Глава 8. Учение о деньгах
Основания политической экономии. Карл Менгер
Содержание § 1. О сущности и происхождении денег
§ 2. Особые для каждого народа и эпохи деньги
§ 3.
Деньги как "мерило цен" и как наиболее экономическая форма накопления меновых
ценностей
§ 4.
Монета
§ 1. О СУЩНОСТИ И ПРОИСХОЖДЕНИИ ДЕНЕГ
[Mommsen. Geschichte des
rom. Munzwesens. S. 169; v. Carnap. Zur Gcschichte der Munzwissenschaft und der
Werthzeichen. Tubing. Ztschrift, 1860. S. 348; Kenner, die Anfange des
Geldwesens in Alterthum, Wiener Akad. Schriften, philos, hist. Section, 1863. S.
362; Roscher. System. I. § 16; Hildebrandt. Jahrbucher, 1864. II. S. 5; Scheel.
Der Begriff des Geldes in seiner histor. Entwickelung. Op. cit. VI. S. 12;
Bernardakis. De 1'origine des monnaies et de leurs noms. Journ. des
Econom., 1870. XVIII. P. 209]
В зачаточный период обмена между людьми, когда
понимание экономической пользы, которую можно извлечь из представляющихся
случаев меновых операций, только постепенно развивается у хозяйствующих людей,
когда их стремления, как и следует ожидать при несложности всякой культуры,
направлены прежде всего на ближайшее и каждый поэтому имеет в виду только
потребительную ценность благ, получаемых им в обмене, - в это время меновые
операции, естественно, ограничиваются такими случаями, когда блага имеют для
своих владельцев - хозяйствующих субъектов - меньшую потребительную ценность,
чем другие блага, находящиеся в распоряжении других субъектов, тогда как у
последних отношение оценок этих же благ обратное. А обладает мечом,
представляющим для него меньшую потребительную ценность, чем плуг В; наоборот,
для В этот плуг имеет меньшую потребительную ценность, чем меч А: только
подобными случаями и ограничиваются при вышеуказанных отношениях фактически
осуществляющиеся меновые операции.
Нетрудно видеть, что при таких отношениях число
осуществляемых меновых операций может быть только строго ограниченным. Редко
бывает, действительно, такого рода совпадение, чтобы благо, находящееся в
распоряжении одного лица, представляло для него меньшую потребительную ценность,
чем другое, принадлежащее другому субъекту благо, и в то же время, чтобы для
последнего лица отношение оценок было обратным; еще реже случается, что при
наличии такого отношения эти два индивида фактически встречаются друг с другом.
А имеет сети, которые он охотно обменял бы на известное количество конопли. Но
чтобы этот обмен действительно осуществился, требуется не только, чтобы был
какой-нибудь другой хозяйствующий индивид В, готовый отдать за сети А количество
конопли, совпадающее с желаниями последнего; необходимо еще одно условие: чтобы
А и В встретили друг друга. Земледелец С владеет лошадью, которую он охотно
променял бы на некоторое число земледельческих орудий и предметов одежды. Однако
маловероятно, чтобы он нашел другое лицо, которое, нуждаясь в его лошади, в то
же время было бы в состоянии и желало предложить ему в обмен за его лошадь все
требуемые им орудия и предметы одежды.
Это затруднение оказалось бы непреодолимым и
создало бы тяжелые препятствия для разделения труда и производства благ на
неизвестного покупателя, если бы в самой природе вещей не существовало средства,
которое само по себе и без всякого особенного соглашения или государственного
принуждения приводит хозяйствующих людей повсюду и неизбежно к такому состоянию,
которое совершенно устраняет указанное выше затруднение.
Непосредственное покрытие надобности в благах
составляет конечную цель всей хозяйственной деятельности людей. Понятно, что и в
своих меновых операциях они преследуют ее же, они обменивают свои товары на
блага, представляющие для них потребительную ценность, и это стремление
существует одинаково на всех ступенях культуры и экономически совершенно
правильно. Но хозяйствующие индивиды, конечно, поступят совсем не экономически,
если пренебрегут хотя бы приближением к конечной цели, когда достичь ее
немедленно и непосредственно невозможно.
Кузнец гомеровского времени приготовил два медных
вооружения и думает их обменять на медь, топливо и предметы пропитания. Он
отправляется на рынок, предлагает свои товары в обмен на названные блага и,
конечно, очень рад, когда находит там лиц, желающих приобрести эти вооружения и
в то же время дающих ему все необходимые для него сырые материалы и жизненные
припасы. Но ясно, что следовало бы считать особенно счастливой случайностью,
если бы он нашел среди небольшого в то время числа лиц, желающих обменять благо,
обладающее такой, сравнительно малой, способностью к сбыту, как вооружения, как
раз такого субъекта, который предлагал бы ему взамен все необходимые для него
предметы. Ему пришлось бы, следовательно, отказаться от меновой операции или по
крайней мере осуществить ее со значительной потерей времени, если бы он поступал
так неэкономически, что хотел бы получить в акте мены непременно необходимые для
него потребительские блага и отказывался бы от других благ, сохраняющих для него
точно так же характер товаров, но отличающихся большей способностью к сбыту,
чем его собственные, товаров, обладание которыми, следовательно, немало
облегчит ему отыскание лиц, владеющих именно теми благами, в которых он
нуждается. В то время, о котором мы здесь говорили, скот является, как мы увидим
ниже, товаром с наибольшей способностью к сбыту. Кузнец поступил бы поэтому,
скажем мы, весьма неэкономически, если бы не отдал своих вооружений за известное
число голов скота, хотя бы он обладал вполне достаточным для его
непосредственных потребностей количеством последнего. Правда, он получает, таким
образом, за свои товары не потребительские блага (в узком смысле этого слова,
противополагающемся понятию товара), но только такие, которые сохраняют для него
по-прежнему свой характер товара; но эти блага отличаются большей способностью к
сбыту, и понятно, что обладание ими увеличивает для него в несколько раз
вероятность отыскать на рынке лиц, предлагающих взамен требуемые им
потребительские блага. Естественно, что наш кузнец при надлежащем понимании
своего индивидуального интереса без принуждения, без специального соглашения
придет к тому, что отдаст свои вооружения в обмен за соответствующее число голов
скота и обратится с приобретенными таким образом и обладающими большей
способностью к сбыту товарами к тем хозяйствующим индивидам на рынке, которые
предлагают медь, топливо и жизненные припасы; теперь, понятно, вероятность
достижения им своей конечной цели - приобретения путем обмена необходимых
для него потребительских благ - значительно увеличится, и во всяком случае эта
цель будет осуществлена гораздо скорее и более экономически.
Итак, экономический интерес отдельных
хозяйствующих индивидов приводит по мере развития понимания ими этого интереса
без всякого соглашения, без законодательного принуждения, без всяких даже
соображений об общественном интересе к тому, что индивиды отдают свои товары
в обмен на другие, обладающие большей способностью к сбыту, несмотря на то, что
для непосредственных целей потребления они в них не нуждаются. Так возникает под
мощным влиянием привычки то наблюдаемое всюду при росте экономической
культуры явление, что известное число благ и именно те, которые обладают в
смысле времени и места наибольшей способностью к сбыту, принимаются в обмен
каждым и поэтому могут быть обменены на всякий другой товар. Такие блага предки
наши назвали Geld - деньгами от слова "gelten" - "исполнять", "платить",
почему "Geld" на немецком языке означает платежное средство вообще [в
старонемецком языке в смысле нашего "geld" употребляется слово "scaz", и готском
- "skatts", но Ульфила переводит слово
(Ев. от
Марка 14. 11, где оно употреблено в смысле денег вообще) словом "faihu" (Vieh,
Geld.). Старое верхненемецкое "gelt" означает "Vergeltung", "Abgabe", "Losung":
в одной библейской глоссе Х столетия отвечает латинскому "aes". На старом
нижненемецком оно, наоборот, употребляется уже в смысле современного нашего "Geld".
На нерхненемецком средневековом языке "gelt" обозначает обыкновенно "платеж" (в
смысле акта и объекта его), "имущество", "доходы", но употребляется не раз уже и
в нынешнем значении "Geld". Например, в "Martina" фон Лангенштейна (Base
Handschrift. 215), "ze gelde keren" (обратить в деньги), у Сухевиртца (Edit.
Premisser, 31, 104 etc., - CM. Graff. Althochdeutscher
Sprachschatz IV, 191; Muller-Benecke. Mittelhochdeutscher Worterb. I. 522:
Diefenbach, Vergleichen der Worterbuch d. goth. Sprache, II. 1851. 403).
Небезынтересно, как обозначают деньги другие народы.
Греки, евреи и отчасти римляне
называли деньги словом "серебро" (,
keseph, argentum), как и сейчас еще французы
(argent); англичане, испанцы,
португальцы, как и отчасти евреи,
греки и французы, - словом
"монета" (money, moneda, moeda, maoth, ,
monnaie). Итальянцы и русские говорят о монетах (динарии),
когда хотят назвать деньги вообще (danaro, деньги), такое же выражение
существует и у испанцев и португальцев. Поляки, богемцы
и словаки называют деньги пфеннигами (монетами): pienadze, penize, penize
- точно так же, как и кроаты, далматинцы и босняки. Датчане,
шведы и мадьяры тоже говорят о монетах (пфеннигах), когда хотят
обозначить деньги (penge, penningar, penz). Так же поступает и араб,
потому что его выражение для денег "fulus" обозначает "монеты". На языке бари
(живущих в верховьях Нила) слово "naglia" {бусы) значит в то же время
"деньги" (Fr. Muller. Wien. Acad. Schriften, phil. hist. Sect. B. 45. S. 117). а
нубийцы называют металлические деньги schangir - "раковины с надписью"
(каури, снабженные надписью - чеканка)].
Какое большое влияние оказывает на возникновение
денег привычка [привычка как фактор в процессе возникновения денег
упоминается Кондильяком (Le commerce et le Gouvernement, 1776. Part. I. Сh. 14);
Ле Тросне (De l'interet social, 1777. Ch. III)], видно непосредственно из
рассмотрения только что изложенного процесса, путем которого определенные блага
становятся деньгами. Обмен товаров, обладающих меньшей способностью к сбыту, на
товары с большей способностью к сбыту вызывается экономическими интересами
всякого отдельного хозяйствующего индивида, но фактическое проведение
таких меновых операции предполагает понимание этого интереса со стороны
хозяйствующих субъектов, соглашающихся принять в обмен за свой товар благо, само
по себе для них, быть может, совершенно бесполезное, только ради большей его
способности к сбыту. Никогда сразу все люди не приходят в одно и то же время к
этому пониманию. Наоборот, сначала только часть хозяйствующих субъектов начинает
понимать преимущество, достигаемое тем, что они во всех случаях, где
непосредственный обмен их товаров на потребительские блага невозможен или очень
сомнителен, согласятся принять в акте мены другие товары, обладающие большей
способностью к сбыту, - преимущество, само по себе совершенно независимое от
общего признания какого-нибудь товара деньгами, так как подобный обмен
всегда и при всех обстоятельствах сильно приближает отдельного хозяйствующего
индивида к его конечной цели - к приобретению нужных ему потребительских благ.
Но так как нет лучшего средства просветить людей насчет их экономических
интересов, как дать им возможность на примере видеть успех тех, кто для
осуществления своих интересов прибегает к правильным средствам, то станет
понятным, что ничто так не способствовало возникновению денег, как именно то
обстоятельство, что наиболее предусмотрительные и дельные хозяйствующие субъекты
практиковали в целях собственной экономической пользы в течение долгого времени
прием товаров, обладающих наибольшей способностью к сбыту, в обмен на все другие
товары. Таким образом, практика и привычка немало способствовали тому, что
наиболее в данное время способные к сбыту товары стали приниматься в обмен за
все другие товары не только многими, но и всеми хозяйствующими индивидами
[объяснением того своеобразного явления, что с развитием культуры некоторые
блага, именно золото и серебро в форме монет, охотно принимаются в обмен на
другие товары всеми, даже и такими лицами, которые не имеют непосредственной
потребности в подобного рода благах или обладают ими в достаточной степени,
занимались уже великие мыслители древности, и вплоть до наших дней длинный ряд
исследователей занимался этой проблемой больше, чем каким-либо другим вопросом
нашей науки. Что благо отдается владельцем в обмен на более для него полезное,
это понятно даже простому человеку; но чтобы каждый хозяйствующий субъект охотно
соглашался обменять свои товары на маленькие кусочки металла, которыми
обыкновенно только немногие могут воспользоваться непосредственно, такое явление
настолько противоречит обычному ходу вещей, что не удивительно, если оно
казалось "таинственным" даже такому замечательному мыслителю, как Савиньи (Obligat.
II. 406). Задача науки состоит здесь в объяснении общего поведения людей,
мотивы которого неясны, и, конечно, естественнее всего было, в особенности ввиду
монетной формы денег, свести его к соглашению людей или к выражению общей воли -
закону. Такого объяснения придерживаются Платон и Аристотель. Первый называет .(de
rep. II. 12) деньги "условным меновым знаком", а Аристотель говорит в часто
цитируемом месте (Eth. Hie. V. 8), что деньги возникли путем соглашения, не из
природы вещей, а путем закона. Еще яснее выражает он это мнение в другом месте (Pol.
I. 6). "Люди, - говорит он, - условились давать и принимать за каждый товар
нечто, как эквивалент", и отсюда появление денег. Римский юрист Павел, взгляды
которого на происхождение денег сохранились для нас в Юстициановском
законодательном сборнике (1. 1. D. de contr. ernt. 18. 1) решает этот вопрос так
же, как и греческие философы. Он указывает на затруднения исключительно меновой
торговли и полагает, что они были устранены публичным институтом - деньгами.
"Было выбрано вещество, общественная оценка которого, освободив
его от колебаний, присущих другим товарам, сообщила ему постоянную внешнюю
(номинальную) ценность; это вещество было снабжено со стороны общества знаком
(его внешней ценности), и употребление и меновая сила его основываются не
столько на его субстанции, сколько на номинальной ценности". Таким образом, и
Павел сводит происхождение денег к общественному авторитету. Рядом с этим,
однако, проявляется уже и в древности стремление свести особое положение,
занимаемое благородными металлами среди прочих товаров, на их специальные
свойства. Аристотель указывает (Polit. I. 6) на легкость их хранения и
перевозки, а в другом месте (Eth. Nic. V. 6) на сравнительно большую
устойчивость цен. Ксенофонт же (de vectigal Athen. 4) отмечает даже широкие
количественные границы способности их к сбыту, в особенности серебра. Если,
аргументирует он, на рынок будут доставлены продукты медника, кузнеца, даже вино
и хлеб в очень больших размерах, то они сильно упадут в цене, тогда как серебро
и золото (последнее не в такой степени) постоянно находят выгодный сбыт. На
сохраняемость и прочность благородных металлов, в особенности золота, обращал
внимание уже Плиний (Hist. nat. 33. S. 19, 31).
Необыкновенно богатая литература средних веков
и XVI столетия по вопросу о монетах и мерах тщательно собрана в "Biblioteca
nurnmaria" Лаббе (ed. Reichenenberg, 1692). "Collectio Budeliana" (1591), Freyer.
De remonetaria, 1605 (здесь трактаты Орезма и Биэля) содержат много
замечательных сочинений своего времени. Рошер (System I. § 116. 5) отметил
некоторые важнейшие из них с усердием тщательного исследователя. Они занимаются
большей частью практическими вопросами монетного дела, в особенности вопросом о
содержании и границах права государей изменять монету и об имущественно-правовых
последствиях таких изменении, вопросом, ставшим очень важным ввиду постоянных
злоупотреблений правительств в этом отношении. При этом некоторые не упускают
повода исследовать вопрос о происхождении денег, решая его на основании попыток
древности, с непременной ссылкой на Аристотеля. Так это у Орезма
- ум. 1383 (Tractat. de orig. et jure etc. ed. Freyer.
P. 2, append.); Биэля - ум.
1495 (Tract. de monetis, ed. Treyer. P. 33); Молина
(Tract, de mutatione monetarum, 1555, edit. Budeliana. P. 485); Куарувиа
(Veter. numm. collat. (около 1560), edit. Bud P 648);
Малесруа (Paradoxa. Op. cit. 1566. P. 747);
Менохий (Consilia. Op. cit. P. 705); Буделий
(De monetis et re nummaria, 1591. P. 10). Ход исследования почти у всех
писателей этих таков: сначала они излагают затруднения, в которые ставит оборот
исключительно натуральная меновая торговля, затем указывают на возможность
устранения их путем введения денег, далее они в своем изложении упоминают об
особенной приспособленности благородных металлов для служения этой цели и,
наконец, приходят с ссылкой на Аристотеля к заключению, что последние
действительно стали деньгами путем общественного установления "деньги есть
орудие, искусственно придуманное", - говорит Орезм (Op. cit. Р. 2); "или по
собственной природе, или по установлению людей", - говорит Биэль (Op. cit. Р.
33); "изобретение и установление денег принадлежит международному праву". Молина
(Op. cit Р. 486). Заслуги некоторых из этих писателей велики, так как они
выступили против злоупотреблений государей в области монетного дела, но в
вопросе о происхождении денег они не пошли дальше взглядов древних. Старые
итальянские и английские писатели не представляют исключений в данном случае.
Даванзати (Lezioni sulle rnonete, 1588) следует еще строго Аристотелю и Павлу и
сводит происхождение денег (Р. 24, ed. Cust.) к государственному авторитету ("per
legge accordata"), точно так же и у Монтанари (Della moneta. Cap. I. P. 17, 32,
cap. VII. Р. 118, ed. Cust.) и Робертса, широко распространенная энциклопедия
торговли которого (Merchants map. of commerce, 1638) лучше, чем всякое другое
сочинение XVII столетия, отражает современные ему народнохозяйственные взгляды
Англии, указывает (1700. Р. 15) на такой же источник происхождения денег.
Среди финансистов-писателей первой половины
XVIII века выдается Ло своими исследованиями о происхождении денег. Еще Буазар
сводит его к общественному авторитету, и Вобан (Dime royale, 1707. Р.
51, ed. Daire), как и Буагильбер - ум.
1714 (Dissertation sur la nature des richesses. Chap. II), ограничивается
лишь указанием на необходимость денег как средства облегчения торгового оборота.
Ло (Consideration sur le nummeraire. Chap. I, 1720,
сначала Trade and Money, 1705; Memoire sur 1'usage des
monnaies, 1720. P. I), напротив, решительно отбрасывает теорию
соглашения, решается, как никто до него, генетически обосновать особое положение
благородных металлов среди других товаров и их характер денег особыми свойствами
их и становится, таким образом, основателем правильной теории происхождения
денег. Ему следуют Дженовези (Lezioni. Part II, 1769. Р. 2, 4) и Тюрго (Sur la
formation et distribution des richesses, 1771, § 42-45) в борьбе с теорией,
сводящей происхождение денег на соглашение людей, а Беккариа (Economia publica.
Р. IV. С. II, § 7-8), Верри
(Delia economia politica, § 2, Riflessioni sulle leggi. P. 1. P. 21. ed. Custodi),
Тюрго (Op. cit.; Lettre sur le papiermonnaie P. 97,
ed. Daire), Смит (Wealth of Nations., 1776. В.
I. Chap. IV) и Бюш (Geldumlauf. II. B. VI)
снова повторяют попытку Ло генетически объяснить характер благородных металлов
как денег из особой природы этих товаров и проводят этот взгляд отчасти очень
удачно. К ним примыкают из новых писателей: Мальтус (Principl. of P. E. Chap. II.
Sect. 1); Мак-Куллох
(Principl. of P. E. P. I. Ch. 24); Дж. С.
Милль (Principl. of P. Е.
В. III, (Chap. VII); Джойа (Nuovo
prospetto, 1815, I. P. 118); Бодрияр (Manuel. Part.
III. Chap. III. 1. 1863); Корньяри (Traite. Chap.
XVII. 1868) и из немецких экономистов: Краус
(Staatsw. В. I, S. 61, ed. 1808), Зуедер (National-Industrie, 1800. I. S.
48). В общем в первые десятилетия XIX столетия немецкие экономисты не проявляют
склонности к историческим исследованиям, и интерес к нашему вопросу почти
совершенно отсутствует у таких писателей, как Оберндорфер, Пулитц, Лотц, Захарие,
Германн. пока проблемой происхождения денег снова не начинают заниматься с
пробуждением исторических исследований в области нашей науки Pay, Айзелен, Рошер,
Гильдебранд, Книс, а еще раньше Мурхардт. Мало способствовали уяснению вопроса
появившиеся до сих пор монографии. Мюллер (Theorie des Geldes, 1816)
констатирует стремление людей к государству и полагает, что деньги способствуют
такому общению (S. 156) - это и есть решение проблемы происхождения денег;
Хоффман сводит (Lehre vom Gelde, 1838. S. 10) снова происхождение последних к
соглашению людей, как и Шевалье (La monnaie, cours III, 1850. Р. 3). Больший
интерес для нашего вопроса представляет монография Оппенхейма (Die Natur des
Geldes, 1855), хотя он полагает, что главное значение здесь не в объяснении
первоначального происхождения денег (S. 4), а в изображении процесса, путем
которого товары, ставшие меновым посредником, теряют свой первоначальный
характер, обращаясь в конце концов в простой знак ценности. Если мы и должны
решительно разойтись с последним мнением, то все же в основе его лежит ясно
выступающая из изложения Оппенхейма мысль или скорее наблюдение, которое
объясняет, почему мы встречаемся с подобным заблуждением в сочинениях многих
выдающихся экономистов. Я имею в виду тот факт, что сознание хозяйствующих людей
нередко упускает из внимания вследствие нашего удобного механизма оборота
характер денег как полезного металла и как дальнейший результат этого замечается
только его характер как менового посредника. Сила привычки, таким образом,
обеспечивает деньгам покупательную силу даже и там, где на характер их как
полезных металлов непосредственно не обращается внимания. Это наблюдение
совершенно правильно. Но ясно, что покупательная сила денег исчезла бы тотчас с
лежащей в ее основании привычкой, если бы они по какому-либо поводу лишились
своего характера полезных металлов. Можно поэтому допустить, что при
высокоразвитом обороте деньги представляются многим хозяйствующим субъектам
исключительно как знак. Но несомненно, что это легко объясняемое заблуждение
тотчас исчезло бы, как только монеты потеряли бы свой характер определенного
количества полезного металла].
Нельзя отрицать того, что известное, хотя и
меньшее, влияние оказывает внутри государственных границ и правопорядок. Но
происхождение денег (их следует отличать от их вида - металлических денег), как
мы видели, совершенно, так сказать, естественное, и поэтому только в очень
редких случаях можно свести его на законодательные влияния. Деньги не
установлены государством, они - не продукт законодательного акта, и
санкционирование их государственной властью вообще чуждо поэтому понятию денег.
Функционирование определенных товаров в роли денег образовалось, естественно, на
почве экономических отношений, без государственного вмешательства.
Но когда какое-нибудь благо в согласии с
потребностями оборота получает со стороны государства санкцию в качестве денег,
то это ведет к тому, что не только всякий платеж государству, но и все остальные
платежи, относительно которых в конкретном случае не указан другой платежный
товар, следовательно, и всякий платеж, выступающий как вспомогательное средство
вместо первоначально установленного в определенной форме и почему-либо в ней не
осуществившегося, могут быть потребованы и произведены с правовым эффектом
только при помощи этого блага; государство сообщает ему характер универсального
заместителя при платежах - обстоятельство, которое не создает из этого блага
впервые денег, но значительно усиливает присущий уже ему характер таковых
[Ср. Stein, Lehrbuch der Volksw., 1858. S. 55, в
особенности Knies. Tubing. Ztschr., 1858. S. 266; Mommsen.
Geschichte des rom. Munzwesens, 1860. Einleit., VII, VIII].
§ 2.
ОСОБЫЕ ДЛЯ КАЖДОГО НАРОДА И ЭПОХИ ДЕНЬГИ
Деньги не представляют собой ни продукта
соглашения всех хозяйствующих людей, ни результата законодательного акта. Деньги
- не изобретение народов. Отдельные хозяйствующие индивиды в народе везде
приходили с развитием экономической предусмотрительности к пониманию того, что
обмен товаров с меньшей способностью к сбыту на товары, обладающие большей
способностью к сбыту, окажет им большую помощь в достижении их специальных
экономических целей, и так с прогрессом народного хозяйства возникали деньги в
многочисленных, не зависящих друг от друга культурных центрах. Но именно потому,
что деньги - естественный продукт человеческого хозяйства, специальная форма
явления их была всюду и всегда результатом особенного, изменчивого
экономического положения, и у одного и того же народа в разное время и у
различных народов в одно и то же время различные блага приобретали то особое
значение в обороте, на которое мы указали выше.
В ранние периоды хозяйственного развития
большинства народов Старого Света товаром, обладавшим наибольшей способностью к
сбыту, стал скот. У номадов и всех народов, переходящих от кочевого состояния к
земледельческому хозяйству, главную часть состояния отдельных лиц составляют
домашние полезные животные, их способность к сбыту простирается на всех
хозяйствующих субъектов и определяется ввиду отсутствия искусственных путей
сообщения и того обстоятельства, что скот сам себя транспортирует (в ранние
периоды культуры почти без издержек), более широкими пространственными
границами, чем у большинства других товаров. Скот представляет собой товар с
достаточной способностью сохраняться, издержки на его содержание всюду, где
много лугов и где он содержится не в особых помещениях, чрезвычайно малы, и на
той степени культуры, когда каждый стремится обладать как можно большими
стадами, вряд ли мыслимо переполнение им рынка, так что все благоприятствует его
способности к сбыту и во временном, и в количественном отношении. В период, о
котором мы здесь говорим, нет другого товара, по отношению к которому так
совпали бы условия широкой способности к сбыту. Если мы прибавим ко всему этому,
что при таких обстоятельствах, несомненно, обмен полезных животных был развит
больше, чем торговля другими товарами, то, конечно, скот представится нам как
товар, обладающий большей способностью к сбыту, чем все остальные, как
естественные деньги [в большинстве языков отразилась связь представлений о
деньгах и о скоте. На старом нижненемецком слово "naut" обозначает теленка и
деньги, на языке фризов слово "sket" - скот и деньги. Готское "faihu",
англо-сакское "feoh", нортумберландское "feh" и соответствующие выражения во
всех остальных германских наречиях употребляются в значении скота, состояния,
денег и т. п. (Wackernagel. Haupt. Zeitschrift. IX. S. 549,
Note 101; Diefenbach. Vergleichendes Worterbuch der gothischen Sprache.
I. S. 350, 2, 757; см. также интересное примечание у Тренча (A select glossery
of english words. P. 30). В lex Fris, add. 11 сказано: "Лошадь или какие-нибудь
деньги" в gl. Cassel. F. 10 - pecunia fihu. Древнеславянское "skotum" - Vieh
обозначает в литовском в уменьшительной форме "skatikas" или "skatiks" то же,
что и деньги (Nesselmann. Litauisches Worterbuch). На происхождение латинских
слов "pecunia, peculiurn" от "pecus" (скот) указывали уже много раз, равно как и
на предание, упоминаемое Поллуксом, согласно которому древнейшие деньги афинян
назывались 
, название,
сохранившееся в поговорке 
. Известны
также выражения: Dekaboion, Tesse-raboion, Hekatomboion как обозначение денежных
сумм. Взгляд, по которому эти названия объясняются не тем, что в древности скот
исполнял функцию денег, а тем, что он изображался тогда на металлических
деньгах, можно найти уже у Поллукса и Плутарха, а теперь его разделяют Бёле и
многие другие. Но мне представляется более правильным мнение, которое находит,
что при постепенном переходе от привычной оценки в скоте к оценке в металле
ценность головы скота, выраженная в металле, образовала наименование новых
оценок, и отсюда выражения, обозначавшие количества голов скота, были перенесены
на монеты и денежные суммы. В арабском языке понятия "скот" и "деньги" тоже
родственны, за что говорит то обстоятельство, что слово "mal", в единственном
числе значащее "владение", "скот", во множественном употребляется в смысле (amual)
имущества и денег (Freytag. Arab. Lexik. IV. 221; Maninsky. P. 4225)]
народов Старого Света.
В торговле самого просвещенного народа древности
- греков, культурное развитие которого мы можем точно проследить, даже в
гомеровское время нет никаких следов наших современных металлических денег.
Торговля тогда была преимущественно меновой, стада составляли богатство людей,
платежи производились скотом, им выражались цены товаров и взимались штрафы. Еще
Дракон назначает штрафы скотом, и только Солон ввиду того, что они отжили свое
время, переводит их на металлические деньги, приравнивая овцу драхме, теленка -
пяти драхмам. Еще яснее следы денег в виде скота у древних италиков,
народов-скотоводов. До сравнительно позднего периода овца и теленок служат у
римлян в качестве орудия мены. Древнейшие установленные законом штрафы
выражаются в скоте (в овцах и телятах): еще в les Aternia Tarpeia 454 г. штрафы
положены скотом и только 24 года спустя переведены на металлические деньги
[Bockh. Metrologische Unters., 1838. S. 385; 420; Mommsen.
Geschichte des romischen Munzwesens, 1860. S. 169; Hultsch. Griechische
und romische Metrologie, 1862. S. 124. 188]. Богатство отождествлялось с
обладанием многочисленными стадами у наших предков, древних германцев, в
то время когда, по свидетельству Тацита, они одинаково высоко ценили глиняную и
серебряную посуду. Как и у греков гомеровского времени, на первом плане стоит
натуральный обмен, но рядом с этим уже в качестве орудий мены употребляются
головы скота, в особенности лошади (часто оружие). Скот - это имущество, которое
они предпочитают всякому другому; в скоте и оружии, как позже в металлических
деньгах, выражаются судебные штрафы [Wackernagel. Gewerbe,
Handel und Schiffahrt der alten Germanen. Haupt Zeitschrift. IX, 548; Grimm.
Deutsche Rechtsalterthumer. S. 586; Soetbeer. Beitrage zur Geschichte des Geld-
und Munzwesens in den Forschungen zur deutschen Geschichte. I. 215].
Еще Оттон Великий назначает штрафы скотом. У арабов еще во времена
Магомета деньгами служил скот [Sprenger. Leben Mohamed's. III. S. 139], а
у народов, признававших священные книги Зороастра, Зендавесту, другие формы
денег вытеснили скот после того, как соседние народы уже давно перешли к
металлическим деньгам [Spiegel. Avesta (deutsche Bearbeitung), I. S. 94].
Надо полагать, что в доисторическое время у евреев [Levy. Geschichte der
judischen Munzen. S. 7], жителей Малой Азии и Месопотамии скот был в
употреблении в качестве денег; но доказательств этого не сохранилось. Все эти
народы выступают в истории на такой ступени культуры, когда время скота в роли
денег остается уже позади, если только вообще можно заключить о таком состоянии
по аналогии с позднейшим развитием и по тому обстоятельству, что уплата большого
вознаграждения металлом и металлическими изделиями идет вразрез с простотой
ранних периодов культуры [Ср. Roscher. System. I. § 118. Not. 5].
Развитие культуры, в особенности разделение
занятий, и естественное следствие этого-образование городов с населением,
занимающимся по преимуществу индустрией, должны в совокупности повести к тому,
что способность скота к сбыту падает в такой же пропорции, в какой она
увеличивается у полезных металлов. Ремесленник, вступающий в обмен с
земледельцем, в состоянии принять в качестве денег скот, конечно, только в виде
исключения, и во всяком случае временное обладание скотом не только
обременительно для городского жителя, но и связано вместе с тем со значительными
экономическими жертвами. Даже для сельского хозяина сохранение и забота о скоте
не составляют сколько-нибудь значительной экономической жертвы только до тех
пор, пока в его распоряжении сколько угодно лугов и не исчезло обыкновение
держать домашних животных на воле. Границы способности скота к сбыту сужаются
поэтому по мере культурного развития как по отношению к кругу лиц, так и по
отношению ко времени, в течение которого можно сбыть его экономически, а в
смысле пространственном и количественном способность скота к сбыту уступает все
больше и больше подобной же способности других благ. Скот перестает быть, таким
образом, товаром, обладающим наибольшей способностью к сбыту, перестает быть
экономическими деньгами и вместе с этим, в конце концов, и деньгами вообще.
Все культурные народы, у которых раньше скот
обладал характером денег, с переходом от пастушеского и исключительно
земледельческого хозяйства к такому же хозяйству с ремеслами, обратились вместо
скота к полезным металлам, и главным образом к тем из них, которые ранее других
начинают подвергаться обработке благодаря сравнительной легкости добывания и
ковкости, - к меди, серебру, золоту, в отдельных случаях также к железу; этот
переход совершился, как только необходимость его стала настоятельной, тем легче,
что рядом со скотом повсюду, без сомнения, фигурировали в роли денег уже прежде
при небольших платежах и металлическая утварь, и металл в слитках.
Медь раньше других металлов послужила материалом,
из которого земледелец приготовлял свои плуги, воин - свое оружие, ремесленник -
свои инструменты, а для посуды и украшений всякого рода употребляли сначала
медь, серебро и золото. В этом периоде, когда перешли исключительно к
металлическим деньгам, благами общего потребления были, таким образом, медь и,
быть может, еще некоторые композиции из этого металла, а серебро и золото
являлись главнейшим средством удовлетворения самой общей страсти людей, стоящих
на низкой ступени культуры, стремления выделиться как-нибудь внешним образом из
среды своих сородичей. Если мы прибавим к этому, что эти металлы сперва, при
меньшей распространенности их употребления, в виде изделий, а потом, при
неограниченной применимости и делимости, в сыром виде не встречали ограничений в
своей способности к сбыту ни в узком круге хозяйствующих лиц, ни в узких
пространственных пределах (так как их потребляли одинаково все народы и издержки
на перевозку были относительно невелики), ни в узких временных пределах (так как
они хорошо сохранялись) и что благодаря всеобщей конкуренции какое угодно
количество их могло быть продано по экономическим ценам скорее, чем другой товар
(гл.
7, § 2), то мы получим картину экономического положения, при котором три
вышеупомянутых металла как блага с наибольшей способностью к сбыту сделались
орудиями мены периода, следующего за пастушеским и земледельческим хозяйством.
Этот переход, конечно, произошел не мгновенно и
не у всех народов одинаково. В роли денег наряду с новыми орудиями - металлами
еще долго употреблялся скот, прежде чем металлы вытеснили его окончательно, и
ценность головы скота, выраженная в металле, ставшем деньгами, удержалась в
качестве единицы меры и позже, когда металл совершенно овладел оборотом. Так
объясняются Dekaboion, Tesseraboion, Hekatomboion греков и металлические деньги
римлян и галлов; изображение скота на монетах было символом такой переоценки
[Plut. Thes. 19; Plinius, h. N. 18, 3; Schreiber в его
Taschenbuch fur Geschichte. S. 2, 67, 240, 3, 401].
Были ли медь и бронза как важнейшие из полезных
металлов древнейшим орудием мены и выступили ли только позже в этой роли
благородные металлы, по меньшей мере неизвестно. На востоке Азии, в Китае и,
вероятно, в Индии выработалась во всяком случае полная система медных денег,
нечто подобное было и в Средней Италии. Наоборот, в древних очагах культуры, в
области Тигра и Евфрата, не нашли никаких следов прежнего состояния медной
денежной системы, а в Передней Азии, Египте, Греции, Сицилии и Нижней Италии
самостоятельное развитие ее, если оно где-нибудь начиналось вообще, было
остановлено развившимся торговым оборотом Средиземного моря, немыслимым при меди
в роли денег. Напротив, твердо установлено, что все народы, пришедшие ввиду
внешних условий, при которых развивалась их хозяйственная культура, к медной
денежной системе, по мере роста культуры и расширения пространственных границ
торгового оборота переходили от менее дорогого к более дорогому металлу: от меди
и железа к серебру и золоту (и к золоту, где роль денег исполняло серебро) или
по крайней мере у них наблюдается такая тенденция, если даже сам переход
фактически не всюду осуществился. Для небольшого торгового оборота старого
сабинского города с его окрестностями, после того как скот перестал играть роль
денег, при простоте сабинских нравов, медь - самый важный для практических целей
сельских жителей и горожан металл - была товаром, способность которого к сбыту
простиралась на наиболее широкий круг лиц, и в количественном отношении имела
самые обширные границы - в начале культуры это главные требования, предъявляемые
к деньгам; кроме того, медь легко и без особых расходов можно было сохранять в
небольших количествах, перевозка ее внутри небольшой области стоила сравнительно
немного; все эти обстоятельства в достаточной степени сообщали меди свойства
денег. Но как только область торгового оборота расширяется и размеры сбыта
сильно увеличиваются, медь естественным образом теряет свою пригодность к
функционированию в качестве денег сообразно с тем, как благородные металлы все
более и более приобретают способность к сбыту по мере развития культуры с ее
торговым оборотом, обнимающим весь мир, с ее массовым сбытом товаров и все
настоятельнее выступающей по мере возрастающего разделения занятий потребностью
отдельных хозяйствующих субъектов иметь у себя деньги. С развитием культуры
благородные металлы оказываются товарами, обладающими наибольшей способностью к
сбыту, и вместе с тем естественными деньгами экономически развитых народов.
История других народов представляет совершенно
отличную от вышеописанной картину хозяйственного развития и сообразно с этим и
денежных их систем.
Когда европейцы впервые посетили Мексику, она,
как можно заключить о тогдашнем состоянии страны из сообщений очевидцев,
достигла уже высокой ступени хозяйственной культуры. Торговый оборот древних
ацтеков имеет для нас особый интерес в двояком отношении: с одной стороны, он
показывает нам, что экономическая идея, руководящая людьми в их деятельности,
направленной на возможно более полное удовлетворение своих потребностей,
приводит повсюду к аналогичным экономическим отношениям; с другой стороны,
Древняя Мексика дает нам картину страны, находящейся в переходной стадии от
исключительно меновой торговли к денежному хозяйству, картину, следовательно,
состояния, на котором мы можем непосредственно наблюдать своеобразный процесс
выделения Некоторого числа благ из круга всех остальных и возвышения их до
функции денег.
Известия завоевателей и современных писателей
изображают нам Мексику как страну с многочисленными городами и прекрасно
организованным массовым торговым оборотом В городах ежедневно происходили
базары, в каждые пять дней - большой базар; последние были так распределены по
всему государству, что большому базару какого-нибудь города не было в это время
конкуренции в соседнем. Для' торгового оборота в каждом населенном месте были
отведены особые площади а на них для всякого товара определены места, вне
которых продажа была запрещена; исключения допускались только по отношению к
предметам пропитания и трудно перевозимым товарам (дрова, кожевенные товары,
камни и т. д.). В обыкновенные дни на базаре в главном городе Мексики бывало
20-25 тысяч человек, в дни больших базаров число их доходило до 40-45 тысяч, и
продаваемые товары поражали своим разнообразием [Clavigero. Geschichte von
Mexico. I. Band. VII. Buch. 35. Abth.].
Здесь возникает интересный вопрос: не
существовало ли тогда уже на рынках старой Мексики, так сильно походивших на
рынки Старого Света, явления, аналогичного нашим деньгам по своей сущности и
происхождению. Действительно, испанские завоеватели сообщают, что в то время,
когда они вступили впервые в Мексику, оборот ее давно перестал вращаться
исключительно в границах натуральной меновой торговли и некоторые товары заняли
уже в обмене благ то своеобразное положение, которое мы подробнее выше изложили,
т. е положение денег. Зерна какао в мешочках, содержавших от 8 до 24000 штук,
особые маленькие бумажные платки, золотая пыль в гусиных перьях, которые
принимались по величине (вес и орудия взвешивания вообще были неизвестны древним
мексиканцам), куски меди и, наконец, тонкие пластинки олова были по-видимому,
товарами, которые принимались охотно каждым даже при отсутствии нужды в них (в
качестве денег), в тех случаях, когда нельзя было путем обмена получить
непосредственно потребительские блага. Из товаров, продававшихся на мексиканских
рынках, называют следующие: живых и битых животных, какао, другие съестные
припасы, драгоценные камни, лечебные средства, древесный клей, смолу, руды,
готовые медикаменты, товары, сработанные из волокон алоэ, горной пальмы и
шерсти, предметы из перьев, дерева и камня, золото, медь, олово, дерево, камни,
шкуры и кожи. Рассмотрим эти товары. Заметим, что Мексика ко времени открытия ее
европейцами была уже развитой промышленной страной с большим городским
населением; примем во внимание, что как следствие этого, так и потому, что она
не знала большинства наших полезных животных, возможность функционирования скота
в роли денег устранялась, что какао составляло ежедневный напиток, бумажные
материи употреблялись всеми для одежды, а золото, медь и олово были важнейшими
для ацтеков полезными металлами, т. е. что все это были блага, обладавшие по
своей внутренней природе и общему употреблению способностью к сбыту, далеко
превосходящей все остальные товары, и мы легко поймем, почему именно эти товары
стали играть у ацтеков роль денег. Они были естественными, хотя и не вполне
развившимися еще, деньгами старой Мексики.
Подобные же причины обусловливают то, что у
народов охотничьих, если они ведут внешнюю торговлю, деньгами становятся
звериные шкуры. У таких народов всегда бывает, конечно, излишек шкур, так как
обеспечение семьи средствами пропитания путем охоты ведет к накоплению такого
количества шкур, что среди членов охотничьего племени может возникнуть
конкуренция разве только из-за какой-либо особенно красивой или редкой шкуры. Но
когда такое племя вступает в торговые сношения с другими народами и для шкур
открывается рынок, где за них можно получать по выбору охотников разнообразные
потребительские блага, тогда шкуры становятся, конечно, товаром, обладающим
наибольшей способностью к сбыту, и вместе с тем они начинают приниматься охотно
и в обмене самих охотников между собой. Для охотника А шкуры, которые он
получает от охотника В, совершенно излишни, но он знает, что их можно легко
обменять на рынке на другие полезные для него потребительские блага, и поэтому
он предпочитает их, несмотря на их характер товаров, другим товарам с меньшей
способностью к сбыту. И мы в действительности можем наблюдать, что только что
изложенное отношение фактически существует у всех охотничьих племен, ведущих
торговлю шкурами с другими народами [еще и теперь во многих землях общества
Гудзонова залива меновой единицей в обороте служит бобровая шкура, 3 шкуры куниц
ценятся, как одна бобровая шкура, шкура белой лисицы - как 2 бобровые, шкура
медведя или черной лисицы - как 4 бобровые, ружье - как 15 бобровых шкур (Ausland,
1846. S. 21). Слово "raha", имеющее на языке эстов значение денег, обозначает на
родственном первому языке лапландцев ценность шкуры (Ph. Krug. Zur Munzkunde
Russlands, 1805). О деньгах в виде шкур в средние века в России см. Нестора
(немецкий перевод Шлогера III. S. 90). Старое слово "кун" - деньги обозначает
собственно куницу. Еще в 1610 г. в захваченной врагами русской военной кассе
находилось 5450 рублей серебром и 7000 рублей звериными шкурами (Карамзин.
XII. Петербург, 1843. С.
131; Roscher. System. I, 1868. § 118. 3; см.
также Storch. Vebersetz. v. Rau. III. S. 25)].
То, что соль и рабы в Центральной Африке, плитки
воска в верховьях Амазонки, треска в Исландии и Нью-Фаундленде, табак в
Мериленде и Виргинии, сахар в английской Вест-Индии, слоновая кость в соседстве
с португальскими владениями стали деньгами, объясняется тем, что эти блага
составляли или составляют еще главный предмет торговли, и благодаря этому
подобно шкурам у охотничьего племени приобрели постоянную способность к сбыту,
тогда как, с другой стороны, местный денежный характер многих других благ
сводится к их большой и общей для всех в данной местности потребительной
ценности и, следовательно, большой способности к сбыту; так именно объясняются
денежные функции фиников в оазисе Сива (Siwah), кирпичного чая в Восточной Азии
и Сибири, бус в Нубии и Сенаре, хуссуба (Ghussub - род пшена) в государстве Аир
(Ahir в Африке); иногда, наконец, тот факт, что известные товары исполняли роль
денег, объясняется обоими вышеуказанными моментами: так, например, дело обстоит
с каури - излюбленным украшением и в то же время предметом торговли [Roscher.
System. I. § 119. Note 12].
Таким образом, деньги в своих специальных,
различных по месту и времени формах проявления не представляют результата
соглашения или законодательного принуждения, а тем менее случая; они являются
естественным продуктом различного экономического положения разных народов в одно
и то же время и одних и тех же народов в разные периоды времени.
§ 3. ДЕНЬГИ КАК "МЕРИЛО ЦЕН" И
КАК НАИБОЛЕЕ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ФОРМА НАКОПЛЕНИЯ МЕНОВЫХ ЦЕННОСТЕЙ
Когда в результате успехов развития торгового
оборота и функционирования денег вырабатывается такое хозяйственное состояние,
при котором товары какого угодно рода обмениваются друг на друга и пределы
образования цен под влиянием оживленной конкуренции все более и более сужаются,
тогда, понятно, цены всех товаров в данном месте и в данное время оказываются в
известном отношении друг к другу, и сообразно с этим отношением товары могут
обмениваться по усмотрению друг на друга.
Предположим, что образование цен нижеуказанных
товаров (причем всегда предполагается определенное качество) происходит на
данном рынке и в данный момент времени следующим образом.
|
|
Действительные цены |
Средние цены |
|
|
За центнер |
|
Сахар . . . . . . .
. . . . . . . . . . |
24-26 |
талеров |
25 |
талеров |
|
Хлопчатая бумага .
. . . . . . |
29-31 |
>> |
30 |
>> |
|
Пшеничная мука . .
. . . . . . |
5 1/2 - 6 1/2 |
>> |
6 |
>> |
Если мы примем среднюю цену товара за ту, по
которой его можно как купить, так и продать, то в нашем примере 4 центнера
сахара представят эквивалент 3 1/2 центнера хлопчатой бумаги, а последнее
количество - эквивалент 16 1/2 центнера пшеничной муки, или 100 талеров, и
наоборот. Нам достаточно теперь только назвать в таком смысле понимаемый
эквивалент товара или одного из многих его эквивалентов его меновой ценностью, а
сумму денег, за которую его можно как купить, так и продать, - его меновой
ценностью по преимуществу, и мы придем к господствующему в нашей науке воззрению
на меновую ценность в общем, и на деньги как "мерило" меновой ценности в
частности.
"В стране с оживленным торговым оборотом, - пишет
Тюрго, - каждый род блага получает известную цену по отношению ко всякому
другому роду блага, так что определенное количество одного вида представится нам
как эквивалент определенного количества всякого другого вида благ. Чтобы
выразить специально при таких условиях меновую ценность блага, очевидно,
достаточно назвать количество другого известного товара, составляющее эквивалент
первого. Отсюда, однако, легко видеть также, что все виды благ, служащие
объектами оборота, измеряются, так сказать, взаимно и каждый может служить
масштабом для всех остальных". В таком же смысле высказываются почти все другие
экономисты, приходя подобно Тюрго в его знаменитом исследовании об происхождении
и распределении народного богатства [Sur la form. et distrib. des richesses.
P. 25, ed. Daire. Cp. Roscher. System. I. 1868, § 116; Knies.
Tubing. Ztsch., 1858. S. 262] к выводу, что среди всех возможных
масштабов меновой ценности деньги - самый целесообразный, а потому и самый
общий. Единственный недостаток этого масштаба заключается, по их мнению, в том,
что сама ценность денег не постоянна, а колеблется [см. об этом в особенности
Helferich. Von den periodischen Schwankungen im Werthe der edlen Metalle, 1843]
и потому они представляют прочное мерило меновой ценности для каждого данного
момента времени, но не для различных периодов.
Но в учении о цене мы показали, что нигде в
хозяйстве людей нельзя найти эквивалентов благ в объективном смысле слова и
поэтому вся вышеизложенная теория, по которой деньги представляются как масштаб
меновой ценности благ, совершенно падает, потому что в основании ее лежит
фикция, ошибка.
Когда на рынке шерсти центнер ее определенного
качества продается в одном случае за 103 флорина, то нередко на том же рынке
совершаются сделки и по высшей или низшей цене, например по 104, 103 1/2 или по
102, 102 1/2 флорина; между тем, как находящиеся еще на рынке покупатели
заявляют, что они готовы "принять" по 101 флорину, продавцы в то же время хотят
"отдать" по 105 флоринов. Какова в таком случае меновая ценность центнера шерсти
или, наоборот, какое количество шерсти составляет, например, меновую ценность
100 флоринов? Очевидно, можно только сказать, что на этом рынке в этот момент
можно купить или продать центнер шерсти по цене в пределах от 101 до 105
флоринов, но нигде нельзя найти, нигде нет определенного количества
шерсти и определенной суммы денег, взаимно обменивающихся друг на друга,
т. е. эквивалентов в объективном смысле слова, а потому нельзя говорить и о мере
этих эквивалентов (меновой ценности).
Конечно, практика жизни вызвала ввиду некоторых
хозяйственных целей потребность в оценках приблизительной точности, и особенно в
денежных оценках, и во всех случаях, где дело идет только о такой
приблизительной правильности соображений, в основу соответствующих оценок с
полным правом кладут средние цены, потому что они в общем лучше всего
удовлетворяют этой цели. Но ясно, что этот метод оценки благ должен оказаться
совершенно недостаточным даже для практической жизни, и даже больше - прямо
ведущим к ошибкам во всех случаях, когда требуется большая степень точности.
Всюду, где идет вопрос о точной оценке, нужно скорее различать, смотря по
намерению лица, производящего последнюю, три случая. Намерение его может быть
направлено на то:
1) чтобы определить цену, по которой можно будет
продать известные блага на рынке;
2) чтобы определить цену, по которой можно будет
купить на рынке блага известного рода и качества;
3) чтобы определить количество товара, скажем
денег, которое представит для известного субъекта эквивалент
какого-нибудь блага, вернее конкретного количества его.
Решение двух первых задач вытекает из сказанного
нами раньше. Образование цен происходит между двумя крайними пределами, из
которых низший можно назвать ценой спроса (цена, по которой на рынке
хотят купить товар), а высший - ценой предложения (цена, по которой на
рынке предлагают товар к продаже). Первая цена составит основание для решения
первой задачи, вторая - для решения второй. Труднее ответить на третий вопрос,
потому что здесь следует принять во внимание особое положение, занимаемое в
хозяйстве соответствующего субъекта благом или конкретным количеством блага,
эквивалент которого (в субъективном смысле слова) требуется определить, а также
и то, представляет ли благо для хозяйствующего индивида большее значение по
своей потребительной или меновой ценности; когда же нам даны определенные
количества благ, то приходится разрешить оба эти вопроса еще и по отношению к
конкретным частям всего количества благ.
А обладает благами а, b, с, представляющими для
него большую потребительную ценность, и благами d, e, f, имеющими для него
большую меновую ценность. Сумма денег, которую он, по своим расчетам, мог бы
выручить за первые блага, не будет ни в коем случае для него эквивалентом
их, потому что потребительная ценность этих благ является для него более
высокой, экономической. Скорее эквивалентом их будет для него такая сумма, за
которую можно будет купить такие же блага или по крайней мере блага,
представляющие для него ту же потребительную ценность. Что касается, наоборот,
благ d, e, f, то они - товары, т. e. вообще предназначены для обмена, и
обыкновенно для обмена именно на деньги, и цена, которую предполагают выручить,
представляет по большей части эквивалент этих благ для хозяйствующего субъекта
А. Поэтому правильное определение эквивалента блага можно произвести не иначе,
как приняв во внимание владельца и хозяйственное положение блага по отношению к
владельцу, а определение эквивалента комплекса благ или имущественного состояния
необходимо предполагает отдельно решение вопроса об эквиваленте потребительских
благ и отдельно об эквиваленте товаров [это различие, на которое до сих пор
еще не обращают достаточного внимания в нашей науке, с давних пор стало
предметом обстоятельных исследований юристов, так как для них этот вопрос имеет
практическое значение всюду, где дело идет о требовании вознаграждения за вред,
а также в некоторых других случаях (при всех субсидиарных платежах). Возьмем,
например, такой случай: у ученого неправомерно отняли его библиотеку. "Покупная"
цена ее далеко не вознаградила бы его за его потерю, и наоборот, для наследника
этого ученого, для которого меновая ценность библиотеки имеет большее значение,
эта цена была бы истинным эквивалентом].
Если после всего сказанного мы должны признать
несостоятельной как теорию меновой ценности вообще, так и, будучи строго
последовательны, теорию денег как масштаба меновой ценности в частности, то все
же исследование природы и функции денег показывает нам, что различные оценки,
о которых мы только что говорили (их следует отличать от измерения меновой
ценности благ) по большей части целесообразнее всего производить в деньгах. Цель
первых двух оценок - определить количество благ, за которое можно бы на данном
рынке и в данный момент купить или продать товар. Но этими благами, если
соответствующий обмен в действительности осуществится, будут обыкновенно
деньги, и знание суммы денег, за которую можно купить или продать
товар, является вместе с тем, естественно, ближайшей обусловленной экономической
задачей оценки, целью ее.
К тому же при развитых отношениях торгового
оборота деньги - единственный товар, в котором без окольных путей можно выразить
оценку всех остальных. Где исчезает меновая торговля в узком смысле этого слова
и ценами различных товаров фактически являются в общем только денежные суммы,
там нет прочного базиса для всякой другой оценки. Оценка, например, хлеба или
шерсти в деньгах, конечно, очень проста, но оценка шерсти в хлебе или, наоборот,
хлеба в шерсти уже потому связана с большими трудностями, что непосредственного
обмена этих благ нет или же он происходит в редких, исключительных случаях и
потому недостает основания оценки - соответствующих действительных цен. Поэтому
оценка такого рода возможна только на основании соображений, предполагающих уже
оценку этих благ в деньгах, тогда как оценку благ в деньгах можно произвести
непосредственно, пользуясь существующими действительными ценами.
Итак, оценка товаров в деньгах не только, как мы
видели выше, лучше всего удовлетворяет обыкновенным целям ее, но и ближе, проще
в смысле практического ее осуществления; оценка в других товарах - операция
более сложная, предполагающая уже первую.
То же самое следует сказать и относительно
определения эквивалентов благ в субъективном смысле слова, потому что оно, как
мы видели, имеет уже своим основанием и предположением первые две оценки.
Таким образом, ясно, почему именно деньги и
представляют собой товар, в котором обыкновенно производятся оценки, и в этом
смысле (как товар, в котором при развитых отношениях оборота обыкновенно
[выше мы указали причины, обусловливающие то, что оценки целесообразнее всего
выражать в том товаре, который приобрел уже характер денег (если таковой есть),
и что они так действительно и выражаются, если только этому не мешают
препятствия, вытекающие из особенностей товара, ставшего деньгами. Исполнение,
однако, этой роли не является необходимым следствием функционирования
товара в роли денег, и мыслимы случаи, когда "мерилом цен" является товар, не
обладающий характером денег, или по крайней мере только один из нескольких
товаров, завоевавших положение денег. Словом, функция "мерила цен" не связана
обязательно с товарами которые приобрели характер денег, не есть необходимый
результат этого факта, а тем менее условие и причина его. Во всяком случае
деньги обыкновенно, и металлические в особенности, ввиду высокой степени их
заменимости и устойчивости моментов, определяющих их ценность, представляют
действительно в то же время и самое целесообразное "мерило цен". Наоборот,
другие товары, обладавшие характером денег (оружие, металлическая посуда,
бронзовые кольца и т. п.), никогда не употреблялись в роли "мерила цен". Таким
образом, эта функция не заключена в понятии денег, и если у некоторых
экономистов последние характеризуются именно своей ролью масштаба ценности, то
это указывает именно на непонимание истинной природы и сущности денег]
удобнее всего производятся оценки) можно их назвать также мерилом цен [уже
Аристотель (Ethik. Nicom. V. 8, IX, I) подметил функцию денег как масштаба в
торговом обороте людей. Из писателей, сводивших происхождение денег
исключительно или преимущественно к потребности хозяйствующих людей в масштабе
меновой ценности и цен и сообразно с этим объяснявших приобретение благородными
металлами их характера денег особенной приспособленностью к этой цели, следует
упомянуть здесь: Броджиа (Delle monette. 1743. С.
I. P. 304 ed. Coust); Нери (Osservazioni, 1751, Cap.
VI. Art I. § 14); Галиани (Della moneta. 1750. Lib. I.
C. I. P. 23; Lib. II, ed. 1831. C. 1, P. 120); Дженовези
(Lezioni, Part. II, 1769. § 2, 4); Хатчесон (A system
of moral philosophy, 1755. Book II. Ch. XII. § 2); Рикардо
(Principles of P. E. Chap. III, ed. 1846. P. 46); Шторх
(Cours d'econ. politique. Petersb., 1815. I. Introd. gen. P. 8); Штайн
(System d. Staatswissenschaft, 1852 I. S. 217); Шеффле
(Das gesellschaftlische System der menschlichen Wirtschaft, 1867. § 60)].
Подобные же причины обусловливают также и то, что
деньги являются преимущественным средством помещения тех составных частей
имущества, с помощью которых владелец намеревается приобрести в обмен другие
блага (предметы потребления или орудия для производства). Части имущества,
предназначаемые хозяйствующим индивидом на то, чтобы за них посредством обмена
приобрести предметы потребления, получают путем предварительного обмена на
деньги такую форму, при которой владелец может вернее и быстрее удовлетворить
свои потребности; и для той части капитала хозяйствующего субъекта, которая не
состоит еще из элементов предполагающегося производства, по таким же основаниям
денежная форма целесообразнее всякой другой, потому что всякий товар иного вида
нужно предварительно обменять на деньги и потом только можно уже в обмен на них
приобрести требуемые средства для производства. В действительности ежедневный
путь показывает нам, что хозяйствующие люди стараются превратить в деньги часть
своего потребительского запаса, состоящую не из благ, служащих для
непосредственного удовлетворения их потребностей, а из товаров; они поступают
точно так же и с частью капитала, находящейся не в форме элементов
предполагаемого производственного процесса, и этим в значительной мере
приближаются к осуществлению своих конечных хозяйственных целей.
Наоборот, ошибочным нужно признать взгляд,
приписывающий деньгам как таковым функцию перенесения "ценностей из
настоящего в будущее". Правда, металлические деньги годны для этой цели ввиду
почти безграничной их сохраняемости, небольших расходов по хранению и т. д., но
некоторые товары еще более приспособлены для этой цели; сверх того, опыт
показывает, что там, где не благородные металлы, а другие блага, не так долго
способные сохраняться, приобрели характер денег, последние служат целям
сохранения "ценностей" [эта теория нашла главных представителей в лице
великих английских философов XVII века. Гоббс исходит (Leviathan: de civitate,
Pars II. opera, 1668. С. 24. Р. 223) из потребности людей в сохранении
имущественных ценностей, по природе скоро разрушающихся и не предназначенных для
немедленного потребления, и показывает, как путем обращения ("concoctio") их в
металлические деньги достигается эта цель, равно как и цель облегчения
транспортирования их. У Локка мы встречаем то же самое (Of civil government.
Book II. 1691. Chap. V. § 46; Further Considerations
concerning raising the value of money. I, 1689. § 1). Бандини (Discorso
economico, 1737. Custodi. P. 142) развивает теорию, заключающуюся в зародыше уже
во взглядах Аристотеля. Он начинает свое изложение с указания на затруднения,
проистекающие из исключительно меновой торговли; кто имел блага, в которых
нуждались другие, не всегда был в состоянии потребить блага последних; явилась
необходимость поэтому в залоге (un mallevadore, как говорит Бандини), обладание
которым обеспечивало ему будущий платеж. Для такой функции были выбраны
благородные металлы. В Италии поддерживали эту теорию Ортес
(Della economia nazionale LVI. P. I; Lettere ad un legislatore. P. 258, ed.
Custodi) и Карли (Del origine del comercio e della
moneta, § 1, 2), во Франции - Дюто
(Reflexions sur le commerce in finances, 1738, Chap. III. I P 895, ed
Daire). В Германии Шмальц (Staatsw. in Briefen, 1818, S. 49), а в Англии Маклеод
(Elements of P. E., 1858. P. 24) пытались снова ее обосновать].
Объединив все сказанное, мы придем к выводу, что
товар, ставший деньгами, если только нет препятствий, обусловленных особыми
свойствами его, в то же время представляет собою товар, в котором целесообразнее
всего выражать оценки, удовлетворяющие практическим задачам хозяйствующих людей,
и помещать меновые запасы, и что металлические деньги (которые ближайшим
образом и имеют в виду исследователи в области нашей науки, когда говорят о
деньгах вообще) действительно в высокой степени отвечают таким целям. Но точно
так же ясно, что деньгам как таковым не следует приписывать функции
масштаба или хранителя ценностей, потому что эти свойства акцидентальные и в
понятии денег они не содержатся.
§4. МОНЕТА
Из предыдущего изложения сущности и происхождения
денег видно, что при обыкновенных отношениях обмена цивилизованных народов
благородные металлы естественно стали экономическими деньгами. Но употребление
их в роли денег связано с некоторыми затруднениями, устранением которых должны
были заняться хозяйствующие люди. Главные неудобства при употреблении
благородных металлов в роли денег заключаются в нелегком установлении их
подлинности, пробы и в необходимости делить твердый материал при меновых
операциях на части - затруднения, с которыми нельзя справиться без потери
времени и экономических жертв.
Испытание подлинности благородных металлов и их
пробы предполагает употребление химических средств и техническое знакомство с
делом, а деление твердых металлов на нужные части представляет операцию, не
только требующую ввиду точности, с какой она должна быть произведена, хлопот,
траты времени и точных инструментов, но и связанную еще с известной потерей
благородного металла (при дроблении и повторном плавлении).
Очень наглядное изображение затруднений,
проистекающих из употребления благородных металлов в роли денег, дает нам
известный путешественник Бастиан (Bastian) в своей книге о Бирме, стране, где
серебро циркулирует еще не в виде монеты.
"Когда в Бирме отправляются на рынок, -
рассказывает Бастиан, - то запасаются куском серебра, молотком, резцом, весами и
гирями. "Что стоят эти горшки?" "Покажите мне ваши деньги", - отвечает купец и
определяет, смотря по внешнему виду их, ту или иную цену известным весом денег.
Торговец дает вам маленькую наковальню, и вы отделяете столько, сколько нужно
серебра. Затем вы взвешиваете на собственных весах отбитый кусок, потому что
весам торговца доверять нельзя, и прибавляете или отнимаете, пока не получите
требуемого веса. Конечно, при этом теряется много серебра благодаря обрезкам, и
всегда предпочтительнее купить не то именно количество, какое необходимо, а
эквивалент куска серебра, отколотого вами сразу. При больших закупках, за
которые платят серебром самой высшей пробы, процесс еще сложнее: нужно позвать
пробирщика, чтобы он точно определил пробу серебра, за что, конечно, платят".
Это описание прекрасно рисует нам картину
затруднений, с которыми связан был оборот всех народов, пока они не перешли к
чеканке монеты, и устранение этих неудобств должно было казаться тем
желательнее, чем чаще последние ощущались каждым хозяйствующим индивидом.
Сначала, по-видимому, хозяйствующие люди нашли
необходимым устранить первого рода затруднение - определение пробы металла.
Клеймо, наложенное на слиток металла публичной властью или лицом, заслуживающим
доверия, гарантировало не вес его, а пробу; оно освобождало владельца такого
слитка от неприятного, сопряженного с расходами испытания его при передаче
лицам, полагавшимся на наложенный знак. Металл подобной чеканки нужно было, как
и раньше, взвешивать, но не требовалось уже испытывать его пробу.
Одновременно с этим, а в некоторых случаях, быть
может, позже хозяйствующие люди напали на мысль обозначать таким же образом и
вес слитков металла: делить его предварительно на куски, чтобь посредством
формы, заслуживающей общего доверия, определять и вес, и пробу его. Лучший
способ заключается, естественно, в том, что благородный металл делили на мелкие
куски, удовлетворяющие потребность оборота, само же обозначение предпринимали
так, чтобы сколько-нибудь существенное умышленное уменьшение гарантированного в
своем весе и пробе куска металла становилось сейчас заметным. Этой цели
способствовала чеканка металла, и таким образом произошли наши монеты, которые в
сущности представляют не что иное, как куски металла, проба и вес которых
установлены с точностью, удовлетворяющей практическим целям хозяйственной жизни,
и которые посредством заслуживающей доверия формы защищены от обманных
посягательств, благодаря чему облегчается передача при меновых операциях
требуемого количества благородного металла, производимая теперь без
затруднительного испытания, - отделения куска и взвешивания, а исключительно
путем сосчитывания. Народнохозяйственное значение монеты заключается поэтому в
том, что она (отвлекаясь от механической операции разделения благородного
металла на требуемые количества) устраняет при приеме металла испытание
его подлинности, пробы и веса, а при дальнейшей передаче - необходимость
доказывать все эти обстоятельства, освобождая, таким образом, от
предварительных мер, связанных с разного рода неудобствами, потерей времени и
экономическими жертвами. В результате и без того большая природная способность
благородных металлов к сбыту увеличивается в немалой степени [первоначально
металлы обращались в кусках, содержавших единицы веса, вообще принятые в
торговле. Римский асс был сначала фунтом меди, английский фунт стерлингов
состоял во времена Эдуарда I из фунта (по тауэрскому весу) серебра определенной
пробы, а французский ливр во времена Карла - из тройского фунта серебра.
Английские шиллинг и пенни были тоже единицами веса, употреблявшимися в торговле
вообще. "Когда квартер пшеницы стоит 12 шиллингов, - говорит один старый статут
Генриха III, - белый хлеб ценой в пенни должен весить 11 шиллингов и 4 пенса"
(ср. Ad. Smith. W. о. N. В. I. Ch. 4). Известно также, что наша марка, пфенниг,
шиллинг были единицами торгового веса. Порча монеты, производимая впоследствии
часто владетельными лицами, которым принадлежала монетная регалия, повела к
тому. что в большинстве государств общий торговый вес стал отличен от веса,
употреблявшегося по отношению к благородным металлам (именно в монетном деле).
Это обстоятельство в свою очередь немало способствовало тому, что в деньгах
увидели особый масштаб меновой ценности, тогда как в каждом нормальном народном
хозяйстве содержимое монеты есть не что иное, как известное количество единиц
веса, употребляемых по отношению к благородным металлам. В новейшее время не раз
пытались привести торговый вес в соответствие с весом монет, насколько это
позволяют удобства оборота, в особенности в Германии и Австрии, где таможенный
фунт был выбран как основание монетной системы].
Лучшую гарантию полновесности и правильной пробы
монеты может представить, конечно, государственная власть, потому что ее знает и
признает всякий и она обладает к тому же властью карать и предупреждать монетные
преступления. И действительно, правительства взяли на себя прежде всего
обязанность чеканить необходимую для оборота монету, но при этом они нередко
злоупотребляли своей властью в такой степени, что хозяйствующие субъекты, в
конце концов, совершенно почти забыли, что монета есть не что иное, как кусок
металла определенного веса и пробы, за правильность которых ручаются достоинство
и честность того, кто чеканит монету, и стали даже сомневаться, представляют ли
деньги вообще товар, и, наконец, объявили монету попросту чем-то воображаемым и
основанным исключительно на условности. Таким образом, то обстоятельство, что
правительства действовали в вопросе о деньгах так, как если бы они в самом деле
были продуктом только человеческого соглашения вообще, и законодательного
произвола в частности, сильно способствовало распространению заблуждений насчет
сущности денег.
Несовершенство нашей монеты состоит главным
образом в том, что ее нельзя чеканить с точным соблюдением веса и на монетных
дворах из практических побуждений (ввиду издержек) не стремятся даже к
достижимой точности. Недовес монеты в момент вступления ее в обращение
увеличивается вследствие ее циркулирования, так что легко возникает ощутительное
неравенство в весе отдельных монет одинакового курса.
Эти неудобства само собой сказываются тем
сильнее, чем меньше количества, на которые поделен благородный металл. Чеканка
его в таких небольших кусочках, какие требует розничная торговля, привела бы к
величайшим техническим затруднениям; даже если бы она производилась с кое-какой
тщательностью, это вызвало бы экономические жертвы, не стоящие ни в каком
отношении к курсу таких монет. К каким неудобствам, с другой стороны, ведет
отсутствие мелкой монеты, понятно всякому, сведущему в торговле.
"В Сиаме, - рассказывает Бастиан, - нет монеты
меньше 2 анна (Annas), и кто хочет купить что-либо, стоящее меньше этой цены,
тот должен ждать, пока присоединение новой потребности не оправдает такого
расхода, или же ему приходится сойтись еще с несколькими лицами, тоже желающими
произвести покупку, и потом уже рассчитываться с ними. Отчасти облегчают эти
затруднения здесь, платя чашками риса, а в Сокатре (Socatra) для той же цели
служат маленькие куски Ghi или масла".
В Мексике тот же Бастиан получал в виде разменной
монеты в городах куски мыла, в деревнях - яйца. В верхней части Перу туземцы
имеют при себе корзину с отделениями; в одном находятся иголки, в другом -
клубки ниток, в третьем - восковые свечи и тому подобные предметы ежедневного
употребления; когда нужно дать мелкую сдачу, они предлагают, смотря по сумме
последней, вместо нее что-нибудь из этого на выбор. В Верхней Бирме при
небольших покупках (сигар, плодов) употребляют обрезки свинца; каждый торговец
имеет у себя целый ящик их, взвешивая их по мере надобности на весах, более
массивных, чем те, какие употребляются для серебра. В деревнях, где нельзя
рассчитывать на размен серебра, при небольших закупках покупателя должен
сопровождать слуга с тяжелым мешком свинца.
В большинстве культурных государств стараются
избежать технических и экономических неудобств, связанных с чеканкой слишком
мелких монет из благородных металлов, чеканя их из какого-нибудь простого
металла, большей частью меди или бронзы.
Так как уже из одних соображений удобства никто
не превращает в такие монеты без нужды сколько-нибудь значительной части своего
менового запаса, то они получают второстепенное значение в обороте, и для
большего удобства участвующих в обмене лиц подобного рода монеты без вреда могут
содержать только половину и даже еще меньшую часть чистого веса, при условии
только, чтобы тот, кому принадлежит монетная регалия, всегда обменивал их на
монету из благородного металла или по крайней мере чеканил их в таком небольшом
количестве, чтобы они всегда оставались в обороте. Первый путь во всяком случае
предпочтительнее: он дает больше гарантий против злоупотреблений со стороны
правительств при доставляющей им выгоду операции выпуска такой монеты. Такие
деньги называются разменной монетой, и ценность их только отчасти основана на
них самих, главным же образом зависит от того, что за определенное количество
разменной монеты можно получить у обладателя монетной регалии полновесную монету
или при помощи такой монеты можно погасить свои обязательства по отношению к
обладателю регалии во всяком случае, а по отношению к другим лицам - в размере,
не превышающем наименьшей полновесной монеты. Публика в этом случае ради
большего удобства, связанного с легкой медной или бронзовой монетой, охотно
допускает небольшую хозяйственную аномалию, так как выгоды легкого передвижения
и удобства монет, не представляющих значительного экономического интереса,
гораздо важнее, чем их полновесность. Подобным же образом во многих странах
чеканят легковесную монету даже из серебра, и притом без всякого ущерба, если
только эта монета носит такое нарицательное наименование, что невозможно
чеканить отвечающей своему назначению полновесной монеты с подобным
наименованием по техническим и экономическим причинам.
Содержание