Культура Италии эпохи Возрождения - Праздники

То, что вслед за рассмотрением жизни в обществе мы переходим к описанию праздничных процессий и представлений, не следует объяснять исключительно нашим произволом. Художественное великолепие, обнаруживаемое Италией Возрождения в этой связи, достигалось исключительно в результате сосуществования всех сословий, что также составляет основание итальянского общества. На Севере монастыри, дворы и сословия горожан также, как и в Италии, имели собственные праздники и представления, однако там стиль и содержание были весьма различны, здесь же на, основе всеобщего образования и искусства, они развились до общей для всех высоты. Декоративная архитектура, оказывавшая помощь этим празднествам, заслуживает того, чтобы ей была посвящена специальная страница в истории искусств, пускай даже нам она представляется исключительно в виде фантастического образа, который приходится составлять на основе описаний. Здесь же мы занимаемся самим праздником как возвышенным моментом народного бытия, когда религиозные, нравственные и поэтические идеалы народа обретают зримый облик. Итальянские праздники в своей высшей форме  это есть подлинный переход от жизни к искусству.

Изначально двумя главными формами праздничного представления, как и повсюду в Западной Европе, были мистерия, т.е. драматизированная священная история или легенда, и процессия, т. е. пышное шествие, устраиваемое по случаю какого-либо связанного с церковью события.

Постановка мистерий осуществлялась в Италии сравнительно с другими странами чаще и в гораздо более роскошной, но также и более благородной форме, вследствие одновременного развития изобразительного искусства и поэзии. В отличие от остальных европейских стран здесь из мистерии сначала выделился фарс, а потом вообще вся светская драма, но уже рано происходит и обособление рассчитанной на создание красивого и пышного зрелища пантомимы с пением и балетом.

Из процессии в итальянских городах, расположенных на равнинах, с их широкими, хорошо вымощенными улицами развился trionfo, т. е. костюмированная процессия как на повозках, так и пешком, что первоначально имело в большей степени духовный, а впоследствии  мирской характер. Процессия по случаю праздника Тела Христова и карнавальное шествие имели один общий роскошный стиль, к которому примыкали и выезды государя. Прочие народы также подчас требовали в подобных случаях весьма обширных затрат, однако в Италии выработался способ их в полном смысле художественной подачи, который организовывал и оснащал процессию как осмысленное целое.

В наши дни от этого остались лишь жалкие остатки. И церковные процессии, и выезды правителей почти полностью лишились элемента драматического костюмированного представления, как из опасения насмешек, так и потому, что образованные классы, некогда посвящавшие этому все свои силы, по разным причинам более не испытывают от этого никакой радости. Да и на карнавалах мы не видим теперь больших процессий в масках. То же, что еще сохраняется, как, например, некоторые духовные маски во время шествий братств, даже сам пышный праздник ев Розалии в Палермо, с полной отчетливостью обнаруживает, насколько далеко от этого ушла высокая образованность.

Праздники достигают своего полного расцвета лишь после того, как современность одержала в XV в решительную победу, однако и в этом отношении Флоренция идет впереди всей Италии. Во всяком случае здесь уже очень рано существовало распределение обязанностей между городскими кварталами в подготовке общественных постановок, которые предполагали очень большие затраты в художественном отношении. Взять, например, то изображение ада на подмостках и барке, стоявшей на Арно 1 мая 1304 г., когда под зрителями провалился мост Алла Караджа. Равным образом и тот факт, что впоследствии флорентийцы могли разъезжать по остальной Италии в качестве устроителей праздников, festamoli, доказывает высокую степень совершенства, достигнутую ими ранее у себя в городе.

Если мы попытаемся выделить наиболее существенные преимущества празднеств в Италии перед теми, что имели место за ее пределами, то прежде всего привлекает внимание способность развитого индивидуума изобразить нечто индивидуальное, т.е. способность придумать и носить целостную маску, а также соответственно ей действовать. При этом художники и скульпторы оказывали помощь далеко не в одном украшении места, но и снаряжали соответствующим образом участников, снабжали их костюмами, гримом (с. 245 сл.) и всем прочим. Вторым обстоятельством является всеобщее понимание поэтического фона. В случае мистерий оно было в равной степени велико по всей Европе, поскольку библейские и легендарные истории были загодя известны всем и каждому, но вот что касается прочего, то Италия здесь имела преимущество. Для декламации от лица священных или светски-идеальных образов она обладала полнозвучной лирической поэзией, которая была способна в равной степени увлечь старого и малого100Большинство слушателей (в городах) понимали даже персонажей мифологии и уж во всяком случае с большей легкостью, чем где бы то ни было, разгадывали аллегорические и исторические фигуры, поскольку они заимствовались из общераспространенного образовательного круга.

На данном моменте следует остановиться подробнее. Все вообще средневековье было преимущественно временем аллегорий: его теология и философия до такой степени усматривали в своих категориях самостоятельные существа1, что поэзии и искусству, как кажется, было совсем нетрудно добавить сюда то, чего еще недоставало для превращения их в личности В этом отношении все страны Запада находились в одинаковом положении повсюду их умственный мир способен на порождение образов, вот только оформление и атрибуты их, как правило, загадочны и не особенно популярны Так же зачастую дело обстоит и в Италии, причем и на протяжении всего возрождения, и после него Для этого было достаточно, чтобы какой-либо предикат соответствующего аллегорического образа был неверно раскрыт посредством атрибута Даже Данте не свободен от таких ложных переносов1, а темнотой своих аллегорий он, как известно, даже в полном смысле слова гордится103 Петрарка в своих «Триумфах» по крайней мере дает хотя и краткие, но ясные образы любви, целомудрия, смерти, славы и т. п. В то же время другие перегружают свои аллегории совершенно неудачными атрибутами Например, в сатирах Винчигуэрры1044 зависть изображается с «зазубренными железными зубами», обжорство  кусающим свои губы, с растрепанными, взъерошенными волосами и т. д. (последнее, должно быть, затем, чтобы показать, что оно безразлично ко всему кроме еды) Мы не в состоянии подробно останавливаться здесь на том, насколько плохо в случае таких недоразумений приходилось изобразительным искусствам. Им, так же как и поэзии, следовало почитать за счастье, если аллегория могла быть выражена при помощи мифологического образа, т е. художественной формы, гарантированной от абсурда еще самой античностью, когда, к примеру, вместо войны возможно было использовать Марса, вместо страсти к охоте  Диану105 и т д.

Однако были в искусстве и поэзии и более удачные аллегории, и что до фигур такого рода, появлявшихся на итальянских праздничных процессиях, в их отношении мы должны предполагать по крайней мере, что публика требовала их ясной и отчетливой характеристики, потому что всем своим образованием она была подготовлена к тому, чтобы в таком виде их понять За пределами Италии, например, при бургундском дворе, довольствовались чрезвычайно неясными фигурами, подчас символами в чистом виде, потому что принадлежность к знати связывалась с тем, чтобы быть посвященным или таковым казаться Единственной отрадной аллегорией в случае знаменитого фазаньего обета 1453 г106 4 была прекрасная молодая всадница, явившаяся в виде Королевы наслаждений Колоссальные настольные композиции с автоматами или живыми людьми представляют собой чистой воды игрушки или отягощены плоским и принужденным нравоучительным смыслом В статуе возле буфета, представлявшей собой обнаженную женскую фигуру, которую охранял живой лев, следовало видеть Константинополь и его будущего спасителя, герцога Бургундского. Все прочее, за исключением одной пантомимы (Ясон в Колхиде), представляется чрезвычайно глубокомысленным либо вовсе бессмысленным. Сам Оливье4, оставивший нам описание праздника, явился туда костюмированным как «Церковь» он восседал в башне на спине у слона, которого вел великан, и распевал длинную жалобу по поводу победы неверных107 .

Однако при том, что аллегории итальянских стихотворений, произведений искусства и праздников стояли на более высоком уровне в том, что касается вкуса и стройности картины, они все-таки не составляли сильной стороны Решающее преимущество108 состояло скорее в том, что помимо олицетворении общих понятий здесь также знали и множество конкретных исторических представителей этих общих понятий, что .имелась привычка как к перечислению в стихах, так и изображению средствами искусства многочисленных знаменитых индивидуумов «Божественная комедия», «Триумфы» Петрарки, «Любовное видение» Боккаччо, прославленные произведения, именно на том и построенные, но также и помимо них великое, происшедшее через посредство античности, расширение образования ознакомило нацию с этим историческим аспектом. И теперь эти фигуры появляются также и во время праздничных процессий как полностью индивидуализированные, определенные маски либо по крайней мере в виде групп, характеристического эскорта главной аллегорической фигуры или основного понятия. При этом приобреталось умение составления групповых композиций, и это в то время, когда на Севере наиболее роскошные представления колебались между ни на чем не основанной символикой и пестрой бессмысленной игрой

Начнем мы с наиболее, быть может, древнего жанра, а именно мистерий109 Вообще говоря, в Италии они не отличаются от тех, что происходили по всей прочей Европе И здесь на городских площадях, в церквах, в обходных галереях монастырей возводились большие подмости, сверху которых находился запирающийся рай, внизу, в некоторых случаях, ад, а между ними  собственно сцена, представлявшая, одно подле другого, все места земного действия драмы. И здесь библейская или легендарная драма нередко начинается с предварительной теологической беседы апостолов, отцов церкви, пророков, сивилл и добродетелей, а завершается все, в зависимости от обстоятельств, танцем Само собой понятно, что полукомические интермеццо с участием второстепенных персонажей небыли чужеродным явлением также и для Италии однако здесь этот момент не так грубо, как на Севере, бросается в глаза110Что до подъема и спуска посредством искусно изготовленных машин, а это составляло основную приманку всякого зрелища,то в Италии эта практика была куда более значительной, чем где-либо еще, и у флорентийцев уже в XIV в были в ходу язвительные реплики на тот случай, когда не все здесь шло гладко1. Вскоре после этого Брунеллески4 изобрел для праздника Благовещения на Пьяцца Сан Феличе тот не поддающийся описанию из-за его усложненности аппарат, который представлял собой небосвод, окруженный двумя ангельскими кругами,откуда спускался Гавриил на миндалевидной машине, Чекка же предложил для подобных празднеств свои соображения и механику112 Духовные братства или городские кварталы, принимавшие на себя материальное обеспечение, а отчасти  и осуществлявшие сами постановки, требовали в зависимости от сумм, которыми они располагали, использования, по крайней мере в больших городах, всех доступных художественных средств То же самое следует нам предполагать и в том случае, когда в связи с большими праздниками, устраивавшимися правителями, помимо светской драмы или пантомимы ставилась еще и мистерия. Разумеется, двор Пьетро Риарио (с 74),а также дворы Феррары и др. не допускали, чтобы здесь был недостаток в хоть какой-либо мыслимой роскоши1. Если мы представим себе артистические дарования и богатые костюмы актеров, изображение мизансцен при помощи идеальных декораций в духе тогдашнего архитектурного стиля, с лиственными орнаментами и коврами, наконец, в качестве задника  великолепные постройки центральной площади большого города или ярко освещенные колонные залы дворца либо большого монастыря, в итоге получится весьма богатая картина Однако в той же степени, в какой оформление повредило светской драме, высшее поэтическое развитие мистерии как таковой было сковано этим непропорциональным выпиранием страсти к зрелищам В дошедших текстах мы обнаруживаем чрезвычайно убогий драматический сюжет с отдельными красивыми лирическо-риторическими пассажами, однако здесь и в помине нет того величественного символического размаха, что характерен для «Autos sagramentales» Кальдерона.

Бывало иной раз, что в маленьких городках, при более бедных декорациях воздействие этих духовных драм на душу оказывалось более значительным. Так, однажды114 один из тех великих проповедников покаяния, о которых речь пойдет в последней главе, Роберто да Лечче4, завершил цикл своих великопостных проповедей во время чумы 1448 г. в Перудже представлением Страстей Господних в страстную пятницу Участвовало очень мало действующих лиц, однако весь народ рыдал в голос. Разумеется, такие поводы давали возможность для применения средств воздействия, заимствованных из области самого грубого натурализма. Здесь можно видеть параллель картинам Маттеода Сиена4, лепным фигурам Гвидо Маццони457*: изображавший самого Христа автор должен был появляться на сцене покрытым рубцами от ударов и кровавым потом, и даже с кровоточащей раной в боку115.

Поводы для постановки мистерий помимо определенных больших церковных праздников, бракосочетаний правителей и т. п. могли быть чрезвычайно различными. Когда, например, папа провозгласил Бернардино Сиенского святым (1450 г.), то, видимо, на большой площади его родного города состоялось изображение (rappresentazione) его канонизации1, с яствами и питьем для всех присутствовавших. Или ученый монах мог отпраздновать присвоение себе звания доктора теологии постановкой легенды о покровителе города1. Стоило королю Карлу VIII появиться в Италии, как вдовствующая герцогиня Бланка Савойская встретила его в Турине некой полудуховного содержанияпантомимой1, в которую было решено включить во-первых пастораль «Закон природы», потом  процессию патриархов «Закон милосердия». Затем шли история Ланселота Озерногои «об Афинах». А лишь только он добрался до Кьери, здесь его вновь ожидала пантомима, представлявшая разрешившуюся от бремени роженицу, окруженную благородными посетителями, явившимися с визитом458*.

Однако если был вообще церковный праздник, претендовавший на то, чтобы по случаю его был приложен максимум усилий, так это праздник Тела Христова, с которым в Испании был связан особый разряд поэзии (с. 271). Что касается Италии, здесь мы имеем великолепное изображение «Corpus Domini»4, устроенного Пием II в 1462 г.119 в Витербо1. Сама процессия, двигавшаяся от колоссального пышного шатра перед Сан-Франческо по главной улице на соборную площадь, была здесь только незначительной частью всего: кардиналы и самые богатые прелаты поделили весь путь между собой и не только снабдили его тентами, настенными коврами1, венками и т п.,  но и возвели свои собственные сцены, на которых во время шествия разыгрывались краткие исторические и аллегорические сцены. Из рассказа нельзя до конца уяснить, все ли представляли здесь живые люди или кое-что изображали драпированные статуи1, но во всяком случае расходы были весьма велики. Здесь можно было видеть страдающего Христа между поющими мальчиками-ангелами, Тайную вечерю в соединении с образом св. Фомы Аквинского, борьбу архангела Михаила с демонами, ключ, из которого било вино, и оркестр ангелов, Гроб Господень со всей сценой Воскресения. Наконец, уже на соборной площади можно было видеть гробницу девы Марии,раскрывавшуюся после торжественной мессы и освящения: несомая ангелами, Богоматерь с пением поднималась в рай, где Христос ее увенчивал и подводил к предвечному Отцу.

Среди этих разыгрывавшихся на главной улице сцен особо выделялась своей роскошью и неясной аллегорией та, что была устроена кардиналом и вице-канцлером Родриго Борджа (впоследствии Александр VI)1. Помимо этого здесь дает о себе знать тогда лишь зарождавшаяся любовь к праздничным орудийнымсалютам1, которая была в особенности присуща дому Борджа.

Не столь многословен Пий II при описании устроенной в том же году в Риме процессии с полученным из Греции черепом св. Андрея. И в этом случае Родриго Борджа выделился особенной роскошью, а вообще праздник имел в себе нечто мирское, поскольку кроме извечных музыкальных ангелов здесь появились еще и другие маски, в том числе «сильные мужи»,т.е. Геркулесы, которые, видимо, демонстрировали гимнастическое искусство в полном объеме.

Представления светского характера либо такие, в которых светский момент преобладал, в особенности проводившиеся при дворах выдающихся правителей, оценивались прежде всего по их пышности в смысле внешнего вида. Отдельные их элементы находились в мифологической и аллегорической связи друг с другом, насколько таковую возможно было с охотой и приятностью усмотреть. Недостатка в вычурности не наблюдалось: гигантские фигуры, из которых вдруг внезапно являлись толпы персонажей в масках, как, например, на встрече государя в Сиене (1465 г.)1, когда из нутра золоченой волчицы вышел целый балет в двенадцать человек, оживающие настольные композиции, не имеющие, правда, такого бессмысленного размаха, как у герцога Бургундского (с. 270); однако в большей части всего присутствовал дух художества и поэзии. О смешении драмы с пантомимой при феррарском дворе мы уже говорили по поводу поэзии Всемирную известность снискали торжества, устроенные кардиналом Пьетро Риарио в Риме в 1473 г по случаю проезда предназначавшейся в невесты принцу Эрколе Феррарскому Лианоры Арагонской1. Драматические представления были здесь еще не чем иным, как просто мистериями церковного содержания, содержание же пантомим  мифологическое Так, можно было видеть Орфея среди зверей, Персея и Андромеду, Цереру, которую везла упряжка драконов, а Вакха и Ариадну  упряжка пантер, а еще воспитание Ахилла и балет, составленный из знаменитых любовных пар в окружении толпы нимф Балет был прерван разбойным набегом кентавров, победу над которыми одержал изгнавший их Геркулес. Незначительная и все-таки показательная в отношении господствовавшего в это время художественного вкуса подробность такова . На всех праздниках устраивались тогда изображавшиеся живыми людьми статуи в нишах, на колоннах и триумфальных арках, а также возле них И когда через какое-то время эти статуи пением и декламацией обнаруживали, что они живые, им способствовал в этом их естественный цвет и естественное одеяние. В залах же кардинала Риарио находился среди прочего живой, однако полностью вызолоченный мальчик, разбрызгивавший вокруг себя воду из фонтана127.

Другие блестящие пантомимы такого рода были устроены в Болонье по случаю свадьбы Аннибале Бентивольо и ЛукрецииЭсте128 Здесь вместо оркестров распевали хоры, самая прекрасная из толпы сопровождавших Диану нимф взлетала к Юноне Пронубе, а Венера со львом, т е. в данном случае всего лишь переряженным человеком, проходила среди наряженного дикарями балета, декорации при этом очень естественным образом изображали рощу Пребывание в Венеции в 1491 г государынь из дома Эсте129 сопровождалось торжественной встречей с буцентавром4, состязаниями в гребле и великолепной пантомимой «Мелеагр» во дворе Дворца дожей В Милане Леонардо да Винчи130 руководил праздниками герцога, а также других важных персон. Одна из его машин, которые вполне могли соперничать с машинами Брунеллески (с 271), представляла собой колоссальной величины изображение небесной системы со всеми ее движениями, всякий раз как какая-либо планета приближалась к невесте юного герцога Изабелле, соответствующий бог выходил из шара131 и пел сочиненные придворным поэтом Беллинчони4 стихи (1489 г). На другом празднике (1493 г) была среди прочего выставлена модель конной статуи Франческо Сфорца, причем выставлена она была под триумфальной аркой на дворцовой площади. Из Вазари мы также узнаем, какими хитроумными автоматами помогал впоследствии Леонардо оказать торжественный прием французским королям как повелителям Милана. Однако и в небольших городах иной раз в этих случаях прилагались очень большие старания. Когда герцог Борсо (с. 39) прибыл в 1453 г. в Реджо для приведения города к присяге1, он был встречен у ворот большой машиной, при помощи которой св. Просперо, покровитель города, имел вид парящего в воздухе, в тени поддерживавшегося ангелами балдахина, а под ним вращался диск с восемью музыкальными ангелами, двое из которых выпросили у святого ключи от города и скипетр, чтобы передать то и другое герцогу. Далее следовал движимый скрытыми лошадьми помост, на котором возвышался пустой трон, за ним стояла Юстиция, имевшая при себе гения в качестве слуги, а по углам стояли четыре престарелых законодателя, окруженные шестью ангелами со знаменами. С обеих сторон ехали всадники в латах, также со знаменами; само собой разумеется, и гений и богиня не могли дать герцогу проследовать мимо них, к нему не обратившись. На второй повозке, вез которую, как можно полагать, единорог, ехала Caritas4 с пылающим факелом; кроме того, здесь не могли отказать себе в античном удовольствии  зрелище корабля, влекомого спрятанными людьми. Корабль этот, как и обе аллегории, двинулся впереди герцога; однако уже перед Сан Пьетро все вновь остановились, ев Петр с двумя ангелами слетел к герцогу с фасада в круглом ореоле, увенчал его лавровым венком и снова взлетел наверх1. Клир устроил здесь еще и другую чисто церковную аллегорию: на двух столбах стояли «Идолопоклонство» и «Вера»; после того, как последняя, которую изображала прекрасная девушка, произнесла свое приветствие, первый столб обрушился вместе со стоявшей на нем куклой. Далее ждала встреча с «Цезарем» в сопровождении семи прекрасных женщин, представленных им Борсо в качестве добродетелей, к которым тот должен стремиться Наконец все прибыли в собор, однако после церковной службы Борсо вновь занял снаружи место на высоком золотом троне, и здесь часть уже названных масок вновь его приветствовала. Завершили все три слетевших с соседнего здания ангела, вручившие герцогу под мелодичное пение пальмовую ветвь как символ мира.

Рассмотрим теперь такие праздники, основным элементом которых была сама движущаяся процессия.

Несомненно, с самого раннего средневековья церковные процессии давали возможность для устройства маскарада, будь то детишки в виде ангелов, сопровождавшие святые дары и святые образы и реликвии, которые носили по городу, или люди, участвовавшие в процессии Страстей Господних, например Христос с крестом, разбойники и воины, жены-мироносицы. Однако уже очень рано с большими церковными праздниками начинает соединяться идея общегородского шествия, с которым в силу наивных средневековых представлений уживается множество мирских моментов. Особенно примечателен перенятый у язычества134 корабль-повозка, carrus navalis, который, как уже было отмечено в связи с одним примером, мог провозиться в связи с праздниками чрезвычайно разнообразного характера, и чье название сохранилось главным образом в слове «карнавал». Разумеется, такой корабль мог доставлять зрителю удовольствие просто как роскошно разукрашенный объект, без какого-либо сознания прежнего его значения. Так, например, когда Изабелла Английская встретилась в Кёльне со своим женихом императором Фридрихом II4, ее встречала целая вереница влекомых скрытыми лошадьми кораблей повозок с музицировавшими на них клириками.

Однако церковное шествие могло не только делаться более великолепным посредством всевозможных добавлений, но и быть просто замененным процессией духовных масок. Возможно, поводом для этого послужила уже проходившая по главным улицам города процессия отправлявшихся на мистерию актеров, а в более ранние времена определенный род духовных шествий мог сформироваться также и независимо от этого. Данте изображает135 «trionfo»4 Беатриче в сопровождении 24х старцев. Откровения, четырех мистических зверей, трех христианских и четырех главных добродетелей, св. Луки, св.Павла и других апостолов так, что приходится прийти к почти несомненному предположению о том, что такие шествия действительно появились уже очень рано. Это главным образом обнаруживается в самой повозке, на которой едет Беатриче, ибо в ней не только нет никакой необходимости в чудесном лесу видения, но, более того, она здесь совершенно неуместна. Или Данте рассматривал повозку лишь в качестве существенного символа триумфа как такового? И не послужила ли как раз его поэма стимулом к таким процессиям, форма которых была позаимствована у триумфов римских императоров? Как бы то ни было, то был излюбленный символ и для поэзии, и для теологии. Савонарола в своем «Триумфе креста» изображает136 Христа на триумфальной колеснице, над ним  сверкающий шар троичности, в левой руке крест, в правой  оба Завета. Ниженего Дева Мария, а перед колесницей  патриархи, пророки, апостолы и проповедники; по обе ее стороны  мученики и учителя с раскрытыми книгами, а позади  весь обращенный народ; на большом же удалении  бесчисленные толпы врагов, императоров, властителей, философов, язычников: все они побеждены, идолы их богов разбиты, книги сожжены. (Одна известная в виде гравюры по дереву большого размера композиция Тициана довольно близка к этому описанию.) В 9й и 10йиз тринадцати принадлежащих Сабеллико (с. 48 сл.) элегий на Богоматерь дается подробное описание ее триумфальной процессии, богато снабженное аллегориями, но главным образом представляющее интерес тем антивизионерским, пространственно-конкретным характером, сообщаемым подобным сценам и реалистической живописью XV в.

Однако явлением куда более распространенным, чем эти духовные trionfi, были светские, устраивавшиеся непосредственно по образцу римских императорских процессий, как они были известны по античным рельефам, с дополнениями на материалах античных писателей. Исторические воззрения итальянцев той эпохи, с которыми это было связано, обсуждались выше (с. , 114 сл.).

Поначалу время от времени устраивались настоящие вступления в город одержавших победу завоевателей, причем вступления эти старались в как можно большей степени приблизить к античным образцам, что шло иной раз вразрез с волей самого триумфатора. Франческо Сфорца достало (в 1450 г.) характера отказаться от уже приготовленной триумфальной колесницы на том основании, что это  предрассудок королей1. По крайней мере Альфонс Великий при входе своем138 в Неаполь(в 1443 г.) воздержался от лаврового венка, чем, как известно, не погнушался Наполеон при своей коронации в НотрДам465*.Но в остальном процессия Альфонса (через пролом в стене, а затем  по городу до собора) была причудливой смесью античных, аллегорических и комических элементов. Запряженная четырьмя белыми лошадьми повозка, на которой Альфонс восседал на троне, была очень высока и целиком позолочена; двадцать патрициев несли древки балдахина из золотой ткани, в тени которого он ехал. В той части процессии, которую взяли на себя присутствовавшие здесь флорентийцы, впереди скакали элегантные молодые всадники, искусно потрясавшие копьями; за ними ехала повозка с Фортуной и семью Добродетелями верхом на лошадях. Согласно неумолимой аллегорике, с которой иной раз смирялись также и художники этой эпохи, богиня удачи139 имела волосы только спереди, а позади была лысой, находившийся же на нижнем уступе той же повозки гений, изображавший скоротечность удачи, должен был поэтому держать ноги опущенными в таз с водой (?). Далее следовал снаряженный теми же флорентийцами отряд всадников в костюмах различных народов, также изображавших чужеземных государей и вельмож, а за ними  на высокой повозке, над вращающимся земным шаром увенчанный лавровым венком Юлий Цезарь140,итальянскими стихами разъяснивший королю все предшествовавшие аллегории, а потом присоединившийся к процессии. Шестьдесят флорентийцев, все в багреце и пурпуре, завершали эту роскошную демонстрацию своей знающей толк в празднествах родины. Однако затем появился отряд пеших каталонцев с подвязанными сзади и спереди игрушечными лошадьми и вступил в воображаемый бой с отрядом турок, как бы желая осмеять флорентийскую восторженность. Далее проехала огромная башня, двери которой охранял ангел с мечом; наверх устояли опять-таки четыре добродетели, каждая из которых обращалась к королю с особой песнью. В прочем великолепии процессии ничего из ряда вон выходящего не было.

При вступлении Людовика XII в Милан в 1507 г.141 помимо неизбежной повозки с добродетелями имелась еще живая картина: Юпитер, Марс и окутанная большой сетью Италия; далее следовала повозка, груженная трофеями и т. д.

Однако там, где действительность не предоставляла возможности празднования победной процессии, поэзия наверстывала упущенное  и за себя, и за государей. Петрарка и Боккаччо (с. 270) перечислили представителей всех категорий славы в качестве спутников и окружения аллегорического образа; теперь же свитой государей становятся знаменитости всей предшествующей истории. Поэтесса Клеофа Габриелли из Губбиовоспела142 таким образом Борсо Феррарского. Она дала ему в провожатые семь королев (т. е. свободные искусства), вместе с которыми он взошел на колесницу, а затем  целую толпу героев, у каждого из которых на лбу, чтобы их легче было различать, было написано его имя. Затем следовали все знаменитые поэты, а на колесницах ехали боги. И вообще это было время каких-то бесконечных мифологических и аллегорических скачек на колесницах, и на наиболее важном сохранившемся от времени Борсо художественном памятнике, цикле фресок из дворца Скифанойя, мы видим целый фриз соответствующего содержания1. Рафаэль, когда он должен был расписывать Camera della Segnatura4, получил весь этот круг идей уже в полностью изжитой, опошленной форме. То, каким образом ему удалось вдохнуть сюда новую и уже последнюю благодать, останется предметом нашего вечного изумления.

Собственно триумфальные въезды захватчиков были лишь исключениями. Однако любая праздничная процессия, будь то устроенная с целью придания пышности какому-либо событию, в большей или меньшей степени принимала характер и почти всегда  название- trionfo. Остается только удивляться тому, что в круг этот не оказались вовлеченными также и погребальные церемонии144.

Прежде всего, во время карнавалов, а также по другим поводам устраивались триумфы некоторых вполне определенных древнеримских полководцев. Так, во Флоренции это были триумфы Эмилия Павла (при Лоренцо Великолепном), Камилла (при посещении Льва X); устройством того и другого руководил художник Франческо Граначчи145 4. В Риме первым устроенным по полной программе праздником такого рода был состоявшийся при Павле II триумф Августа после победы над Клеопатрой1, на котором помимо потешных и мифологических масок (недостатка в которых не было и во время античных триумфов) присутствовали также и все прочие реквизиты: цари в цепях, шелковые4 таблички с постановлениями народа и сената, костюмированный на античный лад якобы сенат вместе с эдилами, квесторами, преторами и пр., четыре повозки, заполненные поющими масками, и, без всякого сомнения, также еще и повозки с трофеями. Другие процессии воплощали в себе идею былого мирового господства римлян в более общей форме, и перед лицом реально существовавшей турецкой опасности бахвальство проявлялось здесь, например, в виде кавалькады пленных турок на верблюдах. Позднее, во время карнавала 1500 г., Чезаре Борджа, дерзко намекая на себя самого, устроил триумф Юлия Цезаря, в котором, приняло участие одиннадцать пышно разукрашенных повозок1, разумеется, к большому неудовольствию явившихся в Рим по случаю священного года паломников (с. 80). Два общего содержания trionfi, очень красивых и носивших на себе отпечаток хорошего вкуса, были устроены двумя соперничавшими между собой обществами во Флоренции в 1513 г.  по случаю празднования избрания Льва X148.В одном из них изображались три возраста человеческой жизни, в другом  века мировой истории, символически представленные пятью картинами из истории Рима и двумя аллегориями, изображавшими золотой век Сатурна и его конечное возвращение. Полное выдумки оформление повозок, которому посвятили свои силы великие флорентийские художники, произвело такое впечатление, что было сочтено желательным постоянное периодическое повторение таких представлений. До сих пор подвластные Флоренции города подносили ей в ежегодный день принесения присяги на верность символические подарки (драгоценные ткани и восковые свечи) без каких-либо затей. Но теперь купеческая гильдия распоряжается149 построить на первый случай десять повозок (к которым впоследствии должны были прибавиться еще много других)  не столько для того, чтобы перевозить дары, но чтобы их символизировать, и Андреа дель Сарто4, украшавший несколько из них, несомненно придал им самый великолепный вид. Такие повозки для приношений и трофеев становятся теперь реквизитом любого праздничного события, даже в тех случаях, когда расходы устроителей ограничены. Граждане Сиены возвестили в 1477 г. о союзе между Ферранте и Сикстом IV, которому принадлежал также и их город, посредством того, что провезли по городу повозку, со «стоявшим в ней, попирая ногами доспехи и оружие, одетым богиней мира человеком»150.

Что до венецианских празднеств, то здесь вместо сухопутных повозок чудесное, фантастическое великолепие приобрело катание по воде. О выезде буцентавра для встречи государынь из Феррары в 1491 г. (с. 275) рассказывается как о совершенно сказочном спектакле151: перед ним плыли бесчисленные корабли с коврами и гирляндами, в которых сидели роскошно одетые молодые люди; на подвесных механизмах кружились вокруг гении с атрибутами богов; под ними толпились другие, одетые тритонами и нимфами; повсюду слышалось пение, разносился аромат благовоний и развевались вышитые золотом знамена. За буцентавром следовало такое количество судов всех видов, что на пространстве в целую милю не было видно воды. Что касается прочих празднеств, то помимо уже упоминавшейся пантомимы можно еще упомянуть, как о чем-то содержавшем в себе момент новизны, о состязаниях в гребле пятидесяти крепко сложенных девушек. В XVI в 152 знать была разделена на особые корпорации для устройства празднеств,главный элемент которых представляла собой какая-нибудь колоссальных размеров машина на одном из кораблей. Так,например, в 1541 г. во время праздника «Sempiterni» по Большому каналу двигалось округлое «мироздание», в открытом взорам нутре которого происходил великолепный бал. Карнавал также славился здесь балами, процессиями и представлениями всякого рода. Бывало, что даже площадь св. Марка могли счесть достаточно большой для того, чтобы устраивать на ней не только турниры (с 4, прим , 4, прим 70), но и trionfi по образу сухопутных городов. В случае одного праздника по поводу заключения мира153 благочестивые братства (scuole) взяли на себя по части такой процессии Среди канделябров с красными восковыми свечами, толп музыкантов и крылатых мальчиков с золотыми чашами и рогами изобилия в руках здесь можно было видеть повозку, на которой бок о бок восседали на троне Ной и царь Давид, затем шла Абигейль4, ведшая нагруженного сокровищами верблюда, и еще  вторая группа, уже политического содержания Италия между Венецией и Лигурией, а на возвышении  три женщины гения с гербами заключивших союз государей Помимо этого везли также земной шар с изображением вокруг него созвездий На других повозках, если мы правильно понимаем сообщение, везли изображения самих государей в натуральную величину, вместе со слугами и гербами.

Возможно, нигде в XV в. карнавал в собственном смысле слова не являлся зрителям в таком разнообразном обличье,как в Риме1, если не принимать в расчет большие праздничные процессии Прежде всего тут устраивались разного рода скачки по чрезвычайно разнообразной программе были скачки на лошадях, на буйволах, на ослах, а еще  скачки, в которых участвовали старики, молодые люди, евреи и т д. Еще Павел II угощал массу народа перед Палаццо ди Венециа, в котором обитал. Далее, игры на пьяцца Навона, которые, возможно, так никогда полностью и не пресекались со времен античности,имели блестящую военную окраску то был показательный бой рыцарей и парад вооруженных граждан. Затем чрезвычайно велика была в Риме свобода для ношения масок, длившаяся иной раз по нескольку месяцев1. Сикст IV не испугался того, чтобы проследовать сквозь толпы масок в самых многонаселенных районах города  на Кампо Фиоре и у Банки; уклонился он лишь от планировавшегося посещения масками Ватикана. При Иннокентии VIII имевшая место уже ранее безнравственность кардиналов достигла своего пика: во время карнавала 1491 г. они посылали один другому повозку, полную роскошно разряженных масок, шутов и певцов, декламировавших непристойные вирши, разумеется, сопровождали их всадники. Помимо карнавала римляне первыми, как можно думать, оценили значение грандиозных факельных шествий. Когда Пий II вернулся в 1459 г. с собора в Мантуе1, весь народ приветствовал его факельной конной процессией, которая светящимся кольцом двигалась перед дворцом. Надо сказать, однажды Сикст IV предпочел не принимать такого ночного изъявления чувств народа, желавшего явиться с факелами и оливковыми ветвями157.

Однако флорентийский карнавал превосходил карнавал римский в том, что касалось одной определенной категории процессий, оставившей по себе памятник также и в литературе1. Посреди роя масок  как пеших, так и конных, здесь появляется огромная повозка какой-либо фантастической формы, а на ней  мощный аллегорический образ в одиночку либо с группой подобающих ему попутчиков, например ревность с четырьмя очкастыми физиономиями на одной голове, четыре темперамента (с. 201) с соответствующими им планетами, три Парки, мудрость, господствующая над надеждой и страхом, лежащими перед ней в оковах, четыре стихии, возрасты человеческой жизни, ветры, времена года и т. д.; а также знаменитая колесница смерти с тут же раскрывающимися гробами. А то еще проезжала великолепная мифологическая сцена: Вакх и Ариадна, Парис и Елена и т. д. Или же, наконец, двигался хор людей, представлявших какое-либо состояние, один класс людей, например, нищих, охотников с нимфами, бедные души, бывшие при жизни жестокосердыми женщинами, отшельников, бродяг, астрологов, чертей, продавцов каких-то определенных товаров, а один раз - так даже il popolo, народ как таковой: все они должны были в своих песнях всячески поносить ту категорию человечества, к которой принадлежали. А сами песни, которые были собраны и сохранились, содержат пояснения к процессии, причем делают это то в патетической, то в остроумной, то в чрезвычайно непристойной форме. Некоторые из особо дерзких приписываются самому Лоренцо Великолепному, вероятно, потому, что истинному автору назвать себя не хватило смелости. Однако Лоренцо наверняка принадлежит чрезвычайно красивая песня к сцене с Вакхом и Ариадной, припев которой, звучащий для нас как приветствие из XV в., содержит жалобное предчувствие краткости великолепия самого Возрождения: Quanta ё bella giovinezza, С he si fugge tuttavia!

Chi vuol esser lleto, sia: Di doman nоn c*e certezza.