Глобализация и новый нормативизм

Современная теория международных отношений вновь тяготеет к нормативизму. Это характерно для всех ее основных парадигм, хотя и проявляется в них по-разному. Так, представители неореализма настаивают на сохранении приоритета тех ценностей, которые связаны с ролью государства и его интересами в ситуациях нравственного выбора. Сохранение этого положения, с их точки зрения, — залог безопасности и порядка в международных отношениях (см., например: Walt. 1987).
Напротив, сторонники неолиберализма говорят о том, что попытки сохранения прежней роли государства в современных условиях аморальны, ибо, создавая препятствия на пути глобализации, они ведут к нарушению демократических прав и, в частности, права на индивидуальный выбор рода занятий (Martin. 1999).
Существует и промежуточная позиция, которой придерживаются представители структурного неореализма и теории режимов (Р. Гилпин, С. Краснер). Обращая особое внимание на многофункциональную взаимозависимость политических, экономических и военных компонентов международной системы, на сложное сочетание различных режимов и институтов, они в конечном итоге делают вывод о том, что государство становится лишь одним из участников международных отношений. Участники стремятся занять в международных отношениях наиболее выгодное положение. В результате идея моральной ответственности лиц, принимающих решение от имени государства, свойственная политическому реализму, оказывается вытесненной сложной системой абстрактных норм и ценностей, связанных с проблемой нравственности институтов и структур. Отсюда убежденность сторонников такой позиции в моральной силе обычая, который определяется как этическое понятие (см. об этом, Гизен. 1996. С. 45—46).
По мнению Б. Бади, выявляя проблему приспособления государства к новым трансформациям, структурный неореализм и теория режимов не учитывают две связанные с нею опасности, которые оборачиваются «распадом государственной рациональности». Дело в том, что государство, руководствуясь принципом пользы, делает все больше уступок, во-первых, транснациональным вызовам и, во-вторых, субнациональным акторам, выдвигающим примордиалистские требования. Именно с этим и связаны гипотезы об утрате значения государственного суверенитета, исчезновении роли географии, размывании гражданской лояльности, неактуальности вопроса о неприкосновенности границ... (ВасИе. 1998. Р. 53).
В данной связи, как считает Б. Бади, возникает важный вопрос, отражающий кризис как теоретических парадигм, так и самой практики международных отношений. Он может быть сформулирован следующим образом: что представляет собой государство — цель в себе или инструмент человеческого общества.
С позиций реалистской парадигмы оно предстает как цель в себе. Однако глобальная релятивизация суверенитета, кризис «импортированного государства», новые формы интеграции показывают необоснованность такой позиции. В наши дни возникают независимые от межгосударственных границ «общие блага» человечества; углубляется взаимозависимость политических сообществ и экономик; наблюдается многообразие интеграционных процессов. Государство предстает уже не как самоцель, а как инструмент политики. Его роль сводится к тому, чтобы представлять человеческое сообщество и служить ему. Это сообщество уже не является узко суверенным: оно включено в общество, многие параметры которого связаны с глобализацией. Теория международных отношений возвращается сегодня к теории социального контракта, которая все более заметно перекликается с концепцией открытого человеческого общества. Возникает проблема нравственной ответственности государства, как пишет Б. Бади (там же. Р. 54). Причем, неся ответственность, государство остается суверенным. Однако ответственность затрагивает уже не только государственный суверенитет, существует не только в пространстве национального интереса, но и касается морального долга государства перед человечеством в целом: речь идет о таких сферах его существования, как экология, развитие, мировая экономика, демография, права человека и распространение насилия.
Изучение данной проблемы ставит три важных вопроса. Первый-что означает указанная ответственность. Второй: в каком отношении она находится с фактическим неравенством возможностей государств. И третий: как выполнить этот моральный долг (см. там ж<,. Р. 54—55). Б. Бади дает на них следующие ответы. Во-первых, каждое государство ответственно потому, что большинство его действий могут иметь глобальные, касающиеся всего человечества последствия. Поэтому оно имеет глобальные моральные обязательства, связанные с необходимостью вмешательства в то, что происходит за его пределами. Во-вторых, более сильные государства несут ответственность по отношению к более слабым. Данное положение частично совпадает с позицией сторонников реалистской парадигмы. Речь идет о заимствовании концепции морального долга великих держав за сохранение стабильности в международных отношениях, но с «изъятием» из нее реалистского подхода к государственному суверенитету. Наконец, в-третьих, выполнению морального долга мешает отставание существующих сегодня международных институтов от передовых идей и практики в области международных отношений. Институты, как пишет Б. Бади, — это последние бастионы сохранения суверенитета и государственно-центричной модели международных отношений (там же. Р. 55).
Такова концепция нравственной ответственности государства в условиях глобализации, которая, как это можно заметить, близка к неолиберальной трактовке проблемы международной морали. Но как она соотносится с современными реалиями международных отношений: способствует ли она росту справедливости в межгосударственных взаимодействиях? Не оборачивается ли она позицией, которая нередко квалифицируется как идея о «моральном превосходстве» Запада? Не означает ли «моральное обязательство вмешательства», субъектами которого способны быть, без сомнения, только великие державы, угрозу другим государствам, которые могут стать объектом вмешательства? Каковы критерии такого вмешательства, кто и на каком основании должен принимать решение о его необходимости?
Частичный и не бесспорный ответ на эти вопросы дала натовская акция в ситуации югославского кризиса 1999 г. Если у одних она вызвала полное одобрение и эйфорию, то другие, напротив, высказывают сомнение в ее нравственной обоснованности. Так, Вацлав Гавел, например, заявил, что гуманитарная интервенция НАТО в Югославии стала первой войной за универсальные принципы и нравственные ценности (Havel. 1999). Американский философ М. Уолзер, со своей стороны, посчитал, что «когда мир оказывается бесповоротно поделенным на тех, кто осуществляет бомбардировки, и на тех, кому они предназначены, ситуация становится в моральном плане проблематичной даже в том случае, если бомбардировки могут оправдываться теми или иными обстоятельствами» (\?а1гег. 1999).
На упрощенность описания югославского кризиса как гуманной акции в защиту прав человека и универсальных ценностей указывают и другие известные общественные деятели и ученые. Корнелио Самарагуа, президент МККК, высказывает тревогу по поводу распространения понятия «гуманитарная война», в рамках которого одна из сторон рассматривается «как гуманитарная, а другая — как дьявольская». По его мнению, подобное упрощение ведет к «дискриминации среди жертв»: есть «хорошие» жертвы, но есть и «плохие» — на стороне тех, кто выступает против гуманитарной интервенции (цит. по: Огеяк. 1999). П. Аснер называет это феноменом «варваризации буржуа». Он состоит в том, что идея тех, кто считает себя гуманитарной стороной международных отношений, о бесконечной ценности каждой человеческой жизни относится ими лишь к своим согражданам. Поэтому они настаивают на «нулевых потерях» среди своих, но согласны на жертвы среди мирных жителей другой стороны, в том числе и среди населения, права которого хотят защитить (цит. по: там же).
Иначе говоря, новые явления в международной жизни порождают новые нравственные проблемы и новые моральные вызовы. В этой связи встает еще один вопрос: действенны ли нормы и принципы международной морали?

< Назад   Вперед >
Содержание