Приложение общей социологической методологии предполагает поиск ее особенных форм, посредством которых могут быть решены прикладные и практические задачи. По этому вопросу в настоящее время нет однозначного мнения. Наиболее распространенной является концепция, согласно которой приложение фундаментальных методологических принципов обеспечивается поиском и обоснованием их эмпирических значений, т.е. оно осуществляется посредством перевода теории на язык эмпирического уровня познания. Соответственно движение от абстрактного, данного в понятиях, к конкретному, данному в наблюдении, т.е. от теории к эмпирии, рядом авторов признается единственным научным методом. Обычно он связывается с эмпирическими социологическими исследованиями, эмпирическим обоснованием научного вывода в социологии.

Другая концепция, которая будет развиваться в этом очерке, исходит из того, что теория необратима, она не может быть превращена в элементы эмпирического этапа познания, логика и методы приложения теории не укладываются в рамки движения от теории к эмпирии. Прикладная социология имеет дело со специфическими методами, с помощью которых теория из одной формы (научные абстрактные понятия) превращается в другую свою форму (практические идеи), пригодную для решения практических задач.

§ 1. Ограниченность методов эмпирического обоснования практической применимости социологической теории

Концепция редукции теории к эмпирии пришла в социологию из неопозитивистской философии. Видный исследователь этого вопроса В.С. Швырев, характеризуя ранний неопозитивизм, пишет: “Редукционистская точка зрения предполагала возможность непосредственного и однозначного переведения каждой единицы теоретического знания — понятия или высказывания — в некоторую совокупность элементов эмпирического уровня”, требовала, чтобы все теоретические термины или высказывания были переведены в термины и высказывания языка наблюдения.

Известно, что неопозитивисты в дальнейшем смягчили крайности редукционизма и отказались от возможности перевода всех понятий в термины наблюдения. По этому поводу, т. е. о новой более поздней позиции неопозитивизма, у В. С. Швырева сказано: “Впоследствии, ввиду очевидной несостоятельности программы исчерпывающего сведения к элементам эмпирического уровня знаний, логические позитивисты принимают ослабленный вариант этой концепции и говорят лишь о частичной эмпирической интерпретации теоретического знания”. Согласно этому варианту, с “языком наблюдения” связываются не все элементы теоретической системы, а только отдельные термины и предложения, которые выступают как “представители” всей системы в целом. Остальные термины и предположения системы получают косвенную эмпирическую интерпретацию. Так, Р. Карнап, С. Гемпель стали утверждать, что прежнее требование переводить все теоретические понятия на язык наблюдения является слишком строгим и что речь может идти только о частичной интерпретации теоретического языка. Они тоже согласны с тем, что эта интерпретация: а) частичная, не исчерпывающая всего значения теоретического термина, имеющего некоторый независимый от эмпирии смысл; б) не охватывает каждый термин системы, а касается теоретической системы в целом в лице ее терминов, представляющих всю систему.

В советскую социологию концепция эмпирической интерпретации теоретических понятий, их перевода на эмпирический язык проникла в 60-е годы. При этом был воспринят ранний вариант этой концепции. Так, обсуждая вопросы методологии конкретных социологических исследований, В.А. Ядов писал в то время, что при проведении таких исследований необходим “перевод всех относящихся к проблеме теоретических понятий (категорий) в операциональные понятия или определения, т. е. перевод общих понятий на язык конкретных социальных фактов и фактов сознания, составляющих содержание и объем данных понятий”. В своих более поздних работах он отказался от тезиса о полной сводимости всех теоретических понятий к их эмпирическим признакам, но положение о частичной эмпирической интерпретации теоретических положений оставил в силе. Повторяя в изложении В. С. Швырева более поздний вариант неопозитивизма и принимая его, В.А. Ядов считает, что в процедуре социологического исследования подвергаются эмпирической интерпретации не все, а лишь ключевые понятия, выражающие узловые точки изучаемой проблемы. Невозможность полной эмпирической интерпретации теории объясняется тем, что “теория связана со своим эмпирическим базисом не непосредственно через редукцию каждого его положения в плоскость эмпирии, но именно как целое. В более или менее однозначном отношении с эмпирической основой находятся лишь отдельные элементы теоретической системы, отдельные "точки"...”, т. е. “такие понятия или суждения выступают "представителями" системы в целом. Тогда остальные элементы теоретической системы ... получают косвенную, не непосредственную интерпретацию”.

Позднее почти то же читаем в “Рабочей книге социолога”; “Прямой эмпирической интерпретации, через "правила обозначения", подвергаются не все элементы теоретической системы, а только отдельные термины и предложения, которые выступают в качестве "представителей" системы в целом. Остальные термины и предложения системы получают косвенную эмпирическую интерпретацию”. Воспроизводя здесь неопозитивистскую концепцию частичной эмпирической интерпретации теоретических понятий, В. А. Ядов ссылается не на представителей смягченного варианта, а на В. С. Швырева как ее защитника. На самом же деле В. С. Швырев опровергает как концепцию классического редукционизма, так и более смягченный вариант ее поздний вариант. “В любом случае, — пишет он, — и в более резко выраженной субъективистской окраске, как это было в период Венского кружка, и в более обтекаемых ее формулировках "логического эмпиризма", начиная с середины 30-х годов, — неопозитивистская концепция сводимости теоретического знания к эмпирическому является неправомерным, узкоэмпирическим подходом к научному знанию”. Последняя форма не снимает ошибочности частичного сведения теории к эмпирии (фактам наблюдения и восприятия), ее эмпирической интерпретации (как полной, так и частичной).

Подобные оценки содержатся в работах других исследователей методологии познания. Так, по мнению Г. И. Рузавина, теоретические понятия, отражающие сущность данного отношения, “в принципе не могут быть определены или сведены к эмпирическим... Между тем в литературе по методологии и логике науки нередко можно встретить утверждения о возможности операционального определения теоретических понятий (П. Бриджмен) или установления "соотносительных" определений (Г. Рейхенбах). В действительности же ни о каком определении теоретических понятии с помощью эмпирических говорить здесь не приходится”. Это неправильная трактовка взаимосвязи теоретического и эмпирического уровней знания. Неопозитивизм, как известно, исходит из того, что, поскольку эмпирические знания якобы покрывают содержание и объем теоретического знания, постольку теоретические понятия должны переводиться на эмпирический язык. Современное учение о логике научного познания считает невозможным перевод или сведение теоретического знания к эмпирическому, поскольку теоретическое знание имеет свое качественное своеобразное содержание, которое не может быть представлено как сумма эмпирических данных. Как при полном, так и частичном сведении теории к эмпирическому неопозитивизм исходит из ложного основания: предлагает в качестве критерия истинности теории ее соответствие эмпирическому наблюдению, т. е. критерий истинности теории усматривается в чувственной достоверности, в эмпирическом “непосредственно данном”.

Авторы, принимающие тезис о частичной интерпретации и сводимости теории к фактам наблюдения, полагают, что если находится эмпирический представитель теории, то тем самым теория уже получает достоверность и соответствует фактам эмпирического наблюдения и поэтому может быть хотя бы частично переведена на язык “непосредственно данных” фактов наблюдения. Они забывают, что критерий соответствия теории фактам, рассматриваемым даже не в смысле позитивистского “непосредственно данного”, а в значении реальных фактов реальной действительности, лежит вовсе не в самих этих чувственно воспринимаемых фактах, а в общественно-исторической практике. Вызывает лишь удивление попытка представить операциональные определения, продукты эмпирической интерпретации понятий критерием соответствия понятий фактам. Хочется здесь напомнить известный афоризм К. Маркса о том, что стоимость товара тем отличается от вдовицы Куикли, что не знаешь, как за нее ухватиться.Стоимость нельзя наблюдать не только простым глазом, но и в микроскоп, в нее не входит ни одного атома вещества природы. Но это не значит, что стоимость реально не существует.

Несостоятельность редукции теории к эмпирии легко обнаружить по результатам исследований, проведенных на этой методологической основе. Рассмотрим более подробно последствия перевода ключевых понятий теории в “операциональные” определения на примере конкретно-социологического исследования отношения к труду. В этом исследовании изложение отношения к труду в социалистическом обществе теоретически было представлено в виде превращения отношения к труду как к средству существования в отношение к труду как первой жизненной потребности. Ключевыми теоретическими понятиями, подлежащими переводу на язык операциональных определений, были выставлены: а) труд как средство существования; б) труд как жизненная потребность. Эмпирически интерпретированным признаком отношения к труду как к средству существования была взята ориентация работника на заработную плату. Отношение к труду как первой жизненной потребности в его “операциональном” определении было представлено как ориентация рабочего на функциональную содержательность трудового процесса или данной профессии, на труд сам по себе. В соответствии с этими эмпирическими критериями, заложенными в анкеты и другие методические разработки, были собраны факты и установлено, что содержательность определяет 68-70% удовлетворенности работой, а размер заработка — всего 28-32%, т. е, можно сказать, что 68-70% рабочих — представители отношения к труду как к первой жизненной потребности, 28-32% рабочих — носители отношения к нему как к средству существования. Отношение к труду как к потребности соответственно оказалось преобладающим. В других исследованиях отношения к труду, в частности у рабочих БАМа, были получены противоположные результаты: решающим фактором, влияющим на удовлетворенность трудом, оказался заработок. По данным Государственного комитета статистики, удовлетворенность трудом выразили лишь 35% опрошенных и служащих промышленных отраслей (всего было обследовано 18 тыс. человек), причем в черной металлургии — 32%, станкостроительной и инструментальной промышленности — 20%, автомобильной промышленности — 28%.

Возникают вопросы: почему возможны столь противоположные результаты, не “виновата” ли здесь сама методология исследования — процедура перевода теоретических понятий в операциональные определения? Чтобы ответить на данные вопросы, необходимо сравнить содержание “переводимого” и “переведенного”. Известно, что отношение к труду как к первой жизненной потребности — это прежде всего возникающее на определенной ступени развития общества социальное отношение. Что же касается удовлетворенности функциональным содержанием труда, то она имеет место всюду, где трудовой процесс разнообразен, интересен, содержит творческие моменты. Процесс труда и его элементы как таковые в их технологической и вещественной форме могут быть общими для разных способов производства и не имеют никакого отношения к общественной форме производства. Можно сказать, что ремесленный труд вызывал у человека большую удовлетворенность (из-за своего многообразия), чем определенные виды машинного труда в современных условиях. Но это вовсе не означает, что процесс превращения труда в первую жизненную потребность берет начало в ремесленном производстве. В так называемом “операциональном” определении, выражающем состояние удовлетворенности функциональным содержанием труда, исчезает собственно социальная сторона отношения к труду, т. е. наиболее глубокая сущность этого отношения, и остается лишь его эмоционально-психологический аспект. По этой причине “перевод” указанного определения в “операциональное” неизбежно искажает действительную картину, если последнее определение распространяется на процессы и явления, сущность которых может охватить только общее понятие.

Точно так же, когда ориентация на заработок берется в качестве эмпирического признака отношения к труду как средству существования, то “выводятся из игры” общественные отношения распределения, поскольку мотивация “во имя заработка” не учитывает их особенности, опускает многообразие жизненных проявлений. Не случайно поэтому рабочих, считающих мотивом своей деятельности заработок, оказалось мало. Из этого, однако, нельзя делать вывод о преобладании в то время в нашем обществе отношения к труду как первой жизненной потребности. Пока распределение происходит по труду, отношение к труду как средству существования остается преобладающим отношением. Вопрос лишь в том, что это отношение, вытекающее из существующего принципа распределения, не может быть выражено эмпирическим признаком — ориентацией на заработок, на его размер, о названных же исследованиях, согласно принятой методологическойсхеме, подобная ориентация выставлена эмпирически интерпретированным “представлением” отношения к труду как средству существования, и тем самым допущена методологическая погрешность, которая не могла не привести к искажению действительности, к умалению принципа материальной заинтересованности, к отрицанию того, что смысл и сущность отношения к труду как средству существования заключены в общественных отношениях производства и распределения, определяются ими, а вовсе не разницей в размерах заработка.

Общие теоретические определения и эмпирические определения имеют свой сугубо очерченный круг применения, за пределами которого они теряют свою истинность, перестают соответствовать действительности. Было бы пустым занятием, например, анкетным способом или методом интервью исследовать и устанавливать правильность принципа первичности общественного бьггия, поскольку сознанием людей объективная логика развития общественного бытия, производительных сил и производственных отношений просто-напросто не может охватываться полностью. Внося те или иные изменения в производительные силы, отношения распределения и обмена, люди не осознают, что этим они меняют общественное бытие. Нельзя было бы ожидать чего-либо рационального и от попытки перевести данный принцип в “операциональное” определение такого, например, типа: “бытие данного человека независимо от его индивидуального сознания”. На уровне взаимоотношения индивидуального бьггия и индивидуального сознания возможно было бы установить и противоположное отношение — зависимость бытия данного человека от его индивидуального сознания. Но этим было бы искажено действительное взаимоотношение между общественным бытием и общественным сознанием, если бы только кто-либо вывод эмпирического исследования посчитал отражением соотношения общественного бытия и общественного сознания на уровне их глубинной общественной сущности.

Перевод общих понятий в “операциональные” понятия или понятия с меньшей степенью общности таит в себе опасность сведения сущности высшего порядка к поверхностным связям, к менее глубокой сущности. В методологическом отношении это приводит к тому, что, во-первых, частные методы эмпирического исследования приобретают самодовлеющее значение: во-вторых, результаты исследования получают форму абстрактных, малосодержательных определений, отражающих лишь поверхностные, отдельные связи реальных явлений; в-третьих, собственно социологический аспект исследования подменяется анализом на уровне частных наук.

Если придерживаться процедуры эмпирической интерпретации общих понятий, то в этом случае смысл социального исследования состоял бы (как часто бывает) в верификации и испытании предварительно выдвинутых на основе общих понятий гипотез. Когда при сопоставлении общих понятий с эмпирическими фактами обнаруживается их соответствие, то исследователю или больше нечего делать, или остается лишь подтвердить правильность обобщений, содержащихся в ранее выработанных общих понятиях. Эмпирический уровень знания и эмпирические методы его получения не выводят исследователя за пределы ограниченных обобщений, которые в лучшем случае оказываются простейшими абстракциями, отражающими какие-либо отдельные стороны действительности.

Без научной теории, общих научных понятий невозможно выявить в фактах те или иные сущностные связи, закономерности, которые, существуя в отдельном, не обнаруживаются на эмпирическом уровне познания. Однако роль теории не сводится к тому, чтобы предсказывать и устанавливать объем и характер эмпирической информации или служить схемой для описания фактов наблюдения. Действительное назначение теории в другом (это главное) — найти глубокие, недоступные эмпирическому уровню знания связи между фактами. Теория призвана извлекать из фактов, из изучения проявлений сущности новое специфическое содержание, отсутствующее в эмпирическом знании. Чем выше уровень теории, чем глубже и новее это содержание, тем основательнее познание сущности. Дело не в том, что общие закономерности, отражаемые теорией, не действуют в отдельных проявлениях или сферах социальной жизни. Они там действуют и существуют, но не охватываются эмпирическим уровнем знания. Поскольку общее, закон существуют в отдельном, конкретном, постольку через познание отдельного лежит путь к познанию общего закона. В то же время эмпирические методы недостаточны для извлечения сущности, т.е. самого закона, из изучения отдельных ее проявлений, из их наблюдения.

Указывая на ограниченность эмпирических индикаторов, мы вовсе не желаем этим отрицать их значимость. Дело лишь в том, что определения на уровне эмпирического знания отражают, так сказать, первый “слой” действительности, в то время как теоретические понятия отражают другие, более глубокие “слои”. Причем первый “слой” не может быть представлен как интерпретированный в эмпирических терминах второй или третий “слой”. Так, отношение к труду и к его факторам на социально-экономическом уровне, редуцированное к эмпирическим эталонам, оказалось малозначимым на эмпирическом уровне. В результате порядок отношения к факторам, отражающий внешние связи человека и его труда, был незаконно распространен на все отношение к труду, поскольку эмпирический порядок был выдан за “представителя” всей системы отношения к труду. Между тем указанный порядок отражает лишь эмоционально-психологический уровень удовлетворенности функциональным содержанием труда, т, е. выявляет лишь один аспект отношения к труду, не имеющий прямой связи с социальными отношениями по поводу труда в данном обществе.

Меру превращения труда в первую жизненную потребность мог бы установить анализ отношения к труду в разных его аспектах. Осуществление этой методологической установки в эмпирическом исследовании привело бы, на наш взгляд, к правильным выводам относительно значимости различных факторов, обусловливающих формирование отношения к труду как потребности. На первое место в этом случае вышли факторы, связанные с общественной значимостью труда, с отношениями различных форм собственности. Середину, т. е. второе место, заняли факторы личной материальной заинтересованности и оплата труда. Третье, или последнее место, осталось за факторами, отображающими функциональное содержание самого процесса труда.

И наоборот, исследователи, взявшие в качестве методологической установки принцип редукции, пришли к противоположному заключению: “Специфические объективные и субъективные факторы, влияющие на изменение отношения к труду, если судить по его результатам, распределяются по их значимости в следующем порядке:

• содержание труда,
• заработная плата,
• жизненный и производственный опыт молодого рабочего,
• уровень политической и гражданской сознательности...”.

Практика не подтвердила вывода о первенстве функционального содержания труда. Верх взяли социальные факторы, и в их числе — личная и коллективная материальная заинтересованность, оплата труда. Пришлось отказаться от первенства функциональной стороны труда и говорить о важной роли его социальных аспектов, подчеркивать “порочность, крайнюю недостаточность и односторонность попыток искать объяснение мотивации труда преимущественно в технико-технологических сторонах работы”. Социологи, акцентирующие внимание преимущественно на содержании труда, вынуждены были признать, что его социальные аспекты ими явно недооценивались.

Социальные условия труда, исключенные из детерминант отношения к труду под предлогом их общего характера, одинаковости для всех рабочих (и под предлогом возможности их замены эмпирическим “представительством” в лице удовлетворенности теми или иными элементами рабочей ситуации), на деле оказались решающими. В новой “парадигме” социологии труда пришлось сделать их исходными, т. е. признать, что к характеристикам труда на данном рабочем месте мы должны идти от определений труда в системе общества и всего образа жизни. Должны быть приняты во внимание общие социальные условия труда, двойственный его характер, несводимостъ абстрактного труда к конкретному. Что же касается результата исследования 70-х годов, по которому у 70% опрошенных рабочих было обнаружено отношение к труду как к первой жизненной потребности, то его, вместо того, чтобы признать ошибочным, стали объяснять социальной ситуацией — наследием первых пятилеток, вдохновленностью трудом, поощрением энтузиазма и инициативности, а не пунктуальностью, размеренностью, технологической и организационной обеспеченностью работой.

Из сказанного следует, что редукция общих понятий, отражающих отношение к труду в его социально-экономической плоскости, к эмпирическим “представителям”, выраженным в элементах “удовлетворенности” содержанием труда, не может служить надежным методом исследования отношения к труду и тем более — методом приложения социологической теории.

§ 2. Конкретизация социальных понятий как метод приложения социологической теории

В поисках специфических приемов прикладного социологического исследования необходимо прежде всего обратиться к методу восхождения от абстрактного к конкретному, рассмотреть возможности его использования в прикладных целях.

К. Маркс, как известно, говоря о методе политической экономии, указывал на два возможных способа исследования. Первый из них предполагает, что исследование начинается с конкретного как исходного пункта действительности, а также как исходного пункта созерцания и представления и кончается выделением простейших абстракций и определений. Конкретное, как исходный пункт чувственного познания, выступает не целостной картиной и отражением совокупности многочисленных сторон и частей предмета, а хаотическим представлением о целом. Что же касается абстрактных понятий и определений, выделяемых непосредственно на основе первичного материала восприятии, то они соответственно имеют “тощее” содержание и еще должны быть превращены в конкретные. Второй способ, названный К. Марксом восхождением мышления от абстрактного к конкретному, состоит в том, что на базе полученных простейших определений, абстракций и мыслительного расчленения материала в мышлении синтетически воспроизводится действительность в виде взаимосвязанной целостности. В этом случае конкретное предстает уже результатом мышления, процессом соединения, синтеза всего богатства определений, сторон и качества того или иного явления. Стало быть, при движении от абстрактного к конкретному речь идет о теоретическом, мыслительном освоении действительности и конкретное означает не что иное, как конкретность теоретических определений и понятий.

Мы полагаем, что теория, получая конкретизацию, тем самым приобретает свойства приложимости, но при этом не теряет качество теории. Конкретизация теории в этом смысле противоположна процедурам ее эмпирической интерпретации. Это обстоятельство нуждается в особом рассмотрении, ибо в социологической литературе операционализация и эмпирическая интерпретация теоретических понятий выдается за их конкретизацию, а метод “от теории к эмпирии” (гипотетико-дедуктивный метод), выраженный в терминах логического позитивизма, отождествляется с методом восхождения от абстрактного к конкретному, примененным К. Марксом в “Капитале”. Полагают, например, что у К. Маркса речь будто бы идет о восхождении от абстрактного, данного в понятии, к конкретному, данному в непосредственном наблюдении: путь восхождения от абстрактного к конкретному вроде бы и есть движение “от единства многообразного, зафиксированного в понятиях, к конкретному (т.е. к непосредственно данному в восприятии — к реальным фактам социальной жизни)”. Так понятое движение от научных абстракций к эмпирии, т, е. гипотетико-дедуктивный метод, считается при этом единственным научным методом познания.

Факты в виде данных восприятия не могут быть конечным результатом познания, ибо в них еще очень хаотично отражается объективная социальная действительность. Конечно, познание (как эмпирическое, так и теоретическое) направлено на раскрытие действительности, именно ее оно имеет своим объектом. Но не в этом специфика метода восхождения от абстрактного к конкретному. Поскольку явление уже понято как единство многообразного, т. е, конкретно, то переход к непосредственно данному в восприятии теряет значение и не может быть оправдан, ибо непосредственно данное в восприятии в этом случае — это не сама действительность, а представление о ней, тождественное ее хаотическому восприятию. Восхождение мысли от простых, абстрактных понятий к сложным, богатым абстракциям, воспроизводящим действительность как единство многообразного, а вовсе не переход от теоретического к эмпирическому этапу исследования, имел в виду К. Маркс. “Исследование, — писал он, — должно детально освоиться с материалом, проанализировать различные формы его развития, проследить их внутреннюю связь. Лишь после того, как эта работа закончена, может быть надлежащим образом изображено действительное движение”. У К. Маркса в данном случае под конкретным понимается конкретность теоретического мышления. Весь “Капитал” свидетельствует, что движение от абстрактного к конкретному К. Маркс рассматривает как восхождение от бедного содержанием, неразвитого и одностороннего знания (понятия) о предмете к богатому, полному и развитому теоретическому знанию (понятию) о нем. В названной же схеме “от теории к эмпирии” конкретное берется как данное в непосредственном наблюдении, представлении, т. е. как эмпирически конкретное, эмпирический образ предмета.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что выдвинутый путь исследования “от научных абстракций к эмпирии” есть по существу движение от теоретического уровня знания к его эмпирическому уровню. Именно по этой причине он не может быть принят в качестве научного способа исследования, он представляет собой перевернутый вариант раскритикованного К. Марксом способа исследования, который предполагает конкретное, исходное в созерцании и представлении началом, а окончанием — выделение простейших абстракций. Но если в этой последовательности данный путь имеет еще смысл, то после того, как поменяли местами окончание и начало пути, он делается вообще неприемлемым. Всякое возвращение от абстракций, хотя и простейших, к их эмпирическому значению означает по существу возврат к еще более “тощим” по содержанию познавательным формам, лежащим на эмпирическом уровне и обладающим всеми его недостатками и ограниченностями. Поэтому точку зрения, согласно которой исследование должно начинаться с формулировки основополагающих абстрактных понятий и определений, а заканчиваться их эмпирическим выражением (причем для перехода к этому второму этапу считается обязательным перевод общих понятий и определений на язык эмпирических фактов, в “операциональные” определения), нельзя выдавать за научное решение вопроса. Неверно полагать, что основоположники марксизма-ленинизма сначала “формулировали основополагающие абстрактные понятия и законы социального развития в "чистом виде" и только затем переходили к эмпирическому исследованию реальных тенденций социального прогресса...”. Наоборот, они сначала исследовали реальные процессы и вещи, а затем выводили из их изучения общие определения. И они критиковали тех (например, Родбертуса), которые сначала составляли себе некое более или менее несовершенное мысленное выражение и затем измеряли вещи этим понятием.

На наш взгляд, в последнем случае переворачиваются с ног на голову действительные этапы научного исследования. Эмпирический уровень познания нельзя делать этапом научного исследования (что, конечно, не означает отрицания теоретических гипотез и выработанных понятий как предпосылок эмпирических изысканий), к которому должна восходить или возвратиться теория. Как нельзя из виноградного сока или вина вновь получить виноград, так и теория необратима в эмпирию, в факты восприятия или наблюдения. От теории, от знания законов люди переходят к практике, к действию согласно теории и познанным законам, т.е. познание идет от абстрактного мышления к практике, а не опять к живому созерцанию. Путь от общих понятий через их перевод в “операциональные” определения к эмпирическим данным подразумевает, что целостная сущностная картина того или иного объекта уже предпослана эмпирическому исследованию, в то время как реально она может быть получена только в результате этого исследования. Поэтому абсолютизация эмпирического уровня и методов, их возведение в конечную и решающую фазу научного познания, преувеличение роли эмпирической интерпретации общих понятий, возведение этой довольно элементарной в научном отношении процедуры в ранг существенного или главного способа социологического исследования ограничивают возможности научного подхода к изучению социальной действительности.

Предпосылкой социального исследования, безусловно, выступают уже выработанные наукой понятия и определения, а его конечным результатом — получение новых, более конкретных определений, учитывающих анализ нового материала, новых сторон действительности. “Конкретное, — по мысли Маркса, — потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного”. Это единство не может быть дано первоначально, на эмпирическом уровне, оно является результатом теоретического анализа фактов действительности- Чтобы получить конкретные определения, содержащие единство многообразного, следует сначала изучить действительность, факты.

Эмпирическое социологическое исследование как раз и призвано выполнить задачу данного этапа познания; оно является как бы средним звеном между исходными теоретическими предпосылками и конечными конкретными (богатыми) теоретическими определениями, оно предшествует этим определениям. Поэтому в эмпирическом социальном исследовании главным является изучение фактов действительности и движение от них сначала к простым, а потом к конкретным теоретическим обобщениям, к сущности, а вовсе не движение от теории к эмпирии, от общих понятий к их “операциональным” определениям. Причем имеются в виду не факты в их позитивистском понимании, т. е. “факты опыта”, “эмпирическое данное”, критерий истинности которых позитивизм видит в их чувственной достоверности и наблюдаемости, а реальные, объективные факты, лежащие в основе чувственных восприятии. Эти факты, конечно, могут быть объектом обычного наблюдения, но они — не факты наблюдения или созерцания, а источники последних.

Переход или восхождение от абстрактного к конкретному осуществляемый в том числе посредством эмпирического изучения социальных фактов, нельзя отождествлять с гипотетико-дедуктивным методом (частным случаем применения дедуктивно-аксиоматического метода), особенно с позитивистски растолкованным его вариантом — методом эмпирической интерпретации теории. Нельзя отождествлять процедуру приложения теории (прикладного исследования) с процедурой ее эмпирической интерпретации, пропагандируемой в ряде работ по социологии и выдвигаемой как способ раскрытия эмпирического содержания теоретического понятия, поиска его эмпирических значений. Социолог вроде бы должен мысленные абстракции, полученные в результате расчленения мысленного образа предмета, подвергнуть эмпирической интерпретации или, говоря иначе, перевести в эмпирические показатели, представляющие собой некое сочетание мысленной абстракции и чувственных данных. На самом же деле для практического применения мысленные, полученные путем расчленения объекта, абстракции должны быть превращены в мыслительные, синтезированные мышлением теоретические определения, выражающие сущность предмета. В этом качестве они становятся приложимыми к решению конкретных вопросов.

Казалось бы, что измерению более доступно социальное явление с эмпирической, а не с абстрактной стороны. На деле же, чтобы что-то измерить, каждый раз приходится мысленно сводить данные качественные признаки к их общей, одинаковой основе, которая может быть выражена только абстрактно. Поэтому измеряемость, на которой напаивает операционализм, требует не эмпирической верификации, а перехода от эмпирии к абстрактному, к общему началу в явлениях, на базе которого осуществляется их количественная оценка.

В целом же чем шире и глубже будут общие определения, тем ближе они будут стоять к реальной действительности, тем в большей степени они могут служить основой для построения чего-то практически реального и осуществимого, воплощающего теоретические принципы. Требование практичности и конструктивности предполагает не снижение общности теоретических понятий, а, наоборот, их расширение и углубление. Если, скажем, определение личности сведено к ее расчлененным элементарным свойствам, к ее единичности, а не к ее общности как совокупности всех общественных отношений, то такое определение более подходит к человеку, живущему не в обществе, а вне его.

Метод восхождения от абстрактного к конкретному не укладывается в рамки парадигмы “от теории к эмпирии”. В плоскости взаимодействия теоретического и эмпирического уровней познания нельзя обосновать возможности приложения теории к практике. Более того, в настоящее время концепция сведения теоретических положений к эмпирическим значениям составляет наибольшую преграду на пути разработки методов прикладного социологического исследования. Нельзя сказать, что в нашей литературе не осознается необходимость в новом подходе к практическому использованию социологии. Решение этого вопроса некоторыми авторами вполне справедливо связывается с отказом от противопоставления теоретического и эмпирического уровней познания и с разработкой теории и методологии собственно прикладного социологического исследования.

Литература

1. Козлова Н.Н., Смирнова Н.М. Кризис классических методологий и современная познавательная ситуация. // Социс. 1995. № 11.
2. Кутырев В.А. Современное социальное познание: общенаучные методы и их взаимодействие. М., 1988.
3. Ленин В.И. Философские тетради. К вопросу о диалектике. // Полн. собр. соч. Т. 29.
4. Логика социологического исследования. / Отв. ред. В.Г. Осипов. М., 1987.
5. Маркс К, Введение. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 46. Ч. 1.
6. Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13.
7. Налетов И.3. Конкретность философского знания. М., 1986.
8. Швырев В.С. Неопозитивизм и проблемы эмпирического обоснования науки. М., 1966.
9. Швырев В.С. Анализ научного познания: основные направления, формы, проблемы. М., 1988.