувствительной. Но гораздо лучше в этом отношении тому, кто
получает достойное занятие от муз, так что образы, которые наполняют его
сознание, полны глубокого значения, но в то же время полны этого значения не в
силу отношения к его воле.
§ 628
Мудрым ты можешь быть только
при том условии, если живешь в мире, полном дураков.