Введение

Часть IV состоит из пяти статей, относящихся к социологии на­ уки 1 . Это специализированная область исследования, которую мож­но рассматривать как подраздел социологии знания, занимающийся социальной средой того особого рода знания, который проистекает из контролируемого эксперимента, или контролируемого наблюде­ ния, и постоянно к нему возвращается.

Предметом социологии науки в самом широком смысле является динамическая взаимозависимость между наукой как постоянной соци­ альной деятельностью, в которой рождаются культурные и цивилиза- ционные продукты, и окружающей социальной структурой. Объек­ том изучения для нее служат взаимные связи между наукой и обществом, и те, кто всерьез посвятил себя исследованиям в области социологии науки, были вынуждены это признать. Однако вплоть до самого пос­ леднего времени взаимности этих связей уделялось неравномерное внимание: если влиянию науки на общество его уделялось много, то влиянию общества на науку — мало.

Влияние, оказываемое наукой на социальную структуру, особен­ но через ее технологические побочные продукты, совершенно оче­ видно, и, возможно, именно поэтому оно издавна было объектом если уж не систематического исследования, то, во всяком случае, по­ стоянного интереса. Ясно видно, что наука является динамической силой социальных изменений, пусть даже не всегда предвиденных и желанных. На протяжении последнего столетия даже те ученые, ко­ торые занимались естественными науками, время от времени вы­ рывались из плена своих лабораторий, дабы с гордостью и восхище­ нием признать социальные последствия своей работы либо с ужа­ сом и стыдом от них отмежеваться. Атомный взрыв над Хиросимой лишь подтвердил то, что уже знал каждый. Наука имеет социальные последствия.

• ' Подробнейший обзор этой области исследования см . в : Bernard Barber, Science and the Social Order (Glencoe, 111.: The Free Press, 1952); см . также Bernard Barber, R.K. Merton, «Brief Bibliography for the Sociology of Science», Proceedings of the American Academy of Arts and Sciences, May 1952, Vol. 80, p. 140—154. — Примеч . автора .

Но если последствия науки для общества были уже давно замече­ ны, то последствия различных социальных структур для науки — нет. Лишь очень немногие из ученых-естественников и ненамного боль­ше социальных ученых уделяли внимание различным влияниям со­циальной структуры на темпы развития науки, центры сосредоточе­ ния ее интересов и, возможно, само ее содержание. Трудно сказать, откуда берется это нежелание изучать воздействие, оказываемое на науку ее социальной средой. Возможно, это нежелание идет от оши­ бочного мнения, будто признать данный социологический факт зна­ чило бы поставить под угрозу автономию науки. Возможно, считает­ ся, что объективность — ценность, занимающая столь важное место в этосе науки, — подвергается опасности тем фактом, что наука есть организованная социальная деятельность, что она предполагает под­ держку со стороны общества, что степень этой поддержки и типы ис­ следований, которым она оказывается, в разных социальных струк­ турах различны, равно как и рекрутирование научных талантов. Воз­ можно, здесь замешано и некое чувство, будто наука остается более чистой и незапятнанной, если имплицитно понимать ее как нечто, развивающееся в социальном вакууме. Как слово «политика» в на­ стоящее время несет в себе для многих коннотацию с низменной кор­ рупцией, так, возможно, и выражение «социальные контексты науки» коннотирует для некоторых ученых-естественников с привнесением в науку интересов, чуждых ей как таковой.

Или, возможно, это нежелание проистекает из не менее ошибоч­ ного мнения, будто признать эти связи науки с обществом значило бы поставить под сомнение бескорыстные мотивы ученого. Может казаться, будто признание этих связей предполагает, что ученый стре­ мится в первую очередь и прежде всего не к развитию знания, а к воз­ величению самого себя. Мы уже несколько раз указывали на протя­ жении книги на этот известный тип ошибки: суть ее — в ошибочном принятии уровня институционального анализа за уровень мотиваци- онного анализа. Как показано в некоторых далее следующих главах, ученые могут быть мотивированы самым разным образом: бескорыс­ тной страстью к познанию, надеждой на извлечение экономической выгоды, активной (или, как называет ее Веблен, праздной) любозна­ тельностью, агрессией или конкуренцией, эгоизмом или альтруизмом. Однако в разных институциональных обстановках одни и те же мо­ тивы находят разное социальное выражение, равно как и в некоторой данной институциональной обстановке могут принимать приблизи­ тельно одинаковое социальное выражение разные мотивации. В одном институциональном контексте эгоизм может заставить ученого развивать отрасль науки, полезную для военного дела; в другом ин­ституциональном контексте эгоизм может привести его к работе над исследованиями, не имеющими никакого видимого военного приме­ нения. Делать предметом рассмотрения то, каким образом и в какой степени социальные структуры определяют направление научных исследований, не значит обвинять ученого в его мотивах.

Однако где исследования и работы социальных ученых потерпе­ ли неудачу, там за них постарались события истории. Ход недавней истории делал все более затруднительным — даже для ученых, уеди­ нившихся в тиши своих лабораторий и редко выбирающихся в более широкое гражданское и политическое общество — дальнейшее пре­небрежение тем фактом, что сама наука различным образом зависит от социальной структуры. Если отобрать лишь некоторые из этих со­ бытий, то в первую очередь следует назвать появление нацистской Германии с ее драматическим воздействием на природу, качество и направленность науки, культивируемой в этой стране. Вместо того чтобы признать это крайним и, следовательно, показательным слу­ чаем некоторой более общей связи и вместо того чтобы увидеть в этом свидетельство того факта, что наука для полного воплощения своего духа требует особых форм социальной структуры, некоторые ученые- естественники преподносят это как случай исключительный и пато­логический, из которого ровным счетом ничего не следует примени­ тельно к более общей ситуации. Между тем командование силами науки во время войны умножило число ученых, признающих взаимо­ действие между наукой и социальной структурой. А совсем недавно политизация науки в Советской России привела еще и других к тому же запоздалому заключению.

С проявлением этих процессов, которые следуют по пятам одно за другим настолько настойчиво, что кажутся едва ли не одним не­ прерывным событием, к признанию связей между наукой и социаль­ ной структурой пришли многие из тех, кто раньше думал об этих свя­ зях, если думал о них вообще, как о выдумке марксистской социоло­гии. (Например, Джеймс Б. Конант в своей превосходной книжке «О понимании науки» все еще говорит о «взаимосвязи между наукой и обществом» как о предмете, «по поводу которого очень много было сказано в последние годы нашими друзьями-марксистами».) Как мы достаточно подробно увидели в главе XIV , Маркс и Энгельс действи­ тельно предложили общую концепцию этих взаимосвязей и осудили практику такого написания «истории наук, как будто бы они свали­лись на нас с неба». Однако со времен Маркса и Энгельса было про­ведено обидно мало эмпирических исследований отношений между наукой и социальной структурой. Все те же старые исторические при­ меры, постаревшие от времени и поизносившиеся от частого приме­нения, периодически извлекались наружу с тем, чтобы показать, что технологическая потребность иногда приводит ученых к сосредото­ чению внимания на тех или иных исследовательских проблемах. В такой гипертрофированной верности ранним концепциям Маркса и Энгельса находил выражение пиетет, но сдерживалось развитие со­ циальной науки. Либо ошибочно принимались за исследование ста­ рые цитаты, снабженные новыми иллюстрациями. Сформировался даже некоторый образец мышления и письма, который, возможно, подошел бы религиозной группе, где неизменная традиция самое глав­ ное, адревнее откровение должно оставаться неприкосновенным. Од­нако такой образец вряд ли подходит для науки, в том числе социаль­ной науки, где отцов-основателей почитают не ревностным повторе­ нием их древних открытий, но расширением, модификацией, а доволь­ но часто и отвержением некоторых их идей и открытий. В социологии науки, как и в других областях, нам было бы полезно вернуться к муд­ рости, заключенной в апофегме Уайтхеда: «Наука, которая не реша­ ется забыть своих основателей, — потерянная наука».

Есть масса институциональных данных, свидетельствующих о том, что многочисленные, ныне широко признанные проблемы, касающи­ еся связей между наукой и социальной структурой, так и не были до конца изучены в эмпирических исследованиях: ни в одном из универ­ситетов нашей страны до сих пор нет института изучения социальных связей науки.

Этим связям между наукой и ее социальной средой посвящены последние пять глав этой книги. Написанные в разное время на протя­жении нескольких лет, эти статьи преследуют две основные цели. Во- первых, в них предпринимается попытка проследить различные спо­ собы взаимозависимости между наукой и социальной структурой, а сама наука трактуется как социальный институт, различными спосо­ бами связанный с другими институтами эпохи. И во-вторых, в них предпринимается функциональный анализ этой взаимозависимости, в ходе которого особое внимание уделяется аспектам интеграции и дезинтеграции ( malintegration ).

В главе XVII устанавливаются четыре типа связи между социаль­ ной структурой и развитием науки; особое внимание уделяется об­ществам, в которых имеется высокоцентрализованное политическое ядро. Прослеживаются точки напряжения между институциональны­ ми нормами науки и институциональными нормами политической диктатуры. Кроме того, в ней показываются напряжения, которые развиваются в менее централизованных обществах, таких, как наше, между высокой оценкой науки и ее текущей утилизацией в военных целях, а также в целях создания нового производительного оборудо­ вания, внедрение которого иногда приводит к безработице. В этой главе развивается гипотеза, что такие социальные последствия теку­ щего использования науки закладывают основы для бунта против науки, сколь бы ошибочным в выборе своей цели этот бунт ни был. Среди причин этой враждебности в отношении науки есть одна, на­ шедшая выражение в приговоре, который еще совсем недавно казал­ ся подозрительно метафорическим, а ныне воспринимается уже по­ чти буквально: «На науке в значительной степени лежит ответствен­ность за обеспечение человека теми механизмами разрушения, кото­ рые, как говорится, могут погрузить нашу цивилизацию в вечную ночь и хаос».

Главу XVIII составляет статья, дополняющая главу XVII . Она по­ священа отношениям между наукой и демократическим социальным порядком. В ней утверждается, что этос социального института на­уки включает универсалистские критерии научной достоверности и научной ценности, а тем самым предполагает такие ценности, кото­ рые легко интегрируются с ценностями свободного общества, в ко­ тором значение имеют не происхождение людей или предоставлен­ ный им от рождения статус, а их способности и достижения. Еще од­ ним компонентом этоса науки является «коммунизм», в том особом смысле, согласно которому институциональные нормы науки дела­ ют производимые ею продукты частью общественной сферы, кото­ рая является общей для всех и которой никто не владеет единолично. Коротко прослеживаются напряжения, возникающие между этим эле­ментом этоса — с его требованием, чтобы знание делалось доступным для всех, кто достаточно оснащен, чтобы это знание воспринять, — и требованием секретности, часто исходящим от военных и иногда от экономических инстанций. Здесь опять-таки ход недавней истории сделал эти институциональные анализы чем угодно, но только не ака­ демическими штудиями, далекими от проблем повседневной жизни. Напротив, эти напряжения нарастают и становятся видимыми для всех. Так, например, Карл Т. Комптон, выступая в 1949 году с речью по случаю установления в Лаборатории военно-морской артиллерии нового исследовательского оборудования, счел необходимым напом­ нить своим слушателям: «К сожалению, секретность и прогресс —две вещи несовместимые. Это всегда верно применительно к науке, неза­висимо от того, работает ли она над военными задачами или какими- то другими. Наука достигает расцвета, а ученые добиваются прогресса там, где есть атмосфера свободного исследования и свободного обме­ на идеями, где происходит постоянное взаимное стимулирование ищущих умов, работающих в одних и тех же или родственных областях. Всякое насаждение секретности в науке сродни применению тормо­ за для движения вперед».

В главе XIX разрабатывается одно из следствий того, о чем гово­ рится в предшествующих главах, суть которого состоит в том, что эко­ номические побочные продукты науки, представленные в форме но­ вых технологий и производственного оборудования, оказывают об­ратное влияние на социальный статус науки и предположительно на ее дальнейшее развитие. Эта статья частично представляет собой ис­ следование источников формирования публичных образов науки, т.е. образов того, что наука кажется делающей с людьми и для людей. Есть признаки того, что для подавляющего большинства людей социальная репутация науки базируется на ее явных и могущественных побочных технологических продуктах. Однако если не суметь спланировать упо­ рядоченное внедрение этихтехнологическихдостижений, для многих рабочих это оборачивается вытеснением с рабочих мест, устаревани­ем навыков, перебоями в занятости или потерей постоянной работы. Это тоже может оказать влияние на массовую оценку науки. В то же время инженеры итехнологи, принимая роль технических специали­стов, подчиненных экспертов, получающих инструкции от вышесто­ящих руководителей, находят возможным отречься от всякой заботы о социальных последствиях различных методов внедрения техноло­ гического изменения.

Последние главы этой книги, представляющие два типа эмпири­ ческих исследований в области социологии знания, были написаны первыми. Глава XX посвящена той форме, которую приняли некото­ рые социологические основания поддержки науки как социального института в Англии семнадцатого столетия. В этой главе берется и подвергается проверке интуитивное прозрение, заключенное в гипо­ тезе Макса Вебера о связях между ранним аскетическим протестан­тизмом и капитализмом, а именно состоящее в том, что тот же аске­тический протестантизм способствовал мотивации и ориентации де- ятельностей людей в направлении экспериментальной науки. Это историческая форма указанной гипотезы. В более общей и аналити­ ческой своей форме она гласит, что наука, как и все другие социальные институты, должна, чтобы развиваться, находить опору в ценностях группы. Не в последнюю очередь, стало быть, обнаруживается тот па­ радокс, что даже такая рациональная деятельность, как научное ис­ следование, базируется на нерациональных ценностях. Этот ранний экскурс в исследовательскую проблему социологических корней ин­ тереса к науке необходимо, разумеется, усложнить, дополнить и под­корректировать другими эмпирическими исследованиями, относящимися к другим временам и другим местам. Из таких сравнительных исследований должно сложиться более основательное понимание это­ го важного сектора социологии науки.

Какие детерминанты, помимо сугубо научных, определяют точки сосредоточения научного интереса и отбор проблем, когда соци­ альный институт науки обретает под собой прочные основания? Этому вопросу посвящена заключительная глава: местом опять-таки выб­ рана Англия, а временем — XVII век. С тех пор как эта статья была впервые опубликована, разгорелись жаркие и напряженные споры вокруг бесплодного и вводящего в заблуждение вопроса о том, ока­ зывают или не оказывают воздействие на отбор проблем научного исследования практические (экономические и технологические) по­требности эпохи. Именно энтузиастам из двух этих лагерей удалось превратить проблему социологического исследования в политичес­ кие лозунги, в которых ответы даются еще до того, как начнется из­ нурительная исследовательская работа. Важно, в конце концов, не то, проявлялись ли когда бы то ни было такие практические влияния на ход научного развития и всегда ли они оказывались определяющи­ ми. Скорее тут есть целое множество вопросов, каждый из которых требует долгого и кропотливого исследования, а не поспешных не­терпеливых ответов: в какой степени были действенны эти влияния в разное время и в разных местах? при каких социологических усло­виях они оказываются более определяющими, а при каких — менее? обнаруживаются ли они с большей типичностью на ранних стадиях развития научной дисциплины? какие различные последствия — для науки и для социальной структуры — влекут за собой некоторые об­ разцы, в соответствии с которыми происходит принятие исследова­ тельских проблем?

По мере накопления материала, имеющего отношение к такого рода вопросам, еще один сектор социологии науки будет обретать под собой прочную основу. Последняя глава этой книги нацелена на то, чтобы дать кое-какой материал такого рода, касающийся того небольшого отрезка времени, когда происходило становление на­ уки в Англии.

XVII . Наука и социальный порядок 1

Приблизительно на рубеже прошлого и нынешнего веков Макс Вебер обратил внимание на то, что «вера в ценность научной истины не что иное, как продукт определенной культуры, а совсем не данное от природы свойство» 2 . Теперь мы можем добавить: и такая вера лег­ ко превращается в сомнение или неверие. Наука неуклонно развива­ ется только в обществах с определенным порядком, подчиненных особому комплексу молчаливых допущений и институциональных ограничений. То, что кажется нам нормальным явлением, не требу­ ющим объяснения и надежно закрепляющим многие самоочевидные культурные ценности, в другие времена было аномальным и нетипич­ ным и во многих местах остается таковым до сих пор. Преемствен­ность науки требует активного участия заинтересованных и талант­ ливых людей в научных поисках. А эту поддержку науке обеспечивают только подходящие культурные условия. Поэтому нам важно изучить те регуляторы, которые мотивируют научные карьеры, отбирают и на­ деляют престижем одни научные дисциплины и отвергают или диск­ редитируют другие. При этом выяснится, что изменения в институ­ циональной структуре могут ограничивать, модифицировать научные искания или даже, возможно, им препятствовать 3 .

Источники враждебного отношения к науке

Враждебное отношение к науке может возникать при наличии по крайней мере двух наборов условий, хотя конкретные системы ценностей — гуманистические, экономические, политические, религиоз­ ные, — на которых оно базируется, могут значительно различаться. Пер­ вый включает в себя логическое, хотя и не обязательно правильное зак­ лючение, что получаемые наукой результаты или используемые ею ме­ тоды враждебны соблюдению важных ценностей. Второй складывает­ ся главным образом из нелогических элементов. В его основе лежит ощущение несовместимости между чувствами, воплощенными в на­ учном этосе, и чувствами, которые обнаруживаются в других инсти­ тутах. Всякий раз, когда достоверность этого ощущения ставится под сомнение, оно рационализируется. Оба набора условий в той или иной степени лежат в основе нынешних восстаний против науки. Можно добавить, что такого рода рассудочные и аффективные реакции вклю­чаются также в социальное одобрение науки. Однако в данном случае считается, что наука способствует достижению одобренных целей, и базисные культурные ценности ощущаются как совпадающие с цен­ностями науки, а не как эмоционально им противоречащие. Следова­тельно, положение науки в современном мире может быть проанали­ зировано как результат действия двух наборов противоположных сил, первый из которых одобряет науку как широкомасштабную соци­ альную деятельность, а другой ей противостоит.

• 1 Доклад, прочитанный на конференции Американского социологического об­ щества в декабре 1937 г. Автор выражает признательность профессору Риду Бейну, профессору Толкотту Парсонсу, д-ру Э.Й. Хартшорну и д-ру Э.П, Хатчинсону за по­ лезные предложения. — Примеч. автора.
• 2 Max Weber, Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre, S. 213 (M. Вебер . «Объек­ тивность» социально-научного и социально-политического познания — М. Вебер. Избранные произведения. — М.: Прогресс, 1990, с. 412—413). Ср.: Sorokin , Social and Cultural Dynamics , особенно том II , глава 2. — Примеч. автора.
• 1 Ср .: Merton, Science, Technology and Society in Seventeenth Century England, Chap. XI. — Примеч . автора .

Мы ограничим наше исследование лишь несколькими наглядны­ ми примерами переоценки социальной роли науки, нисколько не имея при этом в виду, что локализация антинаучного движения ограничи­ вается только этими случаями. Многое из того, что будет здесь сказа­ но, вероятно, может быть также применено и к другим случаям, от­ носящимся к другим временам и другим местам 4 .

Иллюстрацией того, каким образом логические и нелогические процессы сливаются воедино в деле модификации или сокращения научной деятельности, является ситуация в нацистской Германии после 1933 года. Отчасти сдерживание развития науки в этой стране представляет собой непреднамеренный побочный результат измене­ ний в политической структуре и националистическом кредо. В соот­ ветствии с догмой расовой чистоты практически все лица, не удов­ летворяющие политически насаждаемым критериям «арийского» про­ исхождения и открытого сочувствия нацистским целям, были изгна­ ны из университетов и научных учреждений 5 . Поскольку в число этих изгнанников попало немало выдающихся ученых, одним из косвен­ ных следствий этой расистской чистки стало ослабление науки в Гер­ мании.

• 4 Безвременная кончина Э.Й. Хартшорна оборвала на полпути намечавшееся исследование науки в современном мире, которое должно было опираться на анализ, введенный в этой главе. — Примеч. автора.
• 5 См. о чистке университетов главу III в книге: E . Y . Hartshorne , The German Universities and National Socialism ( Cambridge : Harvard University Press , 1937); ср.: Volk una " Werden , B . 5, 1937, S . 320—321, где приводятся некоторые новые требования, предъявляемые к докторату. — Примеч. автора.

В этом расизме имплицитно заложена вера в расовое загрязне­ ние, происходящее через реальный или символический контакт 6 . На­ учные исследования тех ученых с безупречным «арийским» проис­хождением, которые сотрудничают с неарийцами или даже просто принимают их научные теории, либо ограничиваются, либо запре­ щаются. Для определения места этих безнадежных арийцев была вве­ дена новая расово-политическая категория: «белые евреи». Наиболее выдающимся членом этой новой расы стал лауреат Нобелевской пре­ мии по физике Вернер Гейзенберг, который провозгласил в своей дек­ ларации, что теория относительности Эйнштейна закладывает «нео­ споримую основу для дальнейших исследований» 7 .

В этих случаях чувства национальной и расовой чистоты явно во­ зобладали над утилитарной рациональностью. Применение таких критериев, как обнаружил Э.Й. Хартшорн, принесло несоизмеримо больше потерь естественнонаучным и медицинским факультетам гер­ манских университетов, нежели факультетам теологическим и юри­ дическим". Утилитарные соображения, напротив, выходят на передний план тогда, когда официальная политика испытывает заинтересован­ ность в тех направлениях, в которых должны вестись научные иссле­дования. Прежде всего содействие оказывается научной работе, кото­ рая обещает прямую практическую пользу нацистской партии или Тре­ тьему рейху, и в соответствии с этой политикой перераспределяется финансовая поддержка исследований 9 . Ректор Гейдельбергского университетазаявляет, что «вопрос научности [ Wissenschaftlichkeit ] всяко­ го знания имеет абсолютно второстепенное значение по сравнению с вопросом его полезности» 10 .

• 6 Это один из множества аспектов внедрения кастовой системы в Германии. Как отметил P . M . Макайвер, «идея загрязнения обычно присутствует в любой кастовой системе». R . M . Maclver , Society , p . 172. — Примеч. автора.
• 'См. официальный орган СС, газету Schwarze Korps , номер от 15 июля 1937 г., с. 2. В этом номере Йоханнес Штарк, президент Physikalisch - Technischen Reichsanstalt , тре­ бует искоренить такого рода сотрудничество, которое все еще продолжается, и протесту­ет против назначения трех университетских профессоров, которые были «учениками» не­ арийцев. См. также: Hartshorne , op . cit ., p . 112—113; Alfred Rosenberg , Wesen , Grundsatze und Ziele der Nationalsozialistischen Deutschen Arbeiterpartei ( Munchen : E . Boepple , 1933), S . 45 и далее; J . Stark ,« Philipp Lenard als deutscher Naturforscher » Nationalsozialistische Monatshefte , 1936, S . 71, 106—111, где сурово осуждаются Гейзенберг, Шрёдингер, фон Лауэ и Планк зато, что они не порвали с «еврейской физикой» Эйнштейна. — Примеч. автора.
• 8 Данные, на которых основывается это утверждение, были взяты из неопубли­ кованного исследования Э.Й. Хартшорна. — Примеч. автора.
• ' Ср.: Wissenschaft und Vierjahresplan , Reden anlasslich der Kundgebung der NSD - Dozentenbundes , 18 января 1937 г.; Hartshorne , op . cit ., p . 110 и дальше; E . R . Jaensch , Zur Neugestaltung des deutschen Studententums und der Hochschule ( Leipzig : J . A . Bart , 1937), особенно S . 57 и далее. Возьмем пример из области истории. Вальтер Франк, дирекствующий скептицизм науки препятствует насаждению нового набора ценностей, требующих беспрекословного принятия. Однако новые диктатуры должны признавать (как это делал Гоббс, который тоже от­ стаивал точку зрения, что государство должно быть либо всем, либо ничем), что наука — это сила. По причинам военного, экономическо­ го и политического характера теоретическая наука, не говоря уже о ее более уважаемой родной сестре, технологии, не может быть попросту отброшена в сторону. Опыт показал, что даже самые эзотерические научные исследования находили важное практическое применение. До тех пор, пока полезность и рациональность не отвергнуты безвозврат­ но, нельзя забывать о том, что именно спекулятивные размышления Клерка Максвелла об эфире привели Герца к открытию, кульминаци­ ей которого стало изобретение беспроволочной связи. И в самом деле, даже один из нацистских ораторов отмечает: «Как сегодняшняя прак­ тика опирается на вчерашнюю науку, так и сегодняшние исследова­ ния становятся опорой для завтрашней практики» 13 . Акцент на ути­ литарность требует неуничтожимого минимума интереса к науке, ко­ торую можно призвать на службу государству и промышленности 14 . В то же время этот акцент приводит к ограничению исследований в об­ ласти чистой науки.

Общий тон антиинтеллектуализма, со свойственным ему презре­нием к теоретику и восхвалением человека действия'', может оказать не только непосредственное, но и долгосрочное влияние на место науки в Германии. Ибо можно ожидать, что как только эти установки закрепятся, наиболее одаренные элементы населения будут воздер­ живаться от интеллектуальных дисциплин, которые таким образом были дискредитированы. К концу 30-х годов последствия этой анти­ теоретической установки можно было увидеть в распределении ака­ демических интересов в немецких университетах 12 .

Было бы заблуждением предполагать, будто нацистское правитель­ ство полностью отвергло науку и интеллект. Его официальные уста­ новки в отношении науки явно амбивалентны и неустойчивы. (По этой причине любые утверждения по поводу науки в нацистской Германии высказываются с заведомыми оговорками.) С одной стороны, воин- тор Рейхсинститута истории новой Германии, «первой германской научной органи­ зации, созданной духом национал-социалистической революции», свидетельству­ет, что он последним-из людей откажется от симпатии к изучению древней исто­ рии, «даже истории чужеземных народов», но в то же время указывает на то, что финансовая поддержка, оказываемая прежде Археологическому институту, должна быть перераспределена в пользу этого нового исторического учреждения, которое будет «иметь честь писать историю Национальной Социалистической Революции». См.: W . Frank , Zukunft undNation ( Hamburg : Hanseatische Verlagsanstalt , 1935), особен­ но S . 30 и далее. — Примеч. автора.

• 10 Ernst Kriek , Nationalpolitische Erziehung ( Leipzig : Armanen Verlag , 1935; 19-е из­ дание), S . 8. — Примеч. автора.
• 11 Нацистский теоретик Альфред Бёймлер пишет: « Wenn ein Student heute es ablehnt , sich der politischen Norm zu unterstellen , es z . В ablehnt , an einem Arbeits — oder Wehrsportlager teilzunehmen , weil er damit Zeit fur sein Studium versaume , dann zeigt er damit , dass er nichts von dem begrifTen hat , was um ihn geschieht . Seine Zeit kann er nur bei einem abstrakten, richtungslosen Studium versaumen». [«Если сегодня какой-то сту­ дент отклоняется от политической нормы, например, уклоняется от участия в трудо­ вом или военно-спортивном лагере с тем, чтобы улучить время для своих занятий, то этим он показывает, что так ничего и не понял из того, что вокруг него происходит. Лишь абстрактные, ни к чему не ведущие занятия ему только и можно прогуливать».] A. Baeumler, Mannerbund und Wissenschaft (Berlin: Junker & Diinnhaupt, 1934), S. 153. — Примеч . автора .
• 12 Hartshome , op . cil ., p . 106 и далее; ср.: Wissenschaft und Vierjahresplan , op . cit ., S . 25—26, где говорится, что нынешняя «передышка в научной продуктивности» отчас­ ти обусловлена фактом, что значительное число тех, кто мог получить научную под­ готовку, были рекрутированы в армию. Хотя такое объяснение данной ситуации до­ вольно сомнительно, длительное отвлечение интереса от теоретической науки, по всей вероятности, приведет к упадку в научных достижениях. — Примеч. автора.

Социальные давления на автономию науки

Анализ роли науки в нацистском государстве обнаруживает сле­ дующие элементы и процессы. Расширение господства одного сег­ мента социальной структуры — Государства — подразумевает требо­вание первичной лояльности к нему. Ученых, как и все других людей, призывают отказаться от приверженности всем институциональным нормам, которые, по мнению политических властей, вступают в про­ тиворечие с нормами Государства 15 . Нормы научного этоса должны быть принесены в жертву, поскольку требуют отрицания политически насаждаемых критериев научной достоверности или научной ценнос­ ти. Экспансия политического контроля приводит, таким образом, к ут­верждению конфликтующих лояльностей. В этом отношении реакции набожных католиков, оказывающих сопротивление попыткам поли­ тической власти переопределить социальную структуру и внедриться в заповедные территории, традиционно принадлежавшие религии, — явление того же порядка, что и сопротивление ученого. С социологи­ ческой точки зрения, место науки в тоталитарном мире является в зна­ чительной мере таким же, как и место всех других институтов, за ис­ ключением возобладавшего надо всем Государства. Базисное изме­ нение в этом случае состоит в перемещении науки в новый соци­ альный контекст, где она время от времени вступает в противоборство с лояльностью к государству. Так, например, сотрудничество с неарий­ цами переопределяется как символ политической неблагонадежнос­ ти. В либеральном порядке такого рода ограничения науки не возни­кает. Ибо в такого рода структурах за неполитическими институтами закрепляется существенная сфера автономии, степень которой, ра­ зумеется, изменчива.

• 13 Слова профессора Тиссена. См.: Wissenschaft und Vierjahresplan , op . cit ., S . 12. — Примеч. автора.
• 14 Например, высоко ценится химия ввиду ее практической значимости. Как го­ ворит Гитлер, «мы будем идти вперед, потому что у нас есть фанатичная воля помочь самим себе и потому что у нас в Германии есть химики и изобретатели, которые удов­ летворят наши нужды». Цит . в : Wissenschaft und Vierjahresplan, op. cit., S. 6; etpassim. — Примеч . автора .
• 15 Об этом недвусмысленно говорит рейхсминистр науки Бернхард Руст в : В . Rust, Das nationalsozialistische Deutschland und die Wissenschaft (Hamburg: Hanseatische Verlagsanstalt, 1936), S. 1—22, особенно S. 21. — Примеч . автора .

Следовательно, конфликт между тоталитарным государством и ученым проистекает отчасти из несовместимости этики науки с но­вым политическим'кодом, который навязывается всем людям, неза­ висимо от их профессионального кредо. Этос науки 16 заключает в себе функционально необходимое требование, чтобы теории, или обоб­щения, оценивались под углом зрения их логической непротиворе­чивости и согласия с фактами. Политическая этика обычно привно­ сит до той поры нерелевантные критерии расы или политического кредо теоретика 17 . Современная наука сочла личностные критерии потенциальным источником ошибки и разработала безличные критерии для недопущения такого рода ошибок. Теперь ее призывают выступить с утверждением, что некоторые ученые в силу своих вненаучных при­ надлежностей a priori не способны ни к чему, кроме иллюзорных и лож­ ных теорий. В некоторых случаях от ученых требуют согласия с суж­ дениями некомпетентных в науке политических лидеров, касающи­ мися вопросов науки. Однако такая политически целесообразная так­ тика идет вразрез с институционализированными нормами науки. Последние между тем отбрасываются тоталитарным государством как «либералистские», «космополитические» или «буржуазные» предрас­ судки 18 , ибо они с трудом интегрируются с кампанией насаждения непререкаемого политического кредо.

• 16 Под этосом науки подразумевается эмоционально окрашенный комплекс пра­ вил, предписаний, нравов, представлений, ценностей и допущений, которые счита­ ются обязательными для ученого. Некоторые аспекты этого комплекса могут быть методологически желательными, однако соблюдение этих правил диктуется не толь­ ко методологическими соображениями. Этот этос, как и вообще все социальные коды, поддерживается чувствами тех, к кому он имеет отношение. Нарушение его сдержи­ вается интернализованными запретами и неодобрительными эмоциональными ре­ акциями, приводимыми в движение сторонниками данного этоса. Как только скла­ дывается эффективный этос такого типа, почти автоматически включаются возму­ щение, презрение и иные установки антипатии, которые стабилизируют существую­ щую структуру. Это можно видеть в том сопротивлении, которое в настоящее время оказывают в Германии ученые заметным модификациям в содержании этого этоса. Этот этос можно рассматривать как «культурный» компонент науки в отличие от «ци- вилизационного». См .: R.K. Merton, «Civilization and Culture», Sociology and Social Research, 1936, Vol. 21, p. 103—113. — Примеч . автора .
• 17 См .: Baeumler, op. cit., S. 145. См . также Kriek, op. cit., где говорится : «Nicht alles, was den Anspruch auf Wissenschaftlichkeit erheben darf, liegt auf dergleichen Rangund Wertebene; protestantische und katholische, franzosische und deulsche, germanische und judische, humanistische oder rassische Wissenschaft sind zunachst nur Moglichkeiten, noch nicht eifullte oder gar gleichrangige Werte. Die Entscheidung iiberden Wert der Wissenschaft fallt aus ihrer«Gegenwartigkeit», aus dem Grad ihrer Fruchtbarkeit, ihrergeschichtsbildenden Kraft...» [« He все, что может претендовать на научность, относится к области одина­ ково значимого и равноценного; протестантская и католическая, французская и не­ мецкая, германская и еврейская, гуманистическая или расовая наука есть прежде всего лишь возможность, пока еще не исполненная и еще не наделенная равнозначной цен­ ностью. Решение по поводу ценности науки принимается исходя из ее «злободнев­ ности», исходя из степени ее плодотворности, ее умения понимать историю...»] — Примеч. автора.

С более широкой точки зрения, этот конфликт представляет со­ бой фазу институциональной динамики. Наука, приобретшая значи­ тельную степень автономии и развившая институциональный ком­ плекс, требующий преданности от ученых, сталкивается теперь с тем, что внешняя власть бросает вызов как ее традиционной автономии, так и принятым в ней правилам игры — короче говоря, ее этосу. Чув­ ства, воплощенные в этосе науки — описываемые такими понятия­ ми, как интеллектуальная честность, неподкупность, организованный скептицизм, бескорыстность, безличность, — грубо попираются но­ вым набором чувств, который навязывается в сфере научных исследо­ ваний Государством. С переходом от прежней структуры, в которой существовали ограниченные центры власти, сосредоточенные в раз­личных областях человеческой деятельности, к такой структуре, где существует одно-единственное централизованное сосредоточение вла­ сти над всеми аспектами поведения, представители каждой сферы начинают сопротивляться таким изменениям и пытаются сохранить первоначальную структуру плюралистической власти. Хотя ученого принято считать бесстрастным, безличным индивидом — а это и в самом деле может быть так в том, что касается его технической деятель­ ности, — следует помнить, что ученый, как и все другие профессиона­ лы, вносит огромные эмоциональные инвестиции в свой образ жизни, определяемый теми институциональными нормами, которые руково­ дят его деятельностью. Социальная стабильность науки может быть гарантирована лишь при условии, что будут установлены адекватные способы защиты ее от изменений, навязываемых извне научного со­ общества.

• 18 Так, например, Эрнст Крик говорит: «В будущем в науке фикцию вялой нейт­ ральности будут принимать не более, чем это делают в праве, экономике, государстве или общественной жизни вообще. Метод науки в действительности лишь отражение метода руководства». Nationalpolitische Erziehung , S . 6. Ср.: Baeumler , op . cit ., S . 152; Frank , Zukunftund Nation , S . 10; противопоставьте это веберовскому «предрассудку», что « Politik gehort nicht in der Horsaal » [«политике не место в аудитории»]. (М. Вебер. Наука как призвание и профессия — М. Вебер. Избранные произведения. — М.: Прогресс, 1990, с. 721.) — Примеч. автора.

Процесс сохранения институциональной незапятнанности и со­ противления новым определениям социальной структуры, могущим поставить под вопрос автономию науки, находит выражение в еще одном направлении. Современная наука придерживается базисного допущения, что научные положения «неизменны вне зависимости от индивида» и группы 19 . Однако в насквозь политизированном обще­ стве — где, как говорит один нацистский теоретик, «признается все­ общее значение политического» 20 — это допущение начинает оспа­ риваться. Научные открытия считаются всего лишь самовыражени­ем расы, класса или нации 21 . Поскольку такие доктрины получают хождение среди обывателей, они провоцируют общее недоверие к науке и умаление престижа ученого, открытия которого начинают ка­ заться произвольными и непостоянными. Эта разновидность анти­ интеллектуализма ставит под угрозу социальную позицию ученого и обычно встречает с его стороны довольно энергичный отпор. На иде­ ологическом фронте тоталитаризм также влечет за собой конфликт с традиционными допущениями современной науки.

• 19 Н . Levy, The Universe of Science (New York: Century Co., 1933), p. 189. — Примеч . автора .
• 211 Baeumler, Mannerbund und Wissenschaft, S. 152. — Примеч . автора .
• 21 Представляет значительный интерес, что тоталитарные теоретики приняли в качестве политического средства дискредитации «либеральной», «буржуазной» или «неарийской» науки радикальные релятивистские доктрины Wissenssoziologie . Выход из этого тупика дает постулирование Архимедовой точки опоры: непогрешимости фюрера ( der Fiihrer ) и его народа ( Volk ). ( См .: General Hermann Goering, Germany Reborn (London: Mathews & Marrot, 1934, p. 79.) Политически эффективные вариа­ции «реляционизма» Карла Маннгейма (например, «Идеология и утопия») исполь­ зовались в пропагандистских целях такими нацистскими теоретиками, как Вальтер Франк, Крик, Руст и Розенберг. — Примеч. автора

Функции норм чистой науки

Одно из чувств, которое усваивается ученым с самого начала его профессионального обучения, связано с чистотой науки. Наука не дол­ жна позволить себе стать служанкой теологии, экономики или госу­ дарства. Функция этого чувства соответственно состоит в том, чтобы оберегать автономию науки. Ибо в случае принятия таких вненаучных критериев ценности науки, как предполагаемое согласие с религиоз­ными доктринами, экономическая полезность или политическая бла­гонадежность, наука начинает допускаться лишь в той мере, в какой она отвечает этим критериям. Иначе говоря, как только устраняется чувство чистоты науки, наука оказывается подчинена прямому конт­ ролю со стороны других институтов, и ее место в обществе становится все более и более неопределенным. Упорный отказ ученых от приме­нения утилитарных норм к своей работе имеет своей основной функ­ цией избежание этой опасности, которая особенно заметна в настоя­ щее время. Из негласного признания этой функции, возможно, и про­истекает тот, быть может, апокрифический застольный тост, который в ходу у ученых в Кембридже: «За чистую математику, и пусть она ни­ когда не будет никому полезной!»

В превознесении чистой науки, таким образом, усматривается средство защиты от вторжения норм, ограничивающих направле­ ния возможного прогресса и угрожающих стабильности и продол­ жению научных изысканий как ценимой социальной деятельности. Технологический критерий научного достижения, разумеется, тоже имеет для науки позитивную социальную функцию. Возрастающие удобства и преимущества, источником которых является техноло­ гия и в конечном счете наука, призывают к социальной поддержке научных исследований. Кроме того, они удостоверяют чистоту по­ мыслов ученого, поскольку абстрактные и сложные теории, кото­ рые не могут быть поняты и оценены обывателем, предположительно обретают доказательство, понятное для всех, а именно — свое техноло­гическое применение. Готовность к признанию авторитета науки в зна­ чительной степени опирается на повседневную демонстрацию ее мо­ гущества. Не будь таких косвенных доказательств, устойчивая соци­ альная поддержка науки, остающейся интеллектуально непостижи­ мой для публики, вряд ли смогла бы подпитываться одной лишь верой в нее.

В то же время значимость, придаваемая чистоте науки, имела и другие последствия, которые скорее угрожают социальной оценке науки, нежели ее оберегают. То тут, то там приходится слышать мне­ ние, что ученые в ходе своих изысканий должны игнорировать какие бы то ни было соображения, за исключением развития знания 22 . Вни­ мание должно быть сосредоточено исключительно на научной зна­ чимости работы, невзирая на то, какие практические применения она может получить и какими будут ее социальные последствия вообще. Обычное оправдание этого принципа — который имеет отчасти фак­тические корни 23 и который в любом случае выполняет определен­ ные социальные функции, как мы с вами только что увидели — гла­ сит, что отказ следовать этому предписанию будет чинить препятствия исследованию, повышая возможность предвзятости и ошибки. Од­ нако это методологическое воззрение оставляет без внимания соци­альные результаты такой установки. Объективные последствия этой установки заложили еще одно основание для бунта против науки — зарождающегося бунта, который можно найти практически в каждом обществе, где наука достигла высокой стадии развития. В силу того, что ученый не контролирует или не может проконтролировать направ­ление, в котором будут применены его открытия, он становится объек­ том упреков и еще более несдержанных реакций в той мере, в какой эти применения порицаются властными органами или группами дав­ ления. Антипатия к технологическим продуктам проецируется на саму науку. Так, например, когда новоизобретенные газы или взрывчатые вещества находят применение в военном деле, те, чьи гуманистичес­кие чувства оказываются при этом попраны, подвергают цензуре хи­ мию в целом. Наука признается в значительной степени ответствен­ной за допущение тех орудий уничтожения людей, которые, как го­ворится, могут обрушить нашу цивилизацию в вечную ночь и хаос. Или взять другой показательный пример. Быстрое развитие науки и связанной с ней технологии вызвало подспудное антинаучное дви­ жение в рядах крупных предпринимателей и тех, чье чувство эконо­ мической справедливости оказалось им покороблено. Знаменитый сэр Джосайя Стэмп и целая армия менее примечательных людей предло­жили ввести мораторий на изобретения и открытия 24 , дабы человек мог получить передышку и воспользоваться ею для того, чтобы при­ способить свою социальную и экономическую структуру к постоян­ но изменяющейся среде, в которую его помещает «приводящая в смя­ тение плодовитость технологии». Эти предложения получили широ­ кую рекламу в прессе и высказывались с неутомимой настойчивос­ тью в адрес научных организаций и правительственных учреждений 25 . Это сопротивление исходит в равной степени со стороны тех пред­ ставителей труда, которые опасаются утраты капиталовложений в их навыки, устаревающие в столкновении с потоком новых технологий, и из рядов тех капиталистов, которые возражают против моментально­ го устаревания своего машинного оборудования. Хотя в обозримом будущем эти предложения, вероятно, так и не будут воплощены в дей­ ствие, они группируются в один из возможных центров, вокруг кото­ рого может материализоваться бунт против науки в целом. И по боль­ шому счету несущественно, достоверны эти мнения, возлагающие на науку конечную ответственность за такие нежеланные ситуации, или нет. Социологическая теорема У.А. Томаса — «Если люди опреде­ляют ситуации как реальные, то они реальны по своим последстви­ ям» — из раза в раз подтверждалась.

• 22 Парето, например, пишет: «Поиск экспериментальных единообразий являет­ ся самоцелью». См. типичное утверждение Джорджа Э. Ландберга: «Не дело химика, изобретающего мощное взрывчатое вещество, руководствоваться в решении своей задачи соображениями касательно того, будет ли его продукт использоваться для раз­ рушения церквей или для строительства туннелей в горах. Точно так же не следует и социальному ученому, занимающемуся поиском законов группового поведения, по­ зволять себе поддаваться влиянию соображений по поводу того, насколько будут со­ гласовываться его выводы с существующими понятиями и какое воздействие окажут его открытия на социальный порядок». G.A. Lundberg, R. Bain, N. Anderson (eds.), Trends in American Sociology (New York: Harper, 1929), p. 404—405. Ср . с замечаниями РидаБей - на в : R. Bain, «Scientist as Citizen», Social Forces, 1933, Vol. 11, p. 412—415. — Примеч . автора .
• 23 Нейрологическое обоснование этой точки зрения можно найти в очерке Э . Д . Адриана в книге : Factors Determining Human Behavior (Harvard Tercentenary Publications, Cambridge, 1937), p. 9. Он пишет: «В различительном поведении... должен наличество­ вать какой-то интерес: тем не менее, если он слишком высок, поведение перестает быть различительным. При сильном эмоциональном стрессе поведение обычно под­ падает под один из нескольких стереотипных образцов». — Примеч. автора.
• 24 Разумеется, из этого еще не складывается движение, противостоящее науке как таковой. Более того, разрушение рабочими машин и подавление капиталом изоб­ ретательства имели место и в прошлом. См .: R.K. Merton, «Fluctuations in the Rate of Industrial Invention», Quarterly Journal of Economics, 1935, Vol. 49, p. 464 и далее . Одна­ ко это движение приводит в движение мнение, что науку следует считать полностью ответственной за ее социальные последствия. Предложение сэра Джосайи Стэмпа можно найти в его обращении к Британской ассоциации развития науки, зачитан­ ном 6 сентября 1934 года. Такие моратории предлагались также М. Кайо (см.: John Strachey , The Coming Struggle for Power ( New York , 1935), p . 183), Х.У. Самнерсом в Палате представителей США, а также многими другими. Сточки зрения нынешних гуманистических, социальных и экономических критериев, некоторые из продук­ тов науки более вредны, чем полезны. Эта оценка может подорвать рациональное обоснование научной работы. Как патетически воскликнул один ученый: если человек науки обязан оправдывать свою работу, то я напрасно потратил свою жизнь! См .: F. Soddy (ed.), The Frustration of Science (New York: Norton, 1935), p. 42 et passim. — Примеч . автора .
• 25 Английские ученые особенно энергично выступили против «проституирова­ ния научных изысканий в военных целях». Президентские обращения, прочитывае­ мые на ежегодных собраниях Британской ассоциации развития науки, многочислен­ ные передовицы и письма, публикуемые в журнале « Nature », свидетельствуют об этом движении за «новое осознание социальной ответственности среди подрастающего поколения научных работников». Среди лидеров этого движения — сэр Фредерик Гоуленд Хопкинс, сэр Джон Орр, профессор Содди, сэр Дэниэл Холл, д-р Джулиан Хаксли, Дж.Б.С. Халдейн и профессор Л. Хогбен. См., в частности, письмо, подпи­ санное двадцатью двумя учеными Кембриджского университета, в котором предла­ гается программа отмежевания науки от военного дела ( Nature , Vol . 137, 1936, p . 829). Эти попытки совместных действий, предпринятые английскими учеными, резко кон­ трастируют с безразличным отношением к этим вопросам ученых нашей страны. (Это наблюдение относится к периоду, который предшествовал появлению атомного ору­ жия.) Основания этого контраста полезно было бы изучить. Во всяком случае, хотя это движение, возможно, и берет начало в чувствах, оно может выполнять функцию устранения одного из источников враждебного отношения к науке в демократичес­ ких режимах. — Примеч. автора.

Короче говоря, эти основания для переоценки науки проистека­ ют из того, что я ранее назвал «повелительной непосредственностью интереса» 26 . Забота о выполнении первостепенной задачи — продви­ жения знания — сочетается с невниманием к тем последствиям, ко­ торые лежат за пределами сферы непосредственного интереса, одна­ ко эти социальные результаты отвечают на это тем, что становятся препятствием для осуществления изначальных устремлений. Такое поведение может быть рациональным в том смысле, что от него мож­ но ожидать, что оно приведет к удовлетворению непосредственного интереса. Однако ойо иррационально в том смысле, что ниспровер­ гает другие ценности, которые в данный момент не преобладают, но тем не менее являются неотъемлемой частью социальной шкалы цен­ностей. Именно в силу того, что научное исследование проводится не в социальном вакууме, его последствия простираются в другие сферы ценностей и интересов. И в той мере, в какой эти последствия счита­ ются социально нежелательными, ответственность за них возлагает­ ся на науку. Благодеяния науки не рассматриваются более как безус­ловное благо. С этой точки зрения догмат чистоты науки и бесприст­ растности помог подготовить собственную эпитафию.

Линия фронта проходит через вопрос: может ли хорошее дерево приносить дурные плоды? Те, кому хотелось бы срубить древо позна­ ния под корень или остановить его рост из-за его ненавистных пло­ дов, сталкиваются со встречным утверждением, что дурные плоды были привиты хорошему дереву агентами государства и экономики. Совесть индивидуального человека науки может быть успокоена суж­ дениями о том, что неадекватная социальная структура привела к из­ вращению его открытий. Однако это вряд ли удовлетворит озлоблен­ную оппозицию. В точности какмотивы ученого могут варьировать в диапазоне от страстного желания приумножить знание до всепоглощающего интереса к достижению личной известности, и в точности как функции научного исследования могут варьировать в диапазоне от обеспечения престижных рационализации существующего поряд­ка до увеличения нашего контроля над природой, так и другие соци­альные последствия науки могут считаться вредными для общества или даже приводить к модификации самого научного этоса. Среди ученых принято считать, что социальные последствия науки в конеч­ ном счете должны быть полезными. Этот символ веры выполняет фун­ кцию обеспечения научного исследования рациональным обоснова­нием, но представляет собой явно не констатацию факта. Он заклю­ чает в себе смешение истины с социальной полезностью, которое ха­ рактерным образом обнаруживается в нелогическом полумраке науки.

• 26 Merton, «The Unanticipated Consequences of Purposive Social Action» — op. cit. — Примеч . автора .

Эзотерическая наука как популярный мистицизм

Еще одна важная сторона связей между наукой и социальным по­ рядком до сих пор редко доходила до осознания. По мере возрастания сложности научных исследований возникает необходимость в про­ должительной программе сурового обучения для проверки или даже понимания новых научных открытий. Современный ученый неумо­ лимо подчинился культу непостижимости. Это приводит к возраста­ нию пропасти между ученым и обывателем. Обыватель вынужден при­ нимать на веру предаваемые гласности суждения об относительности, квантах или прочих эзотерических предметах подобного рода. Это он с готовностью и делал, поскольку ему постоянно твердили о том, что технологические достижения, от которых он предположительно по­ лучал какие-то выгоды, рождаются в конечном счете из таких иссле­дований. Тем не менее у него остаются некоторые подозрения по по­ воду этих странных теорий. Популяризуемые и зачастую искажаемые версии новой науки делают упор на теории, которые кажутся идущи­ ми вразрез со здравым смыслом. Наука и эзотерическая терминоло­ гия становятся нерасторжимо связанными в сознании публики. Для неподготовленных обывателей якобы научные заявления тоталитар­ ных ораторов о расе, экономике или истории оказываются в одном ряду с суждениями о расширяющейся Вселенной или волновой меха­ нике. В обоих случаях обыватели не в состоянии понять эти концеп­ции или проверить их научную достоверность, и в обоих случаях эти концепции могут расходиться со здравым смыслом. Во всяком слу­чае, мифы тоталитарных теоретиков будут казаться широкой публи­ ке более убедительными и, безусловно, более понятными, нежели подтвержденные научные теории, поскольку они более близки к обы­ денному опыту и культурным предубеждениям. Следовательно — и это отчасти результат научного прогресса, — население в целом со­ зрело для новых мистицизмов, облаченных во внешние одеяния на­ учного жаргона. Вообще говоря, это потворствует успеху пропаган­ ды. Заимствованный авторитет науки становится могущественным символом престижа для ненаучных доктрин.

Враждебное отношение общественности к организованному скептицизму

Еще одна особенность научной установки — организованный скеп­ тицизм, довольно часто превращающийся в иконоборство 27 . Наука как будто бросает вызов «удобным властным допущениям» других инсти­тутов 28 , просто подчиняя их беспристрастному анализу. Организован­ ный скептицизм содержит в себе скрытую постановку под вопрос некоторых оснований установленной рутины, власти, принятых про­ цедур и сферы «сакрального» вообще. В действительности, с логи­ ческой /почки зрения, установление эмпирического генезиса представ­ лений и ценностей не означает отрицания их достоверности, однако именно таким зачастую бывает его психологическое воздействие на наивное сознание. Институционализированные символы и ценности требуют установок лояльности, верности и уважения. Наука, задаю­ щая фактологические вопросы в отношении каждого аспекта при­ роды и общества, вступает в психологический — но не логический — конфликт с иными установками по отношению к тем же данностям, кристаллизованным и частично ритуализованным другими институ­ тами. Большинство институтов требует беспрекословной веры; ин­ ститут науки, напротив, возводит скептицизм в ранг добродетели. Каждый институт в этом смысле предполагает сакральную область, которая противится профанному исследованию средствами научно­го наблюдения и логики. Институт науки и сам предполагает эмоци­ ональную приверженность определенным ценностям. Однако независимо оттого, идет ли речь о сакральной сфере политических убеж­ дений, религиозной веры или экономических прав, научный иссле­дователь не ведет себя в обращении с ней предписанным некрити­ческим и ритуалистическим образом. Он не устанавливает заранее никакой пропасти между сакральным и профанным, между тем, что требует некритического почтения, и тем, что можно объективно ана­ лизировать 29 .

• 27 Frank H. Knight, «Economic Psychology and the Value Problem», Quarterly Journal of Economics, 1925, Vol. 39, p. 372—409. Неискушенный ученый, забывающий о том, что скептицизм является прежде всего методологическим каноном, позволяет свое­ му скептицизму выплеснуться в сферу ценностей как таковых. Социальные функции символов начинают игнорироваться, и они начинают оспариваться как «неистинные». Здесь опять-таки смешиваются социальная полезность и истина. — Примеч. автора.
• 28 Charles E. Merriam, Political Power (New York: Whittlesey House, 1934), p. 82—83. — Примеч . автора .

Именно это отчасти и лежит в основе бунтов против так называе­мого вторжения науки в другие сферы. В прошлом такое сопротивле­ ние исходило главным образом со стороны церкви, которая препят­ ствует научному исследованию освященных доктрин. Текстуальная критика Библии до сих пор внушает некоторое подозрение. Это со­ противление со стороны организованной религии убывало в своей значимости по мере того, как центр социальной власти перемещался в экономические и политические институты. Последние, в свою оче­ редь, дают свидетельство неприкрытого непримиримо враждебного отношения к тому генерализованному скептицизму, со стороны ко­ торого, как считается, исходит вызов основам институциональной ста­бильности. Это противодействие может существовать совершенно не­ зависимо от внедрения тех или иных научных открытий, которые бы казались обесценивающими конкретные догмы церкви, экономики и государства. Прежде всего имеет место диффузное, нередко смут­ ное осознание того, что скептицизм угрожает статус-кво. Необходи­ мо еще раз подчеркнуть, что в возникновении конфликта между скеп­ тицизмом, относящимся к сфере науки, и эмоциональными привя­ занностями, которые требуются другими институтами, нет никакой логической необходимости. Однако, как психологическая производ­ ная, этот конфликт неизменно проявляется всякий раз, когда наука распространяет свои исследования в новые сферы, по отношению к которым имеются институционализированные установки и когда рас­ ширяют сферу своего контроля другие институты. В тоталитарном обществе основным источником противодействия науке является централизация институционального контроля; в других структурах большее значение имеет расширение сферы научного исследования. Диктатура организует, централизует и, следовательно, интенсифици­ рует источники бунта против науки; в либеральной же структуре он остается неорганизованным, диффузным и зачастую латентным.

В либеральном обществе интеграция происходит прежде всего из совокупности культурных норм, на которые ориентирована челове­ ческая деятельность. В диктаторской структуре интеграция производится в первую очередь формальной организацией и централизацией социального контроля. Готовность к принятию этого контроля вну­ шается через ускорение процесса насыщения государства новыми культурными ценностями, через замену медленного процесса диф­ фузного внедрения социальных стандартов агрессивной пропагандой. Эти различия в механизмах, посредством которых типичным обра­ зом создается интеграция, обеспечивают различным институтам, в том числе и науке, в либеральной структуре большую гибкость самоопре­ деления и автономии, нежели в структуре тоталитарной. Благодаря строжайшей организации диктаторское государство настолько уси­ ливает свой контроль над неполитическими институтами, что возни­ кает ситуация, отличная от либеральной не только по степени, но и по типу. Например, в нацистском государстве репрессии против на­ уки легче находят выражение, чем в Америке, где интересы не настоль­ ко организованы, чтобы насаждать науке ограничения всякий раз, как только они будут сочтены необходимыми. Для наличия социальной стабильности несовместимые чувства должны быть либо надежно от­граничены друг от друга, либо интегрированы друг с другом. Однако такое отграничение становится фактически невозможным там, где наличествует централизованный контроль под эгидой какого-то од­ ного сектора социальной жизни, навязывающего и пытающегося на­ сильно насадить людям обязательство верности его ценностям и чув­ ствам в качестве условия их дальнейшего существования. В либераль­ ных структурах отсутствие такой централизации делает возможной необходимую степень разграничения, гарантируя каждой сфере ог­ раниченное право на автономию, а тем самым обеспечивает возмож­ ность постепенной интеграции временно не согласующихся друг с другом элементов.

• 29 Общее рассмотрение сакрального в этих категориях см. в: Durkheim , The Elementary Forms of the Religious Life , p . 37 и далее, et passim . — Примеч. автора.

Выводы

Теперь можно вкратце сформулировать основные выводы этой статьи. Во многих обществах существует латентная и активная враж­ дебность по отношению к науке, хотя степень этого антагонизма ус­ тановить пока еще невозможно. Престиж, приобретенный наукой за последние три столетия, настолько велик, что действия, огра­ ничивающие изучаемую ею область или частично ее отвергающие, обычно сопровождаются заверениями насчет непоколебимой чес­тности науки или «возрождения истинной науки». Эти словесные проявления уважения к пронаучным чувствам часто расходятся с поведением тех, кто их раздает. Отчасти антинаучное движение проистекает из конфликта между этосом науки и других социальных институтов. Следствием, вытекающим из этого положения, явля­ ется то, что нынешние бунты против науки формально аналогичны прежним бунтам, хотя конкретные их источники различаются. Кон­ фликт возникает тогда, когда признаются нежелательными соци­ альные следствия применения научного знания, когда скептицизм ученого оказывается направлен на базисные ценности других инсти­ тутов, когда экспансия политической, религиозной или экономичес­ кой власти ограничивает автономию ученого, когда антиинтеллекту­ализм ставит под сомнение ценность и честность науки и когда в от­ношении научного исследования вводятся ненаучные критерии при­ емлемости.

В этой статье не предлагается программа действий, направленная на преодоление угроз развитию науки и ее автономии. Однако можно предположить, что до тех пор, пока центр социальной власти сосре­ доточен в каком-то одном институте, но не в науке, и пока у самих ученых нет уверенности относительно их первостепенной лояльнос­ ти, их положение остается шатким и неопределенным.

Содержание

Дальше