§ 2. Религия и наука
Л. Фейербах: История философии. Том I. Введение
Так, например, говорит Иероним (3) в одном из своих писем (Epist., XXII, 13): “Какая связь между светом и тьмой? Что общего имеет Христос с Велиалом (4)? Что за дело Горацию до псалтыря? Марону (Вергилию) до евангелий? Цицерону до апостолов? Разве твой брат не пришел бы во гнев, видя тебя на коленях перед идолом? И хотя чистому все чисто и не позорно, что принимается с должной благодарностью, однако не следует одновременно пить из чаши Христа и чаши демонов... О господи! Если бы я стал читать светские книги, то этим я отрекся бы от тебя!” В правилах св. Исидора повелевается:
“...монах должен остерегаться читать книги язычников и сочинения еретиков”. Григорий Великий (5) сделал виеннскому епископу Дезидерию строгий выговор за то, что он учил молодых людей грамматике (классической литературе) и читал с ними языческих поэтов. “Так как неуместно одними и теми we устами восхвалять Христа и Юпитера, то ты сам увидишь, какой 'серьёзный грех, когда епископ преподает то, что непристойно даже набожному мирянину... Если по дошедшим до нас известиям окажется ложным, что вы предаетесь суетным и светским занятиям, мы возблагодарим за то бога”. Более образованные и гуманные среди христиан средних веков ценили изучение так называемой светской литературы, но не ради ее самой (ср. Герен. История изучения классической литературы, так далее. Даже Алкуин (6) в позднем возрасте не раз одобрял чтение языческих поэтов и писателей. Из того же принципа вытекает, что даже среди протестантов многие осуждали науки, например Иоганн Амос Коменский (7) отвергал метафизику Аристотеля и Декарта, критику и филологию и написал по этому поводу стихи: “Ты учишься, читаешь, пишешь, однако приходит смерть. Изучай самого Иисуса: одно это тебе нужно”. По этому вопросу сравните также Арнольда (8) и суждения его и других в его “Истории церкви и еретиков”, т. 2, ч. 16, гл. 10 (О положении школ и академий, особенно у лютеран), пестро окрашенные окна, как будто чистый свет для набожной общины, обратившейся от мира и природы к богу, представлял нечто отвлекающее и нарушающее, как будто свет природы несовместим со светом молитвы и дух воспламеняется молитвой только в окутывающей природу темноте, так было и в ту эпоху, когда дух снова пробудился к мышлению, обратив взор к природе, а свет ее проник в человека, омраченный и преломленный средой аристотелевской физики, так как под властью отрицательной религиозности он как бы боялся открыть свой взор и собственной рукой сорвать запретный плод с древа познания.
Хотя отдельные лица в средние века особенно ревностно занимались изучением природы и вообще так называемая светская ученость еще держалась и почиталась в монастырях и школах, все-таки науки оставались подчиненным, побочным занятием человеческого духа, имели скромное, ограниченное значение и должны были оставаться в таком положении, пока религиозный дух был верховной судебной инстанцией, законодательной властью, а церковь — властью исполнительной.