Чтение девятое
Владимир Соловьёв: Чтения о богочеловечестве
Религиозное сознание,
отправляясь от божественного, всесовершенного начала, находит действительный
природный мир несоответствующим этому началу, то есть несовершенным или
ненормальным, а вследствие этого загадочным и непонятным. Он является чем-то
неистинным и недолжным, а потому требуется его объяснить из истинного и
должного, то есть из другого, сверхприродного или божественного мира, который
открывается религиозному сознанию как его положительное содержание. Средний
термин или связующее звено, посредством которого природное бытие объясняется или
выводится из бытия божественного, есть, как мы знаем, человечество в качестве
конкретного единства всех начал.
Прежде всего нам нужно
установить, что, собственно, есть ненормальное или несовершенное в природном
мире, что в нем требует объяснения или оправдания с религиозной точки зрения.
Очевидно, что постоянные формы
природных явлений, их гармонические отношения и непреложные законы, все
идеальное содержание этого мира, представляющееся для объективного созерцания и
изучения,— все это не заключает в себе ничего ненормального или несовершенного,
ничего такого, что стояло бы в противоречии или противоположности с характером
мира божественного. При чисто теоретическом отношении к природе как только
созерцаемой и познаваемой ум не находит ничего, что бы вызывало осуждение или
требовало оправдания; рассматривая природу в ее общих формах и законах, он может
видеть в ее явлениях только ясное отражение вечных идей. Относясь идеально к
действительной природе, то есть созерцая ее в ее общем, или идее, мы тем самым
отрешаем ее от всего случайного и преходящего и — как говорит поэт —“прямо
смотрим из времени в вечность и видим пламя всемирного солнца”.
И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья
курится;
В его дыму, как в творческих
грезах,
Вся сила дрожит и вся вечность
таится.
И все, что мчится по безднам
эфира,
И всякий луч, плотской и
бесплотный,—
Твой только отблеск, о солнце
мира,
И только сон, только сон
мимолетный.
И поистине, в идеальном
созерцании (так же как и в чисто научном знании) всякая индивидуальная
отдельность, всякая особенность реального явления есть только “сон мимолетный”,
только безразличный и преходящий случай или пример всеобщего и единого; все дело
здесь не в реальном существовании предмета, а в его идеальном содержании,
которое есть нечто в себе совершенное и вполне ясное для ума. Но если в чистом
созерцании и теории (в объективном отношении) индивидуальное существование
лишено в своей отдельности всякого самостоятельного значения, то в практической
жизни, для нашей деятельной воли (в субъективном отношении), это
отдельное эгоистическое бытие особи есть первое и существенное; здесь мы должны
во всяком случае с ним считаться, и если это эгоистическое бытие есть сон, то
сон тяжелый и мучительный, от которого мы сами не вольны избавиться, который
подавляет нас, несмотря на наше сознание его призрачности (если и является такое
сознание). Вот этот-то тяжелый и мучительный сон отдельного эгоистического
существования, а не объективный характер природы в ее общих формах и
представляется с религиозной точки зрения чем-то загадочным и требующим
объяснения.
В свете идеального созерцания
мы не чувствуем и не утверждаем себя в своей отдельности: здесь погасает
мучительный огонь личной воли, и мы сознаем свое существенное единство со всем
другим. Но такое идеальное состояние есть в нас только минутное; кроме же этих
светлых минут, во всем остальном течении нашей жизни идеальное единство наше со
всем другим является для нас как призрачное, несущественное, за настоящую же
действительность мы признаем здесь только свое отдельное, особенное я: мы
замкнуты в себе, непроницаемы для другого, а потому и другое, в свою очередь,
непроницаемо для нас. Допуская вообще в теории, что все другое имеет такое же,
как и мы сами, внутреннее субъективное бытие, существует для себя, мы, однако,
совершенно забываем это в действительных практических отношениях, и здесь все
другие существа являются для нас не как живые лица, а как пустые личины.
Это-то ненормальное отношение
ко всему, это исключительное самоутверждение или эгоизм, всесильный в
практической жизни, хотя бы и отвергаемый в теории, это противупоставление себя
всем другим и практическое отрицание этих других — и является коренным злом
нашей природы, и так как оно свойственно всему живущему, так как всякое
существо в природе, всякий зверь, всякое насекомое и всякая былинка в своем
собственном бытии отделяет себя ото всего другого, стремится быть всем для себя,
поглощая или отталкивая другое (откуда и происходит внешнее, вещественное
бытие), то, следовательно, зло есть общее свойство всей природы: вся природа,
будучи, с одной стороны, именно в своем идеальном содержании или объективных
формах и законах, только отражением всеединой идеи, является, с другой
стороны, именно в своем реальном, обособленном и разрозненном существовании как
нечто чуждое и враждебное этой идее, как нечто недолжное или дурное, и притом
дурное в двояком смысле: ибо если эгоизм, то есть стремление поставить свое
исключительное я на место всего, или упразднить все собою, есть зло по
преимуществу (нравственное зло), то роковая невозможность действительно
осуществить эгоизм, то есть невозможность, оставаясь в своей исключительности,
быть действительно всем,— есть коренное страдание, к которому все
остальные страдания относятся как частные случаи к общему закону. В самом деле,
общее основание всякого страдания, как нравственного, так и физического,
сводится к зависимости субъекта от чего-нибудь другого, ему внешнего, от
какого-нибудь внешнего факта, который его насильственно связывает и подавляет;
но такая внешняя зависимость, очевидно, была бы невозможна, если бы данный
субъект находился во внутреннем и действительном единстве со всем другим, если
бы он чувствовал себя во всем: тогда для него не было бы ничего безусловно
чуждого и внешнего, ничто не могло бы его насильственно ограничивать и
подавлять; ощущая себя в согласии со всем другим, он и воздействие всего другого
на себя ощущал бы как согласное с своей собственной волей, как приятное себе, и,
следовательно, ему нельзя было бы испытывать действительное страдание.
Из сказанного ясно, что зло и
страдание имеют внутреннее, субъективное значение, они существуют в нас и для
нас, то есть в каждом существе и для него. Они суть состояния
индивидуального существа: а именно, зло есть напряженное состояние его воли,
утверждающей исключительно себя и отрицающей все другое, а страдание есть
необходимая реакция другого против такой воли, реакция, которой
самоутверждающееся существо подпадает невольно и неизбежно и которую оно ощущает
именно как страдание. Таким образом, страдание, составляющее один из
характеристических признаков природного бытия, является лишь как необходимое
следствие нравственного зла.
Мы видели, что действительное
бытие природного мира есть недолжное или ненормальное, поскольку оно
противуполагается бытию мира божественного (как безусловной норме); но это
противуположение и, следовательно, самое зло есть, как сейчас было показано,
только состояние индивидуальных существ и известное их отношение друг к другу
(именно отношение отрицательное), а не какая-нибудь самостоятельная сущность или
особое начало. Тот мир, который, по слову апостола, весь во зле лежит, не есть
какой-нибудь новый безусловно отдельный от мира божественного, состоящий из
своих особых существенных элементов, а это есть только другое, недолжное
взаимоотношение тех же самых элементов, которые образуют и бытие мира
божественного. Недолжная действительность природного мира есть разрозненное и
враждебное друг к другу положение тех же самых существ, которые в своем
нормальном отношении, именно в своем внутреннем единстве и согласии, входят в
состав мира божественного. Ибо если Бог, как абсолютное или всесовершенное,
содержит в себе все сущее или все существа, то, следовательно, не может быть
таких существ, которые имели бы основания бытия своего вне Бога или были бы
субстанциально вне божественного мира, и, следовательно, природа в своем
противуположении с Божеством может быть только другим положением или
перестановкою известных существенных элементов, пребывающих субстанциально в
мире божественном.
Итак, эти два мира различаются
между собою не по существу, а только по положению: один из них представляет
единство всех сущих, или такое их положение, в котором каждый находит себя во
всех и все в каждом,— другой же, напротив, представляет такое положение сущих, в
котором каждый в себе или в своей воле утверждает себя вне других и против
других (что есть зло) и тем самым претерпевает против воли своей внешнюю
действительность других (что есть страдание).
Итак, спрашивается: как
объяснить такое недолжное положение природного мира, это исключительное
самоутверждение сущих? Мы знаем, что самоутверждение есть напряженное состояние
воли, сосредоточивающейся в себе, отделяющейся и противупоставляющей себя всему
другому. Но воля есть внутреннее действие субъекта, прямое выражение и
проявление его собственного существа. Воля есть действие от себя или
внутреннее движение субъекта, исходящее из него самого; поэтому всякий акт воли
по существу своему свободен, всякое изволение есть произволение (как в языке, по
крайней мере русском, воля и свобода суть синонимы)*.
===================
* Это нисколько не противоречит той
несомненной истине, что все акты воли определяются мотивами. В самом деле,
всякий мотив вызывает определенный акт воли только потому, что действует на это
определенное существо; это есть только побуждение, вызывающее известное
существо к самостоятельному действию соответственно собственному характеру этого
существа; если бы было иначе, если бы все дело зависело безусловно от мотива, то
данный мотив производил бы свое действие одинаково на всякую волю, в
действительности же мы видим не то, ибо один и тот же мотив, напр<имер>,
чувственное удовольствие, побуждает при известных условиях одно существо к
действию, а на другое при тех же самых условиях совсем не действует или же
вызывает к сопротивлению и отвержению мотива, то есть для одной волн это есть
действительный положительный мотив, для другой же нет. Следовательно,
действительность мотивов, то есть их способность вызывать в субъекте известный
акт воли, первоначально зависит от самого же субъекта. Действующая сила
принадлежит не мотиву самому по себе, а той воле, на которую он действует и
которая, таким образом, и есть прямая причина и существенное основание действия.
Если я хорошо действую, находясь под влиянием хороших мотивов, то ведь сами эти
хорошие мотивы как такие могут иметь на меня влияние только потому, что я вообще
способен хорошо действовать, иначе они были бы надо мною бессильны. Таким
образом, мотивами определяется не сама действующая воля в своем качестве и
направлении (от которых, напротив, зависит действительность самого мотива), а
только вызывается факт обнаружения этой воли в данный момент, другими
словами, мотивы суть только поводы для действия воли, производящая же причина
всякого действия есть самая воля, или, точнее, сам субъект как водящий, то есть
начинающий действие из себя или от себя. Всякий акт воли не есть действие
мотива, а воздействие субъекта на мотив, определяемое собственным
характером субъекта.
===================
Таким образом, если зло или
эгоизм есть некоторое актуальное напряженное состояние индивидуальной воли,
противопоставляющей себя всему, всякий же акт воли, по определению своему,
свободен, то, следовательно, зло есть свободное произведение индивидуальных
существ.
Но индивидуальные существа не
могут быть свободной причиной зла в качестве существ физических, какими
они являются в природном вещественном мире, потому что этот мир и они сами,
поскольку принадлежат к нему, суть лишь следствия или проявления зла. В самом
деле, внешняя материальная раздельность и особенность, характеризующая природную
жизнь и образующая природный мир в его противоположности с миром божественным,
эта внешняя раздельность физического бытия есть, как мы знаем, прямое следствие
внутренней розни и самоутверждения, или эгоизма, который сам, следовательно,
лежит глубже всякого материально обособленного бытия — за пределами физического
существования субъектов в их внешней раздельности и множественности; другими
словами, первоначальною свободною причиною зла не может быть индивидуальное
существо как физическое явление, само уже обусловленное внешнею необходимостию.
Всеобщий опыт показывает, что
всякое физическое существо уже родится во зле; злая воля при эгоизме является у
каждого отдельного существа уже в самом начале его физического существования,
когда его свободно-разумное, или личное, начало еще не действует, так что это
коренное зло для него есть нечто данное, роковое и невольное, а никак не его
собственное свободное произведение. Безусловная воля не может принадлежать
физическому существу как такому, ибо оно уже обусловлено другим и не действует
прямо от себя.
Итак, зло, не имея физического
начала, должно иметь начало метафизическое; производящею причиною зла
может быть индивидуальное существо не в своем природном уже обусловленном
явлении, а в своей безусловной вечной сущности, которой принадлежит
первоначальная и непосредственная воля этого существа. Если наш природный во зле
лежащий мир, как земля проклятия и изгнания, произращающая волчцы и терния, есть
неизбежное следствие греха и падения, то, очевидно, начало греха и
падения лежит не здесь, а в том саду Божием, в котором коренится не только древо
жизни, но также и древо познания добра и зла,— иными словами: первоначальное
происхождение зла может иметь место лишь в области вечного доприродного мира.
Мы различаем в доприродном
бытии само Божество как всеединое, то есть как положительное (самостоятельное,
личное) единство всего,— и это “все”, которое содержится в божественном единстве
и первоначально имеет действительное бытие только в нем, само же по себе есть
лишь потенция бытия, первая материя, или не-сущее (μήόν).
Так как Божество есть вечное и абсолютное самоопределение — ибо как
полнота всего, как всеединое, оно не может иметь ничего вне себя и,
следовательно, всецело определяется само собою,— то поэтому, хотя Божество как
сущее и имеет в себе беспредельную и безмерную потенцию, или силу, бытия
(без которой ничто существовать не может), но как сущее всеединое оно эту
потенцию (возможность) вечно осуществляет, всегда наполняет
беспредельность существования таким же беспредельным, абсолютным содержанием,
всегда утоляет им бесконечную жажду бытия, всему сущему свойственную. Не так
должно быть в тех частных сущностях, которые в своей совокупности или
всеединстве составляют содержание всеединого Божества. Каждая из этих сущностей,
именно как “каждая”, то есть “одна из всех”, не есть и не может быть
непосредственно в себе “всем”. Таким образом, для “каждого” открывается
возможность “другого”: “все”, абсолютная полнота бытия в нем (в каждом)
открывается как бесконечное стремление, как неутолимая жажда бытия, как темный,
вечно ищущий света, огонь жизни. Он (каждый) есть “это”, но хочет, будучи
“этим”, быть “всем”; но “все” для него, как только “этого”, актуально не
существует, и потому стремление ко всему (быть всем) есть в нем безусловно
неопределенное и безмерное, в себе самом никаких границ не имеющее. Таким
образом, это беспредельное (το άπειρον), которое в
Божестве есть только возможность, никогда не допускаемая до действительности
(как всегда удовлетворяемое или от века удовлетворенное стремление), здесь—в
частных существах — получает значение коренной стихии их бытия, есть центр и
основа всей тварной жизни (μήτηρ τής ξωής).
Но этот центр натуры не
открывается непосредствен но и в частных существах, поскольку первоначально все
они объемлются единством Божиим и не существуют сами для себя в отдельности, не
сознают себя вне божественного всеединства, не сосредоточиваются в себя, и
потому το άπειρον в них остается сокрытым потенциальным —
хотя не в том смысле, как в Боге, в котором это есть вечно
potentia post actum, тогда как в них это только
potentia ante actum.
В этом первоначальном единстве
своем с Божеством все существа образуют один божественный мир в трех главных
сферах, смотря потому, какой из трех основных способов бытия —субстанциального,
умственного (идеального) или чувственного (реального), в них преобладает, или
каким из трех божественных действий (воля, представление, чувство) они по
преимуществу определяются.
Первая сфера божественного мира
характеризуется решительным преобладанием глубочайшего, самого внутреннего и
духовного начала бытия — воли. Здесь все существа находятся в простом единстве
воли с Божеством — в единстве чистой непосредственной любви; они существенно
определяются божественным первоначалом, пребывают “в лоне Отца”. Поскольку они
принадлежат к этой первой сфере, существа суть чистые духи, и все бытие этих
чистых духов прямо определяется их волей, потому что их воля тождественна с
всеединою волею Божией. Здесь, таким образом, преобладающий тон бытия есть
безусловная любовь, в которой все — одно.
Во второй сфере полнота
божественного бытия раскрывается во множественности образов, связанных идеальным
единством; здесь преобладает представление или умственная деятельность,
определяемая умом божественным, и потому существа в этой сфере могут быть
названы умами. Здесь все существа имеют бытие не только в Боге и для Бога, но
также и друг для друга — в представлении или созерцании; здесь является уже,
хотя только идеально, определенность и раздельность, все сущности (идеи)
находятся в определенном отношении (ratio,
lang="EL" style=" CYR">λόγος) друг к другу,
и, таким образом, эта сфера есть по преимуществу область божественного Слова
(Логоса), идеально выражающего разумную полноту божественных определений. Здесь
каждое “умное” существо есть определенная идея имеющая свое определенное место в
идеальном космосе.
В этих двух сферах (духовной и
умственной) божественного мира все существующее прямо определяется божественным
началом в двух первых образах его бытия. Но если вообще действительность
божественного мира состоит во взаимодействии между единым и всем, то есть между
самим божественным началом и множественностью содержимых им существ, то в этих
двух первых сферах самих по себе божественный мир не может иметь своей полной
действительности, так как здесь нет настоящего взаимодействия; ибо существа как
чистые духи и чистые умы, находясь в непосредственном единстве с Божеством, не
имеют отдельного обособленного или в себе сосредоточенного существования и как
такие не могут от себя самих внутренно воздействовать на божественное начало. В
самом деле, существа в первой сфере или как чистые духи, находясь в
непосредственном единстве божественной воли и любви, имеют здесь сами по себе
только потенциальное существование; во второй же сфере, хотя эти множественные
существа и выделяются божественным Логосом как определенные объективные образы,
в постоянном определенном отношении друг к другу и, следовательно, получают
здесь некоторую особность, но особность чисто идеальную, так как все бытие этой
сферы определяется умственным созерцанием или чистым представлением. Но такой
идеальной особности его элементов недостаточно для самого божественного начала,
как единого; для него необходимо, чтобы множественные существа получили свою
собственную реальную особность, ибо иначе силе божественного единства или любви
не на чем будет проявиться или обнаружиться во всей полноте своей. Поэтому
божественное существо не может довольствоваться вечным созерцанием идеальных
сущностей (созерцать их и ими созерцаться); ему не довольно обладать ими как
своим предметом, своею идеей и быть для них только идеею; но будучи “свободно от
зависти”, то есть от исключительности, оно хочет их собственной реальной жизни,
то есть выводит свою волю из того безусловного субстанционального единства,
которым определяется первая сфера божественного бытия, обращает эту волю на всю
множественность идеальных предметов, созерцаемых во второй сфере, и
останавливается на каждом из них в отдельности, сопрягается с ним актом своей
воли и тем утверждает, запечатлевает его собственное самостоятельное бытие,
имеющее возможность воздействовать на божественное начало; каковым реальным
воздействием образуется третья сфера божественного бытия. Этот акт (или эти
акты) божественной воли, соединяющейся с идеальными предметами или образами
божественного ума и дающей им чрез то реальное бытие, и есть собственно акт
божественного творчества. К пояснению его может служить следующее соображение.
Хотя идеальные существа (или умы), составляющие предмет божественного действия,
и не имеют сами по себе в отдельности субстанциального бытия или безусловной
самостоятельности,— что противоречило бы единству сущего,— но каждое из них
представляет собою некоторую идеальную особенность, некоторое характеристическое
свойство, делающее этот предмет тем, что он есть, и отличающее его ото всех
других, так что он имеет всегда безусловно самостоятельное значение, если еще не
по существованию, то по сущности или идее (non quoad
existentiam, sed quoad essentiain), то есть по
тому внутреннему свойству, которым определяется его мыслимое или умосозерцаемое
отношение ко всему другому, или его понятие (λόγος),
независимое от его реального существования. Но Божество как внутренно
всеединое или всеблагое вполне утверждает все другое, то есть свою волю
как беспредельную потенцию бытия (τό άπειρον)
полагает во все другое, не задерживая ее в себе как едином, а осуществляя
или объективируя ее для себя как всеединого. В силу же принадлежащей
всему другому, то есть каждой божественной идее или каждому предметному образу,
существенной особенности (по которой он есть это), каждый такой образ,
каждая идея, с которой сопрягается божественная воля, не относится безразлично к
этой воле, а необходимо видоизменяет ее действие согласно своей особенности,
дает ему свой специфический характер, так сказать, отливает его и свою
собственную форму, ибо очевидно, что свойство актуальной воли необходимо
определяется не только волящим, но и предметом его. Каждый предметный образ,
воспринимая беспредельную божественную волю по-своему, в силу своей
особенности, тем самым усвоивает ее, то есть делает ее своею; таким образом, эта
воля перестает быть уже только божественной: воспринятая определенным образом
(идеею) и от него получив свой особенный определенный характер, она становится
столько же принадлежностью этого предметного образа в его особенности, сколько и
действием божественного существа. Таким образом, беспредельная сила бытия (το
άπειρον), которая в божестве всегда покрывается актом, ибо Бог всегда
(вечно) хочет или любит все и все имеет в себе и для себя, эта беспредельная
потенция в каждом частном существе перестает покрываться его актуальностию, ибо
эта актуальность не есть вес, а только одно из всего, нечто
особенное. То есть каждое существо теряет свое непосредственное единство с
Божеством, и акт Божией воли, который в Божестве, не будучи никогда отделен от
всех других, не имеет границы, в самом частном существе получает такую границу.
Но, обособляясь таким образом, это существо получасе возможность воздействовать
на единую божественную волю, определяя се от себя так, а не иначе. Особенная
идея, с которою соединяется акт божественной воли, сообщая этому акту свой
особенный характер, выделяет его из абсолютного непосредственного единства воли
божественной, получает его для себя и о нем приобретает живую силу
действительности, дающую ей возможность существовать и действовать от себя в
качестве особи или самостоятельного субъекта. Таким образом, теперь уже являются
не идеальные только существа, имеющие свою жизнь только в созерцании Божества, а
живые существа, имеющие собственную действительность и от себя воздействующие на
божественное начало. Такие существа мы называем душами. Итак, вечные предметы
божественного созерцания, делаясь предметами особенной божественной воли
(точнее, обособляя в силу присущей им особенности действующую в них волю Божию),
становятся “в душу живу”; другими словами, существа, субстанциально содержащиеся
в лоне единого Бога-Отца, идеально созерцаемые и созерцающие в свете
божественного Логоса, силою животворящего Духа получают собственное реальное
бытие и действие.
Единство божественного начала,
субстанциально пребывающее в первой сфере бытия, идеально проявляемое во второй,
может получить свое реальное осуществление только в третьей. Во всех трех сферах
мы различаем действующее божественное начало единства, или Логос, как прямое
проявление Божества, и то “многое” или “все”, которое объединяется действием
этого единого, воспринимает его в себя и осуществляет. Но в первой сфере это
“все” само по себе существует только потенциально, во второй — только идеально и
лишь в третьей получает собственное действительное существование, а потому и
единство этой сферы, производимое божественным Логосом, является впервые как
действительное самостоятельное существо, могущее от себя воздействовать на
божественное начало. Только здесь объект божественного действия становится
настоящим актуальным субъектом и самое действие становится настоящим
взаимодействием. Это второе произведенное единство, противостоящее
первоначальному единству божественного Логоса, есть, как мы знаем, душа мира,
или идеальное человечество (София), которое содержит в себе и собою связывает
все особенные живые существа или души. Представляя собою реализацию
Божественного начала, будучи его образом и подобием, первообразное человечество,
или душа мира, есть вместе и единое и все; она занимает посредствующее место
между множественностью живых существ, составляющих реальное содержание ее жизни,
и безусловным единством Божества, представляющим идеальное начало и норму этой
жизни. Как живое средоточие или душа всех тварей и вместе с тем реальная форма
Божества — сущий субъект тварного бытия и сущий объект божественного действия;
причастная единству Божию и вместе с тем обнимая всю множественность живых душ,
все единое человечество, или душа мира, есть существо двойственное; заключая в
себе и божественное начало и тварное бытие, она не определяется исключительно ни
тем ни другим и, следовательно, пребывает свободною; присущее ей божественное
начало освобождает ее от се тварной природы, а эта последняя делает се свободной
относительно Божества. Обнимая собою все живые существа (души), а в них и все
идеи, она не связана исключительно ни с одною из них, свободна ото всех,— но
будучи непосредственным центром и реальным единством всех этих существ, она в
них, в их особности получает независимость от божественного начала, возможность
воздействовать на него в качестве свободного субъекта. Поскольку она
воспринимает в себя Божественного Логоса и определяется им, душа мира есть
человечество — божественное человечество Христа — тело Христово, или София.
Воспринимая единое божественное начало и связывая этим единством всю
множественность существ, мировая душа тем самым дает божественному началу полное
действительное осуществление во всем; посредством нее Бог проявляется как живая
действующая сила во всем творении, или как Дух Святый. Другими словами:
определяясь или образуясь Божественным Логосом, мировая душа дает возможность
Духу Святому осуществляться во всем, ибо то, что в свете Логоса раскрывается в
идеальных образах, то Духом Святым осуществляется в реальном действии. Отсюда
ясно, что мировая душа содержит в единстве все элементы мира, лишь поскольку она
сама подчиняется воспринимаемому ею божественному началу, поскольку она имеет
это божественное начало единственным предметом своей жизненной воли, безусловною
целью и средоточием своего бытия; ибо лишь поскольку она сама проникается
божественным всеединством, может она проводить его и во все творение, объединяя
и подчиняя себе всю множественность существ силою присущего ей Божества.
Поскольку она обладаема Божеством, постольку она обладает всем, ибо в Божестве
все в единстве; утверждая же себя во всеединстве, она тем самым свободна ото
всего в особенности, свободна в положительном смысле как всем обладающая. Но
мировая душа воспринимает божественное начало и определяется им не по внешней
необходимости, а по собственному воздействию, ибо, как мы знаем, она по самому
положению своему имеет в себе начало самостоятельного действия, или волю, то
есть возможность начинать от себя внутреннее движение (стремление). Другими
словами, мировая душа может сама избирать предмет своего жизненного стремления.
Какой же может это быть
предмет, к чему помимо божественного начала может стремиться мировая душа? Она
всем обладает, беспредельная потенция бытия (το άπειρον)
в ней удовлетворена. Но удовлетворена не безусловно и потому не окончательно.
“Все” как содержание своего бытия (свою идею) мировая душа непосредственно имеет
не от себя, а от Божественного начала, которое существенно первее ее, ею
предполагается и ее определяет. Только как открытая во внутреннем существе своем
действию Божественного Логоса, мировая душа в нем и от него получает силу надо
всем и всем обладает. Поэтому, хотя и обладая всем, мировая душа может хотеть
обладать им иначе, чем обладает, то есть может хотеть обладать им от
себя как Бог, может стремиться, чтобы к полноте бытия, которая ей
принадлежит, присоединилась и абсолютная самобытность в обладании этою
полнотою,— что ей не принадлежит. В силу этого душа может отделить относительный
центр своей жизни от абсолютного центра жизни Божественной, может утверждать
себя вне Бога. Но тем самым необходимо душа лишается своего центрального
положения, ниспадает из всеединого средоточия Божественного бытия на
множественную окружность творения, теряя свою свободу и свою власть над этим
творением; ибо такую власть она имеет не от себя, а только как посредница между
творением и Божеством, от которого она теперь в своем самоутверждении
отделяется. Останавливая же свою волю на самой себе, сосредоточиваясь в себе,
она отнимает себя у всего, становится лишь одним из многих. Когда же мировая
душа перестает объединять собою всех,— все теряют свою общую связь, и единство
мироздания распадается на множество отдельных элементов, всемирный организм
превращается в механическую совокупность атомов. Ибо все частные, особенные
элементы мирового организма, сами по себе именно как особенные (каждый как
“нечто”, а не все, как “это”, а не другое), не находятся в непосредственном
единстве друг с другом, а имеют это единство лишь посредством мировой души, как
общего их средоточия, всех их в себе заключающего и собою обнимающего. С
обособлением же мировой души, когда она, возбуждая в себе свою особенную волю,
тем самым отделяется ото всего,— частные элементы всемирного организма теряют в
ней свою общую связь и, предоставленные самим себе, обрекаются на разрозненное
эгоистическое существование, корень которого есть зло, а плод — страдание. Таким
образом, вся тварь подвергается суете и рабству тления не добровольно, а по воле
подвергнувшего ее, то есть мировой души как единого свободного начала природной
жизни.