9.3. Что понимается под кризисом евроцентристского мира?

Какое отношение все это имеет к рассматриваемой здесь теме? В конце XIX–начале ХХ в. наметились качественно новые черты в социально-политическом развитии капитализма. Так называемый свободно-предпринимательский капитализм, господствовавший в период промышленной революции в большинстве наиболее индустриально развитых стран Запада, перерос в корпоративный или государственно-корпоративный капитализм.

Считалось, что при свободно-предпринимательском капитализме решающую роль в производстве материальных благ играют индивидуальные мелкие, средние и крупные предприниматели, которые, вступая друг с другом в отношения свободной, ничем не ограниченной конкуренции, обеспечивают оптимальное развитие экономики и материальное благосостояние всего общества.

Государству, во всяком случае в теории, отводилась роль постороннего наблюдателя, который якобы не должен вмешиваться в свободную игру рыночных сил, а призван лишь обеспечивать необходимые условия для эффективного проявления и функционирования этих сил. Предполагалось, что невидимая рука рынка сама по себе без вмешательства посредников в лице будь то государства, партий или отдельных лиц способна навести порядок в экономической и социальной сферах.

Господствовал принцип — «каждый за себя». Успех в предпринимательской сфере рассматривался как признак избранности человека, его состоятельности, дееспособности и эффективности. Такая установка в конечном итоге привела к утверждению в сознании наиболее удачливых предпринимателей и бизнесменов идеи о выживаемости наиболее приспособленных к жизни. Особенно притягательной эта идея оказалась для крупных капиталистов, магнатов, создавших огромные корпорации, финансовые и финансово-промышленные империи. В действительности же подобный капитализм никогда и нигде не существовал и не мог существовать. Даже в США, которые в конце XIX–начале ХХ в. считались классической страной свободно-предпринимательского капитализма, государство, как на федеральном, так и на штатном уровне довольно активно вмешивалось в экономическую и социальную сферы. Так, по мнению многих специалистов, без существенной государственной помощи невозможно было бы строительство широчайшей сети железных дорог, которая внесла огромный вклад в освоение громадного североамериканского континента.

Эволюция капиталистического общества в последние десятилетия XIX в. сопровождалась сужением сферы действия принципов свободной конкуренции и ничем не ограниченного свободного рынка. Это в свою очередь свидетельствовало о четко проявляющемся противоречии между декларированными принципами индивидуальной свободы и равенства возможностей и капиталистическими реальностями. Убыстряющимися темпами шел процесс централизации и концентрации производства.

В условиях постоянно обостряющейся конкуренции мелкие и средние предприятия, встречая непреодолимые трудности в борьбе с более сильными конкурентами, оказывались на обочине экономической жизни. Их положение усугублялось появлением разного рода капиталистических объединений в виде корпораций, трестов, синдикатов и т.д., которые так или иначе сосредоточивали в своих руках большую часть производства и сбыта наиболее доходных видов промышленной продукции. Устанавливая монополию в целых отраслях, они обеспечивали свое господствующее положение в экономике соответствующих стран.

В результате в начале ХХ в. в Германии, например, вся электротехническая промышленность сконцентрировалась в двух крупнейших корпорациях: Всеобщей электрической компании (АЭГ) и компании Сименса–Гальске–Шукерта. По существующим данным, к 1909 г. девять крупнейших банков контролировали 83 % всего банковского капитала Германии. В США уже в конце XIX–начале ХХ в. были созданы финансово-промышленные империи, которые и поныне занимают влиятельные позиции в экономике страны: нефтяная Дж.Рокфеллера, железнодорожная Гульда и Вандербильда, стальная Дж.П.Моргана и др. В Великобритании к 1913 г. 12 крупнейших банков сосредоточили в своих руках 70% всего банковского капитала страны. Аналогичные процессы были характерны и для экономик Франции, России и других крупных стран Европы и Северной Америки.

Иначе говоря, свободно-предпринимательский капитализм стал превращаться в корпоративный или государственно-корпоративный. В итоге стало очевидным, что рынок сам по себе не в состоянии решить множество социальных и экономических проблем, стоящих перед обществом, что, разрешая одни проблемы, он порождает множество новых, не менее сложных и трудно разрешаемых проблем. Обнаружилось, что пропаганда свободной, ничем не ограниченной конкуренции и свободно-рыночных отношений служит интересам узкой группы богачей, финансовых и промышленных магнатов, которые предпочитали руководствоваться законом джунглей, оправдывавшим право сильного подчинять себе, подавлять и уничтожать слабых.

Наметились существенные сдвиги в духовно-нравственном развитии западного общества. Уже со времен Гегеля для европейского сознания стало характерно все большее осознание надвигавшегося кризиса западного мира. Это осознание первоначально нашло таких наиболее ярких глашатаев, как С.Кьеркегор и Ф.Ницше. В конце ХIХ–начале ХХ в. многие выдающиеся умы того периода поставили недвусмысленный диагноз прогрессирующей болезни западной рационалистической цивилизации. Чтобы убедиться в широте и популярности подобных умонастроений достаточно просмотреть соответствующие работы О.Шпенглера, Н.Бердяева, К.Ясперса, П.Тиллиха, П.Сорокина, С.Л.Франка и многих других мыслителей ХХ в. Дух всех этих работ наиболее лаконично и емко выражен в названии известной книги О.Шпенглера «Закат Европы», а также в высказанном П.Сорокиным мнении о том, что «творческие силы западной культуры увядают», что «солнце западной культуры закатилось».

Эту же мысль К.Ясперс в несколько иной форме сформулировал так: после первой мировой войны «появилось ощущение конца человеческого существования вообще, преобразования, охватывающего все народы и всех людей без исключения, которое ведет то ли к уничтожению, то ли к рождению нового. Это еще не было самым концом, но знание о том, что конец возможен, стало всеобщим».

Я весьма далек от буквалистского понимания и принятия всего того, что было сказано и написано по этому поводу, поскольку это невозможно правильно оценить без должного учета конкретного контекста. Но все же не могу не согласиться с теми авторами, которые пришли к выводу, в наиболее четкой форме сформулированному П.Сорокиным: «Мы живем и действуем в один из поворотных моментов человеческой истории, когда одна форма культуры и общества (чувственная) исчезает, а другая форма лишь появляется».

И действительно, конец ХIХ–начало ХХ в. ознаменовались кардинальными сдвигами в общественном сознании и общественно-политической мысли, которые позволяют говорить о переменах эпохального масштаба, поставивших на повестку дня «переоценку всех ценностей», о которой так настойчиво предупреждал Ф.Ницше. Анализ реальных процессов и явлений, определявших облик рассматриваемого периода, убедительно показывает, что речь идет не просто об экономических и политических катаклизмах, которые являются скорее симптомами, нежели причинами более глубоких изменений, затронувших цивилизационные основы жизни, ценностную систему, мораль, культуру, науку, философию и религию.

Как правило, именно переоценка всех ценностей лежит у истоков нового мировоззрения. Применительно к рассматриваемому периоду это наиболее ярко проявилось в важнейших областях научного знания, где были сделаны качественно новые открытия, которые буквально перевернули господствовавшие до того периода представления о материи, пространстве, времени. Они в конечном итоге оказались своеобразными проявлениями сущностной трансформации метафизических и онтологических основ самой человеческой жизни.

Симптомами этой трансформации стали своеобразное расщепление (подобно расщеплению атома), расчленение целостного сознания, возникновение и распространение различных, порой самых причудливых идей, течений, школ в культуре, искусстве, литературе, ставших известными под собирательным названием «дегуманизация искусства», изменение привычных форм жизни, потеря устойчивости, рост неуверенности и т.д., оказавшееся и причиной, и следствием великих мировых катаклизмов ХХ в.

В сфере сознания предвестниками и свидетелями этих катаклизмов стали «сумерки богов», происшедшая множество раз и во множестве форм «смерть бога» и разбожествление мира. По справедливому замечанию А.Камю, «вопреки мнению его христианских критиков, Ницше не вынашивал планов убийства бога. Он нашел его мертвым в душе своей эпохи».

Особо следует здесь говорить о наметившихся к тому времени тенденциях и процессах деперсонализации, определенного, так сказать, надлома сознания людей, его вступление в состояние некого потока, но не в смысле движения от одного рубежа к другому, а некой флюктуации и разжиженности, при которых оно теряет устойчивость, определенность и предсказуемость.

«Рим — владыка, если богов чтит: от них начало, в них и конец найдем», — писал древнеримский поэт Гораций, имея на то более чем достаточно оснований. Падение с пьедесталов или смерть богов часто знаменует собой упадок и смерть старой и восхождение новой цивилизации. Как правило, народы не долго переживают исчезновение своих богов. Глубоко был прав Г.Лебон, когда писал: «нет ничего более разрушительного, чем прах умерших богов».

Банально звучит утверждение, что идеи и люди, их воплощающие, руководят миром. Причем зачастую не имеет значения — истинны они или ложны. Мобилизующие мифы, символы, иллюзии составляли один из могущественных факторов истории. Именно им во многом обязаны своим появлением колоссальные пирамиды и сфинксы в Древнем Египте и гигантские христианские соборы в Европе. Их именем и под их сенью создавались и уничтожались громадные и могущественные империи.

Империи Чингис-хана, Александра Македонского и некоторые другие оказались кратковременными, по-видимому, именно потому, что они не подкреплялись определенной единой религией. Завоеванные народы в этих империях не принуждались к принятию религии поработителей, за ними сохранялись их верования. Главным стимулом завоеваний была материальная добыча. Г.Лебон не без оснований считал, что на судьбы народов глубокое влияние оказывают не столько воины и революции, опустошительные следы которых скоро изживаются, сколько перемены в основных идеях, понятиях и верованиях, которые связаны с тем, что основополагающие элементы самой цивилизации осуждены на преобразование. Настоящие революции, чреватые опасностью для существования того или иного народа, — это революции, происходящие в его мысли.

Истина состоит в том, что человек создает себе богов и кумиров, но сам он довольно быстро оказывается порабощенным ими. Иго обычая и общественного мнения довлело над жизнью всех поколений, исчезнувших в густом тумане истории. Поистине сократовским мужеством и готовностью умереть за это мужество должен был обладать человек, вознамерившийся бросить вызов обычаю и общественному мнению.

Разумеется, это сложный вопрос, требующий самостоятельного рассмотрения. Здесь отметим лишь то, что в целом ХХ в., во всяком случае первую его половину, можно назвать с точки зрения судеб ряда стран и народов периодом затянувшегося, перманентного смутного времени, затронувшего все стороны и аспекты человеческого бытия. В такие времена нередко духовные начала жизни людей и целых человеческих обществ возносятся на новые высоты или же столь нередко духовные ценности отступают на задний план и их творцы сносятся с пьедесталов, нарушаются привычные иерархии их приоритетов. Страх перед крушением привычных образов жизни и неопределенным будущим может и окрылить, и парализовать волю и сознание людей. Как отмечал К.Ясперс, «все великое есть явление на стадии перехода».

В условиях потери ориентиров люди склонны в поисках защиты либо сплачиваться вокруг старых богов, либо возводить на пьедестал новых кумиров и идолов, либо бездумно окунаться в беспорядочный, хаотический поток событий. Именно в такие времена бедствий и переломов создается наиболее благоприятная почва для появления разного рода мечтаний, утопий, проектов о совершенном устройстве мира. И неизбежна беда, возможно вселенских масштабов, если эти мечтания выдвигаются людьми, одержимыми сатанинскими побуждениями насильственного осчастливления людей, побуждениями власти, господства, подчинения всех людей своей воле и т.д.

Поэтому неудивительно, что конец ХIХ–начало ХХ в. так богат проектами, идеями, учениями, предлагавшимися в качестве руководства к поискам путей, по которым Запад может и должен идти. Хотя О.Шпенглер ставил своей целью формулирование новой философии, философии будущего, вместе с тем он подвергал сомнению саму возможность какой-либо философии «на метафизической истощенной почве Запада». Но все же большинство мыслителей были убеждены в обратном. Так, выдающийся представитель западноевропейской общественной мысли Э.Гуссерль, назвав создавшуюся в начале ХХ в. ситуацию в философии «кризисом заблудшего рационализма», предлагал свою феноменологическую философию в качестве средства «вразумления» человечества для его освобождения от этого «заблудшего рационализма». С теми или иными оговорками подобных позиций придерживались такие столпы западной мысли, как М.Хайдеггер, К.Ясперс, Ж.-П. Сартр и др.

< Назад   Вперед >
Содержание