А. Шопенгауэр: К учению о неразрушимости нашего истинного существа
смертью
А. Шопенгауэр: Новые паралипомены
§ 273
Мы бодрствовали и будем снова
бодрствовать; жизнь - это ночь, которую заполняет долгий сон, становящийся
иногда гнетущим кошмаром.
§ 274
Как человек, упавший в море,
именно потому, что он натолкнулся на дно, всплывает снова на поверхность воды,
так грех часто возвращает людей самого лучшего типа на путь истинный; так было с
Гретхен в "Фаусте". Грех действует тут как страшное сновидение, ужас которого
прогоняет у нас весь сон.
§ 275
Моя фантазия часто (в
особенности во время музыки) играет мыслью, что жизнь всех людей и моя
собственная - только сновидения какого-то вечного духа, дурные и хорошие
сновидения, а каждая смерть - пробуждение.
§ 276
Опыт, на котором ясно
проявляется двойственность нашего сознания - это наше в различные времена
различное воззрение на смерть. Бывают моменты, когда смерть, если мы ее живо
представляем себе, является в таком страшном виде, что мы не понимаем, как
возможно при такой перспективе иметь спокойную минуту и как это не каждый
человек проводит свою жизнь в жалобах на необходимость смерти. В другие времена
мы думаем о смерти с спокойной радостью, более того - с тоскою по ней. Мы правы
и в том, и в другом случае. В первом настроении мы вполне охвачены временным
сознанием, мы не что иное, как явление во времени; в этом случае смерть для нас
- уничтожение, и нам действительно следует бояться ее как величайшего зла. В
другом настроении живо высшее сознание, и оно справедливо радуется расторжению
таинственной связи, с помощью которой оно соединено с эмпирическим сознанием в
тождество одного я, - ибо с эмпирическим сознанием необходимо полагается не
только греховность, но и все зло, которое проистекает из этого царства ошибки,
случая, злобы и глупости, и наконец - смерть: смерть - это как бы обусловленный
жизнью долг, как и другие менее достоверные невзгоды (haec vivendi est conditio.
Гораций). Поэтому Библия и христианство вправе утверждать, что смерть пришла в
мир благодаря грехопадению, а также тяготы и нужда в жизни ("В поте лица твоего
будешь ты есть хлеб твой" и т.д.). Злоба других, от которой мы страдаем, имеется
как задаток и в нас, и это мы, следовательно, своим вочеловечением становимся в
ней повинны, а потому мы справедливо подвергаемся ее действиям. Временное в нас
принадлежит времени, должно страдать в нем и пройти: для него нет никакого
спасения. Только вечное может спасти себя самоутверждением, т.е. добродетелью.
Если же мы отвергаем его, т.е. если мы порочны, то именно потому мы - вполне
временные существа и попадаем во власть смерти и зла.
Аскетизм - это отрицание
временного сознания, гедонизм - его утверждение. Фокус этого утверждения - в
удовлетворении полового влечения; оттого целомудрие является первой ступенью к
аскетизму и служит этапом от добродетели к нему. Поэтому, если бы целомудрие
стало всеобщим, человеческий род вымер бы, т.е. не было бы необъяснимого
существования временного сознания наряду с высшим, - высшее сознание,
следовательно, утверждало бы себя в чистой форме: добродетель и представляет
собою именно явление такого утверждения [1].
1 Наивысшая степень аскетизма,
полное отрицание временного сознания - это добровольная голодная смерть, мне до
сих пор известны только два примера ее; один пример я выписал из "Nurnberger
Korrespondent von und fur Deutschland" от 29 июля 1813, другой упоминается в
моих тетрадях по физиологии у Блюменбаха.
Избрать какой-нибудь иной род
смерти, кроме голодной, исходя из вполне чистого аскетизма, нельзя, потому что
намерение избежать долгих мучений - уже утверждение чувственного мира; вместе с
тем голодная смерть была в обоих случаях особым Божеским волнением. Исключение
составляют избранные из синкретизма положительных религий с чистым аскетизмом
роды смерти, например - искусно устроенное самораспятие одного сапожника в
Италии. Я думаю, что этот случай также упоминается в упомянутой тетради.
[Позже:] Цитируется Блюменбах:
1) Bresiauer Sammlung von Natur
und Medicingeschichten: 9-ter Versuch, сентябрь 1719.4* p. 363 seqq.
(в гостинице).
2) (Бейль)
Nouvelles de la rcpublique des lettres, февраль 1685,
p. 189 seqq. (в сумасшедшем доме).
3) Циммерман об одиночестве, т.
I, р. 182.
§ 277
Если бы кто-нибудь углубился в
себя и затем сказал: чтобы я перестал быть? да ведь не будь меня, что же еще
останется на свете! - то он был бы прав, если бы только его поняли.
§ 278
Когда человек смешивает себя со
своим непосредственным объектом, познает себя как временное существо, думает,
что он нечто возникшее и должен исчезнуть, - он уподобляется человеку, который,
стоя на берегу, смотрит на убегающие волны и думает, что он сам уплывает, в то
время как волны стоят на месте; между тем он стоит неподвижно, и только волны
катятся мимо него.
§ 279
Как в наших сновидениях умершие
появляются как живые и у нас при этом нет даже мысли о их смерти, так после того
как закончится некоей смертью наш теперешний жизненный сон, начнется тотчас
новый, который ничего не будет знать об этой жизни и об этой смерти.
We are such
stuff as dreams are made of,
And our
little life is rounded with a sleep.
Шекспир
§ 280
Как из оркестра, который
готовится исполнить какую-нибудь великую и красивую музыкальную вещь, нам
слышатся только смешанные звуки, мимолетные наигрывания, там и сям начинающиеся
отрывки пьесы, которые не заканчиваются, - короче говоря, обрывки всяческого
рода, так в жизни из сумятицы целого просвечивают только отрывки, слабые
отзвуки, незаконченные начала и попытки блаженства, удовлетворенного,
обретенного, самодовлеющего состояния.
Какую бы пьесу кто-нибудь ни
начинал играть в оркестре, он должен оставить ее: ей здесь не место, она не
настоящее, не то великое и прекрасное, что должно прийти.
§ 281
Нет ничего более нелепого, чем
высмеивание сказаний о Фаусте и других, кто продал себя черту. Единственно
ложное здесь только то, что это рассказывается об отдельных лицах, между тем как
мы все причастны к этому и все заключили такой договор. Мы живем, страшно
стремимся сохранить себе жизнь (которая между тем представляет только долгую
отсрочку казни - мы кормим присужденного к смерти, который все равно должен быть
повешен), мы наслаждаемся и за все это должны умереть, за это мы обречены
смерти, с которой дело идет не в шутку, а в горький серьез; она действительно -
смерть для всех временных существ, как для нас, так и для животных, как для
животных, так и для растений, более того - как и для всякого состояния материи.
Таков факт, а для эмпирического разумного сознания действительно нет утешения.
Но в противовес этому и вечное мучение после смерти тоже - небылица, так же как
и вечная жизнь: ибо сущность времени, более того - принципа достаточного
основания, по отношению к которому время только его разновидность, состоит
именно в том, что не может быть ничего твердого, действительно устойчивого - все
только пролетает мимо, нет ничего продолжительного, ничего пребывающего.
"Субстанция пребывает", - говорят они. Но Кант говорит им: она не вещь в себе, а
только явление - т.е. он хочет сказать: она - только наше представление, как все
познаваемое; и мы не субстанция и не субстанции.
§ 282
Это - иллюзия, если мы иногда
по аналогии с естественным законом сохранения субстанции представляем себе,
будто и мы сами могли бы вследствие аналогичного закона не погибнуть, будто и мы
обладаем bon gremal gre известным бессмертием, ради которого нам незачем
утруждать себя.
Это иллюзия! Нами не управляет
никакой закон природы, мы не являемся ничем, кроме того, чем мы себя сами
сделали: внешняя сила не может ни сохранить нас, ни уничтожить.
Как индивидуумы, как личности,
или для эмпирического сознания, мы - во времени, в конечности, в смерти. Все,
что от этого мира, то кончается и умирает. Что не от него, то пронизывает этот
мир со всею мощью как молния, которая ударяет вверх и не знает ни времени, ни
смерти.
Мудрец познает в течение всей
своей жизни то, что другие узнают только в смерти, - т.е. он знает, что вся
жизнь - смерть. Media vita sumus in morte.
Глупец - это спящий, грезящий
каторжник; мудрец - каторжник бодрствующий, который видит свои цепи и слышит их
лязг. Воспользуется ли он бодрствованием, чтобы убежать?
§ 283
"Смерть пришла в мир благодаря
греху", - говорит христианство. Но смерть - только преувеличенное, резкое,
кричащее, грубое выражение того, что мир собою представляет всецело.
Следовательно, ближе к истине сказать: мир существует благодаря греху.
§ 284
Меня одолевает смех, когда я
вижу, что эти так называемые люди требуют с уверенностью и упорством продолжения
в вечность их жалкой индивидуальности; между тем ведь они очевидно не что иное,
как человекообразно повитые камни, и ты ощущаешь радость, что их поглощает
Кронос, в то время как только настоящий, бессмертный Зевс безопасен от него и
возрастает для вечного господства.
§ 285
У человека есть единственный
свидетель его самых сокровенных движений и мыслей: это - сознание; но сознание
он должен когда-нибудь потерять, и он знает это; и, может быть, это больше всего
и влечет его к вере в то, что есть еще другой свидетель его самых сокровенных
движений и мыслей.
§ 286
Символ - это центр, из которого
исходит бесчисленное количество радиусов, образ, в котором каждый, смотря по
своей точке зрения, видит что-либо иное и по отношению к которому тем не менее
все согласны, что он представляет одно и то же.
"Волшебная флейта" -
символическая вещь. Скоро смерть отзовет меня: тот, кто привел меня в эту жизнь,
- незнакомый вожак; я не колеблюсь последовать его зову: ничто не заставляет
меня медлить; он неизвестен мне - тем не менее я следую доверчиво за ним: его
имеют в виду в "Волшебной флейте", как священнослужителя, приносящего повязку на
глаза, которою он повязывает героев и страдальцев, прежде чем поведет их дальше.
"Волшебная
флейта" - символическая вещь. La
mort, mon cher, n'est autre chose, qu'un changement de deco ration.
§ 287
Всякий раз, как умирает
человек, погибает некий мир, а именно тот мир, который он носит в своей голове;
чем интеллигентней голова, тем этот мир отчетливее, яснее, значительнее,
обширнее, - тем ужаснее его гибель. Вместе с животным погибает только скудная
рапсодия или набросок известного мира.
§ 288
В смерти эгоизм подвергается,
вследствие уничтожения собственной личности человека, полнейшему расстройству и
раздроблению. Отсюда - боязнь смерти. Смерть поэтому представляет поучение,
которое дается эгоизму ходом естества.
§ 289
После омертвения воли в смерти
тела не может быть уже ничего горького.
Отсюда также открывается нам
снова вечная справедливость. Чего дурной человек боится больше всего на свете,
этого ему не миновать: это - смерть. Последняя, правда, так же неизбежна и для
лучшего из людей, но для него она - желанная гостья. Так как вся злоба
заключается в пылком и безусловном хотении жизни, то смерть горька, или легка,
или желанна соответственно мере злобы или доброты человека. Конечность
индивидуальной жизни - зло или благодеяние, смотря по тому, дурен или хорош
человек.
§ 290
То, что вещи видимы, эта
единственная невинная сторона мира, чистое представление, в котором обособленные
и разнообразные формы, в каких проявляется воля, даны такими явственными и
полными значения, - все это так прекрасно, что неминуемо приковывает нас к
существованию в этом мире, как к месту света и ясности. И мы содрогаемся перед
смертью, может быть, главным образом потому, что она стоит перед нами как тьма,
из которой мы когда-то вышли и в которую должны теперь возвратиться. Но я думаю,
что, когда смерть смыкает наши очи, мы обретаем свет, в сравнении с которым свет
нашего солнца - только тень.
§ 291
Труп каждого животного или
человека действует на нас так меланхолически потому, что он в самой явственной
форме говорит нам, что этот образ был не идея, а только ее явление.
§ 292
Пламя, которое светит из глаз
всех животных, - вечное пламя, хотя мы и должны познавать его как временный
продукт преходящего организма и его соков, которые находятся в непрерывном
переходном состоянии.
§ 293
Человек - монета, на одной
стороне которой вычеканено: "Меньше, чем ничто", - а на другой: "Все во всем".
Точно таким же образом все -
материя и в то же время все - дух (воля и представление).
210
Точно таким я был спокон веков
и буду всегда таким - и в то же время я преходящ, как полевой цветок.
Точно так же истинно
существующее - только материя и одновременно только форма. Схоластическое forma
dat esse rei надо исправить таким образом: (rei) dat forma essentiam, materia -
existentiam.
Так же существуют собственно
только идеи, и вместе с тем - только индивидуумы. (Реализм, номинализм.)
Так же у Бога смерти Яма два
лица: одно - суровое, а другое - бесконечно приветливое.
Возможно, что существует еще
несколько таких противоречий, которые находят свое примирение только в истинной
философии.
§ 294
Возможно, что есть существа,
которым наша ограниченность этой жизнью представляется в таком же виде, как нам
- ограниченность животных настоящим.
§ 295
Ни одна пылинка, ни один атом
материи не может обратиться в ничто - а человеческий дух внушает себе страх тем,
будто смерть - уничтожение его сущности!
§ 296
Утешение, понятное во всякое
время и для всякого, заключается в следующем: "Смерть так же естественна, как
жизнь; а там увидим!"
§ 297
Если бы мы могли заглянуть во
времени так же ясно вперед, как и назад, то день нашей смерти представился бы
нам таким близким, как теперь, часто, стоит перед нами обманчиво близко далекое
прошлое нашей юности.
§ 298
Основание того, что мы стареем
и умираем, не физического, а метафизического характера.
§ 299
Если я прихлопну муху, то ведь,
конечно, ясно, что я убил не вещь в себе, а только ее явление.
§ 300
Из тысяч человеческих существ,
которые выводит на этой планете (и, без сомнения, также на бесчисленном
количестве других) каждое мгновение, в то же время уничтожая столько же им
подобных, каждое требует после нескольких лет своей жизни еще и бесконечного
продолжения ее в иных (один Господь знает в каких!) мирах, причем оно закрывает
глаза на мир животных. Очевидно - смешное требование; тем не менее оно правильно
и исполняется, но только таким путем, что индивидуальность представляет собою
простое явление, порожденное в силу principii individuationis: они все
продолжают жить - в той сущности, которая является во всех них, и притом целиком
в каждом. В этом смысле, собственно, это требование и предъявляется - только оно
не понимает самого себя.