Международная политэкономия

Вывод об относительности и узости сферы проявлений борьбы неореализма и неолиберализма не означает, однако, их исчезновения. Спор между двумя парадигмами не обошел стороной и такое сравнительно новое направление науки международных отношений, как международная политэкономия.
Ее институализация происходит в 1970-е гг., когда осмысление новых тенденций в мировом экономическом развитии и вытекающих из,них новых политических задач поставило перед наукой проблему соединения подходов соответствующих дисциплин в целях наиболее адекватного теоретического отражения происходящего, попыток прогнозирования будущего и выработки на этой основе рекомендаций политикам. В 1968 г. Ричард Купер, сыгравший значительную роль в генезисе международной политэкономии, формулирует ее основной вопрос следующим образом: «Как сохранить многочисленные выгоды от обширной сети международных экономических отношений, избавленных от уродующих их ограничений, и в то же время сберечь максимальную степень свободы для каждой нации, которая стремится преследовать свои законные экономические цели» (цит. по: Сгаг. 1994. Р. 139).
Социетальные предпосылки международной политэкономии формировались в ходе усиления взаимозависимости мира, возрастающей роли транснациональных корпораций, фирм, предприятий и банков, обострения проблем, связанных с доступом к природным ресурсам и их коммерциализацией. Вставшие перед наукой 'задачи выявления и анализа способов и средств воздействия экономики и политики на международные отношения и сложившийся мировой порядок обусловили необходимость инвентаризации и ревизии ее теоретического арсенала и, как следствие, отказа от положений реалистской парадигмы, согласно которой «ключевой категорией политического реализма является понятие интереса, определенного в терминах власти. Именно это понятие связывает между собой разум исследователя и явления международной политики. Именно оно определяет специфичность политической сферы, ее отличие от других сфер жизни — таких, как экономика (понимаемая в категориях интереса, определенного как богатство), этика, эстетика или религия. Без такого понятия теория политики, внутренней или внешней, была бы невозможна, так как в этом случае мы не смогли бы отделить политические явления от неполитических и внести хоть какую-то упорядоченность в политическую среду» (курсив мой. —П.Ц.) (Моргентау. 1997. С. 191).
Новые реалии поставили под вопрос правомерность отделения политических явлений от неполитических. К 1970-м гг. в экономически развитых странах Запада наступил кризис, свидетельствующий о закате эпохи «славного тридцатилетия» : заметно снизились темпы роста производства; массовая безработица охватила около 10% активного населения и сопровождалась маргинализацией той его части, которая оказалась за порогом бедности; рос бюджетный дефицит и, соответственно, внешняя задолженность. Кроме того, микроэлектронная революция и роботизация производства вслед за рабочими лишает мест и служащих, периодический кризис перепроизводства обостряется затовариванием части рынка, а разрыв между производственной и финансовой деятельностью увлекает свободные капиталы в сферу спекулятивных операций в ущерб инвестированию. Указанные явления тесно переплетаются друг с другом: если, например, финансовая спекуляция ослабляет производственную ткань и этим способствует росту безработицы, то причиной такой спекуляции выступает задолженность, которая вынуждает государственные власти и предприятия предлагать капиталам более привлекательные проценты — под угрозой бегства этих капиталов за границу в поисках более высокой нормы прибыли. Тем самым, как подчеркивает М. Мерль, речь идет о замкнутом круге, в который попали страны, привыкшие жить выше своих средств (Merle. 1974. Р. 57—58). Одной из причин потрясения мирового экономического порядка стала валютная политика США, результатом которой стало разрушение бистемы, установленной Бреттон-Вудскими Соглашениями. В августе 1971 г. Президент США издает декрет о «приостановке» конвертируемости доллара в золото. Эта мера стала неизбежной вследствие неосторожности самих США, которые, финансируя
1 В последние годы этим термином обозначают эпоху экономического процветания "ран Западной Европы, начавшуюся с планом Маршалла и продолжавшуюся до рубежа 1970л 1980-х гг.
войну во Вьетнаме, ввели «нижнюю границу доллара» и оказались бы банкротами, если бы все владельцы американской валюты потребовали обменять ее на золото. По сути, эта мера означала девальвацию американской валюты. А в феврале 1973 г., после того как американское правительство решило ввести «плавающий» курс доллара, Бреттон- Вудская система была окончательно разрушена, и обменные курсы были обречены на общую неустойчивость, т.е. на конъюнктурные колебания и биржевые спекуляции (подробнее см. там же. С. 59—60).
При исследовании основных тенденций международной жизни международно-политическая наука уже не могла исходить из примата высокой политики и игнорировать экономические процессы, происходящие в мире. Одновременно обнаружились недостатки и классической школы политической экономии. Продолжая традиции А. Смита и Д. Рикардо, которые в противовес меркантилистам отделяли экономику от политики, и развивая теорию абсолютных и относительных преимуществ, сторонники классической школы по-прежнему настаивали на невмешательстве государства в международные обмены, регулируемые «невидимой рукой рынка» (подробнее об этом см.: Буглай, Ливен-цов. 1996. С. 5—10). В результате эта школа оказалась не в состоянии ответить на запросы «творцов международной политики». Возникла острая потребность в новых политических средствах, способных обеспечить контроль и управление потрясениями международного экономического порядка, которые в противном случае, угрожают окончательно подорвать их взаимную легитимность. Перед исследователями международных отношений встала двойная задача, связанная с критическим анализом: 1) процессов легитимизации государственных аппаратов в их специфическом посредничестве между экономическим и политическим; 2) контекста кризиса, вызывающего необходимость «экономизации» политической деятельности государств на международной арене (Огаг. 1994. Р. 141).
Международная политэкономия (МПЭ) стремится опереться на накопленные ко времени приобретения ею «прав гражданства» теоретические предпосылки. Американские ученые Дж. Фриден и Д. Лайк, с которыми солидаризируется Р. Гилпин, называют три сложившиеся в международной политэкономии традиции. Реализм (вместе с меркантилизмом и Национализмом) исходит из приоритета политического над экономическим в международных отношениях, а также подчеркивает первостепенное значение силы среди целей, которые преследуют государства на международной арене. Марксизм в объяснении формирования, развития и взаимодействия наций и государств, международных конфликтов и сотрудничества настаивает на примате экономического над политическим. Либерализм разделяет экономическое и политическое, легитимируя международную политэкономию как автономную дисциплину. Указанные традиции оказали значительное влияние на международно-политическую науку, дав определенные положительные результаты в объяснении международной политики. Однако такие результаты сыграли не более чем роль стимула для дальнейших, более глубоких исследований. Использование гипотез о рациональности выбора, утилитаризма акторов, стремящихся к достижению максимальной экономической выгоды, об экономической подоплеке международных конфликтов и т.п. или же, наоборот, интерпретация международных экономических процессов в терминах силы, политического соперничества, различия правящих режимов и т.п. игнорируют самое главное в предмете политэкономии — взаимодействие экономического и политического. Этот недостаток характерен и для либерального подхода. Именно поэтому, как подчеркивает Ж. Кусси, в отличие от указанных традиций, «основополагающее место в МПЭ могут занять только такие исследования, которые рассматривают взаимодействие между фактами, одни из которых не интегрированы и не могут быть интегрированы в экономическую парадигму, а другие не интегрированы и не могут быть интегрированы в политическую парадигму. ...Любая политэкономия рождается из признания несводимости парадигм и необходимости их одновременного использования. Такое использование разнородных элементов создает опасность утраты последовательности, но это приемлемый риск для достижения убедительности и обоснованности» (Coussy. 1998. Р. 259).
Дальнейшее развитие МПЭ, подтвердив ограниченность монодисциплинарного подхода, пошло под знаком усложнения экономической проблематики дисциплины и целенаправленного стремления дать ответ на политические требования мирового хозяйственного развития. Важную роль в этом сыграл журнал International Organization, выпустивший в 1975 г. тематический номер под названием «Мировая политика и международная экономика». Его издатели поставили перед собой цель организовать научную дискуссию, которая способствовала бы, во- первых, выяснению основ международных экономических механизмов и, соответственно, формулированию аргументированных политических рекомендаций; во-вторых, интеграции методов экономики и политических наук и, в-третьих, выработке институциональных новаций, связанных с МПЭ как относительно автономной дисциплиной в рамках международно-политической науки. Однако в ходе дальнейшего развития этой дисциплины выявилось, что недостатки, связанные 0 разделением экономического и политического не только не были преодолены, но и в чем-то даже обострились, хотя это и происходит На фоне попыток их примирения.
Действительно, как показывает Ж.-К. Гра, в 1970—1980-е гг. МПЭ характеризовалась, во-первых, «экономическим онтологизмом» (т.е. обособлением международных экономических факторов в ущерб политическим); во-вторых, попыткой «теоретического синкретизма», которая, тем не менее, сопровождалась имплицитным креном в сторону неореализма; наконец, в-третьих, «властным фетишизмом», свойственным неомарксистской парадигме (Огаг. 1994. Р. 144—152).
Первая из указанных тенденция достаточно отчетливо проявилась в теориях «гегемонистской стабильности» и «международных режимов».
Так, размышления сторонников теории гегемонистской стабильности вписываются в теории «коллективного действия» и «общих благ». Манкура Олсона и строятся вокруг интерпретации понятия гегемонии, которую дал ему в 1970 г. американский историк Киндель- бергер на основе исследования мирового экономического кризиса 1929 г. Правда, Киндельбергер не использовал термин «гегемония», предпочитая ему термины «ответственность» и «лидерство», он понимал под ними «захват диспозиций, необходимых для руководства распределением «общественных благ» (т.е. благ, потребление которых не делает их менее доступными для других потребителей). С этой точки зрения, «гегемонистская стабильность» основывается на благосклонности господствующей в международных отношениях державы, которая в состоянии распределять «коллективные блага» между государствами международной системы, ограничивая таким образом присущую ей анархичность. По мнению Киндельбергера, «для того чтобы мировая экономика стала стабильной, должен иметься стабилизатор — единственный стабилизатор» (цит по: там же. Р. 145). Именно отсутствием такого «стабилизатора» сторонники теории гегемонистской стабильности объясняют как кризис мировой экономики в 1930-е гг., так и последовавшую затем депрессию, рост тарифных барьеров и в конечном счете Вторую мировую войну.
Ж.-К. Гра показывает, что, понимая этот тезис в контексте 1970— 1980-х гг., т.е. дискуссии относительно последствий, которые могла бы иметь возможная эрозия американской гегемонии для «либерального порядка», теория «гегемонистской стабильности» остается в рамках довольно простого трилогизма: добровольное распределение «коллективных благ» в ансамбле государств международной системы зависит от существования гегемонистской силы (подразумеваются США — тезис о гегемонистской стабильности); или же, всегда существуют «рвачи» (спекулянты), из-за которых возрастают издержки и потеря легитимности гегемонистской силы (подразумеваются европейские государства и Япония — тезис об энтропии). Из этого следует, что «упадок гегемонпстской силы отрицательно сказывается на способности распределять «коллективные блага» (подразумеваются условия процветания капиталистической экономики — тезис об упадке) (там ясе. Р. 145—146). Таким образом, теория «гегемонистской стабильности» отдает явную дань неореалистской парадигме между народно-по- литической науки и, следовательно, ей свойственны те недостатки, присущие данной парадигме, о которых говорилось выше.
В свою очередь, основные положения теории международных режимов, вписываясь в рамки неоинституционализма, роднят ее с неолиберальными позициями, которые, как мы уже видели, довольно близки к неореализму. Действительно, представляя собой, по определению Р. Кохэна и Дж. Ная, «совокупность явных и неявных принципов, норм, правил и процедур решения, вокруг которых сходятся ожидания акторов», между народи ыс режимы в конечном счете очерчивают своего рода сферу действия «гегемонической державы» (или союза держав), содействующей распределению «коллективных благ». Различие двух концепций касается' понимания той роли, которая возложена на «гегемоническую силу» в формировании и поддержании международных режимов. Если для сторонников теории «гегемонистской стабильности» поддержание режимов обусловлено сохранением гегемонии, то для сторонников теории режимов это не обязательное условие. С точки зрения Кохэна, понятие международного режима обогащает концепцию «рационального выбора», позволяя осознать возможность межгосударственной кооперации, способной преодолевать «близорукий интерес государств» (там же. Р. 146).
Авторы, которых считают родоначальниками международной политэкономии, С. Стрэндж и Р. Гилпин попытались интегрировать не только эти различия, но и неомарксистские позиции, которые, по замечанию Ж. Кусси, «заметны во многих работах по международной политэкономии» (('ои.\.\у. 1998. Р. 264). С точки зрения Р. Гилпина, предмет МПЭ связан с тремя принципиальными вопросами. Во-первых, это вопрос о причинах и следствиях возникновения глобальной рыночной экономики. Подчиняется ли функционирование рынка своей собственной внутренней логике, или же оно зависит от государственных регулирований? Во-вторых, это вопрос о диалектике экономических и политических изменений. В какой мере экономическая нестабильность может повлечь за собой политические потрясения? Как соотносятся стремление государств к сохранению своего суверенитета и глобализация способов экономического регулирования? В-третьих, это вопрос о политических путях вступления государств в процесс глобализации. Какими средствами располагает государство для контролирования рынка и какие стратегии имеет в своем распоряжении рынок — вернее, те силы, которые его представляют, для преодоления или обхода государственных ограничений? Однако Гилпин в конечном итоге все же приходит к выводу, что «лучшую надежду миру на экономическую стабильность дает меркантилизм в мягкой форме» (Gilpin. 1987. Р. 408). Тем самым он подтверждает свою приверженность неореализму.
Со своей стороны, С. Стрэндж уже в одной из первых изданных ею работ по МПЭ (Strange. 1970) подчеркивает, что «стремительность событий в международной экономике и изменений, связанных с экономической взаимозависимостью, порождает новые вопросы, касающиеся природы национального интереса» (там же. Р. 315), и настаивает на необходимости изучения международных экономических отношений на основе приоритета «политического». В этой связи она предлагает подход, основанный на структурном понимании власти. Основной вопрос международной политэкономии — вопрос о соотношении государства и рынка — С. Стрэндж рассматривает через структурное понимание власти. Власть уподобляется четырехграннику, стороны которого представляют собой структуры производства, безопасности, знания и финансов. Каждая сторона, соприкасаясь с тремя другими, оказывается с ними в положении тесной взаимосвязи, которая, в свою очередь, влияет на отношения между «властью» и «рынком». Развивая эту точку зрения в одной из своих последних работ (Strange. 1996), С. Стрэндж трактует международную систему как результат столкновений и борьбы, переговоров и компромиссов различных типов власти, которые стремятся навязать друг другу свой предпочтения. В настоящее время в этой борьбе наблюдается превосходство безличных рыночных сил. Автор называет две причины такой ситуации. Во-первых, это технологическая революция, которая привела к революции в сферах экономической деятельности и безопасности. А во-вторых, это удорожание стоимости капитала для предприятий и, соответственно, рост их потребности в финансах, на которую, в свою очередь, реагируют рынки. Результатом таких изменений становится переход власти над обществами и экономиками от государств к транснациональным корпорациям, фирмам и банкам. Производственная деятельность во всех секторах экономики все чаще осуществляется помимо государств. Распределение богатств в мире зависит уже не столько от государственных политик, сколько от трансфертов со стороны транснационального капитала. Фирмы и предприятия конфисковали у государств функции социального управления, обеспечения занятости, условий труда и его оплаты. Все это регулируется не столько государственными законами, сколько внутренними регламентациями самих фирм. Транснациональные фирмы играют растущую роль и в фискальной сфере. Кроме того, они все больше подрывают роль государств в политике безопасности, экономики, коммуникации и в целом его монополию на насилие. Однако, по мнению Стрендж, все это не означает, что можно прогнозировать исчезновение государства или его переход под полный контроль со стороны транснациональных фирм. История учит, что соотношение сил между институционально-политической и экономической властью — величина переменная. Сегодня это соотношение складывается не в пользу государства, однако это не значит, что такая ситуация сохранится и в будущем. В то же время важное значение имеет рост асимметрии между государствами с точки зрения их способности управлять своими обществами и экономиками. Только США обладают всеми видами структурной власти. Поэтому выводы об утрате их гегемонии выглядят, по мнению С. Стрэндж, безосновательными.
«Экономический структурализм» С. Стрэндж стал не только попыткой теоретического синкретизма, т.е. преодоления крайностей и соединения преимуществ, конкурирующих в МПЭ позиций (см.: (1гаг. 1994. Р. 151). Парадоксальным образом он совпадает в ряде своих положений с «неолиберальной контрреволюцией» и с концепцией «новой политэкономии», основанной на неоклассических подходах (см. об этом: СоИЗЖУу. 1998).
Действительно, одной из важнейших категорий «экономического структурализма», его «несущей конструкцией» выступает «глобализация», понимаемая как результат стратегии крупных предприятий, которые все более заметно утрачивают связь с какой-либо одной страной :. и подчиняют государства своим решениям. Глобализация — следствие неумеренной, но естественной экспансии капитализма, против которой . бесполезно бороться. «Новая политэкономия» лишь усиливает этот тезис, «развенчивая» любые попытки государств воспрепятствовать процессу глобализации как неуместное вмешательство, противоречащее неумолимой логике рынка. Отсюда один из главных тезисов «новой политэкономии» — о деполитизации современных экономических процессов. Представители данного течения (Р. Палан, Дж.М. Боучанан, Д. Колландер, А.О. Крюгер и др.) утверждают, что государственное регулирование национальных экономик должно уступить место саморегулированию, осуществляемому через механизмы мирового рынка, и что такое саморегулирование деполитизирует международные экономические отношения, сделает невозможными межгосударственные конфликты, ослабит проявления национализма и сведет роль государства к минимуму, т.е. к его представительским функциям. В то же время с целью навязать либерализацию сторонники рассматриваемого течения стремятся мобилизовать гегемонические отношения, использовать свои позиции в международных организациях и даже силу (подробнее об этом см.: Соияьу. 1998. Р. 266—267, 271- Богомолов. 2000). Таким образом, постклассическое течение в МПЭ характеризуется отказом от теоретического компромисса, возвратом к позициям вытеснения политического из экономического, свободы рыночных сил и минимизации (если не полного отрицания) государственного регулирования внутренних и международных экономических процессов. Некоторые из отмечаемых сторонниками данного течения тенденций и часть их прогнозов находят свое подтверждение в действительности. В мировой экономике усилилась роль транснациональных корпораций в ущерб государственным акторам. Рыночные отношения распространяются на все новые страны, втягивая их таким образом в процессы освобождения цен, снижения протекционистских мер в международной торговле. Большинство слаборазвитых стран и государств с переходной экономикой уже не конфликтуют с ТНК и международными валютными и экономическими институтами (как межправительственного, так и частного характера), а стремятся сделать все, чтобы выглядеть привлекательными в их глазах с целью обеспечения благоприятного климата для инвестиции. С другой стороны, противники неоклассицизма указывают на то, что либерализация мировых экономических отношений влечет за собой рост неравенства государств и народов, увеличивает угрозы для национальных экономик, обостряет социальные проблемы и опасность возникновения новых конфликтов.
Наиболее радикальными критиками неоклассицизма и положений «новой политэкономии» выступают неомарксисты.

< Назад   Вперед >
Содержание