Этноконфессиональный баланс и триада власти

На протяжении десятилетий демографические закономерности, определяющие соотношение сил на БСВ, оставались неизменными: в развитых по региональным меркам странах рождаемость мусульман выше, чем у христиан, а среди мусульман у шиитов выше, чем у суннитов. Разумеется, существуют региональные особенности. Демографические показатели христиан арабского Машрика, Кипра, Ирана, Турции и даже Пакистана не совпадают с данными по Южному Судану, являющемуся типичной африканской страной. Рождаемость суннитов Ирака или Сирии не стоит сравнивать с аналогичными показателями суннитских Сомали, Судана, Южного Йемена и Афганистана. Шиитские районы Северного Йемена или Ирака разительно отличаются от Ирана с его падающей рождаемостью. От уравнения шииты сунниты христиане есть множество локальных отклонений. И все же эта формула вполне может считаться базовой для стран БСВ, образующих его ядро. Особенности периферии региона, характерные для Африки или Индостана, частью которых она является в такой же мере, как Ближним и Средним Востоком, отражают условность границ между геополитическими таксонами, в отсутствие непреодолимых преград в виде океанов.

Но это теория, а практика конкуренции этноконфессиональных групп на БСВ замешена на крови. Их более или менее мирное сосуществование относится к эпохам расцвета региональных империй, колониальной оккупации, умеренных монархий или авторитаризма. В начале ХХ века христиане составляли 25–30?% населения Машрика. В Ливане их было более 60?%. В Сирии – 40?%. В крупных христианских городах Палестины – от 70 до 90?% и более. Через 100 лет ситуация изменилась. Многомиллионная христианская община Турции сократилась до минимума: греки были выселены или исламизированы, армяне уничтожены или бежали. В арабском мире христиане и другие этноконфессиональные меньшинства процветали под защитой британских и французских колониальных властей или израильтян, умеренно притеснялись авторитарными правителями и перешли в глухую оборону после их свержения в Ираке и Египте или перехода под контроль собственных лидеров в Палестине при Арафате и его преемниках. В Ливане десятилетия гражданской войны и точная реализация ближневосточных демографических законов привели к тому, что число ливанских христиан за пределами этой страны больше, чем осталось в ее границах, а среди мусульман доминируют шииты. Христианство на палестинских территориях, контролируемых ПНА, – реликт, а в Газе оно практически исчезло. Аналогичная судьба после падения династии Асадов ожидает христиан Сирии. Единственными странами БСВ, где крупные общины христиан существуют в «штатном» режиме, являются Израиль, Иран и – если можно назвать общинами остатки уцелевших от геноцида и преследований – в Турции. Христианство в арабском мире и Пакистане не имеет будущего отнюдь не только из за демографии, хотя и она играет в его судьбе свою роль.

То же самое касается евреев: сотни тысяч их в начале ХХ века жили в странах БСВ. В совокупности несколько десятков тысяч осталось в Иране, Турции, Марокко и Тунисе. Несколько сотен живут в Сирии. Все остальные эмигрировали в Израиль, Европу, Северную или Латинскую Америку. В Израиле и на палестинских территориях при этом можно отметить любопытный феномен: рождаемость в арабском секторе непрерывно падает, а у евреев стабильна. Объясняется это просто: арабы отошли от расширенной патриархальной модели воспроизводства, а евреи перешли к постиндустриальной, характерной для экономически и социально развитых обществ. Как следствие, c 1960 по 2009 год с 9 детей на женщину в фертильном возрасте (возрасте деторождения) соответствующий показатель снизился у арабов Израиля и ПНА до 3,5, а у евреев с 3 до 2,9.

Доминирующее положение, которое на протяжении десятилетий занимали в Ираке и Ливане сунниты, осталось в прошлом: демография поставила их в положение обороняющихся перед лицом местной шиитской экспансии. Численное превосходство шиитов в саудовской Восточной провинции и на Бахрейне не перешло в политическое доминирование только из за силового подавления их выступлений, попытки которых в 2011 г. поставили перед лицом гражданской войны Манаму и угрожали Эр Рияду. При этом демография тесно смыкается с политикой: шиитские регионы получают военную, финансовую и политическую поддержку Ирана, суннитские – арабских монархий Залива. Противостояние шиитов и суннитов БСВ приобретает характер конфликта, распространяющегося на весь регион, вовлекая не только широкие слои населения, но и военизированные группировки исламистов – от шиитских «Хизболлы» и «Армии Махди» до суннитских «Аль Каиды», «Аш Шабаб» и других, простое перечисление которых может занять несколько страниц.

Демографические изменения не влияли бы так на современную политическую реальность, если бы фактор веры на исламском Ближнем и Среднем Востоке не играл такой роли. Проблема региона в том, что религиозные войны, которые у евреев окончились во II, а у христиан в XVII веках, в мире ислама в начале XXI века идут полным ходом как на БСВ, так и за его пределами, в диаспоре. Оккупация или иностранный правитель, столица которого находится за пределами региона или, по крайней мере, вне конфликтных зон, для населения означают стабильность. Независимость – возможность сведения всех накопившихся за столетия счетов, особенно когда малочисленные подчиненные группы становятся большинством. Итоги не радуют.

Борьба за власть на БСВ ведется между руководством армий и спецслужб, традиционалистами и лидерами радикальных исламистских группировок. Большинство правящих элит региона относится к первой группе, причем свержение верховных лидеров, как показал пример Туниса и Египта, отнюдь не означает автоматической потери ее представителями власти: перераспределение полномочий и ресурсов чаще происходит в рамках прихода на первые роли «заднескамеечников» из офицерского корпуса и генералитета. Часто среди них на ведущие роли выдвигаются представители небольших племен или религиозных меньшинств, не играющих заметной роли в торговой и землевладельческой элите в масштабах всей страны, подобно каддафам в Ливии, тикритцам в Ираке или алавитам в Сирии.

Традиционалисты играют решающие роли в управлении «на местах». Их ряды формируют консервативные лидеры религиозных орденов, сохраняющих традиции умеренного патриархального ислама с его суфийской составляющей и местными культами, шейхи и вожди племен и племенных объединений, наследники торговых и аристократических родов. С военными диктаторами и правящими династиями они сотрудничают при сохранении имущества и привычной сферы полномочий. В то же время гражданский мир и конформизм в отношении властей легко сменяется в этой среде оппозиционными настроениями, бунтами или революционными волнениями при покушении на традиции в попытке проведения ускоренной модернизации или присвоении правящим кланом слишком большой доли национального богатства. Примером конфликта первого типа является столкновение в 1979 г. иранского шаха с «базаром» из за «Белой революции». Второго – «арабская весна» 2011 г. в Тунисе и Египте, а также политический процесс в Турции, закрепивший власть за ПСР.

Исламистские радикалы, как правило, противостоят и силовикам, и сторонникам традиционного уклада. Укоренившееся на Западе политкорректное разделение исламистов на экстремистов и умеренных весьма условно: придя к власти, умеренные открывают дорогу радикалам, а зачастую сами переходят в их ряды. При этом инфильтрация исламистских идей в силовые ведомства, как это видно на примере Египта, Пакистана и других стран региона, происходит непрерывно даже в случае борьбы с этим явлением верховного командования. Чистки в армии и ее освобождение от сторонников политического исламизма были обычным явлением при Хосни Мубараке в Египте, Саддаме Хусейне в Ираке, Хафезе Асаде в Сирии. Однако эта борьба обычно связана с силовым противостоянием группировок типа «Братьев мусульман» с центральными властями и немедленно прекращается после падения авторитарных режимов – после чего исламизация силовых ведомств идет ускоренным путем. Некоторые из них превращаются в этноконфессиональные военизированные группировки, как в современном Ираке, где большая часть подразделений МВД является шиитскими «эскадронами смерти», а в армии шииты доминируют во всех провинциях, кроме Курдистана. При этом вырастает роль негосударственных религиозных военизированных подразделений и племенных милиций – Ливан, Ирак, Судан, Афганистан и Пакистан дают этому пример.

Сторонники «чистого ислама», которых за пределами БСВ чаще всего называют ваххабитами: салафиты или неосалафиты на протяжении десятилетия, прошедшего после теракта «9/11», перешли от сверхзадачи построения исламского Халифата к реальным проектам, связанным с увеличением своего влияния в отдельных странах исламского мира. Борьба с шиитами и неисламскими общинами, противостояние с западными воинскими контингентами и теракты, призванные добиться вывода западных армий из мусульманских регионов БСВ, – основа их текущей практической деятельности. Привлечение к ней населения требует или контакта с традиционными лидерами, как в Афганистане, Йемене и Ливии, или их вытеснения и уничтожения, как в Ираке и Сомали. Дискуссия о допустимости и целесообразности ведения военных действий против мусульман, терпимости к местным обычаям и возможности использования их в собственных целях, если обычаи эти противоречат «чистому исламу», ведется в рядах лидеров «Зеленого интернационала» тем активнее, чем шире их деятельность захватывает регионы исламского мира, далекие от ваххабитского пуританства. Не менее широкое поле деятельности исламистов – Интернет. «Аль Каида» стала не только своеобразным брендом, но и наладила систему распространения идеологии, напоминающую многоуровневый маркетинг, в котором ее центральные органы выступают в качестве консалтингового центра, а непосредственной деятельностью занимаются самофинансирующиеся автономные местные структуры по «франчайзингу». Эта бизнес схема неудивительна, если учесть, какое количество среди радикальных исламистов насчитывается людей, получивших хорошее западное образование, имеющих опыт маркетинга и работы в современных корпорациях.

Несмотря на значительное число регионов, захваченных радикальными исламистами, государств, целиком находящихся под их контролем, пока нет. Даже Газа, управляемая ХАМАСом является всего лишь первой территорией, где правят «Братья мусульмане», ответвлением которых является эта организация. Не исключено, что распределение ролей такого рода в мире суннитского политического ислама сохранится и закрепится: «умеренные радикалы» будут осуществлять руководящие функции на государственном уровне, а салафиты, контролируя отдельные районы, выполнять роль ударного отряда и козыря в переговорах с Западом. Именно такую роль они играют в Йемене и в этом качестве используются своими основными спонсорами: арабскими монархиями Залива.

Как указано выше, элементы этой схемы действуют не только в исламских странах БСВ, но и на Кипре и в Израиле. Особенно показателен пример последнего, где военная элита, традиционалисты – еврейские и арабские, а также умеренные исламисты вписаны в государственные институты и представлены в парламенте. Что касается собственно исламского мира, движение по кругу между коррумпированными военными автократиями, коррумпированными гражданскими режимами и коррумпированными – как показывает опыт не меньше, чем две первые группы, исламистскими властями, составляет основу политического цикла, повторяющегося на протяжении десятилетий. Благие идеи о демократии как основе построения гражданского общества современного модернизированного типа, копирующего западные образцы, хорошо звучат в университетских аудиториях и на международных форумах, но не имеют никакого отношения к действительности. Что означает всего лишь, что жизнь сложнее идей о том, что политический либерализм западного типа является вершиной эволюции человечества и прогресс означает копирование именно этого типа государственного устройства

< Назад   Вперед >

Содержание