Социальное прогнозирование
Часть 1. ИСТОРИЧЕСКИЕ УСЛОВИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И РАЗВИТИЯ СОЦИАЛЬНОГО ПРОГНОЗИРОВАНИЯ
Лекция 5. “АНТИФУТУРОЛОГИЧЕСКИЕ ВОЛНЫ” А. ТОФФЛЕР
Критика теорий индустриализма вообще и концепции “постиндустриального общества” в частности развернулась еще в первой половине 60-х гг., когда открыто апологетическое течение футурологии, выступавшее под этим знаменем, было преобладающим, “задавало тон”, активно атаковало слабые в то время оппозиционные течения. Среди последних выделялись по значению два, одно из которых можно условно назвать “реформистским” или “конвергенционистским”, а для другого самым подходящим названием было бы “апокалипсическое”, ибо оно на новый лад толковало старое учение о “конце света”. Оба течения едва теплились, да и то преимущественно в Западной Европе. Никому из наблюдателей того времени и в голову прийти не могло, что пройдет всего несколько лет, и господствующее течение потерпит сокрушительное фиаско.
Представители “конвергенционистского” течения, опиравшиеся преимущественно на теоретические воззрения социал-реформистского характера, сомневались в совместимости социально-экономических последствий научно-технической революции с сохранением капитализма в его современном виде и выступали за то, чтобы реформировать его, “приспособить” к будущему путем усиления в нем социалистических начал вплоть до полной “конвергенции” с социализмом (предполагалось, что и в социализме будут усиливаться либерально-демократические начала). Это течение привлекало сторонников критикой пороков буржуазного строя. Типичное произведение этого направления — книга западногерманского социал-демократа профессора Ф. Бааде “Соревнование к 2000 году” (1960, рус. пер. 1962).
Кризис “мировой системы социализма” привел к полному исчезновению этого течения.
Со своей стороны, представители “апокалипсического” течения, опиравшиеся преимущественно на философию экзистенциализма, тейярдизма или неопозитивизма, вообще сомневались в совместимости социальных последствий научно-технической революции с дальнейшим существованием человечества и расходились только по вопросу о том, когда и как именно погибнет современная западная цивилизация. Типичное произведение этого направления — книга западногерманского философа-экзистенциалиста К. Ясперса “Атомная бомба и будущее человечества” (1962). Это течение, поначалу даже еще более слабое и еще менее авторитетное, чем предыдущее, выдвинулось вскоре на первый план, однако претерпело при этом серьезные изменения.
Как уже говорилось, вплоть до 1970 г. “Год 2000” Кана и Винера продолжал находиться в центре внимания футурологов. В пылу дебатов мало кто заметил, что обстановка уже с 1967—1968 гг. начала изменяться и примерно к 1971—1972 гг. изменилась радикально. На господствующее течение в этот период обрушились три “антифутурологические волны” такой силы, что его буквально смыло с “переднего края” футурологии. Плохо пришлось и конвергенционистскому течению, представители которого были деморализованы и, можно сказать, почти начисто стушевались.
Начало сдвигу было положено всем памятными политическими кризисами конца 60-х годов, молодежными “бунтами” и т.д. Эти кризисы привели в действие механизмы цепной реакции сложного ряда социальных, политических и идеологических последствий, в том числе вызвали “антифутурологические” настроения.
Первая “антифутурологическая волна” была связана с растущей тревогой мировой общественности по поводу прогрессирующего загрязнения окружающей природной среды. Она нарастала исподволь, долгие годы, а в конце 60-х гг. обрушилась лавиной. Здесь, видимо, сыграли роль многие факторы: и стремительный рост масштабов загрязнения у всех на глазах, и те весомые “капли”, которые переполняют чашу терпения людей, и безотрадные прогнозные данные на будущее с первых же шагов “технологического прогнозирования”, которые стали достоянием гласности, и попытки некоторых политиканов нажить себе политический капитал на тревоге и недовольстве общественности, и стремление монополий нажить себе на том же самом уже не только один политический капитал, и попытки правящих кругов западных стран переключить внимание общественности с политико-экономических проблем на экологические, и многое другое.
Как бы то ни было, факт остается фактом: “экологическая волна” конца 60-х — начала 70-х гг. взметнулась сотнями книг и тысячами статей в защиту природы, сделалась предметом страстных дискуссий, предвыборных кампаний и парламентских распрей. Она была умело использована монополиями в их междоусобной борьбе, привела к возникновению на Западе специальных правительственных учреждений по охране природы и решительно подорвала в глазах западной общественности престиж мажорных прогнозов. Стало “неприличным” говорить о каком-то безоблачном “постиндустриальном обществе”, игнорируя общую тревогу насчет того, что станет с Землей. “Никакой футурологии без экологии” — эти слова, произнесенные на одной из научных конференций в те годы, можно было бы поставить эпиграфом к новому этапу эволюции футурологии.
Достаточно сравнить книгу Кана и Винера, допустим, с книгой американского социолога Р. Фолка “Наша планета в опасности” (1971) — настоящим набатом тревоги, заглушавшим ликующие фанфары прежних лет, чтобы убедиться в том, насколько существенно было дискредитировано в глазах мировой общественности господствовавшее течение.
Вторая “волна” накатилась буквально следом за первой. Начались поиски “виновника” загрязнения природной среды. Таковым была признана энергетика, основанная на сжигании невосполнимых ресурсов нефти, газа и угля; материально-сырьевая база с ее “вскрышными разработками” и сведением лесов на миллионах гектаров; промышленность, захватывающая сельскохозяйственные угодья, отравляющая воду и воздух; автотранспорт, соревнующийся с промышленностью в отравлении воздуха, убивающий сотни тысяч и калечащий миллионы людей ежегодно; конвейеры на заводах, изматывающие и отупляющие рабочих; “сверхурбанизация”, приводящая к противоестественному скоплению многомиллионных масс людей в гигантских “супергородах” — мегалополисах и т.д. Развернулась кампания по “оцениванию технологии”, повторившая все перипетии экологической кампании вплоть до создания международной ассоциации и правительственных учреждений специально по этой проблеме. О размахе и характере движения можно судить, например, по книге американских футурологов М. Сетрона и Б. Бартока “Оценивание технологии в динамической среде” (1974).
“Технологическая волна” по накалу страстей и скорости нарастания первоначально грозила перехлестнуть первую, но в конечном итоге примерно к середине 70-х гг. слилась с ней. Ее значение трудно переоценить. Ведь, по сути дела, ставился вопрос о качественно новой концепции научно-технического прогресса как в принципе управляемого явления. Ясно, что от того, как сложится эта концепция, во многом будет зависеть характер дальнейшей эволюции футурологии.
Перефразируя приведенное выше высказывание одного из участников футурологических конференций, можно сказать, что лозунгом начала 70-х гг. на Западе сделался тезис — “Никакой футурологии при современной технологии”. Это тоже было тягчайшим ударом по господствовавшему течению, которое целиком базировалось на “современной технологии” и оптимистично проецировало в будущее наблюдавшиеся тенденции развития научно-технического прогресса.
Третья “волна” возникла почти одновременно со второй. Она выразилась в оживлении давно существовавшего на Западе антисциентистского течения с его отрицанием науки как конструктивной формы общественного сознания, обвинениями в се адрес, сводившимися к тому, что якобы именно она породила гонку вооружений, развитие атомного, химического, бактериологического оружия массового поражения, загрязнение природной среды, демографический и информационный “взрывы”, многочисленные тупики и кризисы середины XX века. Представители этого течения обвиняют ученых в том, что они якобы превратили науку в некую “священную корову”, в нечто вроде новой религии и ведут привольную жизнь новоявленных жрецов, которых не трогают тревоги и беды человечества. Отсюда — призывы “упразднить науку”, заменить ее новыми формами общественного сознания, какими именно — неясно даже авторам подобных призывов.
Отзвуки подобных настроений можно было обнаружить, например, в выступлениях американского священника Дж. Платта, сведенных в его книгу “Шаг к человеку” (1966). “Экологический” и “технологический” кризисы дали такого рода взглядам как бы второе дыхание. Число выступлений в этом духе резко возросло. Правда, и третья “волна” вскоре слилась с первой. Но свою роль в подрыве “кредитоспособности” господствовавшего течения — лучшей мишени с антисциентистских позиций трудно было и придумать! — она также сыграла.
Под этими ударами облик футурологии стал заметно меняться. Господствовавшее течение осталось преобладающим по числу представителей и произведений, но оказалось дискредитированным, оттертым на второй план в глазах западной общественности и претерпело немаловажные изменения. Оставаясь в принципе на своих прежних позициях, его представители учли новую конъюнктуру, включив в свои концепции мотивы “экологического кризиса”, “переоценки технологии”, а иногда и антисциентизма. Они сделали гораздо более изощренной свою аргументацию и намного убавили мажорный тон прогнозов. Это относится даже к последующим работам Г. Кана — наиболее радикального и “стойкого” представителя данного течения, в частности, к его книгам, вышедшим в те годы: “Растущая японская сверхдержава: вызов и ответ” (1970), “Грядущее: размышления о 70-х и 80-х гг.” (1972, в соавторстве с Б. Брюс-Бриггсом), “Следующие 200 лет” (1976, в соавторстве с У. Брауном и Л. Мартелем). В еще большей мере это относится к работам Д. Белла и других “постиндустриалистов”.
Д. Белл представил свой доклад о “постиндустриальном обществе” на VII Международном социологическом конгрессе (Болгария, Варна, 1970), внеся некоторые поправки по сравнению с докладами на “Комиссии 2000 года” в 1965—1966 гг., опубликованными в сборнике “Навстречу 2000 году” (1968). Но времена настолько изменились, что частных поправок оказалось недостаточно.
Доклад Белла вызвал резкую заочную критику (сам автор на конгресс не явился). Социологи вынесли ему приговор: “Старомодно”. Наверное, эта оценка не осталась для Белла безразличной. Во всяком случае на следующий год он выступил в журнале “Сэрвей” (1971, № 2) с большой статьей “Постиндустриальное общество: эволюция идеи”, а в 1973 г. выпустил монографию “Приближение постиндустриального общества: экскурс в социальное прогнозирование”. Здесь мы видим существенные новации.
Во-первых, уже не игнорируются, как это свойственно теориям индустриализма, принципиальные различия между капитализмом и социализмом. Подчеркивается нереальность их “конвергенции”. За социализмом признается “право на существование”, но только в определенной плоскости понимания, или, пользуясь терминологией автора, “оси исследования”. Если иметь в виду “ось собственности” (на средства производства), то различают феодализм, капитализм и социализм. Если “ось собственно производства” — то доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное общество независимо от общественного строя. Если же “ось политики” — то демократическое и авторитарное общество. И так далее. Какая “ось” основная, определяющая, автор не указывает.
Во-вторых, отрицается прежняя монополия “валового национального продукта на душу населения” в качестве ключевого показателя развития общества. Выдвигается система социальных показателей, о которой говорилось в предыдущем разделе.
В-третьих, более определенно подчеркивается серьезность проблем, стоящих перед человечеством. Путь к “постиндустриальному обществу” рисуется не таким безоблачным, как прежде.
И все же новые работы Белла продолжали вызывать все более резкую критику со стороны его коллег. Чутко реагирующий на изменения конъюнктуры, журнал ассоциации американских футурологов “Футурист” (1973, № 6) поместил разгромную рецензию на новую книгу Белла. Автору предъявлялись обвинения в защите позиций “редукционистской” (читай — традиционно-рутинной) науки против “рождающейся целостной науки”, в “предубеждениях, свойственных истэблишменту”, в “завуалированном утопизме” (утопия “вечного капитализма”) и даже, по существу, в прогностической непрофессиональности (“ненастоящем футуризме”). Еще более резко критиковали книгу Белла его западные коллеги на VIII Международном социологическом конгрессе (Канада, Торонто, 1974), куда автор на сей раз явился сам, но доклада не представил и от участия в дискуссии воздержался.
Что касается Г. Кана, тоже пользовавшегося на Западе в 60-х гг. значительным авторитетом, то его критиковали еще сильнее. Теперь его атаковали не только сторонники мира, которые не могли забыть, как хладнокровно разбирал он в своей книге “О термоядерной войне” (1960) возможные варианты гибели человечества в атомной катастрофе, но и футурологи, весьма далекие как от марксизма, так и от пацифизма. Его обвиняли в полном несоответствии прогнозов, сделанных в трудах Гудзоновского института, реальным тенденциям развития человечества в последней трети нашего века.
Дело дошло до того, что англо-американский журнал “Фючерс” (один из самых представительных органов западной футурологии, в редакционный совет которого входили Белл и Кан) поместил статью (1975, № 1) с убийственной критикой качества прогноза развития экономики Великобритании на 1980 г., разработанного Европейским отделением Гудзоновского института. Этот институт считался одним из самых высокопрестижных исследовательских центров на Западе по разработке социально-экономических и военно-политических прогнозов глобального масштаба. К его услугам прибегали (и прибегают) крупнейшие финансово-промышленные корпорации США, Японии, ряда стран Западной Европы. Институт все время расширял свою деятельность, создал Европейское (в Париже) и Азиатское (в Токио) отделения, включил в “сферу своей компетенции” огромные регионы от Палестины до Вьетнама и от Чили до Ирландии и, казалось, не имел никакого отношения к судьбе футурологии, занимаясь в основном практической разработкой прогнозов. Тем не менее и он не ушел от ударов, обрушившихся на господствовавшее течение. Его прогноз был публично объявлен несостоятельным!
Ничего подобного и представить себе нельзя было в 60-х гг., когда авторитет Белла и Кана как наиболее видных футурологов был на Западе абсолютно непререкаемым.
В своей последней книге — “Противоречия культуры капитализма” (1976) — Белл предостерегал, что при дальнейшем стихийном развитии событий “капитализм может уничтожить сам себя”. В. поисках “оптимизации” социальных процессов автор обращается к религии, как это уже неоднократно делали антисциентисты. Его новое произведение можно понять только в контексте дискуссий, вызванных концепциями, которые появились в начале 70-х гг. и которые нам предстоит рассмотреть в следующем разделе.
Сказанное относится не только к Беллу и Кану. Та же участь постигла конвергенционистское течение. Представители апокалипсического течения просто растерялись перед лицом бурного потока событий конца 60-х гг. и отошли на задний план в глазах общественности Запада. Их сменили новые, малоизвестные или даже вовсе неизвестные прежде люди. В центре внимания оказался “Футурошок” А. Тоффлера (1970).
Тоффлер ярким, образным языком публициста рассказал о том, как социальные последствия научно-технической революции развеивают в прах мир современного буржуа, все привычные каноны его социального времени и пространства, его социальной среды, социальных ценностей.
Бешено ускоряется темп жизни. Одежда, домашняя обстановка, все вещи, окружающие человека, сами по себе теряют прежнюю престижную ценность. Чем чаще человек может позволить себе их менять, тем выше его престиж в глазах “общества массового потребления”. Начинается царство “вещей одноразового пользования”. Исчезает прежнее обаяние “отчего дома”. Каждая пятая американская семья в среднем ежегодно меняет место жительства! Для “современных кочевников” жилой дом превращается в “жилье одноразового пользования”.
Разваливается социальный институт семьи и брака, тесный круг друзей. На каждые две свадьбы — один развод! “Друзей” меняют, как перчатки, по мере надобности в “нужных людях” для продвижения по службе или успеха в обществе. Растет не только проституция, но и просто число безобразных оргий почти совершенно незнакомых друг другу людей. Появляется и тут же распадается множество “брачных коммун”. Порнография становится “обычной” литературой, фотографией и кинематографией. Супругу, возлюбленную, друзей заменяют “знакомые одноразового пользования”. Преступность, наркомания, массовая деморализация людей растут как на дрожжах.
Вместо привычного стиля жизни появляется множество разнообразных “стилей жизни”, один другого экстравагантнее и возмутительнее, по прежним понятиям. Вместо привычных “солидных” фирм со строгой иерархией престижа и сфер компетенции служащих раскручивается калейдоскоп возникающих и исчезающих комитетов, центров, комиссий, институтов, корпораций, по-разному (иногда очень значительно) влияющих на развитие экономики, политики, культуры. Вместо стабильной “профильной” организации управления по отраслям возникает “проблемная” организация, каждый раз новая для решения каждой новой проблемы. Вместо привычной бюрократии и плутократии появляется невиданная прежде “адхократия” — “комитеты ад хок” (для данного случая), “калифы на час”, которые на этот час оказываются важнее самых важных президентов и директоров.
Средства массовой информации — пресса, радио, телевидение, поглощающее кино и театр, — становятся средствами массового оглупления людей, бесцеремонной и бессмысленной манипуляции личностью человека. Искусство превращается в стремительно сменяющие друг друга модные кривлянья, в “потеху одноразового пользования”. Наука, подбираясь к секретам управления развитием физического и психического облика человека, готовится поставить массовое оглупление людей и манипуляцию личностью на “научную” основу, ускоряет процесс превращения гомо сапиенс в какой-то кибернетический организм.
Все более неуютно чувствует себя человек в этом “безумном, безумном мире”. Все чаще оказывается он в состоянии шока. А ведь все это, доказывает автор, только начало. Потому что это — не просто шок, а футурошок, шок от столкновения с будущим. Как же встретить этот “вызов будущего”? Тоффлер предлагает рецепты: во-первых, срочно развивать “исследования будущего”, интегрировать прогнозирование — целеполагание — планирование — программирование — проектирование — управление в единую систему; во-вторых, начать “обучение будущему” в школах, университетах, по каналам массовой информации, знакомя людей, особенно молодежь, с социальными последствиями научно-технической революции, облегчая их “приспособление” к будущему; в-третьих, расширять практику социальных экспериментов, искусственно создавая “плацдарм для наступления на будущее”.
Слов нет, и то, и другое, и третье немаловажно. Но столь же ясно, что одним лишь исследованием, преподаванием и социальным экспериментом беде не поможешь. Без изменения образа жизни любые попытки “наступления на будущее” остаются заведомо утопическими. Тем самым еще более усиливается впечатление безысходности “футурошока”.
Все это, вместе взятое, произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Динамика ВНП на душу населения, радужные миражи “постиндустриального общества”, “конвергенция”, экзистенциалистские стенания по поводу “отчуждения личности” — все это показалось сущим вздором по сравнению с обрисовавшейся угрозой надвигающейся катастрофы. Почти два года вокруг книги Тоффлера кипели споры на тему о том, реальна ли грядущая катастрофа, и если да, то как ее избежать. Однако прошло лишь немногим более года — и появились книги, по сравнению с которыми Тоффлер выглядел таким же оптимистом, как ранее Белл и Канн по сравнению с ним самим.