§ 30. Обзор и критика гоббсовской морали и политики
Л. Фейербах: История философии. Том
I. Томас Гоббс
Гоббсова философия или, правильнее, эмпирия не знает ничего о духе и душе. Она,
ограничивая область мышления материальным, делает объектом философии
единственно тело, только его считает мыслимым, только ему приписывает
действительность и субстанциальное бытие, поэтому в ней не может быть речи о
психологии, то есть учении о душе, но лишь об эмпирической антропологии.
Поэтому и в её морали человек может быть объектом только как чувственный,
единичный, эмпирический индивид. Но так как она берет за основание единичный,
чувственный индивид и фиксирует его как реальный, то основа морали — воля, как
воля чувственного индивида, связанная с его чувственностью и единичным бытием,
должна быть также чувственной, то есть недуховной, неморальной волей, то есть
влечением, стремлением. А так как носитель и субъект воли, единичный индивид,
обусловлен, определен извне, подвержен механическим впечатлениям и действиям
объектов — словом, просто и вполне определен, то и воля здесь должна быть
определенной, зависимой;
она не что иное, как вызванное объектами самой воли движение крови и жизненных
духов. Далее, так как индивид не только единичен, но необходимо также разделен,
отличен от других индивидов, то и объект воли, имеющей своей основой единичный,
особенный, отличный индивид, — добро — есть только особенное, различное, чисто
индивидуальное, только относительное. Ничто само по себе и для себя не является
ни благом, ни злом, мерой благости или зла служит чувственный индивид. Поэтому
добро имеет лишь значение благотворного, приятного, вызывающего удовольствие,
полезного; зло же имеет значение лишь бедствия, неприятного, вредного. С этой
точки зрения наибольшее из всех благ неизбежно есть самосохранение, наибольшее
из всех зол — смерть.
Так как человек является объектом и основой гоббсовской эмпирии лишь как
чувственный, единичный индивид и фиксируется в этой чувственной единичности как
самостоятельный и реальный, то государство неизбежно должно быть в ней не
первоначальным и существующим само по себе, но чем-то вызванным и созданным или
насилием и подчинением, или свободным соглашением и договорами самих индивидов;
потому государство предполагает состояние неограниченной самостоятельности и
свободы отдельных индивидов как так называемое естественное состояние.
“Могущественное чудовище, называемое государством, есть артефакт, своего рода
искусственный человек. Однако оно значительно превосходит по своей силе и
значению естественного человека, для блага и обеспечения которого оно
придумано”. “Если бы люди были в состоянии руководить собою путем
самообладания, то есть жить по естественным законам, то они не нуждались бы в
государстве и принудительной власти”. “Существуют два вида государства:
естественное, власть которого отеческая и деспотичная, и законное, которое можно
также назвать политическим. В первом господин приобретает подданных своей
волей; во втором граждане свободным решением выбирают себе господина”. Отсюда
государство как соединение существующих в этой чувственной единичности и
индивидуальности, самостоятельных и реальных, не только равнодушных ко всякому
соединению и друг к другу, но и враждебных индивидов может быть лишь
насильственным состоянием, единством, но не организма, подчиняющего граждан, а
подавляющей, то есть слепой, грубой, механической власти. Хотя индивиды в
государстве получают звание и определение граждан, теряя по отношению к
тиранически подавляющему государству все права, хотя граждане по отношению к
согражданам сохраняют вместо права на все, которое имел каждый в естественном
состоянии, лишь ограниченное право на нечто, однако в государстве они остаются
вне государства, в соединении — вне соединения, остаются в так называемом
естественном состоянии, то есть отдельными самостоятельными индивидами. “После
образования государства каждый гражданин удерживает для себя лишь столько
свободы, сколько нужно для приятной и спокойной жизни, тогда как остальные
лишаются возможности создавать опасность. Вне государства каждый имеет
неограниченное право на все, но так, что в действительности он никогда не может
спокойно наслаждаться. В государстве права каждого ограничены, но то, что
причитается ему, обеспечено”. Ибо сами по себе, по своей природе граждане
равнодушны ко всякому государственному соединению и единству, они ценят его,
лишь поскольку могут достичь в государстве приятной жизни — той цели, которая
недостижима во всеобщей войне, имеющей место в естественном состоянии. С
необходимостью поэтому эта масса, эта разрозненная толпа равнодушных друг к
другу индивидов должна сдерживаться лишь неограниченной деспотией, и потому
единство, государство получает бытие лишь в абсолютной верховной власти, так
что, представляет ли она господство многих или одного деспота, она является
самим народом, государством. “Quod de civitate verum est, id verum esse
intelligitur de eo homine vel coetu hominum, qui summam habet potestatem; illi
enim civitas sunt, quae nisi per summam eorum potestatem non exsistit” “To, что
верно для государства, считается верным и для человека или собрания, имеющего
верховную власть, ибо они составляют государство, которое существует лишь в
силу верховной власти”. “Civitatem in persona Regis contineri” “Государство
заключается в личности правителя”. Конечно, status civilis гражданское
состояние есть состояние, отличное от status naturalis естественного состояния,
даже насильственное отрицание его, так как оно устраняет предполагаемую в
морали и в status naturalis реальность отдельных индивидов, лишает их в
отношении к государству всех прав, свободы и самостоятельности; но в то же
время государство остается всегда в естественном состоянии, хотя именно
деспотия составляет государство, а следовательно, и различие status civilis от
status naturalis. Это содержится уже в происхождении верховной власти, как
выводит её Гоббс. Именно люди переносят на того или тех, кто должен управлять,
всю свою силу и власть, то есть всё свои права. Правда, власть, право правителя
по форме, то есть поскольку она перенесена, отличается от права других,
врожденного, естественного, но по содержанию это то же самое право, которое
имели другие, именно неограниченное, безусловное естественное право. Люди,
переносящие свою власть, могли сказать: мы отдаем право, данное нам природой,
тебе одному, чтобы ты с этим сокровищем, этой сплоченной Массой права приобрел
ту власть, которая необходима для водворения мира и порядка. Чтобы вступить в
состояние мира и порядка, мы выходим из состояния природы; тебя одного мы
оставляем в нем, чтобы ты из богатой сокровищницы полноты прав снабжал твоих
прежних братьев, обобранных тобой и ставших теперь нищими, грошовыми правами и
таким образом утвердил неограниченной властью естественного права состояние,
лишающее прав других, скорбно ограничивающее их, status civilis, то есть
гражданское состояние. Ибо деспот имеет право на все, что в естественном
состоянии имел каждый, почему оно и было естественным состоянием; поэтому status
civilis отличается от status naturalis лишь тем, что в первом сосредоточено у
одного или нескольких лиц то, что во втором имели все. Абсолютная
неограниченность верховной власти уравнивает её с той естественной свободой,
которую имеет каждый в естественном состоянии; она как неограниченная и
неопределенная остается ненравственной, недуховной, неорганической,
уничтожающей понятие государства, грубой естественной силой.
Это противоречие, вытекающее из самой основы Гоббсова учения о государственном
праве, возникает особенно от того, что Гоббс под правом разумеет только
естественную свободу, отделяет понятие права от понятия государства и переносит
его из государства в воображаемое естественное состояние. Государство же имеет
лишь значение устранения или ограничения неограниченной естественной свободы
или естественного права. Право есть естественная свобода, которая не создается
законами, но лишь не вполне отнимается. Если устранить законы, то свобода опять
налицо. Она испытывает первое ограничение от естественного и божественного
закона, затем от гражданского закона... Поэтому между законом и правом большое
различие. Законы представляют оковы; право есть свобода; это полные
противоположности. Правда, верховная власть заключает в себе ещё всю чрезмерную
полноту неограниченного естественного права, но именно ввиду этой концентрации
власти в одних руках право народа остается под властью государства жалким и
скудным остатком того первоначально неограниченного права, которое ныне
ограничено государством; так что государство, хотя, с одной стороны, оно кажется
противоположным естественному состоянию, с другой — не отличается от него
качественно, не приводит людей к точке зрения, по понятию и по содержанию,
качественно и специфически отличной от естественного состояния, то есть, не
возводит их на нравственную и духовную ступень, а является лишь ограниченным
естественным состоянием.
Это видно также из того, что Гоббс считает целью государства. Цель его есть мир
и основанное на нем благо народа, то есть граждан или, скорее, толпы. Но благо
есть самосохранение и физически приятное наслаждение жизнью. Жизнь в
государстве есть жизнь, в которой равнодушные друг к другу индивиды,
ограниченные и сдерживаемые законами государства, живут мирно рядом и вне друг
друга, ведут приятную и выгодную жизнь; жизнь в естественном состоянии, в
котором индивиды не ограничены и враждебны друг к другу и поэтому находятся в
состоянии всеобщей войны, есть неприятная, вредная жизнь. Конечно, приятная
жизнь отличается от неприятной, но обе они имеют общее понятие, сферу
чувственной субъективности человека как отдельного естественного индивида;
в приятной жизни я пребываю ещё в status naturalis так же, как в неприятной.
Поэтому государство, имея целью физическое благосостояние личности, благо
dissolutae multitudinis разрозненного множества, представляет лишь ограничение
естественного состояния, то есть оно лишь сдерживает и ограничивает индивидов,
так что они остаются без всякого духовного и нравственного определения и
качества, вне друг друга, только в отношении к себе самим и своей чувственной
самости, такими же грубыми животными, какими они были в status naturalis, только
теперь они выражают свою грубость уже не в форме войны, которая уничтожает мир,
самосохранение и приятную жизнь.
Конечно, вместе с государством и в нем самом возникает различие между общей
волей и разумом и единичной волей и разумом, и таким образом устраняется
господствующая в естественном состоянии и в морали неопределенность и
относительность того, что такое благо и зло; но эта общая воля и этот общий
разум становятся всеобщими лишь через власть, утверждающую себя как
единственная, исключительная и подавляющая воля одной верховной власти, которая
ввиду своего неограниченного права находится в status naturalis. Она всеобщая
воля лишь потому, что имеет власть повелевать, но не по своему содержанию,
которое ко всему безразлично, и, следовательно, не отличается от произвола
властителя. То, что повелевает верховная власть, — безразлично, всеобще ли оно
по своей природе или содержанию, то есть истинно и законно или нет, — есть
право, а то, что она запрещает, незаконно, и, таким образом, принцип произвола,
лежащий в основе естественного состояния, является также верховным принципом
государства. Законные правители своими повелениями устанавливают, что такое
право, а запрещениями — что такое произвол. Носитель верховной власти не
ограничен гражданскими законами. Поэтому, как и законность, и справедливость,
добродетель граждан состоит лишь в безусловном повиновении (obedientia simplex),
то есть в слепом, не различающем, не определенном никаким содержанием
повиновении; итак, принцип законов, правого и неправого, вместе с тем принцип
самого государства есть лишь голая, бессодержательная, просто формальная воля
повелителя, стоящего лишь за субъективными и неопределенными законами морали,
то есть чистый произвол, веления которого имеют всеобщую объективную
обязательность не в силу своего содержания или основы, но лишь потому, что они
объявлены.