О выживаемости и управляемости демократии в незападном мире

Изложенное со всей очевидностью показывает, что западные образцы государственности по-настоящему, так сказать, в первозданном евроцентристском варианте не могут институционализироваться в странах, где господствуют так называемые органические социокультурные, политико-культурные, религиозные и другие традиции и формы менгальности. В то же время эти последние не могут служить непреодолимым препятствием на пути экономической и политической модернизации Востока, утверждения здесь институтов, ценностей и норм рынка и политической демократии. Поэтому в свете происходящих там процессов можно утверждать, что Восток не просто пассивный объект вестер-низации/модернизации, а активный субъект экономических, социокультурных и политических процессов всемирного масштаба. И было бы явным упрощением и преувеличением говорить о замене характерологических установок японской или южнокорейской социокультурной общности характерологическими установками евроценгристской техногенной цивилизации. Именно сохранение (в той или иной модифицированной форме) традиционных ценностей и ориентации позволило Японии, Южной Корее и другим странам АТР освоить достижения техногенной цивилизации, модернизироваться экономически, сохранив многие черты своей традиционной культуры, идти не просто по пути вестернизации, а модернизироваться, сохраняя свою идентичность.
И нет никаких данных, говорящих о том, что множество других незападных стран и народов не могут пойти и не пойдут примерно по такому же пути. Но вместе с тем при оценке перспективы демократии нельзя не учитывать следующее обстоятельство.
По справедливому замечанию бразильского политолога Ф.Веффорта, «новые демократии» представляют собой смешанные режимы, хотя смещение или совмещение институтов и норм вполне обычное явление, поскольку многие режимы, в том числе и традиционно демократические, носят смешанный характер. Так, некоторые современные представительные демократии включают элементы прямой демократии и корпоративизма, представляя собой некий институциональный гибрид. «Новые демократии» же — это в сущности особые разновидности гибридизации, основанные на сочетании в переходный период демократических институтов, норм и ценностей с элементами авторитаризма. Но при всех возможных здесь оговорках нельзя не согласиться с тем же Веффортом, который считает, что «гибридные режимы можно считать победой демократии в сравнении с той тоталитарной диктатурой, которую они сменили».
Все это в свою очередь дает основание для вывода, что процесс демократизации в странах третьего мира нельзя воспринимать как сам собой разумеющийся и однозначно обреченный на успех. Переходный характер «новых демократий» обусловливает их нестабильность, порождающую непредвиденные обстоятельства и непредсказуемые результаты. Парадоксом «новых демократий» является то, что демократические преобразования осуществляются под руководством лиц, не являющихся, по выражению Ф.Веффорта, демократами «по рождению». Подавляющее большинство тех, кто возглавил преобразования переходного периода, были «инсайдерами» в прежних режимах и обращены в демократическую веру самим переходным периодом. Это — Р.Альфонсин и К.Менем в Аргентине, П.Эйлвин и Р.Лагос в Чили, Х.Сарней и Ф.Комор в Бразилии, Б.Ельцин и В.Черномырдин в России и др.
Поэтому очевидно, что многие из «новых демократий» не застрахованы от опасности того, что первоначальные восторги по поводу обретенной свободы могут обернуться разочарованием и неприятием демократии широкими слоями населения. Немаловажен с данной точки зрения вопрос о выживаемости и управляемости демократии, ее способности укорениться в том или ином обществе. По-видимому, правы те исследователи, которые предупреждают о возможности возникновения в переходные периоды тупиковых ситуаций и опасности возврата к прошлому. Так, например, в Турции, после проведения первых свободных выборов в 1946 г. демократический процесс три раза (в 1960-1961, 1970-1973 и 1980-1983 гг.) был прерван периодами правления авторитарных режимов. Что касается большинства латиноамериканских стран, то для них такое положение стало почти правилом.
Целый ряд стран и народов продемонстрировали свою неготовность к принятию демократии и ее ценностей во всех их формах и проявлениях. Об этом свидетельствует опыт некоторых стран третьего мира, где механическое заимствование западных образцов государственности оборачивалось неудачей и приводило к непредсказуемым негативным последствиям. Зримым проявлением негативных последствий попыток ускоренной модернизации на западный лад является дуга нестабильности, протягивающаяся на огромные пространства мусульманского мира от Инда до Средиземноморья и стран Магриба. Объясняется это прежде всего тем, что заимствование и насаждение элементарных административных и управленческих механизмов проводилось без их органической интегрирации в национальные традиционные структуры. Первый такой опыт, который проводился в Иране, где шахский режим под патронажем Соединенных Штатов пытался постепенно пересадить на иранскую почву западные политические институты и экономические отношения, провалился.
Очевидно, что на поставленный в начале этой статьи вопрос о том, двигается ли весь мир в сторону демократии, ответ будет неоднозначным: «да», если речь идет об определенной группе стран, каждая из которых исходит из собственного понимания демократии, но с учетом западного опыта; «нет», если имеется в виду однозначная вестернизация или модернизация на западный лад всех незападных стран и народов. Крах и поражение чего-либо одного не всегда приводит к победе и утверждению чего-либо другого.
Вопреки наивным ожиданиям, возникшим после окончания холодной войны, крах тоталитарных и авторитарных режимов не всегда приводил к утверждению демократии. Целый ряд стран — Эфиопия, Сомали, Таджикистан, Грузия и др.— очутились в пучине глубочайшего кризиса, хаоса и дезинтеграции. Многие страны стали ареной реполитизации и ренационализации этнических групп, что сопровождается оспариванием существовавших до того государственных границ. Начало 90-х годов ознаменовалось резким изменением ситуации после почти двадцатилетнего периода прогресса демократии в Латинской Америке: пала хрупкая демократия в Гаити в результате военного переворота и смещения законно избранного президента Аристида; демократия в Венесуэле, считавшаяся традиционной и крепкой, в результате двух попыток государственного переворота в феврале и ноябре 1992 г. оказалась в кризисе; в том же году нечто вроде переворота совершил президент Перу Фудзимора; в результате острой внутриполитической борьбы со своих постов были смещены президенты Бразилии и Венесуэлы.
Не лучше обстоит дело в исламском мире. Об этом свидетельствует развитие событий в Алжире, где были объявлены не имеющими силы результаты всеобщих выборов и введено чрезвычайное положение. В итоге активизировалась деятельность исламских фундаменталистов и резко дестабилизировалась обстановка в стране. Из-за роста фундаментализма к репрессивным мерам вынуждены были прибегнуть власти Туниса и Египта. В Африке весьма хрупкие демократии, установленные в 1991—1992 гг. не выдержали груза экономических и политических неурядиц. В то же время во многих африканских странах вопросы, связанные с переходом к демократии, отходят на второй план под давлением более радикальных вопросов, связанных с искусственным характером государственных границ и трудностями совместного существования различных этнических групп. Взрывы насилия в Сомали, Эфиопии, Анголе, Руанде, Либерии и т.д. свидетельствуют о том, с какими острыми проблемами сталкиваются африканские народы.
При оценке перспектив демократий нельзя забывать тот немаловажный факт, что бедность и социально-экономическое отставание стран Африки и Латинской Америки определяются комплексом факторов социокультурного и политико-культурного характера, в том числе неспособностью их населения воспринимать перемены, идущие извне, конкурировать или играть по правилам, диктуемым мировым сообществом. Демократия и рынок дают шанс, но не готовые рецепты решения стоящих перед той или иной страной проблем и не гарантии такого решения.
При оценке перспектив демократий в ряде регионов нельзя забывать то, что в некоторых странах Африки и Латинской Америки сравнительно легкой победе так называемых демократических оппозиций над авторитарными или однопартийными режимами способствовало изменение внешних условий. С исчезновением социалистического лагеря и распадом Советского Союза левые авторитарные режимы лишились мощной материальной, идеологической и моральной поддержки. Это в свою очередь освободило Запад от необходимости однозначной поддержки правых авторитарных режимов, которые раньше использовались в качестве заслона на пути проникновения советского влияния. Более того, можно сказать, что некоторые страны встали на путь перехода к демократии, по сути дела, под давлением западных стран-доноров экономической помощи. Сразу после окончания холодной войны правительства этих стран начали открыто обусловливать предоставление помощи принятием развивающимися странами демократических политических режимов и неолиберальной политики экономического развития.
К тому же с исчезновением Советского Союза исчез и альтернативный источник получения помощи. Нужно учитывать и то, что в глазах политиков развивающихся стран развал Советского Союза стал отождествляться с поражением самой системы социализма, а Запад выглядел победителем в холодной войне.
Важно также отказаться от соблазна оценивать демократию в развивающихся странах по западным меркам. Даже в тех из этих стран, где более или менее устойчивые демократические режимы формировались одновременно с завоеванием независимости (Индия, Малайзия, Шри-Ланка и др.), демократические структуры обладают большой спецификой по сравнению с классическими евроамериканскими образцами. Для них характерны политическкая нестабильность, этнический и профессиональный корпоративизм, высокая степень персонализации в политике, установки на авторитаризм и клиентелизм, значительная роль традиционных ценностей в политической культуре. Нужно учесть и то, что во многих этих странах демократические режимы, как правило, основываются на доминантной партии, которая неизменно находится у власти, постоянно обеспечивая себе превосходство на выборах.
Все это свидетельствует, во-первых, о том, что для большинства развитых стран и стран, обладающих потенциальными возможностями для вхождения в их число, рыночная экономика и политическая демократия являются или становятся главной формой самоорганизации общества. Но это отнюдь не есть признак какой-то унификации или упрощения жизнеустройства в масштабах континентов, регионов или всего земного шара. Дело в том, каждая страна, каждый народ выбирает и реализует собственный национальный тип демократии, учитывающий собственные национально-исторические традиции, обычаи, политико-культурные корни и т.д.
Какова бы ни была судьба процесса демократизации, оказывается, что несравнимо легче импортировать институциональные формы либеральной демократии, чем импортировать культурные и эпистомологические значения либерализма и демократии. По-видимому, ряд стран, в том числе обладающих большим весом и влиянием на международной арене, во всяком случае в обозримой перспективе сохранят полудемократические или даже откровенно авторитарные формы политического устройства. Этот момент нельзя не учитывать, если иметь в виду перспективу ужесточения правовых и репрессивных мер перед лицом роста терроризма, наркобизнеса, других форм преступности. Поэтому интернационализация и глобализация важнейших сфер общественной жизни, при всех возможных здесь оговорках, не может означать политическую унификацию в масштабах всего мирового сообщества на основе рыночной экономики и политической демократии.

< Назад   Вперед >
Содержание