Культура Италии эпохи Возрождения - Потрясение веры как таковой

Глава VI Нравы и религия. Якоб Буркхардт

назад в содержание

Как с этим суеверием, так и с античным способом мышления вообще тесно связан подрыв веры в бессмертие. Однако и помимо того данный вопрос стоит с развитием современного духа как таковым еще во многих других, более глубоких взаимоотношениях.

Важным источником всех сомнений в бессмертии было поначалу желание не быть более ничем внутренне обязанным ненавистной церкви в том ее виде, какой она была. Мы видели,что людей, думавших так, церковь называла эпикурейцами (с.335 ел.). Перед лицом смерти многие могли снова потянуться к таинствам, однако бесчисленное множество людей, во всяком случае в самые деятельные годы их жизни, жило и действовало исходя из предпосылки неверия в бессмертие. То, что у многих с этим должно было быть связано также и общее неверие,очевидно само по себе, но также всесторонне засвидетельствовано исторически. Это те люди, о которых Ариосто говорит: их вера не простирается выше крыши. В Италии, особенно во Флоренции, человек поначалу мог жить, будучи заведомо неверующим, если только не проявлял по отношению к церкви открытой враждебности. Например, исповедник, который должен готовить к смерти политического преступника, для начала у него осведомляется, верит ли он. «Ибо прошел ложный слух,что у него нет веры».

Бедный грешник, о котором здесь идет речь, это упоминавшийся на с. 46 сл. Пьерпаоло Босколи, в 1513 г. принявший участие в покушении на незадолго перед этим восстановивший свое положение дом Медичи. Он может в полном смысле служить иллюстрацией тогдашнего религиозного брожения. С самого начала Босколи был предан партии Савонаролы, однако впоследствии увлекся античными идеалами свободы и возрождением язычества. Однако когда он был в заточении, его прежняя партия вновь занялась им и обеспечила ему блаженную в ее представлении кончину. Исполненным благочестия свидетелем и летописцем всего происходившего является представитель семьи художников делла Роббиа, ученый филолог Лука.«Ах, вздыхает Босколи,  изведите Брута у меня из головы,чтобы я мог проделать путь ко Христу!» Лука отвечает: «Если вы этого желаете, это не трудно. Вы ведь знаете, что эти римские деяния были нам преподаны не по-простому, но в идеализированном виде (con arte accresciute)». И вот Босколи начинает принуждать свой рассудок к тому, чтобы уверовать, и жалуется на то, что не может поверить по собственной воле. Вот если бы он мог пожить месяц с добрыми монахами, он бы стал придерживаться совершенно духовного образа мыслей! Далее оказывается, что эти люди из окружения Савонаролы знают Библию очень мало: Босколи знает из молитв лишь «Отче наш»и «Две Мария», и теперь он настоятельно упрашивает Луку сказать друзьям, чтобы они изучали Священное писание, ибо лишь то, что человек выучил при жизни, остается с ним при смерти.После этого Лука читает и толкует ему Страсти по Евангелию от Иоанна; странным образом бедняга вполне уразумевает божественную природу Христа, в то время как его человеческая природа доставляет ему затруднения. Он был бы счастлив постигнуть последнее так зримо, «словно Христос как бы вышел навстречу ему из лесу». В ответ на это друг призывает его к смирению, поскольку все это  сомнения, насылаемые Сатаной. Затем Босколи вспоминает о неисполненном им юношеском обете совершить паломничество в Импрунету, и его друг обещает ему это исполнить за него. Между тем приходит исповедник, которым по просьбе Босколи был определен монах из монастыря Савонаролы, и вначале дает ему то вышеупомянутое разъяснение относительно точки зрения Фомы Аквинского на убийство тирана, а потом убеждает его претерпеть смерть с мужеством. Босколи отвечает: «Патер, не теряйте времени на это: для этого мне достаточно философов. Но помогите мне претерпеть смерть из любви ко Христу». Все дальнейшее  причащение, прощание и сама казнь  изображаются в высшей степени умиротворенно. Следует в особенности выделить одну подробность: уже положив голову на плаху, Босколи просит палача еще мгновение повременить с ударом: «Именно, все это время (с объявления смертного приговора) он стремился к воссоединению с Богом, однако так и не достиг желаемого, но теперь ему подумалось, что в этот миг через полное напряжение сил он сможет всего себя вручить Богу». Очевидно, то было выражение Савонаролы, которое, будучи понято Босколи лишь наполовину,и вызывало в нем беспокойство.

Если бы у нас было побольше признаний такого рода, духовная картина этого времени обогатилась бы для нас многими имеющими важное значение чертами, которых мы не находим ни в одном трактате, ни в одном стихотворении. С еще большей отчетливостью мы увидели бы и то, насколько силен был прирожденный человеку религиозный импульс, но и насколько субъективно и шатко было его отношение к религии и сколь мощные враги противостояли ему в этом. Невозможно отрицать: люди с подобными внутренними свойствами непригодны для того, чтобы основать новую церковь, однако история западноевропейского духа была бы неполной без рассмотрения этой эпохи итальянского брожения, в то время как без оглядки на другие нации, не принимавшие участия в движениях мысли,история эта вполне мыслима. Однако вернемся к вопросу о бессмертии.

Если неверие приобрело столь значительное распространение среди высокоразвитых людей, это объяснялось в том числе и тем, что все духовные и душевные силы людей были в весьма значительной степени отвлечены решением великой задачи земного существования — открыть и воспроизвести мир в слове и образе. Об этом неизбежном обмирщении Возрождения речь у нас уже (с. 331 ел.) была. Однако помимо того эти исследования и это искусство с той же самой необходимостью порождали общий дух сомнения и поиска. Если этот дух мало заявляет о себе в литературе, если он дает поводы лишь для разрозненных попыток критики библейской истории (с. 338), нам не следует полагать, что его и вообще не было. Он был лишь заглушен только что упомянутой потребностью описания и изображения во всех областях, т. е. позитивным художественным импульсом; кроме того, его, как только он желал перейти к теоретическим обоснованиям, также сдерживала и еще существовавшая насильственная власть церкви. Однако этот дух сомнения должен был с неизбежностью обратиться прежде всего к вопросу относительно посмертного состояния, и это должно было произойти по причинам, слишком очевидным для того,чтобы существовала необходимость их называть.

Кроме того, сюда присоединилось еще и воздействие античности, причем осуществлялось оно в данной сфере по двум направлениям. Во-первых, предпринимались попытки усвоить психологию древних, и с этой целью, чтобы выяснить окончательное их мнение в этом вопросе, до дыр штудировали Аристотеля. В одном относящемся к этому времени диалоге в духе Лукиана265 Харон рассказывает Меркурию, что лично спросил Аристотеля относительно его веры в бессмертие, когда перевозил его в своей лодке. Так вот, осторожный философ, хотя уже и умерший телесно, но все-таки продолживший свое существование, даже и на этот раз не пожелал дать ясный ответ так чего же следует ожидать через много столетий, когда будут истолковываться его сочинения! Тем усерднее спорили люди относительно его мнений и мнений других древних писателей в отношении истинных свойств души, ее возникновения, ее предсуществования, ее единства во всех людях, ее абсолютной вечности, и даже ее странствий, и находились такие, что вещали на такие темы прямо с амвона266 Диспуты были весьма жаркими уже в XV в.: одни доказывали, что Аристотель несомненно учил о бессмертии души267; другие жаловались на жестокосердечие людей, которым для того чтобы вообще поверить в существование души, желательно было бы столкнуться с ней нос к носу2. Филельфо в своей надгробной речи о Франческо Сфорца приводит весьма пестрый ряд высказываний античных и даже арабских философов в пользу бессмертия и завершает эту мешанину, в печатном виде269 занимающую полтора узких листа ин-фолио, двумя строками: «А сверх того у нас имеются Ветхий и Новый Завет, превышающие всякую истину». Между тем сюда присоединились еще флорентийские платоники - с теорией души Платона, а также, как, например, Пико, с очень важными ее дополнениями из христианского учения. Однако образованный мир был заполонён мнением противников бессмертия. К началу XVI в. неудовольствие, которое испытывала поэтому поводу церковь, увеличилось настолько, что на Латеранском соборе (1513 г.) Лев Х должен был издать конституцию270для защиты бессмертия и индивидуальности души, последнее против тех, кто учил, что душа во всех людях одна и та же.Однако несколько лет спустя появилась книга Помпонацци561*,где была показана невозможность философского доказательства бессмертия, после чего развернулась борьба между его критиками и апологетами, прекратившаяся лишь с наступлением католической реакции. Предсуществование души в Боге,мыслившееся в большей или меньшей степени в согласии сучением об идеях Платона, долго оставалось весьма распространенным представлением, пришедшимся по сердцу, например, поэтам2. Вопрос о том, какие последствия влечет это за собой для продолжения существования души после смерти,вплотную не рассматривался.

Второе воздействие со стороны античности исходило прежде всего из того замечательного фрагмента VI книги сочинения Цицерона «О государстве», который известен под названием«Сон Сципиона». Вероятно, без комментария Макробия фрагмент этот был бы утрачен, как и вся вторая половина сочинения. Однако теперь он распространялся в бесчисленных списках2, а с началом книгопечатания  и в многочисленных изданиях, и многократно комментировался заново. Здесь дается изображение просветленного, пронизанного гармонией сфер существования великих людей. Это языческое небо, в пользу которого были постепенно подысканы и другие высказывания древних, постепенно вытесняло небо христианское в той же мере, в какой идеал исторического величия и славы выталкивал в тень идеал христианской жизни; при этом к тому же чувствам не доводилось изведать того оскорбления, как в случае учения о полной гибели личности. Так, уже Петрарка основывает свою надежду в основном на этом «Сне Сципиона», на рассуждениях, содержащихся в других сочинениях Цицерона и на платоновском «Федоне», и все это без какого-либо упоминания Библии2. «Почему я,-  вопрошает он в другом месте,- будучи католиком, не должен разделять ту надежду, которую вне сомнения нахожу у язычников?» Несколько позднее Колуччо Салютати5 написал свое (имеющиеся только в рукописи)сочинение «Труды Геркулеса», в заключении которого доказывается, что деятельному человеку, претерпевшему неслыханные тяготы на земле, по праву принадлежит звездная обитель274.И если Данте еще строго держался того, что даже величайшие язычники, которых он охотно удостоил бы рая, все же не в состоянии выйти из лимба при входе в ад2, то теперь поэзия обеими руками хватается за новые либеральные идеи о потустороннем мире. Согласно стихотворению Бернардо Пульчи563*на смерть Козимо Старшего, на небе он будет встречен Цицероном, который также носил имя «Отца отечества», Фабиями564*,Курием6, Фабрицием5 и многими другими: вместе с ними он составит украшение хора, поют в котором исключительно непорочные души276.

Однако имелась в античных авторах и другая, менее отрадная картина загробного существования, а именно мир теней Гомера, а также тех поэтов, которые не стали приукрашивать и гуманизировать это состояние. На некоторые умы это также производило впечатление. Джовиано Понтано в одном месте277вкладывает в уста Саннадзаро рассказ о некоем видении, посетившем его в полусне рано поутру. Ему явился покойный друг,Феррандо Януарий, с которым он некогда часто беседовал о бессмертии души. И вот теперь Саннадзаро его спрашивает,правдой ли является вечность и ужас адских мук. После некоторого молчания тень ему отвечает совершенно в духе Ахилла, отвечавшего на вопрос Одиссея: «Скажу тебе и удостоверю лишь то, что мы, отделенные от телесного существования, ощущаем в себе сильнейшее желание снова к нему возвратиться».После этого Феррандо шлет ему привет и пропадает.

Не следует упускать из вида, что такие воззрения на посмертное состояние отчасти являлись следствием, отчасти же причиной отмирания важнейших христианских догматов. Понятия греха и спасения должны были почти полностью уничтожиться. Мы не должны позволить ввести себя в заблуждение тем воздействием, что оказывали проповедники раскаяния, как не должны обманываться и эпидемиями раскаяния, о которых шла речь выше (с. 313 и сл., 328 и сл.), потому что даже если предположить, что наравне с остальными в этом принимали участие также и индивидуально развитые сословия, причиной тому была лишь потребность в умилении, разрядке энергичных натур, ужас по поводу великих несчастий страны, обращенный к небу вопль о помощи. Пробуждение совести вовсе не обязательно имеет следствием ощущение греховности и потребности в спасении, и даже чрезвычайно интенсивное внешнее покаяние вовсе не предполагает раскаяние в христианском смысле. Когда достигшие высокого развития люди Возрождения рассказывают нам, что их принципом является: «Ни в чем не раскаиваться»2, то это, разумеется, могло относиться к нейтральным в нравственном смысле областям, просто ко всему неразумному и нецелесообразному, однако презрительное отношение к раскаянию само собой распространяется также и на область нравственности, поскольку его источником является общее, как раз таки индивидуальное, ощущение силы. Пассивное и созерцательное христианство с его постоянным соотнесением с вышним миром не господствовало более в душах этих людей. Макиавелли отваживается на то, чтобы сделать следующий за этим вывод: оно может оказаться не идущим на пользу также и государству и делу защиты его свободы279.

Однако какой облик должна была принимать несмотря ни на что сохранявшаяся у глубоких натур сильная религиозность? То был теизм или же деизм, называйте это как кому понравится. Последнее наименование может быть присвоено тому способу мышления, который просто стряхнул с себя христианство без того, чтобы искать или же найти какую-либо замену для своих чувств. Наличие же теизма мы признаем в тех случаях,когда имеется такое возвышенное положительное благоговение перед божественным существом, которого не знало средневековье. Оно не исключает христианства и способно в любой момент совместиться с его учением о грехе, спасении и бессмертии, однако присутствует в умах уже и без последнего.

Иной раз такое учение выступает с детской непосредственностью, даже с полуязыческим оттенком: Бог представляется ему всемогущим исполнителем желаний. Аньоло Пандольфини рассказывает2, как после свадьбы он заперся вдвоем с женой и преклонил колени перед домашним алтарем с иконой мадонны, после чего они, однако, стали молиться не Мадонне,но Богу, чтобы он ниспослал им способность правильно распоряжаться имуществом, долгую совместную жизнь в радости и согласии, а также многочисленное мужское потомство. «За себя я молился о богатстве, близких людях и чести, за нее — о непорочности, благопристойности, а также чтоб она могла стать хорошей хозяйкой дома». Когда к этому добавляется еще и мощный заряд античности в части способа выражения, бывает трудно отделить друг от друга языческий стиль и теистические убеждения281.

Также и в несчастьи это умонастроение высказывается подчас с берущей за живое правдивостью. Сохранилось несколько обращений к Богу, относящихся к позднему периоду Фиренцуолы, когда он вот уже на протяжении года страдал лихорадкой; в них он, несмотря на подчеркнутое причисление себя к верующим христианам, выражает явно теистическое сознание2. Он не воспринимает свое страдание ни как расплату за грехи, никак испытание и подготовку к миру иному: все действие разыгрывается исключительно между ним и Богом, поместившим могучую любовь к жизни между человеком и его отчаянием. «Я проклинаю, но одну только природу, поскольку Твое величие запрещает мне называть Тебя самого... пошли мне смерть, Господи, я молю тебя, пошли мне ее теперь же!»

Конечно, напрасно стали бы мы искать в этих и им подобных высказываниях вполне явных доказательств разработанного, сознательного теизма. Все их авторы еще почитали себя отчасти христианами и, кроме того, в силу различных оснований уважительно относились к существующему церковному учению. Однако ко времени Реформации, когда мышление принуждено было проясниться, данные воззрения вышли на уровень отчетливого сознания. Определенная часть итальянских протестантов заявила о себе как об антитринитариях, а социниане  как беглецы, в большом удалении от родины, совершили знаменательную попытку создать церковь этого направления. Из всего, что нами сказано до сих пор, выясняется по крайней мере,что в данной области проявляли активность и иные настроения помимо гуманистического рационализма.

Пожалуй, средоточие всех теистических воззрений следует видеть в Платоновской академии во Флоренции и прежде всего  в самом Лоренцо Великолепном. Теоретические работы этих людей и даже их письма открывают нам лишь половину их сущности. Это верно, что Лоренцо с молодых лет и до самого конца жизни выражался в духе догматического христианства, а Пико даже находился под воздействием Савонаролы и придерживался монашески-аскетического образа мышления. Однако в гимнах Лоренцо, на которые мы пытались указать как на высочайший духовный результат деятельности этой школы,безоговорочно выражается теизм, причем исповедующий такое мировоззрение, которое старается рассматривать мир как единый великий нравственный и физический космос. В то время как люди средневековья рассматривали мир как юдоль скорби, которую императоры и папы должны охранять до явления Антихриста, в то время как в фаталистах Возрождения чередуются периоды колоссальной энергии и тупой резиньяции или суеверия, здесь, в кругу286 избранных умов, рождается идея, что видимый мир сотворен Богом из любви, что он является отображением предсуществующего в Боге прообраза, и что Бог останется навсегда его движителем, вечно продолжающим свое творение. Душа отдельного человека способна на то, чтобы вначале через познание Бога вовлечь его в свои узкие рамки, однако затем, уже через любовь к нему, расширить себя до бесконечности, и это явится блаженством на Земле.

Отзвуки средневековой мистики соприкасаются здесь с платоническими учениями и свойственным Новому времени духом. Быть может, здесь вызревал высший плод того познания мира и человека — и этого уже вполне достаточно, чтобы назвать итальянское Возрождение проводником нашей эпохи.

назад в содержание