Неореализм

Возникновение школы неореализма в науке о международных отношениях связывают с публикацией книги Кеннета Уолца «Теория международной политики», первое издание которой увидело свет в 1979 г. (Waltz. 1979). Сам этот термин отражает стремление ряда американских ученых (Кеннет Уолц, Роберт Гилпин, Джозеф Грико, Джон Мир- шаймер и др.) к сохранению преимуществ классической традиции иодновременно к ее обогащению с учетом новых международных реалий и достижений других теоретических течений (о классическом понимании неореализма см.: Keohane. 1986, а о его более позднем развитии см.: Buzan. 1991; Jones and Little. 1993). Показательно, что один из наиболее давних сторонников транснационализма, Кохэн, уже в 1980-е гг. приходит к выводу о том, что центральные понятия политического реализма «сила», «национальный интерес», «рациональное поведение» и др. остаются важным средством и условием плодотворного анализа международных отношений (Keohane. 1983). В свою очередь, неореалист К. Уолц говорит о необходимости включения В исследовательский арсенал международно-политической науки строгих научных данных и эмпирической верифицируемое™ выводов, что сторонниками традиционного взгляда, как правило, отвергалось.
Настаивая на том, что в любых своих теоретических построениях исследователь международных отношений должен исходить из целостности мира, из существования глобальной системы, а не отдельных государств, которые являются ее элементами, Уолц делает определенный шаг к сближению и с транснационалистами. Отстаивая основные положения политического реализма («естественное состояние» международных отношений, рациональность в действиях основных акторов, национальный интерес как их основной мотив, дилемма безопасности, стремление к обладанию силой), Уолц в то же время подвергает своих предшественников критике за провал попыток в создании теории международной политики как автономной дисциплины. Ганса Моргентау он критикует за отождествление внешней политики с международной, а Реймона Арона — за скептицизм относительно возможности создания автономной теории международных отношений.
В то же время неореалисты стремятся сохранить и развить с учетом новых реалий все те положения канонической парадигмы, которые, на их взгляд, доказали свою операциональность в изучении международных отношений.
Неореализм начинается с посылки, согласно которой теория международных отношений и теория мировой политики — это не одно и то же. В отличие от канонического реализма неореализм не склонен трактовать мировую политику как некую суммарную равнодействующую внешних политик (подробнее об этом см.: Linklater. 1995). В его основе лежит абстрагирование политической сферы от других сфер Международных отношений. По мнению Уолца, говорить о сходстве Неореализма и теории политического реализма можно только в том смысле, в каком говорят о преемственности между взглядами физиократов и предшествующими экономическими теориями: физиократы Имели смелость абстрагировать экономику от общества и политики, хотя в действительности устойчивых границ, разделяющих эти сферы, не существует. Точно так же и неореализм абстрагирует политическую сферу от других сфер международных отношений, что позволяет ему сосредоточиться на изучении присущих ей особенностей, на поиске детерминант и закономерностей. Тем самым неореализм, по мнению К. Уолца, получает более широкие возможности как для анализа современности, так и для прогнозирования будущего.
От классической парадигмы неореализм отличается и своим подходом к изучению международной политики как целостной системы, функционирующей в соответствии с определенными законами. Еще в своей ранней работе «Человек, государство и война» (Waltz. 1959) К. Уолц пришел к выводу, что в зависимости от того, какие причины конфликтов исследователи считают основными, все исследования международных отношений и, в частности, вооруженных конфликтов, можно разделить на три группы. Одни из них концентрируют внимание на природе самого человека, его физиологических и моральных качествах (эгоистическая природа, агрессивные импульсы, недостаток интеллекта...). Другие связывают причины конфликтов с внутренней природой и атрибутами государства (авторитарный или демократический характер правления, рыночная или планово-распределительная экономика и т.п.). Наконец, третьи выделяют причины системного свойства. Уолц считает, что при всех их достоинствах, первые два подхода носят редуктивный характер и не могут привести к выявлению подлинных причин конфликтов, а следовательно, и способствовать выработке путей их предупреждения или преодоления. Лишь третий, системный подход, может быть в этом отношении плодотворным.
При этом системный характер международных отношений обусловлен, по мнению К. Уолца, не взаимодействующими акторами-государствами, проистекает не из присущих государствам особенностей, определяемых географическим положением, демографическим потенциалом, социо-культурной спецификой и т.п. (хотя значение таких особенностей не следует и отрицать), а из свойств структуры международной системы2. Будучи следствием взаимодействий международных акторов, структура международной системы не сводится к простой их сумме, а представляет собой самостоятельный феномен, способный навязать государствам те или иные ограничения, или же, напротив, предоставить им благоприятные возможности на мировой арене. Главное же состоит в том, что именно структурными особенностями международной системы объясняются несовпадения целей и результатов во внешнеполитической деятельности государств.
Задаваясь вопросом о том, почему государства, имеющие разные политические устройства и идеологии, ведут себя очень похоже в сходных международных ситуациях, Уолц приходит к выводу о существовании корреляции между внешнеполитическим поведением государств и так называемой системной напряженностью. Таким образом, главное объяснение поведения государства во взаимодействии с другими государствами переносится на уровень международной структуры. Сама же структура определяется как набор принуждающих условий и ограничений. Поэтому правильное понимание и, соответственно, прогнозирование международной политики (как и планирование внешнеполитической линии государства) зависят от точности определения совокупности указанных принуждений. Уолц ограничивает такую совокупность тремя элементами: ведущий принцип (анархия международных отношений), распределение возможностей субъектов (соответствующее их силе) и функциональная дифференциация (различия между субъектами с точки зрения внутриполитических режимов).
На этой основе делаются два принципиальных для неореализма заключения. Во-первых, поскольку ведущий принцип международной системы — ее анархичность — не меняется на протяжении тысячелетий, постольку в этом смысле нет оснований полагать, что она приобретет какой-то иной характер в будущем. Во-вторых, именно по этой причине все проекты реформирования международной системы, основанные на либерально-идеалистических основаниях, заранее обречены на провал (подробнее об этом см /.Powell. 1994).
Согласно неореализму, структурные свойства международной системы фактически не зависят от каких-либо усилий малых и средних государств, являясь результатом взаимодействий между великими Державами. Это означает, что именно им и свойственно «естественное состояние» международных отношений. Что же касается взаимодействий между великими державами и другими государствами, то они уже не могут быть охарактеризованы как однозначно анархические, ибо приобретают иные формы, которые зависят главным образом от воли великих держав.
Один из последователей структурализма Бэрри Бузан развил его основные положения применительно к региональным системам, которые он рассматривает как промежуточные между глобальной международной и государственной системами (см. об этом: Buzan. 1991). Наиболее важной особенностью региональных систем является, с его точки зрения, комплекс безопасности. Речь идет о том, что государства-соседи оказываются столь тесно связанными друг с другом в вопросах безопасности, что национальная безопасность одного из них не может быть отделена от национальной безопасности других. Основу структуры всякой региональной подсистемы составляют два фактора, подробно рассматриваемые автором: распределение возможностей между акторами и отношения дружественности или враждебности между ними. Оба фактора, как показывает Б. Бузан, являются объектом манипулирования великих держав. Воспользовавшись этой методологией, датский исследователь М. Мозаффари проанализировал структурные изменения, которые произошли в Персидском заливе в результате иракской агрессии против Кувейта и последовавшего затем разгрома Ирака союзническими (а по существу •— американскими) войсками (см. об этом: Мога//ап. 1993). В итоге он пришел к выводу об операциональности структурного реализма, о его преимуществах по сравнению с другими теоретическими направлениями. Неореалисты внесли значительный вклад в разработку многих ключевых проблем, вставших перед теорией и практикой международных отношений после холодной войны. Так, Колин Грей говорит о сохранении в международных отношениях роли военной силы — по крайней мере в решении вопросов, связанных с ядерным оружием. Б. Бузан, Миршаймер сегодня активно изучают этнические конфликты. Неореалисты уже в ходе дискуссии 1970-х гг. обратили внимание на наиболее слабые места в позиции сторонников школ взаимозависимости, транснационализма и глобализма/мондиализма, в частности, на абсолютизацию меняющейся роли государства. Настаивая на том, что государство остается главным международным актором, Уолц даже говорит о том, что взаимозависимость — это всего лишь плод эмоционального восприятия действительно меняющихся международных реалий, на самом деле она существует на микроуровне, что проявляется в усилении позиций ТНК в мировой экономике и не оказывает существенного влияния на роль государства. Напротив, концентрация власти в руках немногих великих держав говорит о том, что взаимозависимость даже уменьшилась: Европа XVII—XIX вв. была более взаимозависимой, чем сегодня. Как показывает П. Веннесон, неореалисты, продолжая этот спор уже после холодной войны, нанесли несколько самых болезненных ударов по «вульгарной» мондиализации/глобализации, которая, как предполагается, в настоящее время управляет мировой политикой. Многие аналитики показали эмпирическую уязвимость этого тезиса, во всяком случае в его наиболее чрезмерных проявлениях (Уеппеяяоп. 1998). Так, например, Дж. Грико, соглашаясь с тем, что в современных экономических обменах стали реже использоваться протекционистские меры, не считает этот факт проявлением взаимозависимости. Онпоказывает, что одновременно возросла роль нетарифных барьеров. В сущности, по его мнению, ничего не изменилось: в мировой политике по-прежнему правят бал сильные государства, о чем свидетельствуют такие примеры, как субсидии США начинаниям государств, которые способствуют продвижению их стратегических интересов, договоренности американцев с японцами о непоставках определенных товаров, с тем чтобы не нанести ущерба национальным интересам Америки (Опесо. 1993). Наконец, неореалисты показывают поспешность и вывода либералов, согласно которому в современном мире территориальные завоевания и эксплуатация слабых государств более сильными уже не приносит никакой выгоды. Так, Питер Либерман на основании многих исследований конкретных международных ситуаций и тщательного анализа ряда данных защищает противоположный тезис (см. об этом: ! Ъте.\.\оп. 1998. Р. 188).
В свете сказанного становится понятным, почему неореализм и сегодня продолжает оставаться одной из самых распространенных парадигм среди исследователей и одним из наиболее популярных подходов в среде экспертов и практиков международной политики. Последние отнюдь не перестали мыслить и действовать в зависимости и на основе соотношения сил и принимать во внимание силу при планировании своей международной политики.
Вместе с тем неореализму присущи и многие слабости. Среди них можно назвать положения о вечности и неизменности «естественного состояния», баланса сил как способа стабилизации международной системы, приписываемой ей статичности (см.: Могаап. 1993). Действительно, как подчеркивают другие авторы, возрождение реализма как теоретического направления в обновленном варианте объясняется не столько его собственными преимуществами, сколько разнородностью и слабостью любой другой теории. А стремление к сохранению максимальной преемственности с классической школой означает, что уделом неореализма остается и большинство свойственных ей недостатков (Когапу. 1987. Р. 300, 302). Неореализм не только воспроизвел недостатки канонического реализма, но в ряде случаев усилил их, прими- тивизировав тем самым классическую традицию. Неореализм «первой волны» стал «теорией двух государств» (Уолц подчеркивал, что для него существуют только две супердержавы). Даже после окончания холодной войны для неореалистов единственным признаком взаимозависимости остается наличие ядерного оружия. ГАТТ (ВТО) для них — это не признак взаимозависимости. Этой точки зрения неореалисты не изменили и после окончания холодной войны. Наиболее Уязвимым пунктом в неореалистских построениях остается концепция Национальной безопасности, которая рассматривается в традиционных терминах игры с нулевой суммой, постоянной возможности войны между великими державами и обусловленное этими обстоятельствами стремление к поддержанию баланса сил на международной арене.
Однако международная обстановка существенно изменилась. Фактически угроза мировой войны сегодня минимальна, не столь велика угроза и полномасштабной, большой войны между крупными государствами. И наоборот, чрезвычайно возросла роль угроз и вызовов невоенного характера. Значительные события происходят в мировой экономике, где взаимозависимость все в большей мере оказывает воздействие на политику. Меняется соотношение между внутренней и внешней политикой. Все это и многое другое не вписывается в неоре-алистскую парадигму и требует иных аналитических подходов, иных теоретических ответов. Один из вариантов таких ответов был предложен нео либерализмом.

< Назад   Вперед >
Содержание