Культура Италии эпохи Возрождения - Уравнивание сословий

Всякий культурный период, представляющий собой окончательно оформившуюся целостность, выражается не только в государственном общежитии, в религии, искусстве и науке, но накладывает свой определенный отпечаток также и на общественное бытие людей. Так, средневековье имело лишь слегка изменявшиеся от страны к стране придворные и дворянские нравы и этикет, имело и свой определенный слой горожан.

В то же время нравы итальянского Возрождения представляют собой в основном полную противоположность средневековым. Уже сама их основа меняется, поскольку для принадлежности к высшему кругу общества не имели более никакого значения классовые различия, но важно было принадлежать к образованному сословию в современном смысле слова, а здесь рождение и вообще происхождение играют лишь ту роль, что могут быть связаны с доставшимся по наследству богатством и обеспеченным в связи с этим досугом. Это обстоятельство не следует абсолютизировать, поскольку средневековые сословные представления пытаются здесь оказать то большее, то меньшее воздействие, пусть хотя бы только для того, чтобы сохранить какое-то соотношение с европейской знатью; однако общезначимой чертой этого времени было все-таки слияние сословий в современном смысле слова.

Наиболее значимым был в этом отношении факт совместного проживания дворян и горожан в городах по крайней мере с XII в.1, вследствие чего судьба и развлечения становились общими, возможность же взирать на мир с расположенного на горе замка отпадала с самого начала. Также и церковь в Италии никогда не позволяла себя использовать для того, чтобы на свой счет содержать младших сыновей дворян, как это было на Севере. Места епископов, настоятелей соборов и аббатов зачастую раздавались на основании низменнейших соображений, и все-таки делалось это не из соображений знатности, а если епископы были здесь куда более многочисленны, бедны и, как правило, лишены всех мирских княжеских достоинств, то из-за этого они оставались жить в городе, где находился их собор, и вместе со своим соборным капитулом составляли часть образованного городского населения. И когда в Италии наверх выбились абсолютные властители и тираны, у дворянства в большинстве городов появился повод и досуг для того, чтобы погрузиться в такую частную жизнь (с. 89 сл.), которая была безопасна в политическом отношении и вдобавок украшена всевозможными более тонкими удовольствиями, а кроме того была с трудом отличима от жизни богатых горожан. Когда же поэзия и литература стали, со времен Данте, делом всех и каждого2, когда окончательно восторжествовали образованность в античном смысле этого слова и интерес к человеку как таковому, кондотьеры же стали правителями, и уже не только равенство происхождения, но и вообще происхождение от состоящих в законном браке родителей перестало быть обязательным требованием при предъявлении притязаний на трон (с. 19),  тут уж возможно было поверить, что наступила эпоха равенства, понятие же знати безвозвратно упразднено.

Апеллируя к античности, теория данного вопроса, опираясь уже на одного только Аристотеля, могла как подтвердить, так и отвергнуть притязания дворянства. Данте, например, выводит еще3 из аристотелевского определения («благородство основывается на добродетелях и унаследованном богатстве») свое собственное утверждение: благородство основывается на собственных добродетелях или же на добродетелях предков. Однако в других местах его не удовлетворяет такое утверждение, и он сам себя корит4, когда в «Раю», во время разговора со своим предком Каччагвида, представляет благородное происхождение в виде всего лишь плаща, от которого время постоянно отхватывает куски, если не приставлять к нему изо дня вдень новых достоинств. В «Пире»5 же Данте почти полностью перестает связывать понятия nobile и nobilta4 с происхождением, а отождествляет их со способностью ко всякого рода нравственным и интеллектуальным совершенствам; особое ударение ставится при этом на высокую образованность, поскольку nobilta должна быть сестрой filosofia.

Чем последовательнее воцарялся впоследствии гуманизм в мировоззрении итальянцев, тем крепче становилось убеждение, что происхождение не имеет никакого значения в вопросе о том, чего стоит тот или иной человек. В XV столетии это была уже господствующая теория. В своем диалоге «О благородстве»6 Поджо приходит со своими собеседниками  Николо Никколи и Лоренцо Медичи, братом великого Козимо -  к согласию относительно того, что не существует более никакого благородства, кроме связанного с личными заслугами. Делаются чрезвычайно острые выпады против того, что согласно бытующим предубеждениям относится к «благородной» жизни. «Данный человек тем дальше удален от истинного благородства, чем дольше его предки были отъявленными злодеями. Усердие, проявляемое к соколиной охоте и травле зверей, не в большей степени отдает благородством, чем логовища этих самых зверей  бальзамом. Земледелие, как им занимались люди древности, было куда благороднее, чем эта бессмысленная скачка по лесам и горам, при которой человек чаще всего сам уподобляется зверю. Это должно являться отдыхом, а не делом всей жизни». Совершенно лишенными благородства представляется жизнь французских и английских рыцарей в сельской местности или в лесных замках, как и жизнь немецкого, промышляющего грабежом рыцарского сословия. Тут Медичи принимает до некоторой степени сторону знати, однако, и это достаточно показательно, не ссылаясь на некое врожденное чувство, но поскольку в V книге «Политики» Аристотель признает и определяет ее как нечто сущее и основывающееся на достоинстве и наследственном богатстве. Однако Никколи ему возражает: это было высказано Аристотелем не как его собственное убеждение, но в качестве общепринятого мнения; в этике же, где он говорит то, что думает, он называет благородным того, кто стремится к истинному благу. И напрасно теперь выдвигает против него Медичи принадлежащее грекам выражение идеи благородства, а именно, если переводить дословно, «благорожденность», eugenia: более подходящим Никколи считает римское слово nobilis, т.е. достойный внимания, поскольку слово это ставит благородство в зависимость от дел7. Помимо этих доводов дается следующая краткая характеристика положения знати в различных областях Италии. В Неаполе знать ленива и не занимается ни своими поместьями, ни считающейся позорным занятием торговлей: дворяне бьют здесь баклуши, сидя по домам8 или проводят время верхом на лошадях. Римская знать также с презрением относится к торговле, однако самолично занимается своими поместьями; и тем, кто возделывает землю, даже как нечто само собой разумеющееся достается звание дворянина9: «Это  почтенное, пусть и крестьянское благородство». И в Ломбардии знать живет на доходы с наследственных земельных владений происхождение и отказ от обыкновенных занятий определяют здесь принадлежность к знати10 В Венеции нобили, правящая каста, поголовно занимаются торговлей, и в Генуе все сплошь  знатные и незнатные  являются купцами и мореплавателями, различаясь только своим происхождением, некоторые, конечно же, подобно разбойникам с большой дороги, подстерегают проезжих в расположенных на горах замках Во Флоренции часть древней знати предалась торговле; другая часть (разумеется, куда менее значительная)довольствуется своим положением и ничем не занимается, кроме травли и соколиной охоты.

Решающим обстоятельством было то, что даже тот, кто имел основания гордиться своим происхождением, и это характерно почти для всей Италии, все же не в состоянии был кичиться им пред лицом образованности и богатства, а имевшиеся у него политические или придворные преимущества все-таки не возбуждали в нем чувства сословного превосходства Венеция, по всей видимости, представляла собой исключение в этом смысле, поскольку жизнь нобилей имела здесь исключительно городской характер и обставлялась весьма немногочисленными почетными правами. По-иному обстояло дело в Неаполе, который остался отрезанным от духовного движения Возрождения более всего из-за большой кастовости местной знати и ее стремления к роскоши. На сильное влияние лангобардского и норманнского средневековья, а также позднефранцузского дворянства здесь уже в середине XV в наложилось арагонское владычество, так что в Неаполе раньше всего случилось то, что возобладало по всей Италии лишь сотню лет спустя частичная «испанизация» жизни, основным содержанием чего было презрение к труду и стремление к дворянским званиям. Воздействие этого сказалось в маленьких городках еще прежде 1500 г, так, мы слышим жалобы, раздающиеся из Ла Кавы: городок этот был в полном смысле слова богатым, пока там жили славные каменщики и ткачи, теперь же, когда вместо мастерка и ткацкого стана здесь можно увидеть только шпоры, стремена и позолоченные пояса, когда всякий стремится к тому, чтобы стать доктором права или же медицины, нотариусом, офицером и рыцарем, настала подлинная нищета12 Во Флоренции подобное развитие событий отмечается еще при Козимо4, первом великом герцоге ему здесь обязаны тем, что молодых людей, относившихся теперь с презрением к торговле и ремеслу, он посвящал в рыцари своего ордена ев Стефана13 Это  полная противоположность умонастроению, существовавшему во Флоренции прежде, когда отцы ставили условием для получения наследства сыновьями определенное их занятие (с 59).

Однако своеобразная страсть к завоеванию положения в обществе зачастую комичным образом пересекается у флорентийцев с уравнивающим всех и вся культом искусства и образованности то было их стремление к рыцарскому достоинству, распространившееся как некое модное чудачество тогда, когда само звание рыцаря утратило уже какой-либо даже намек на смысл

«Пару лет назад,  пишет Франко Саккетти15 в конце XV в., - всякий мог видеть, как ремесленники, вплоть до пекарей и даже чесальщиков шерсти, ростовщиков, менял и вообще всякого сброда, все поголовно, стали рваться в рыцари. Ну на что чиновнику рыцарское достоинство, если он отправляется в сельский городишко в качестве rettore424*? Да и вообще оно не согласуется с каким бы то ни было добыванием хлеба насущного. О, как же низко ты пало, несчастное достоинство! Эти рыцари творят как раз прямо противоположное всему длинному списку рыцарских обязанностей. Я пожелал сказать об этом, чтобы читатели осознали: рыцарство умерло. И как теперь в рыцари посвящают даже покойников, так возможно было бы сделать рыцарем деревянную или каменную статую либо быка». Истории, которые приводит Саккетти как доказательство, действительно весьма красноречивы. Мы читаем здесь, как Бернабо Висконти издевательски удостоил титула человека, на спор перепившего соперника, как, впрочем, и самого побежденного, что лучшими считались немецкие рыцари с их эмблемами на шлемах и значками и тому подобное. Позднее Поджо17 потешается над многочисленными рыцарями, у которых нет даже коня и никакой военной подготовки. Тому, кто желал поддержать достоинство своего сословия при помощи, пример, организации конной процессии со знаменами, приходилось во Флоренции несладко  как со стороны местных властей, так и зубоскалов18.

При ближайшем рассмотрении выясняется, что это запоздалое, независимое от какой-либо родовой знати рыцарство лишь отчасти являлось результатом того смехотворного, ищущего титулов тщеславия; имелась здесь еще и другая сторона . Турниры все еще продолжались, и формальное требование было таково, чтобы всякий, желавший принять в них участие, имел рыцарское звание. Однако эти проходившие на огороженной арене схватки, и особенно упорядоченные и иногда в высшей степени опасные для жизни поединки на копьях, предоставляли возможность выказать силу и мужество, от чего не мог отказаться развитый индивидуум, независимо от его происхождения.

И не имело вовсе никакого значения то, что уже Петрарка с живейшим отвращением высказывался насчет турниров как опаснейшего безумия, ему не удалось обратить людей в свою веру патетическим восклицанием: «Нигде не приходится читать, чтобы Сципион или Цезарь бились на турнире»19 . Как раз во Флоренции дело это снискало широкую популярность горожане начали смотреть на свой турнир (разумеется, проходивший в менее опасной для жизни форме) как на некоторого рода упорядоченное развлечение, и Франко Саккетти20 сохранил для нас бесконечно комическое изображение участника такого воскресного турнира. Он выезжает в Перетолу, где участие в турнире обходилось дешевле, на взятом у красильщика напрокат коне,которому озорники напихивают под хвост бодяков, животное что есть духу пускается наутек и вместе с облаченным в шлем всадником скачет обратно в город. Неизбежное завершение повествования  жестокая выволочка, устроенная герою возмущенной такой опасной выходкой супругой21.

Наконец, первые Медичи также с истинным жаром предались устройству турниров, поскольку они, незнатные частные лица,желали тем самым показать, что люди, которыми они себя окружили, не уступают никакому двору. Уже при Козимо (в 1459 г.), а затем при Пьеро Старшем4 во Флоренции состоялись большие турниры, слава о которых распространилась чрезвычайно широко. В свете таких притязаний Пьеро Младший4 позабыл даже о государственных делах и желал, чтобы его изображали исключительно в доспехах. Случались турниры также и при дворе Александра VI. Когда кардинал Асканио Сфорца спросил турецкого принца Джема (с. , 80), как ему понравилось это зрелище, тот дал очень мудрый ответ: у него на родине такими вещами занимаются рабы, в случае гибели которых ущерба нет. В этом случае точка зрения человека с Востока независимо от него совпала с той, что придерживались древние римляне  и оказалась в противоречии со свойственным средневековью обычаем.

И независимо от этой имеющей немаловажное значение задержки рыцарского сословия с уходом со сцены, в Ферраре(с. 42), например, уже имелся придворный орден, посвящение в который приносило с собой звание «кавалера».

Какими бы ни были отдельные притязания и тщеславные устремления знати и кавалеров, итальянская знать занимала те мне менее позиции в самой гуще жизни, а не на ее обочине. Она постоянно находится на равной ноге со всеми сословиями, а талант и образованность входят в число ее домочадцев. Разумеется, знатность была необходимым условием того, чтобы состоять cortigiano4 у государя, однако такое требование ставилось преимущественным образом для того, чтобы избежать людского предубеждения (per I*oppenion universale) и при совершенно явной гарантированности от того заблуждения, что человек, не принадлежащий к знати, якобы не может обладать точно теми же достоинствами. И вообще пребывание недворян при правителе этим вовсе не исключается: дело состоит только в том, что у cortigiano как у совершеннного во всех отношениях человека не должно быть изъяна в отношении любого преимущества. И если он избирает своим правилом некоторую сдержанность в отношении всего на свете, то это происходит не потому, что в его жилах струится голубая кровь, но потому,что того требует его тонкое индивидуальное совершенство. Речь здесь идет в полном смысле слова о современном аристократизме, при котором только образованность и богатство являются мерой общественного достоинства человека, причем богатство  лишь постольку, поскольку оно делает возможным посвятить жизнь образованию и всячески ему способствует.