<< Пред.           стр. 9 (из 16)           След. >>

Список литературы по разделу

  - Что-то не припомню такого, - ответил он.
  - Придется вспомнить, - сказала я. - Ты должен будешь сказать, что встречался с ним, или что вы были однополчанами, или еще что-нибудь в этом роде - нам необходимо заполучить Розу. Она великолепна, честное слово! Если бы ты знал, с какими чудовищами мне приходилось беседовать!
  Итак, в положенное время Роза соблаговолила прийти познакомиться с нами. Ее представили Арчи, который сказал что-то комплиментарное в адрес командира эскадрильи С., и наконец она согласилась поступить к нам на службу.
  - Но только я не люблю нянь, - предупредила она. - Я в общем-то ничего не имею против детей, но няни!.. От них вечно одни неприятности.
  - О, я уверена, что от няни Суоннел вам никаких неприятностей не будет, - пообещала я, не очень уверенная в этом, хотя надеялась, что все как-нибудь обойдется. Единственным человеком, у которого могли быть неприятности из-за Джесси Суоннел, была я сама, но к тому времени я уже научилась с ними справляться. Роза и Джесси отлично поладили друг с другом - Джесси поведала Розе о своей жизни в Нигерии и о том, какое удовольствие иметь в своем распоряжении неограниченное количество негров, а Роза рассказала нам о том, сколько ей пришлось перенести в жизни:
  - Я голодала. Знаете, что мне давали на завтрак?
  Я ответила, что понятия не имею.
  - Копченую рыбу, - мрачно сообщила она. - Только чай, одну копченую рыбку, тост, масло и джем. Я так отощала, что чуть не умерла от дистрофии.
  Теперь никаких признаков дистрофии в Розе заметно не было, напротив, она выглядела пышечкой. Однако я взяла на заметку, что если у нас на завтрак будет копченая рыба, то для Розы следует оставлять две или три штуки, а кроме того, ей всегда надо давать яичницу с беконом в неограниченном количестве. Думаю, у нас ей было хорошо, а Розалинду она просто обожала.
  Моя Бабушка умерла вскоре после рождения Розалинды. Почти до самого своего конца она была весьма крепкой дамой, но, к сожалению, подхватила тяжелый бронхит, и сердце не выдержало. Ей было девяносто два года, она все еще не утратила способности радоваться жизни, не совсем оглохла, хотя ослепла почти полностью. Доход ее, как и доход моей матери, упал в результате неудач, постигших Чефлина в Нью-Йорке, но благодаря советам мистера Бейли удалось все же кое-что сохранить. Все это переходило теперь к моей матери. Не велико богатство, конечно, потому что некоторые акции обесценились за время войны, но триста-четыреста фунтов в год это добавляло, что, с учетом суммы, присылаемой мистером Чефлином самой маме, давало ей возможность жить сносно. Разумеется, в послевоенные годы все стало несравнимо дороже. Тем не менее маме удавалось содержать дом в Эшфилде. Я очень сокрушалась, что не могу ей хоть немного в этом помочь. А сестра помогала. Но нам это и впрямь было не по карману: мы проживали все до последнего пенни.
  Однажды, когда я с тревогой размышляла о том, как трудно стало содержать Эшфилд, Арчи заметил (весьма благоразумно):
  - Знаешь, твоей матери стоило бы продать дом и поселиться в другом месте.
  - Продать Эшфилд?! - в моем голосе звучал ужас.
  - Не понимаю, зачем он тебе-то нужен? Ты ведь не можешь даже ездить туда сколько-нибудь часто.
  - Я и мысли о том, чтобы продать Эшфилд, не могу допустить, я люблю его! Он для меня... он для меня... он для меня - все!
  - В таком случае, почему бы тебе не попытаться что-нибудь сделать? - сказал Арчи.
  - Что же такого я могу сделать?
  - Ну, например, написать еще одну книгу.
  Я посмотрела на него с удивлением.
  - Допустим, я могла бы написать еще одну книгу в ближайшем будущем, но от этого Эшфилду будет мало проку.
  - Ты могла бы заработать кучу денег, - сказал Арчи. Мне не очень верилось в это. "Таинственное преступление в Стайлсе" разошлось почти в двух тысячах экземпляров, что было вовсе не плохо для начинающего автора детективного романа по тем временам. Принесло же оно мне весьма скудный доход - всего двадцать пять фунтов, да и то это был не гонорар за книгу, а половина от пятидесяти фунтов, полученных за неожиданную продажу авторских прав "Уикли таймс", намеревавшейся печатать роман из номера в номер. Это будет способствовать росту моей популярности, утверждал Джон Лейн. Для молодого автора - большая удача напечататься в "Уикли таймс". Конечно, может, он был и прав, но какие-то двадцать пять фунтов в качестве платы за целую книгу меня не слишком вдохновляли на продолжение литературной деятельности.
  - Если книга оказалась хорошей и издатель на ней кое-что заработал, а я уверен, что это так, он захочет напечатать и следующую. У тебя всегда должно быть что-нибудь наготове, - поучал Арчи.
  Я слушала и не возражала. Я восхищалась его умением ориентироваться в финансовых проблемах и стала размышлять о новой книге. Допустим, я соглашусь ее написать - о чем она могла бы быть?
  Вопрос решился сам собой однажды, когда я пила чай в кафе "АВС". Двое за соседним столиком толковали о какой-то Джейн Фиш. Это забавное имя привлекло мое внимание и засело в голове. Джейн Фиш - неплохое начало для романа, подумала я, имя, случайно подхваченное в кафе, необычное имя - раз услыхав, его не забудешь. Джейн Фиш. Или еще лучше Джейн Финн. Я остановилась на Джейн Финн и сразу же начала писать. Назвала роман сначала "Веселое приключение", затем "Юные авантюристы" и наконец - "Тайный враг".
  Арчи поступил очень предусмотрительно, найдя работу до того, как уволился из военно-воздушных сил. Многие молодые люди оказались в отчаянном положении. Демобилизовавшись из армии, они становились безработными. К нам постоянно приходили полные сил мужчины, пытавшиеся продать чулки или какую-нибудь домашнюю утварь. На них было жалко смотреть. Иногда мы покупали у них пару уродливых чулок только для того, чтобы как-то поддержать. Когда-то они были лейтенантами - морскими или сухопутными - и вот до чего дошли. Иные из них писали стихи и старались их пристроить.
  Я решила выбрать героев именно в этой среде - девушка, которая служила в частях гражданской обороны или работала в госпитале, и молодой человек, только что уволившийся из армии. Оба в отчаянном положении. В поисках работы они встречают друг друга, - быть может, они уже встречались прежде. Ну и что дальше? Дальше, подумала я, их вовлекают в шпионаж: это будет книга про шпионов, боевик, а не детектив. Идея мне понравилась - после работы над детективной историей "Таинственное преступление в Стайлсе" - сменить амплуа. Я начала набрасывать план. В целом боевик писать было приятно и гораздо легче, чем детектив.
  Через некоторое время, окончив книгу, я понесла ее Джону Лейну. Ему она не очень понравилась: не то что первая - эту книгу не продашь так же успешно. Издатели колебались: печатать или нет. Но в конце концов все же решили печатать. На сей раз мне не предлагали сделать столько поправок, сколько в предыдущий.
  Если не ошибаюсь, и эта книга разошлась недурно. Гонорар, как и в прошлый раз, был мизерным, но я снова продала права на публикацию романа с продолжением газете "Уикли таймс" и получила на сей раз пятьдесят фунтов, милостиво пожалованных мне Джоном Лейном. Это подействовало вдохновляюще, но не настолько, чтобы начать думать о писательстве как о профессии.
  Моей третьей книгой было "Убийство на поле для гольфа". Кажется, я написала ее вскоре после того, как все узнали о cause cel'ebre, знаменитом преступлении, совершенном во Франции. Я уж теперь не припомню имен тех, кто имел к нему отношение. Человек в маске ворвался в дом, убил хозяина, связал его жену и кляпом заткнул ей рот; свекровь тоже умерла, но, кажется, лишь потому, что со страху подавилась вставной челюстью. Однако жене не поверили и заподозрили ее в том, что она сама убила мужа и что либо ее вовсе никто не связывал, либо это сделал сообщник. Эти события показались мне подходящим фоном для сюжета очередного романа. Действие должно было происходить уже после того, как жену оправдали. Загадочная женщина, окутанная тайной давнего убийства, появляется где-нибудь... пусть на сей раз это будет Франция.
  Эркюль Пуаро получил широкую известность после "Таинственного преступления в Стайлсе", поэтому я решила пользоваться его услугами и впредь. Одним из его поклонников оказался Брюс Ингрэм, тогдашний редактор "Скетча". Он позвонил мне и предложил договор на серию рассказов об Эркюле Пуаро для своего журнала. Предложение меня очень взволновало. Кажется, наконец мне улыбнулось счастье. Напечататься в "Скетче" - большая удача. У мистера Ингрэма был забавный рисунок - портрет Эркюля Пуаро, в общем образ совпадал с моим собственным видением персонажа, хоть на рисунке он и был немного более утонченным и аристократичным, чем я его себе представляла. Брюс Ингрэм заказал серию из двенадцати рассказов. Восемь я написала очень быстро, и мы даже думали на этом остановиться, но в конце концов решили все же довести цикл до дюжины, и мне пришлось писать еще четыре.
  Я и не заметила, как оказалась накрепко привязанной не только к детективному жанру, но и к двум людям: Эркюлю Пуаро и его Ватсону - капитану Гастингсу. Я обожала капитана Гастингса. Персонаж был вполне шаблонный, но в паре с Эркюлем Пуаро они представляли собой идеальную, с моей точки зрения, команду сыщиков. Я все еще оставалась в русле шерлокхолмсовской традиции: эксцентричный сыщик, подыгрывающий ему ассистент, детектив из Скотланд-Ярда типа Лестрейда - инспектор Джепп, и теперь я еще добавила "человека-гончую", инспектора Жиро из французской полиции. Жиро относился к Пуаро пренебрежительно, как к отжившему свой век старику.
  Только теперь я поняла, какую ужасную ошибку совершила, с самого начала сделав Эркюля Пуаро таким старым, - видимо, придется, написав три-четыре книги, отказаться от него и придумать кого-то другого, помоложе.
  "Убийство на поле для гольфа" лежало чуть-чуть в стороне от шерлокхолмсовской традиции и было навеяно, скорее всего, "Тайной желтой комнаты". Оно исполнено в весьма высокопарном, несколько даже вычурном стиле. Приступая к написанию очередного произведения, автор часто находится под сильным влиянием героев последней прочитанной книги или недавнего увлечения.
  Думаю, "Убийство на поле для гольфа" - умеренно удачный образчик такого рода литературы, весьма мелодраматичной. На сей раз я ввергла Гастингса в любовное приключение. Если уж в книге должна быть любовь, я полагала, что вполне могу женить Гастингса. Честно говоря, я начала от него немного уставать. К Пуаро я была намертво привязана, но это не означало, что я обязана оставаться намертво привязанной и к Гастингсу.
  "Бодли Хед" "Убийство на поле для гольфа" удовлетворило, однако я слегка повздорила с ними из-за обложки. Помимо того что она была выполнена в чудовищных цветах, ее просто плохо придумали: насколько можно было понять, на ней был изображен мужчина в пижаме, умирающий на поле для гольфа от эпилептического припадка. Поскольку убитый, по сюжету, был нормально одет и заколот кинжалом, я возражала. Обложка может не иметь никакого отношения к содержанию, но коль уж имеет, не должна его искажать. По этому поводу было много волнений, я просто пришла в ярость, и мы наконец договорились, что впредь я буду просматривать и утверждать обложку заранее. У меня и до того было легкое расхождение с "Бодли Хед" - оно случилось в процессе издания "Таинственного преступления в Стайлсе" и касалось написания слова "какао". По каким-то загадочным причинам слово, обозначавшее в тексте чашку какао, было набрано не "cocoa", a "coco", что абсурдно, как сказал бы Эвклид.
  На подобном написании яростно настаивала мисс Хаус - дракон, ведавший всей корректурой "Бодли Хед". "В наших книгах это слово всегда пишется именно так, - говорила она, - так правильно, и у нас в издательстве так принято". Я показывала ей банки из-под какао и словари - на нее это не производило ни малейшего впечатления. "Правильно так, как пишем мы", - твердила она. Много лет спустя, беседуя с Алленом Лейном, племянником Джона Лейна, основателем "Пингвина", я припомнила, какие ожесточенные бои вела с мисс Хаус по поводу написания слова "какао". Он широко улыбнулся:
  - Знаю, она доставляла нам массу хлопот, особенно когда постарела. В каких-то вещах переубедить ее было совершенно невозможно. Она отчаянно спорила с авторами и никогда не уступала.
  По выходе книги я получала бесчисленное количество писем, в которых меня спрашивали, почему я так странно пишу это слово: "Видно, с орфографией у вас нелады". Очень несправедливо. У меня действительно всегда были нелады с орфографией, я и сейчас не слишком грамотно пишу, но слово "какао" я писать умею! А вот чего я не умею, так это настоять на своем. То была моя первая книжка, и я считала, что издательству виднее, чем мне.
  На "Таинственное преступление в Стайлсе" было несколько хороших отзывов, но мне больше всего понравилась рецензия в "Фармацевтическом журнале". "Этот детективный роман" хвалили за то, что в нем "правильно описывается действие ядов, а не придумываются некие не существующие в природе вещества, которые так часто появляются на страницах других книг". "Мисс Агата Кристи, - говорилось в рецензии, - свое дело знает".
  Я хотела было издавать книги под псевдонимом Мартин Уэст или Мостин Грей, но Джон Лейн настаивал, чтобы я сохранила собственные имя и фамилию - Агата Кристи, особенно имя. "Агата - имя редкое, - говорил он, - оно запоминается". Поэтому пришлось отказаться от Мартина Уэста и навсегда сохранить фирменный знак "Агата Кристи". Мне почему-то казалось, что женщина в качестве автора, особенно автора детективов, будет встречена читателем с предубеждением, что Мартин Уэст звучит более мужественно и вызывает больше доверия. Однако, как я уже говорила, издавая первую книгу, вы уступаете издателю во всем. Впрочем, здесь Джон Лейн, кажется, действительно оказался прав.
 
  Итак, я написала три книги, была счастлива в замужестве и теперь моим самым заветным желанием было поселиться за городом. У нас в округе не было никакого парка. Каждый день тащиться с коляской даже до ближайшего из них и Джесси Суоннел, и мне было тяжеловато. Кроме того, над нами постоянно нависала угроза: дома собирались сносить. Они принадлежали Лайонам, а те намеревались построить на этом месте какие-то другие здания. Вот почему контракт и заключался лишь поквартально. В любой момент нас могли поставить в известность, что дом сносится. Надо сказать, что на самом деле наш дом на Эдисон-роуд стоял как ни в чем не бывало и тридцать лет спустя, - правда, нынче его уже действительно нет. На его месте высится Кэдби-Холл.
  Кроме прочих воскресных развлечений, мы с Арчи иногда позволяли себе поездку в Ист Кройдон на поезде. Там мы играли в гольф. Я никогда не была большой поклонницей гольфа, и Арчи играл в него прежде очень редко, но тут вдруг страстно полюбил. Через какое-то время мы уже ездили в Ист Кройдон каждую неделю. Я ничего не имела против, но тосковала по пешим прогулкам и еще не исхоженным нами местам. Кончилось тем, что этот вид отдыха сыграл весьма значительную роль в нашей жизни.
  Арчи и Патрик Спенс - наш приятель, тоже работавший у Гольдштейна, - стали все более скептически смотреть на перспективы своей служебной карьеры: не похоже было, чтобы то, что им обещали прямо или намеками, когда-нибудь осуществилось. Им несколько раз доверяли возглавлять правления разных компаний, но компании всегда оказывались весьма сомнительными, а иные из них находились на грани банкротства. Однажды Спенс сказал:
  - Кажется, все они там мошенники, черт их подери. Правда, мошенничают, как ты знаешь, совершенно легально. Но мне это все же не нравится, а тебе?
  Арчи согласился, что некоторые из их коллег особенного доверия не внушают.
  - Я хотел бы поменять место службы, - задумчиво сказал он.
  Ему нравилось работать в Сити, и у него были способности к этой работе, но чем дальше, тем меньше энтузиазма испытывал он по отношению к своим нанимателям.
  А затем произошло нечто абсолютно непредвиденное. У Арчи был друг, когда-то он учительствовал в Кливтоне - некий майор Белчер. Майор был колоритной фигурой. Он обладал потрясающей способностью блефовать. По его собственной версии, именно это обеспечило ему во время войны место инспектора по заготовке картофеля. Какие из белчеровских историй были выдумкой, какие настоящими, мы никогда не узнаем, но рассказчиком он был замечательным, и эта история - из его лучших.
  Когда началась война, ему было уже между сорока и пятью-десятью, и хоть он служил в военном министерстве, его эта работа не устраивала. Однажды вечером, когда он ужинал с некой очень важной персоной, речь зашла о картошке, с которой в 1914-1918 годах действительно были большие трудности. Помню, она исчезла сразу же после начала войны. У нас в госпитале ее не водилось никогда. Не знаю, были ли мы обязаны этим дефицитом белчеровской "инспекции", но я не удивилась бы, узнай, что это так.
  - Надутый старый дурак, с которым мы беседовали, - рассказывал Белчер, - заявил, что положение с картошкой скоро станет серьезным, очень серьезным. Я ответил, что надо что-то делать. Слишком много лодырей развелось. Нужно кому-то одному взять это дело под свой контроль. Он со мной согласился. "Но имейте в виду, - продолжал я, - этому человеку придется хорошо платить. Пожадничаешь - нечего и надеяться заполучить стоящего кандидата - а вам нужен первоклассный специалист. Вы обязаны назначить ему жалованье не меньше..." - и тут я назвал сумму, составлявшую несколько тысяч фунтов. "Это очень много", - ответила важная персона. "Но и специалист должен быть очень хороший, - возразил я. - Например, если бы вы предложили это место мне за такие деньги, я бы ни за что не согласился".
  Это была ключевая фраза. Несколько дней спустя Белчера умоляли, по его словам, согласиться стать инструктором по заготовке картофеля и принять жалование, которое он сам определил.
  - А что вы знали о картошке? - спросила его я.
  - Ничего, - ответил Белчер. - Но я и не собирался делать вид, что знаю. Можно выйти из любого положения, если только иметь заместителя, который немножко в курсе дела, он еще почитает что-нибудь - и дело в шляпе.
  Этот человек обладал замечательным свойством - он умел производить впечатление. Белчер был уверен в своих организаторских способностях и легко внушал такую же уверенность окружающим, прежде чем они обнаруживали, какой урон он нанес делу. По правде сказать, едва ли существовал на свете человек, менее способный к организаторской деятельности. Как и многие политики, он считал, что главное - сначала разрушить всю промышленность или что бы оно там ни было, и, ввергнув в хаос, затем собрать снова, как сказал бы Омар Хайям, "сердечной ближе воле". Беда в том, что, когда наставало время строить, от Белчера не было никакого толку. Но люди обычно понимали это слишком поздно.
  На каком-то этапе своей карьеры он попал в Новую Зеландию, где так увлек администрацию одной из школ своими планами реорганизации учебного процесса, что его немедленно назначили директором. Спустя год ему предлагали крупную сумму денег, чтобы он отказался от должности - вовсе не из-за какого-нибудь бесчестного поступка с его стороны, а только лишь из-за неразберихи, которую он создал, и ненависти, которую вызвал у окружающих. Сам он находил удовольствие в том, что называл "перспективным, современным, прогрессивным методом руководства". Как я уже сказала, фигурой он был весьма колоритной. Иногда его нельзя было не ненавидеть, иногда - не любить.
  Однажды Белчер пришел к нам на ужин. К тому времени с картофельным бизнесом было покончено, и он поведал нам о своей очередной затее.
  - Вы слышали о Всебританской имперской выставке, которая должна состояться через восемнадцать месяцев? Ее следует должным образом организовать. Нужно привести в боевую готовность доминионы, чтобы они активно участвовали в этом мероприятии. Я взял на себя важную миссию - от имени Британской империи отправляюсь в январе в кругосветное путешествие. - Он описал свой план в подробностях. - Кто мне нужен, так это партнер, который был бы советником по финансам. Ты как на этот счет, Арчи? У тебя всегда была голова на плечах. Ты ведь директорствовал в кливтонской школе, приобрел немалый опыт, работая в Сити. Ты именно тот, кто мне нужен.
  - Но я не могу оставить работу, - ответил Арчи.
  - Почему? Пусть твой начальник сам поработает. Скажи ему, что поездка позволит тебе приобрести необходимый опыт. Я думаю, он сохранит за тобой место.
  Арчи сомневался, что мистер Гольдштейн поступит именно так.
  - Тем не менее подумай, приятель. Я бы хотел видеть тебя своим попутчиком. Агата, конечно, тоже может ехать. Ведь она любит путешествовать, правда?
  - Да, - односложно согласилась я.
  - Маршрут будет такой. Сначала отправляемся в Южную Африку. Мы с тобой и секретарь, разумеется. С нами поедут еще Хэйемы. Ты знаком с Хэйемом? Это картофельный король из Восточной Англии. Отличный парень, мой большой друг. Он берет с собой жену и дочь. Но они поедут только до Южной Африки. Более долгого путешествия он себе позволить не может: у него здесь куча дел. Мы же после этого двинемся в Австралию, а оттуда - в Новую Зеландию. Там я беру небольшой отпуск - у меня в Новой Зеландии масса друзей; мне очень нравится эта страна. Быть может, мы отдохнем там с месячишко. А вы можете съездить на Гаваи, если захотите, в Гонолулу.
  - Гонолулу! - выдохнула я. Это было как мечта, как сон.
  - Затем дальше, в Канаду, а оттуда - домой. Все это займет месяцев десять. Ну как?
  До нас только теперь дошло, что он не шутит. Мы стали тщательно обдумывать детали. Для Арчи поездка, разумеется, будет бесплатной, более того, он получит жалованье в размере тысячи фунтов. Если я решу ехать, почти все мои дорожные расходы снимаются, поскольку я жена Арчи, а женам предоставляется бесплатный проезд на судах и национальных железнодорожных линиях.
  Мы лихорадочно стали изыскивать средства. В целом казалось, что мы уложимся. Тысяча фунтов жалованья Арчи пойдет на мое проживание в отелях и на наш месячный отдых в Гонолулу. Конечно, денег будет в обрез, но все же мы можем позволить себе эту поездку.
  Мы с Арчи уже дважды ненадолго ездили за границу отдохнуть: один раз - в Южную Францию, в Пиренеи, другой - в Швейцарию. Мы оба обожали путешествовать - мне, конечно же, привили вкус к странствиям родители, еще тогда, когда в семилетнем возрасте взяли с собой за границу. Я мечтала увидеть мир, но у меня были основания опасаться, что мечта моя не осуществится никогда. Мы теперь были связаны с деловыми кругами, а по моим наблюдениям, у делового человека отпуск никогда не превышает двух недель. За две недели далеко не уедешь. Я грезила Китаем и Японией, Индией и Гаваями, множеством других мест, но грезы мои оставались грезами и грозили остаться ими навсегда.
  - Вопрос лишь в том, - сказал Арчи, - как отнесется к этой идее желтолицый.
  Я выразила надежду, что он высоко ценит Арчи как работника. Арчи подозревал, что его начальник легко найдет на его место не менее ценного сотрудника - рынок рабочей силы по-прежнему кишел безработными. Как бы то ни было, "старик-желтолицый" не клюнул. Он пообещал лишь, что, может быть, снова возьмет Арчи на службу по его возвращении - это будет зависеть от обстоятельств, - но держать для него место все время он, разумеется, не может. Это было бы чересчур. Так что, если Арчи хочет пойти на риск, дело хозяйское. Мы обсудили ситуацию.
  - Это риск, - сказала я. - Страшный риск.
  - Да, риск. Я отдаю себе отчет в том, что мы можем вернуться в Англию без гроша в кармане, имея лишь ренту в сто фунтов на двоих и больше ничего, что работу найти будет трудно, - вероятно, даже труднее, чем теперь. С другой стороны, если не рисковать, никогда ничего и не достигнешь, ведь так? Все в основном зависит от тебя, - продолжал Арчи. - Что мы будем делать с Головастиком? - так мы называли в то время Розалинду, после того как однажды кто-то так назвал ее в шутку.
  - Москитик, - эта кличка с легкой руки ее сына накрепко пристала к моей сестре, - возьмет Головастика. Или мама - они будут счастливы. К тому же у нее есть няня. Нет, проблем не будет. Арчи, такой шанс нам больше никогда в жизни не выпадет, - с тоской сказала я.
  Мы обдумывали все возможности без конца и со всех сторон.
  - Ты-то, разумеется, можешь ехать в любом случае, - говорила я, заставляя себя быть великодушной, - а я останусь. - При этом я смотрела на него, он - на меня.
  - Я не оставлю тебя одну, - отвечал он. - Мне и путешествие будет не в радость. Нет, либо ты решаешься, и мы едем вместе, либо не едет никто, но последнее слово за тобой, потому что ты рискуешь больше, чем я.
  И снова бесконечные обсуждения... Наконец я приняла точку зрения Арчи.
  - Думаю, ты прав, - сказала я, - это наш шанс. Упустим - никогда себе не простим. Как ты сам любишь говорить, если не умеешь ловить удачу, стоит ли вообще жить.
  Мы никогда не отличались осмотрительностью - поженились наперекор всем, а теперь собирались отправиться мир поглядеть, не задумываясь о том, что ждет нас по возвращении.
  Дома все уладилось довольно просто. Квартиру удалось сдать с выгодой и за этот счет уплатить жалованье Джесси. Мама и сестра с восторгом согласились взять Розалинду с няней. Единственное осложнение возникло в последний момент, когда выяснилось, что мой брат Монти приезжает в отпуск из Африки. Сестра была вне себя оттого, что я уеду как раз в это время и не увижусь с ним.
  - Твой единственный брат возвращается после стольких лет отсутствия, после ранения, полученного на войне, а ты отправляешься в кругосветное путешествие?! Я считаю это просто неприличным. Тебе следовало бы понимать, что брат важнее.
  - Ну а я так не думаю, - отвечала я. - Для меня муж важнее. Он едет вокруг света, и я еду с ним. Жены должны следовать за своими мужьями повсюду.
  - Монти твой единственный брат, и, быть может, ты не сможешь его увидеть еще много лет!
  В конце концов она чуть было действительно не усовестила меня; но мама твердо оставалась на моей стороне.
  - Обязанность жены быть рядом с мужем, - говорила она. - Муж всегда должен оставаться на первом месте, даже опережая детей, - а брат уже где-то за ними. Помните: если слишком часто оставлять мужа одного, вы в конце концов его потеряете. А с таким мужчиной, как Арчи, нужно быть особенно осмотрительной.
  - Уверена, что ты ошибаешься, - возмущалась я. - Арчи - самый верный человек на свете.
  - Мужчинам никогда нельзя доверять, - возражала мать в истинно викторианском духе, - женщина обязана быть подле мужа везде; если ее нет рядом, у него возникает ощущение, что он вправе забыть ее.
 
 
 Часть шестая
 "Вокруг света"
 
 Глава первая
 
  Кругосветное путешествие обещало стать одним из самых волнующих событий моей жизни. Я была в таком восторге, что никак не могла поверить в его реальность и без конца повторяла себе: "Я еду вокруг света!" Самым замечательным было, разумеется, ожидание отдыха в Гонолулу. Возможность побывать на одном из Гавайских островов превосходила все самые дерзкие мои мечты. Сегодня человеку трудно представить себе, что это значило тогда. Сейчас международные туры и круизы - дело обычное. Стоимость их весьма умеренная, так что рано или поздно любой может позволить себе такое путешествие.
  Когда мы с Арчи ездили в Пиренеи, нам пришлось путешествовать вторым классом и всю ночь сидеть. (Третий класс на европейских железных дорогах можно было сравнить с самыми дешевыми местами на океанских кораблях. Даже в Англии дамы, путешествовавшие в одиночку, никогда не пользовались третьим классом, ибо их там ожидали, если верить Бабушке, лишь клопы, вши и пьяные мужики. Горничные, сопровождавшие дам, и те ездили только вторым классом.) В горах мы совершали пешие переходы, а ночевали в дешевых гостиницах. И у нас не было уверенности, что мы сможем повторить даже такое путешествие на следующий год.
  Теперь же перед мысленным взором вставали картины истинно шикарного вояжа. Белчер, как и следовало ожидать, все организовал по первому разряду. Миссии Всебританской имперской выставки пристал лишь самый первоклассный прием. Все мы, как один, были теми, кого в наши дни называют ви-ай-пи.
  Мистер Бейтс, секретарь Белчера, серьезный и доверчивый молодой человек, действительно был прекрасным секретарем, но имел обличье театрального злодея - черные волосы и вспыхивающий взор придавали ему зловещий вид.
  - Похож на отъявленного убийцу, правда? - сказал о нем Белчер. - Так и кажется, что он вот-вот перережет тебе горло. А на самом деле - наивоспитаннейший молодой человек.
  По пути в Кейптаун мы не переставали удивляться, как смиренно Бейтс сносил тяготы секретарской службы у Белчера. Тот обращался с ним грубо, заставлял выполнять свои поручения в любое время дня и ночи, когда ему заблагорассудится, проявлять пленки, стенографировать, писать и переписывать письма, содержание которых Белчер без конца менял. Полагаю, ему платили хорошее жалованье - другого объяснения такому многотерпению я не нахожу, тем более что никакой любви к путешествиям Бейтс не испытывал. Более того, пребывание в чуждых пределах страшно нервировало его - особенно он боялся змей, которые - он не сомневался - будут встречаться нам в огромных количествах в каждой из тех стран, куда мы направлялись, и которые только и ждали момента, чтобы напасть именно на него.
  Хоть мы и отплывали в столь приподнятом настроении, моей, по крайней мере, радости вскоре пришел конец. Погода установилась ужасная. Все казалось чудесным на борту "Замка Килдонан" до тех пор, пока море не вступило в свои права. Бискайский залив показал худшее, на что способен. Я лежала у себя в каюте едва живая от морской болезни. В течение четырех дней я пребывала в прострации, не в силах ничего удержать в желудке. Наконец Арчи пригласил ко мне судового врача. Не думаю, чтобы доктор сколько-нибудь серьезно относился к морской болезни. Он дал мне что-то, что, по его словам, "могло помочь успокоить внутренности", но, как выяснилось, снадобье не произвело на меня никакого действия. Я продолжала стонать и чувствовать себя так, словно умираю, да и похожа я, видно, была на покойницу, потому что дама из соседней каюты, случайно увидев меня через открытую дверь, позже поинтересовалась у стюарда:
  - А что, дама в каюте рядом с моей еще жива?
  Однажды вечером я решила серьезно поговорить с Арчи.
  - Когда мы прибудем на Мадейру, - сказала я, - если буду еще жива, я сойду на берег.
  - О, я думаю, тебе скоро станет лучше.
  - Нет, мне уже никогда не станет лучше. Я должна сойти с корабля. Мне нужно оставаться на твердой почве.
  - Но тебе все равно придется как-то вернуться в Англию, - напомнил Арчи, - даже если ты сойдешь с корабля на Мадейре.
  - Не придется, - ответила я, - я останусь там навсегда. Найду какую-нибудь работу.
  - Какую работу? - не веря своим ушам, изумился Арчи. В то время спрос на женский труд и впрямь был невысок. Женщины были тогда либо дочерьми, которых следовало содержать, либо женами, которых тоже следовало содержать, либо вдовами, которым приходилось существовать на то, что оставили им покойные мужья или чем помогали родственники. Могли они еще жить в компаньонках у пожилых дам или при детях в качестве нянь-гувернанток. Я, однако, изыскала еще одну возможность и ответила:
  - Я могу стать горничной, мне даже очень нравится быть горничной.
  Спрос на горничных, особенно высокого роста, не падал никогда. Рослой горничной найти работу было не трудно - почитайте чудную книжку Марджери Шарп "Клуни Браун" - а я не сомневалась, что справлюсь с ней наилучшим образом. Я знала, когда какими бокалами сервировать стол, могла открывать и закрывать входную дверь, чистить столовое серебро - мы всегда сами чистили дома серебряные рамки для фотографий и всякие безделушки, - а также достаточно умело прислуживать за столом.
  - Да, - подвела я итог своим размышлениям, - я смогу работать горничной.
  - Ну ладно, посмотрим, - примирительно сказал Арчи, - давай сначала доберемся до Мадейры.
  Однако к тому времени, когда мы туда прибыли, я была так слаба, что не могла и думать о том, чтобы встать с постели. Теперь я понимала, что единственный выход для меня - остаться и умереть в ближайшие день-два. Но за те пять-шесть часов, что корабль простоял на Мадейре, мне вдруг стало намного лучше. Следующее утро было ясным и солнечным, море успокоилось. Как и всякий, оправившийся после морской болезни, я стала недоумевать: что это я подняла такой шум из-за пустяков? В конце концов ничего страшного не произошло - всего лишь морская болезнь.
  Нет пропасти более глубокой, чем та, что разделяет людей на страдающих и не страдающих морской болезнью. Друг друга понять им не дано. Я так и не смогла привыкнуть к качке. Все пытались меня убедить, что неприятны лишь первые несколько дней, а потом все проходит. Это неправда. Когда бы море ни начинало волноваться, особенно при килевой качке, я заболевала. Но, начиная с того момента и до конца путешествия, погода была в основном хорошая, мне повезло.
  Воспоминания о Кейптауне и по сей день у меня свежее, чем о каком бы то ни было другом месте; наверное, потому, что это был первый настоящий порт на нашем пути и все там казалось новым и необычным. Кафские горы, Столовые горы со странными плоскими вершинами, яркое солнце, вкусные персики - все представлялось удивительным. Я с тех пор никогда там больше не бывала - сама не знаю почему, ведь мне там так понравилось! Мы остановились в одном из лучших отелей, где Белчер сразу же показал себя. Он устроил скандал по поводу фруктов, поданных к завтраку, - по его мнению, они были твердыми и неспелыми.
  - И это вы называете персиками?! - гремел он. - Да ими можно в мяч играть, им ничего не сделается!
  Свои слова он сопроводил действиями, шмякнув об пол штук пять персиков.
  - Видите?! - воскликнул он. - Они даже не лопнули. Спелые превратились бы в кашу.
  Именно тогда меня впервые посетило подозрение, что путешествие с Белчером может оказаться не таким приятным, каким оно казалось месяц назад у нас дома за обеденным столом.
  Я пишу не книгу путешествий - просто останавливаюсь на тех впечатлениях, которые запали в душу, на событиях, которые были для меня важны, и местах, которые меня очаровали. Южная Африка оказалась очень памятным местом. В Кейптауне наша команда разделилась. Арчи, миссис Хэйем и Сильвия отправились в Порт Элизабет, а оттуда - в Родезию. Белчер, мистер Хэйем и я - на алмазные копи в Кимберли и далее, через горы Магато, в Солсбери, где все мы должны были воссоединиться. Память снова переносит меня в те пыльные знойные дни, в поезд, следующий на север через горы Кару. Страдая от постоянной жажды, мы все время пили лимонад со льдом. Помню длинное прямое полотно железной дороги в Бечуаналенде. Мелькают смутные воспоминания о том, как Белчер изводил Бейтса и спорил с Хэйемом. Матопы произвели на меня большое впечатление нагромождениями валунов-колоссов - словно какой-то великан разбросал их повсюду.
  В Солсбери мы очень приятно провели время в обществе веселых местных англичан, оттуда мы с Арчи совершили краткую поездку к водопаду Виктория. Наверное, хорошо, что я больше никогда там не бывала, - мое первое впечатление осталось неприкосновенным. Огромные деревья, прозрачная пелена мелких брызг, переливающаяся всеми цветами радуги, наши прогулки по лесу и редкие мгновенья, когда радужная пелена, расступаясь, открывала взору водопад, низвергающийся с высоты во всем своем величии. Да, для меня он навсегда остался одним из моих семи чудес света.
  Ездили мы и в Ливингстон, видели там плавающих в реке крокодилов и гиппопотамов. Из этой поездки я привезла множество вырезанных из дерева фигурок животных, которые мест-ные мальчишки выносили к поезду и отдавали за трех- или шестипенсовые монетки. Фигурки были очаровательны. У меня сохранилось несколько - вырезанных из мягкого дерева и разукрашенных выжженными рисунками: антилопы, жирафы, гиппопотамы, зебры - наивные, примитивные, но по-своему очаровательные и изящные.
  Потом мы поехали в Иоганнесбург, который мне совершенно не запомнился, в Преторию, от которой в памяти остался лишь золотой прямоугольник административного здания Соединенного Королевства; затем в Дурбан, который меня разочаровал, так как купаться там можно лишь в "загоне", отгороженном от открытого моря сеткой. Вообще больше всего в Капской провинции мне понравился отдых на море. Как только удавалось улучить несколько часов, - разумеется, это относилось к Арчи, - мы садились в поезд, ехали в Муизенберг, становились на доски для серфинга и наслаждались катанием на волнах. В Южной Африке такие доски делают из легкого, но прочного дерева, на них любой легко научается скользить по воде. Правда, бывает весьма неприятно и больно, если зарываешься носом в песок, но в общем это совсем не трудный вид спорта и доставляет огромное наслаждение. В дюнах мы устраивали пикники. Помню чудесные цветы, особенно те, что росли, кажется, в усадьбе дома или дворца епископа, куда нас пригласили на прием. Там был сад красных цветов и сад голубых цветов на длинных стеблях. Голубой сад особенно хорош на фоне угольной черноты ночи.
  С деньгами в Южной Африке все обстояло хорошо, и это способствовало отличному настроению. Почти во всех отелях мы считались гостями правительства, и путешествия по железной дороге были для нас бесплатными - поэтому лишь поездка на водопад Виктория потребовала существенных расходов.
  Из Южной Африки наш путь лежал морем в Австралию. Это было долгое и весьма однообразное плавание. Я никак не могла взять в толк объяснения капитана и поверить, что кратчайший путь из Кейптауна в Австралию пролегает через Южный полюс, почему нам и понадобилось плыть сначала на юг, а потом снова на север. Он даже чертил какие-то диаграммы, которые в конце концов меня убедили, но так трудно все время помнить, что земля круглая, а полюса - плоские. Это, разумеется, научный факт, однако в реальности его почти невозможно себе представить. Солнце светило не часто, но в общем путешествие было тихим и приятным.
  Меня всегда удивляло, что описание разных стран никогда не совпадает с тем, что видишь потом воочию. Я представляла себе Австралию как бескрайнюю голую пустыню, по которой скачут сонмы кенгуру. По прибытии в Мельбурн меня поразил необычный вид тамошних деревьев и то, какое своеобразие сообщают пейзажу австралийские эвкалипты. Первое, на что я всегда обращаю внимание, это деревья и форма возвышенностей. В Англии мы привыкли к тому, что у деревьев темные стволы и светлые густые кроны; в Австралии, на удивление, все наоборот. Кора на деревьях серебристо-белая, а листва темная - это напоминает фотонегатив и преображает весь пейзаж. Другая удивительная вещь - попугаи: голубые, красные, зеленые - они летают стаями, громко хлопая крыльями. У них потрясающая окраска: кажется, будто по небу порхают драгоценные украшения.
  В Мельбурне мы пробыли недолго и совершили оттуда несколько разных вылазок. Одна мне запомнилась особенно - из-за гигантских древовидных папоротников. Густые заросли этих тропических растений были последним, что я ожидала увидеть в Австралии. Очень красиво и необычно. С едой возникали, однако, трудности. Помимо гостиницы в Мельбурне, где кухня была превосходной, похоже, нигде не подавали ничего другого, кроме невероятно жесткой индейки. Бытовая гигиена также приводила в смущение человека, получившего викторианское воспитание. Для начала всех женщин нашей экспедиции любезно проводили в одну комнату, посреди которой, у всех на виду, стояли две ночные вазы, готовые к использованию. Укрыться было совершенно негде, и это создавало серьезные неудобства...
  В Австралии, а потом и в Новой Зеландии я допустила непростительную оплошность, нарушив местные правила поведения за столом. Нашу миссию обычно опекал мэр или глава торгового представительства. На одном из первых обедов, устроенных в нашу честь, я по наивности прошла и села за стол рядом с мэром или каким-то другим высоким официальным лицом. Ехидного вида старуха сказала мне: "Думаю, миссис Кристи, вам приятнее будет сидеть рядом с мужем". Весьма смущенная, я быстро обошла вокруг стола и заняла место возле Арчи. Оказывается, там было принято, чтобы во время подобных обедов каждая женщина сидела подле своего мужа. Как-то в Новой Зеландии я запамятовала это правило, но уж после того всегда хорошо помнила свое место.
  В Новом Южном Уэльсе мы остановились на меленькой станции под названием, если не ошибаюсь, Ианга, там было широкое озеро, и по нему плавали черные лебеди. Очень красиво! Пока Белчер с Арчи отдавали все силы на благо Британской империи, отстаивая ее интересы в сфере торговли, миграции населения и ряде других, мне было позволено, к великой моей радости, посидеть в апельсиновой роще. Там стоял чудесный шезлонг, в небе восхитительно светило солнце, и, если память мне не изменяет, я съела двадцать три апельсина, тщательно отбирая самые лучшие плоды на ближних деревьях. Нет ничего лучше спелого апельсина, сорванного прямо с ветки. В Австралии я сделала для себя немало открытий в области растениеводства. К примеру, прежде я представляла себе, что ананасы изящно свешиваются с ветвей ананасного дерева, и была потрясена, когда до меня дошло, что поле, которое я приняла за капустное, на самом деле - плантация ананасов. Я даже немного расстроилась, что столь изысканный плод так прозаически произрастает.
  Чаще всего мы путешествовали по Австралии поездом, но возили нас и на машине. Именно тогда я поняла, насколько опасной может оказаться автомобильная поездка по бескрайним просторам плоских пастбищ, где однообразие линии горизонта лишь изредка нарушается очертаниями ветряной мельницы: здесь, в буше, как называют эти просторы местные жители, ничего не стоит заблудиться. Солнце стоит так высоко над головой, что теряешь всякое представление о частях света, и нигде нет никаких ориентиров. Я представить себе не могла, что пустыня бывает покрыта зеленой травой - пустыня, по моим понятиям, должна быть песчаной. И даже в песчаной пустыне, похоже, гораздо больше всякого рода возвышений и ориентиров, помогающих отыскать дорогу, чем на зеленых пастбищах Австралии.
  Затем мы отправились в Сидней и очень весело провели там время, хотя я и была несколько разочарована видом сиднейской гавани - ранее мне приходилось слышать, что бухты Сиднея и Рио-де-Жанейро - самые красивые в мире. Видимо, я слишком многого ждала. К счастью, мне так и не довелось побывать в Рио, поэтому картина его бухты, раз представившаяся моему воображению, имеет шанс остаться незамутненной.
  Именно в Сиднее мы познакомились с семьей Беллов. Когда бы я ни вспоминала об Австралии, я всегда вспоминаю Беллов. Молодая женщина, чуть постарше меня, однажды подошла ко мне в сиднейском отеле, представилась Уной Белл и пригласила всех нас погостить у них на ферме в Квинсленде в следующие выходные дни. Поскольку Арчи с Белчером должны были прежде совершить поездку по ряду очень скучных мест, решили, что я сразу поеду с Уной на их ферму в Каучин-Каучине и буду поджидать там остальных.
  Мы очень долго, помню, несколько часов, ехали на поезде, и я смертельно устала, потом продолжили путешествие на машине и в конце концов прибыли в Каучин-Каучин, неподалеку от Буны в Квинсленде. Полусонная с дороги, я вдруг очутилась в гуще бурлящей жизни. Комнаты, освещенные лампами, были полны симпатичных девушек, наперебой предлагавших выпить какао, кофе - все, что душе угодно; девушки разговаривали одновременно и весело смеялись. Я находилась в том полуреальном состоянии, когда изображение перед глазами не то что раздваивается, а расчетверяется, поэтому мне показалось, что семья Беллов состоит не менее чем из двадцати шести человек. На следующий день представления мои разумно сократились до четырех дочерей и умеренного количества сыновей. Все девочки были немного похожи друг на друга, кроме Уны - у той были темные волосы. Остальные - светловолосые, высокие, с удлиненными лицами; все очень грациозно двигались, прекрасно ездили верхом и сами напоминали молодых, резвых кобылок.
  Это была чудесная неделя! В девицах Белл таилось столько энергии, что я с трудом поспевала за ними, а в братьев, во всех по очереди, я просто влюбилась: Виктор - весельчак, умевший очаровательно ухаживать, Берт - великолепный наездник, весьма основательный человек; Фрик - тихий, спокойный, большой меломан. Помню, именно Фрику я отдала свое сердце. Спустя много лет его сын Гилфорд участвовал в археологической экспедиции в Ираке и Сирии, в которой работали и мы с Максом, и я до сих пор считаю Гилфорда почти своим сыном.
  Главная роль в семье принадлежала матери, миссис Белл, давно уже к тому времени овдовевшей. Она чем-то напоминала королеву Викторию - невысокая, седовласая, со спокойной, но властной манерой держаться. Миссис Белл управляла семьей как самодержица, и так к ней в семье и относились - как к владычице.
  Среди слуг, работников фермы и подсобных рабочих, большинство которых были полукровками, один или два представляли собой чистокровных аборигенов. Эйлин Белл, младшая из сестер, чуть ли не в первое же утро сказала мне:
  - Вы должны увидеть Сьюзен.
  Я спросила, кто такая Сьюзен.
  - О, она одна из черных, - аборигенов называли "черными". - Из самых настоящих, чистокровных черных. И она замечательно всех изображает.
  Итак, передо мной предстала сгорбленная пожилая аборигенка - по-своему такая же королева, как и миссис Белл. Она продемонстрировала свое искусство, изобразив всех сестер, кое-кого из братьев, каких-то детей и даже лошадей. Сьюзен оказалась превосходным мимом и получала удовольствие от своего представления. Еще она, фальшивя, пела странные мелодии.
  - А теперь, Сьюзен, - сказала Эйлин, - покажи, как мама идет поглядеть кур.
  Но Сьюзен покачала головой, и Эйлин пояснила: она никогда не показывает маму, считает, что это было бы неуважением к ней и что не следует этого делать.
  У Эйлин было несколько собственных обычных домашних кенгуру и валлаби, а также множество собак и, разумеется, лошадей. Все Беллы старались подвигнуть меня на верховую прогулку, но любительский опыт охоты в Девоне не позволял мне считать себя сколько-нибудь умелой наездницей. Кроме того, я не люблю ездить на чужих лошадях, опасаясь повредить их ненароком. В конце концов Беллы сдались, и мы носились по окрестностям на машине. Мне было очень интересно посмотреть на работу пастухов и прочие фермерские труды. Похоже, Беллам принадлежала солидная часть Квинсленда и, если бы у нас было больше времени, сказала Эйлин, она свозила бы меня на север, на дальние пастбища, которые были еще более дикими и обширными. Никто из сестер Белл никогда не закрывал рта. Они обожали своих братьев, открыто преклонялись перед ними, словно перед героями, и для меня в этом было что-то необычное. Сестры постоянно куда-то неслись - на дальние пастбища, к друзьям, в Сидней, на собрания - и напропалую флиртовали с разными молодыми людьми, которых почему-то называли "купонами", - видимо, это прозвище было отголоском войны.
  Наконец приехали Арчи с Белчером, совершенно измученные. Мы весело и беззаботно провели выходные дни, участвуя в неожиданных развлечениях, в частности, совершили поездку на маленьком поезде, и мне доверили несколько миль вести паровоз. В конечном пункте путешествия нас ждал обед, устроенный членами парламента от австралийской лейбористской партии. Обед получился веселым и шумным, многие парламентарии хорошо выпили и, когда на обратном пути они по очереди исполняли обязанности машиниста, наши жизни подвергались смертельной опасности, ибо поезд разгоняли до невероятной скорости.
  Увы, настало время прощаться с новыми друзьями - с большей их частью, по крайней мере, потому что некоторые решили провожать нас до Сиднея. Мелькнули за окнами Синие горы, и меня снова привели в восторг краски - никогда прежде мне не доводилось видеть пейзажа, столь необычно расцвеченного. Вдали горы были действительно синими, а не серо-голубыми, какими мы привыкли видеть горы. Казалось, кто-то только что нарисовал их на чистом листе бумаги свежими красками.
  Австралия потребовала от членов нашей миссии напряжения всех сил. Каждый день приходилось произносить речи, присутствовать на обедах, ужинах, приемах, совершать длительные переезды. К концу я уже знала все выступления Белчера наизусть. Он был хорошим оратором, делал вид, что произносит свои речи экспромтом, получалось весьма выразительно, словно то, что он говорил, только что пришло ему в голову. Арчи удачно оттенял его, производя впечатление человека практичного в финансовых делах и благоразумного. В начале нашего путешествия, - думаю, это было в Южной Африке - Арчи назвали в газетах "управляющим Английским банком". Поскольку никаких опровержений не последовало, он продолжал оставаться для прессы "управляющим Английским банком".
  Из Австралии мы поплыли на Тасманию: от Лонсестона до Хобарта. Хобарт неправдоподобно красив: темно-синее море, дивная бухта, цветы, деревья, кустарники... Я решила, что когда-нибудь нужно непременно вернуться и пожить там подольше.
  После Хобарта наш путь лежал в Новую Зеландию. Отлично помню эту часть путешествия, ибо как раз тогда мы попали в лапы человека, которого прозвали Дегидратором. В те времена очень модной считалась идея обезвоживания пищи. Любой продукт этот человек рассматривал только с одной точки зрения: как дегидрировать его, и не было обеда, завтрака или ужина, чтобы он не посылал нам со своего стола тарелки каких-то особых яств с просьбой отведать их. Нам предлагались обезвоженная морковка, сливы - все без исключения лишенное воды и всякого вкуса.
  - Если придется и дальше притворяться, что я с удовольствием ем эту обезвоженную дрянь, - говорил Белчер, - я сойду с ума. - Но поскольку Дегидратор был богат и влиятелен и мог оказать немалую услугу Всебританской имперской выставке, Белчеру приходилось сдерживаться и продолжать играть в игру с обезвоженной морковкой и картошкой.
  К тому времени стали сказываться прелести совместного путешествия. Белчер уже не был нашим другом, с которым приятно посидеть за столом. Он оказался грубым, самонадеянным, невыдержанным, заносчивым и скупым до смешного. К примеру, он регулярно посылал меня покупать ему белые хлопковые носки или другие принадлежности туалета, но никогда не возвращал денег за покупки.
  Если у него портилось настроение, он становился таким невыносимым, что невольно вызывал у окружающих жгучую ненависть. Вел себя как избалованный, капризный ребенок. Обезоруживало, однако, то, что, когда настроение у него исправлялось, он демонстрировал такое доброжелательство и обаяние, что мы переставали скрежетать зубами и снова оказывались в самых милых отношениях. О приближении приступа дурного расположения духа у Белчера всегда знали заранее, так как он начинал медленно надуваться и лицо его наливалось кровью, словно индюшачий гребешок. Это означало, что вот-вот он на кого-нибудь кинется. В добром расположении духа он любил рассказывать "охотничьи" байки, которых имел в запасе множество.
  Я и теперь считаю, что Новая Зеландия - самая красивая из всех виденных мною стран. Облик ее совершенно необычен. Мы приплыли в Веллингтон чудесным ясным днем, какие, по утверждению местных жителей, выдаются не часто. Оттуда направились в Нельсон и дальше вниз по Южному острову, через ущелья Буллер и Кауафару. Природа вокруг была изумительной. Я тогда поклялась снова приехать туда как-нибудь весной - весной по их календарю, не по нашему - когда цветут ратании и все становится золотым и красным. Я не исполнила клятвы. Новая Зеландия находилась всегда так далеко от меня. Сейчас, когда можно путешествовать по воздуху, поездка занимает всего два-три дня, но для меня время путешествий закончилось.
  Белчер был счастлив снова оказаться в Новой Зеландии. У него сохранилось там много друзей, и он радовался как школьник. Провожая нас с Арчи в Гонолулу, он пожелал нам приятно провести время. Для Арчи было настоящим блаженством освободиться от работы и отдохнуть от бесконечных споров с капризным и брюзгливым коллегой. Мы позволили себе восхитительно праздное путешествие, останавливаясь на Фиджи и других островах, и наконец прибыли в Гонолулу. Это было гораздо более цивилизованное место, чем мы себе представляли, - повсюду множество отелей, дорог, машин. Приехав рано утром и расположившись в своих гостиничных комнатах, мы увидели из окна людей, скользящих по волнам на досках для серфинга, тут же ринулись на пляж, взяли напрокат доски и бросились в воду. Какая наивность!
  Оказывается, это был один из дней, когда только мастера отваживались "выйти в море", - а мы, имея за плечами лишь опыт, приобретенный в Южной Африке, решили, что овладели искусством серфинга в совершенстве. В Гонолулу меж тем все было по-другому. Здесь доска для серфинга представляла собой тяжеленный кусок дерева - ее и поднять-то трудно. Вы ложитесь на нее и, гребя руками, медленно плывете к рифам, находящимся не менее - мне так, во всяком случае, казалось - чем в миле от берега. Добравшись туда, занимаете позицию и ждете нужной волны, чтобы на ней устремиться к берегу. Это не так просто, как кажется. Во-первых, требуется распознать в приближающихся волнах именно ту, которая нужна, во-вторых, - и это, пожалуй, еще важней - нельзя ошибиться и принять за нужную не ту волну, потому что, если вы окажетесь во власти такой волны и она увлечет вас на дно, тогда - помогай вам Бог!
  Я не могла грести так же мощно, как Арчи, поэтому добиралась до рифов довольно долго, к тому же потеряла его из вида, но была уверена, что он, как и другие, уже мчится на доске к берегу в щегольской, небрежной манере. Итак, я устроилась на доске и стала ждать своей волны. Она накатила. Но - увы! - оказалась не той. Не успела я глазом моргнуть, как мы с доской летели уже в разные стороны. Резко обрушившись вниз на гребне волны, я в следующий миг уже была в самом чреве ее. Когда мне снова удалось вынырнуть на поверхность, судорожно глотая воздух, в желудке булькало несколько литров соленой воды. Свою доску я увидела в полумиле от себя дрейфующей к берегу и отчаянно бросилась вдогонку. В конце концов мне ее пригнал какой-то молодой американец, сопроводивший свое благодеяние советом: "На вашем месте, сестричка, я бы сегодня поостерегся заниматься серфингом, это небезопасно. Вот вам ваша доска и дуйте прямо к берегу". Так я и сделала.
  Вскоре ко мне присоединился Арчи. Он тоже слетел с доски, но, будучи гораздо более сильным пловцом, чем я, догнал ее. Предпринял еще пару попыток, и один раз ему все же удалось доскользить до берега. К тому времени мы все были в синяках, царапинах и абсолютно без сил. Сдав доски и едва дотащившись до отеля, мы рухнули в постель и часа четыре спали как убитые. Проснувшись, все еще чувствовали страшную усталость. Не слишком уверенно я сказала Арчи: "Конечно, серфинг - это большое удовольствие, но мне хотелось бы снова оказаться в Муизенберге", - и вздохнула.
  Следующий выход в море окончился для меня неприятностью. Великолепный шелковый купальный костюм, закрывавший меня от плечей до щиколоток, был изодран волнами в клочья и, выскочив из воды, я вынуждена была почти голой бежать до того места, где остался мой пляжный халат. Пришлось немедленно отправиться в гостиничный магазин и купить восхитительный изумрудно-зеленый облегающий купальник, который я обожала потом всю жизнь и в котором, кажется, выглядела весьма недурно. Арчи тоже так считал.
  Четыре дня мы провели в шикарном отеле, а потом вынуждены были подыскать что-нибудь попроще. В конце концов мы сняли маленькое шале через дорогу от отеля. Это оказалось вдвое дешевле. Проводя все время на пляже и упражняясь в серфинге, мы мало-помалу овладели мастерством, по крайней мере, в той степени, в какой это доступно европейцам. Прежде чем догадались купить мягкие купальные туфли с тесемочками вокруг щиколоток, мы изодрали ступни о кораллы так, что кожа висела на них лохмотьями.
  Не могу сказать, чтобы первые четыре-пять дней серфинг доставлял нам такое уж удовольствие - все тело страшно болело, - но порой все же случались моменты истинного наслаждения. Вскоре мы поняли, как облегчить себе жизнь. Я, во всяком случае, поняла - Арчи по-прежнему предпочитал добираться до рифов собственными силами. Большинство отдыхающих нанимали гавайского мальчика, который, зацепившись за доску, на которой вы лежите, большим пальцем ноги, энергично греб к рифам, буксируя вас. Там, пока вы ждали нужной волны, он инструктировал: "Нет, не эта, еще не эта, миссус. Нет-нет, погодите. А вот теперь - вперед!" При слове "вперед" вы бросались на гребень волны - и это было блаженство! Ни с чем не сравнимое блаженство. Ничего нет восхитительней, чем скользить по волнам со скоростью, как вам кажется, не менее двухсот миль в час, от дальних рифов до самого берега, где, мягко погрузившись в воду, можно отдохнуть в ласково плещущемся прибое. Для меня это навсегда осталось одним из самых чудесных физических наслаждений.
  Дней через десять я совсем осмелела: начав скольжение, осторожно поднималась на колени, а затем рисковала встать во весь рост. Первые раз шесть попытки оказывались неудачными - хотя больно и не было - просто, потеряв равновесие, я падала в воду. Конечно, доска при этом уплывала и ее приходилось догонять, выбиваясь из сил, но, если, на счастье, проводник-гаваец плыл следом, он пригонял ее, снова буксировал меня к рифам, и я предпринимала очередную попытку. День, когда мне, стоя на доске, удалось впервые доскользить до самого берега, сохранив равновесие, стал днем моего триумфа!
  Проявлением легкомыслия было и то, что мы недооценили тамошнее солнце, за что и поплатились. Проводя все время в прохладной воде, мы совершенно забыли о том, сколь опасны солнечные лучи. Нормальные люди занимались серфингом рано утром или ближе к вечеру; мы же, простофили, с восторгом скользили на своих досках в самую жару, даже в полдень - и результат не замедлил сказаться. Наши обожженные плечи и спины, ноющие от дикой боли, покрылись гирляндами волдырей. Я не могла надеть вечернего платья; собираясь на ужин, приходилось покрывать плечи газовым шарфом. Арчи, пренебрегая насмешливыми взглядами окружающих, выходил на пляж в пижаме. Я тоже набрасывала на плечи белую блузку. Так мы и сидели у моря, спасаясь от обжигающих лучей, и сбрасывали свои неподходящие одежды лишь на время плавания. Но было уже поздно - плечи мои зажили не скоро. Когда собственной рукой отрываешь полосу мертвой кожи с плеча, почему-то испытываешь унижение.
  Вокруг нашего маленького шале росли бананы - с ними, как прежде с ананасами, у меня тоже связано определенное разочарование. Я воображала, что достаточно протянуть руку, сорвать банан - и ешь себе на здоровье. Но в Гонолулу с бананами так обращаться не принято. Они представляют собой существенный источник дохода, и их снимают недозрелыми. Впрочем, хоть "прямо с ветки" бананы и нельзя было есть, за столом никто не мешал наслаждаться их бесконечным разнообразием - такого нигде больше не встретишь. Помню, когда мне было года три-четыре, няня рассказывала о том, какие бананы растут в Индии: о диких - крупных, но несъедобных, и культурных - небольших, но вкусных. Или наоборот? В Гонолулу выращивают около десятка разновидностей этих плодов. Красные бананы, большие бананы, маленькие, которые там называют "мороженными", потому что они белые и мягкие внутри, как мороженое; бананы, идущие на приготовление разных блюд, и множество других. Кажется, были еще яблочные бананы. При таком разнообразии человек становится привередливым.
  Сами гавайцы тоже слегка разочаровали меня. Я представляла их себе созданиями утонченно прекрасными. Для начала отвращение вызвал резкий запах кокосового масла, которым обильно натирались все девушки. К тому же большинство из них отнюдь не были красавицами. Никогда прежде не могла бы я вообразить и тех неумеренно огромных порций горячего жаркого, которые там повсюду подавали. Я всегда думала, что полинезийцы питаются исключительно всевозможными экзотическими плодами. Их пристрастие к тушеному мясу меня немало удивило.
  Отдых наш приближался к концу, и мы тяжело вздыхали при мысли о возвращении на Белчерову каторгу. К тому же наше финансовое положение начинало внушать тревогу. Гонолулу обернулся весьма дорогим удовольствием. Все, что мы съедали или выпивали, оказывалось втрое дороже, чем можно было предположить. Прокат досок для серфинга, услуги мальчиков-пловцов - все стоило денег. До тех пор мы укладывались в рамки своей наличности, но теперь пришел момент, когда нас стали посещать опасения. Предстояло еще освоить Канаду, а тысяча фунтов Арчи неумолимо таяла. Что касается морских дорожных расходов, то они были оплачены и беспокойства не вызывали. Я знала, что доеду до Канады и благополучно вернусь в Англию. Но нужно было на что-то жить во время путешествия по Канаде. На что? Однако мы гнали от себя неприятные мысли и, пока было возможно, продолжали скользить по волнам с веселым безрассудством. Как показал дальнейший ход событий, с излишним безрассудством.
  Уже несколько дней к тому времени я ощущала резкую боль в шее и плече, затем стала просыпаться каждое утро, часов около пяти, от нестерпимой боли в правом плече и руке. Это был неврит, хотя тогда я еще не знала, как это называется. Если бы мне хватило ума, я бы немедленно оставила занятия серфингом и вообще держала бы руку в полном покое, но мне это и в голову не приходило. Нам оставалось всего три дня, и я не хотела терять ни минуты: продолжала демонстрировать свою удаль, скользя на доске с шиком, стоя во весь рост. К тому времени я уже вообще не могла спать по ночам из-за боли, однако проявляла оптимизм, полагая, что все неприятности пройдут, как только мы покинем Гонолулу и со спортом будет покончено. Как я ошибалась! Мне было суждено страдать от почти невыносимой боли в течение следующих недель трех, а то и целого месяца.
  По возвращении мы застали Белчера в настроении, весьма далеком от благодушия. Похоже, он жалел, что разрешил нам этот отдых. "Пришло время вам поработать, - заявил он. - Боже мой! Слоняться столько времени без дела и получать за это деньги! Неплохо устроились!" Тот факт, что все это время он и сам отдыхал в Новой Зеландии в кругу друзей, в расчет не принимался.
  Поскольку боль не отпускала меня, я обратилась к доктору. Пользы от него было мало. Он дал мне какую-то жгучую мазь и велел втирать в плечо, когда боль усиливалась. Должно быть, это была перцовая мазь - кожа горела от нее, но легче не становилось. Я чувствовала себя совершенно несчастной. Непрекращающаяся боль сломит кого угодно. Она набрасывалась на меня рано утром. Я вылезала из постели и ходила взад-вперед, пока не начинало казаться, что становится чуть легче. Час-другой я отдыхала, а потом боль нападала на меня с удвоенной силой.
  Правда, она, по крайней мере, отвлекала от мыслей о нашем ухудшающемся финансовом положении. Оно становилось угрожающим. Оставалось путешествовать еще около трех недель, а от тысячи фунтов Арчи почти ничего не осталось.
  Мы решили, что единственный выход состоит в том, чтобы я отказалась от поездки в Новую Шотландию и на Лабрадор, а вместо этого, как только кончатся деньги, отправилась в Нью-Йорк пожить у тетушки Кэсси или у Мэй, пока Арчи с Белчером проинспектируют фермы по разведению чернобурых лис.
  К тому времени сложности стали уже весьма ощутимы. Я могла еще позволить себе жить в гостиницах, но питание было не по карману. Однако мне удалось разработать хитроумный план: я ела один раз в день, утром. Завтрак стоил доллар - тогда это равнялось приблизительно четырем английским шиллингам. В гостиничном ресторане я заказывала практически все меню, а это, надо сказать, было немало. Я съедала грейпфрут, а иногда еще и папайю, гречишные оладьи, вафли с кленовым сиропом, яичницу с беконом. Из-за стола вылезала как насосавшийся питон. Но зато до самого вечера чувствовала себя сытой.
  Во время визитов в доминионы мы получали разные подарки: прелестный голубой плед для Розалинды с вытканными на нем животными - я представляла себе, как замечательно он будет выглядеть у нее в детской - и множество других вещей: шарфы, коврик и тому подобное. Среди этих даров была и необъятных размеров банка мясного экстракта из Новой Зеландии. Мы таскали ее за собой, чему я теперь была очень рада, так как оказалось, что само мое выживание зависело от этой банки. Ах, как бы я хотела встретиться в тот момент с Дегидратором, который мог бы впихнуть в меня столько обезвоженных деликатесов - моркови, мяса, томатов и прочего!
  Если Арчи с Белчером отправлялись на официальный ужин в Торговую палату или где там еще их принимали, я забиралась в постель, вызывала горничную, сообщала ей, что неважно себя чувствую, и просила принести побольше кипятка - якобы собиралась лечиться. Когда воду приносили, я разводила в ней мясной экстракт и наедалась до утра. Это была чудесная банка, мне ее хватило дней на десять. Иногда, конечно, и меня приглашали на обед или ужин. Такие дни я считала праздничными днями календаря. В Виннипеге мне особенно повезло: дочь тамошнего высокого сановника заехала за мной в гостиницу и повезла обедать в очень дорогой отель. Еда была превосходной. Я попробовала все основные блюда, имевшиеся в меню. Моя хозяйка ела очень мало, и остается лишь гадать, что она подумала о моем аппетите.
  Кажется, там же, в Виннипеге, Арчи вместе с Белчером объезжали местные элеваторы. Разумеется, нам следовало бы знать, что человек, страдающий хроническим синуситом - заболеванием носовых пазух, не должен даже приближаться к зерновым элеваторам, но ни мне, ни Арчи это и в голову не пришло. Когда он вернулся, глаза у него слезились и вид был такой, что я переполошилась. Он еще кое-как доехал на следующий день до Торонто, но там свалился, и о том, чтобы продолжать путешествие, не могло быть и речи.
  Белчер конечно же был вне себя. Он не испытывал никакого сострадания. Арчи подвел его, заявил Белчер, он молод и здоров, и вся эта болезнь - сущие выдумки. Да, разумеется, ему известно, что у Арчи высокая температура, но если он такой слабак, нечего было пускаться в путешествие, а теперь Белчер должен все взвалить на себя. От Бейтса, как известно, никакого проку. Ему можно разве что поручить упаковать вещи, да и то он все сделает не так. Этот болван даже брюки сложить не умеет.
  Я вызвала доктора, обслуживавшего наш отель, и он поставил диагноз: гиперемия легких. В течение по меньшей мере недели требовался постельный режим и полный покой.
  Раздраженный, Белчер отбыл, оставив меня почти без денег, одну в огромном чужом отеле с бредящим больным на руках. Температура у него подскочила до 40°, тело покрылось красной сыпью от макушки до пят, и он страдал от раздражения кожи не меньше, чем от жара.
  Это было ужасно. Счастье, что я не впала в отчаянье. Гостиничная еда не годилась больному, поэтому я пошла в город и принесла диетический ячменный отвар и жидкую овсяную кашу, которая ему даже понравилась. Бедный Арчи, я никогда не видела, чтобы мужчина так тяжело переносил эту ужасную сыпь. Шесть-семь раз в день я всего его обтирала губкой, пропитанной слабым раствором соды - это немного успокаивало раздражение. На третий день доктор предложил проконсультироваться еще с кем-нибудь. Два очкарика стояли по обе стороны кровати, серьезно глядя на Арчи, покачивая головами и повторяя, что случай тяжелый. Но все проходит. Настало утро, когда температура у Арчи спала, сыпь побледнела и стало ясно, что он пошел на поправку. К тому времени у меня осталось сил не больше, чем у котенка, - в основном, полагаю, из-за переживаний.
  По прошествии еще четырех-пяти дней Арчи был почти здоров, хоть еще и слаб, и мы снова присоединились к мерзкому Белчеру. Не припомню, куда мы отправились, быть может, в Оттаву, которая мне очень понравилась. Стояла осень, и клены выглядели сказочно красивыми. Мы остановились в доме у пожилого адмирала, прелестного человека, державшего великолепную восточноевропейскую овчарку. Он, бывало, катал меня по кленовой роще в собачьей упряжке.
  Из Оттавы мы проехали к Скалистым горам, на Лейк Луиз и в Банф. В течение долгого времени, когда меня спрашивали, какое место на земле самое красивое, я отвечала - Лейк Луиз. Это большое, продолговатое синее озеро, обрамленное с обеих сторон невысокими горами удивительной формы. Они, в свою очередь, заключены в оправу высоких гор, увенчанных снежными вершинами. Банф подарил мне невероятное облегчение. Неврит все еще мучил меня, и я решила испытать действие горячих серных источников: многие уверяли, что это может помочь. Каждое утро я мокла в некоем подобии бассейна, на одном конце которого бил горячий родник, распространявший резкий запах серы. Я окуналась в него по шею. К моей великой радости, на пятый день неврит практически прошел, и это было несказанным счастьем - избавиться от постоянной боли.
  Но вот мы с Арчи прибыли в Монреаль, и отсюда наши пути расходились: Арчи с Белчером отправлялись инспектировать чернобурковые фермы, я - поездом на юг, в Нью-Йорк. Денег к тому времени не осталось вовсе.
  В Нью-Йорке меня встретила моя милая тетушка Кэсси. Она была так добра ко мне, так ласкова и нежна! Я поселилась у нее в квартире на Риверсайд-драйв. Тетушке Кэсси было уже, наверное, немало лет - около восьмидесяти, должно быть. Тем не менее она возила меня в гости к свояченице, миссис Пирпонт-Морган и некоторым младшим представителям клана Морганов, а также по великолепным ресторанам с восхитительной кухней. Она много рассказывала мне об отце и его юности, проведенной в Нью-Йорке, мне было так хорошо! Ближе к концу моего пребывания тетя Кэсси спросила, куда бы я хотела пойти в свой последний нью-йоркский день. Я сказала, что мне очень хотелось бы поесть в кафетерии с самообслуживанием. В Англии о них не имели тогда представления, но я читала, что они есть в Нью-Йорке, и мечтала там побывать. Тете Кэсси такое желание показалось весьма необычным. Ей трудно было представить, что кому-нибудь захочется пойти в кафетерий с самообслуживанием, но, решив выполнить любое мое желание, она отправилась туда вместе со мной, как выяснилось, впервые в жизни. Я взяла поднос, начала ставить на него разные блюда со стойки, и это совершенно новое развлечение чрезвычайно меня позабавило.
  Наконец настал день, когда Арчи с Белчером должны были появиться в Нью-Йорке. Я радовалась их приезду, потому что, несмотря на всю доброту тети Кэсси, начинала чувствовать себя птичкой в золотой клетке. Тетя Кэсси и слышать не хотела о том, чтобы позволить "маленькой Агате" куда-нибудь пойти одной. Мне, привыкшей свободно ходить по Лондону, это показалось таким удивительным, что я спросила:
  - Но почему, тетя Кэсси?!
  - О, ты не представляешь себе, что может случиться в Нью-Йорке с такой молодой и хорошенькой женщиной, как ты.
  Я пыталась убедить ее, что со мной будет все в порядке, но она настаивала, чтобы либо я ездила в машине с шофером, либо - в ее собственном сопровождении. Мне хотелось порой сбежать часа на три-четыре, но я знала, как она будет волноваться, и сдерживалась. Я утешала себя тем, что скоро буду в Лондоне и смогу ходить одна куда и когда мне заблагорассудится.
  Арчи с Белчером провели в Нью-Йорке всего один день, и на следующее утро мы поднялись на борт "Беренгарии", которой предстояло доставить нас в Англию. Не могу сказать, что это морское путешествие оказалось очень уж приятным, хотя на этот раз морская болезнь терзала меня умеренно. Шторм случился, надо сказать, в самый неподходящий момент: мы участвовали в соревновании по бриджу, и Белчер настоял, чтобы я была его партнершей. Я не хотела, потому что, хоть Белчер и хорошо играл, проигрывать он не умел и всегда впадал в этих случаях в мрачное настроение. Впрочем, памятуя, что терпеть осталось недолго, я согласилась, и турнир стартовал. Однако ему суждено было вскоре и закончиться. В тот день подул свежий ветер, и началась килевая качка. Я и помыслить не могла выбыть из игры и молила Бога лишь о том, чтобы не оскандалиться за карточным столом. Карты были сданы, но Белчер вдруг злобно взглянул на меня и швырнул свои на стол.
  - Мне нет никакого смысла участвовать в этой игре, - заявил он, - никакого. - Глаза его метали молнии, полагаю, дело было в том, что ему не повезло с картой и наши соперники получили значительное преимущество. Однако ко мне, напротив, шли чуть ли не все тузы и короли, и хоть играла я ужасно, карты сами делали свое дело. Я просто не могла проиграть. В перерывах между приступами тошноты я сносила не те карты, забывала, какие у нас козыри, - словом, делала массу глупостей, но у меня были слишком хорошие карты. Мы быстро одержали блестящую победу, после чего я удалилась к себе в каюту и жалобно простонала там весь остаток пути, пока корабль не пришвартовался в Англии.
  В качестве постскриптума к нашим приключениям длиною в год добавлю, что мы не сдержали своей клятвы никогда не вспоминать о Белчере. Не сомневаюсь, что любой, читающий эти строки, поймет нас. Ярость, которая обуревает, когда ты заперт с кем-то в тесном пространстве, улетучивается вместе с причиной напряженности. К своему великому удивлению, мы обнаружили, что Белчер даже по-своему нравится нам, что его общество доставляет удовольствие. Мы частенько обедали вместе и дружески вспоминали разные эпизоды нашего совместного путешествия, приговаривая иногда: "Вы вели себя просто отвратительно, нужно вам сказать".
  - Да, да, - соглашался Белчер, - но такой уж я человек, вы же меня знаете, - он делал неопределенный жест рукой. - От моего характера многие пострадали, не только вы. У меня с вами забот было не много, если не считать, что Арчи свалял дурака, заболев. Те две недели, что мне пришлось обходиться без него, я был как потерянный. Неужели ты не можешь сделать что-нибудь со своим носом и пазухами? Какой смысл жить с такими пазухами, как у тебя? Я бы не стал.
  После возвращения из путешествия Белчер неожиданно для всех вознамерился жениться и объявил о помолвке. Его невеста - милая девушка, дочь чиновника, служившего в Австралии, работала у отца секретарем. Белчеру было не меньше пятидесяти, ей, думаю, восемнадцать или девятнадцать. Однажды он огорошил нас сообщением: "У меня для вас новость. Я женюсь на Глэдис". И действительно женился! Она приплыла на пароходе вскоре по нашем возвращении. Странно, но это была вполне счастливая пара, во всяком случае, в течение нескольких лет. У Глэдис был веселый характер, ей нравилось жить в Англии, и она прекрасно ладила со вздорным Белчером. Только лет восемь или десять спустя до нас дошел слух, что они разводятся.
  - Она нашла парня, который внешне ей больше понравился, - заявил Белчер. - Не могу ее осуждать. Она слишком молода, а я для нее старый скряга. Мы остались добрыми друзьями, и я отписал ей приличную сумму. Она хорошая девочка.
  Во время одного из наших первых совместных обедов по возвращении я заметила:
  - А знаете, что вы все еще должны мне два фунта восемнадцать шиллингов и пять пенсов за белые носки?
  - Неужели? - сказал он. - В самом деле? И вы надеетесь их получить?
  - Нет, - ответила я.
  - И правильно делаете, - одобрил Белчер. - Вы их не получите.
  Мы оба рассмеялись.
 
 Глава вторая
 
  Жизнь похожа на корабль - на корабль изнутри. В ней есть водонепроницаемые каюты. Выходишь из одной, запираешь за собою дверь и оказываешься в другой. С момента отплытия из Саутгемптона и до возвращения в Англию моя жизнь протекала как бы в одной такой каюте. Впоследствии я именно так представляла себе любое путешествие: переход из одной жизни в другую. Ты - это ты, но уже другая ты. И твое новое "я" уже не опутано паутиной, сплетенной сотнями домашних пауков и образующей кокон твоей повседневной жизни: не нужно писать писем, оплачивать счета, делать домашнюю работу, встречаться с друзьями, проявлять фотографии, чинить одежду, мирить няню с горничной, бранить лавочника и прачку. Жизнь во время путешествия - это мечта в чистом виде. Порой это нечто сверхъестественное, но оно действительно происходит с тобой. Жизнь эта населена персонажами, ранее тебе неизвестными и с которыми ты, вероятнее всего, никогда больше не увидишься. Порой одолевает тоска по дому, чувство одиночества, острое желание увидеть дорогих тебе людей - Розалинду, маму, Мэдж. Но ты воображаешь себя викингом или шкипером елизаветинской эпохи, который пустился в мир приключений, и дом перестал быть для него домом вплоть до возвращения в него.
  Волнующим был отъезд, чудесным - возвращение. Розалинда встретила нас так, как мы, несомненно, того и заслуживали, - как чужих, незнакомых ей людей. Холодно взглянув на нас, спросила меня: "А где моя тетя Москитик?" Сестра тоже отыгралась, поучая меня, чем следует кормить Розалинду, во что одевать, как воспитывать и так далее.
  После первых радостей встречи показались и подводные рифы. Джесси Суоннел была уволена, не сумев поладить с моей матерью. Вместо нее наняли пожилую няню, которую мы называли между собой Куку. Вероятно, кличка эта пристала к ней, когда происходила "смена караула" - Джесси Суоннел уезжала, обливаясь горючими слезами, а новая няня старалась снискать расположение своей подопечной тем, что закрывала и открывала дверь детской, впрыгивала и выпрыгивала из комнаты и радостно выкрикивала: "Ку-ку, ку-ку!" Розалинде зрелище совсем не нравилось, она начинала реветь каждый раз при виде этого представления. Однако со временем новая няня завоевала ее сердце. Куку была прирожденной хлопотуньей и совершенной растяпой. Ее переполняли любовь и доброта, но она все теряла, ломала и говорила такие глупости, что окружающие просто диву давались. Розалинде это нравилось. Она заботливо оберегала Куку и все делала за нее.
  - Боже, Боже, - доносилось из детской, - куда же я задевала щетку нашей малышки? Ну где же она может быть? В бельевой корзине?
  - Я поищу, няня, - слышался голос Розалинды, - вот она, у тебя в постели.
  - О господи, как она туда попала?
  Розалинда находила для Куку потерянные вещи, прибирала вместо нее в комнате и даже наставляла ее, сидя в коляске, когда они отправлялись на прогулку:
  - Сейчас не переходи, няня, нельзя - автобус едет... Ты не туда поворачиваешь, няня... Ты, кажется, собиралась покупать шерсть, няня. Так это не сюда...
  Ее наставления перемежались няниным:
  - О боже, почему же я... И о чем я только думала... - и так далее.
  Лишь мы с Арчи с трудом выносили Куку. Она никогда не закрывала рта. Оставалось только заткнуть уши и не слушать, но иногда, доведенная до предела, я все же не выдерживала. В такси, по дороге на Пэддингтон, Куку непрерывно делилась своими наблюдениями:
  - Посмотри, малышка, взгляни в окошко. Видишь, это большое сооружение? Это "Селфридж". Чудесное место "Селфридж". Там можно купить все что угодно.
  - Это "Хэрродз", няня, - холодно бросаю я.
  - Боже, боже, ну конечно же! Конечно, "Хэрродз". Ну не смешно ли, ведь мы прекрасно знаем "Хэрродз", правда, малышка?
  - Я знаю, что это "Хэрродз", - спокойно отвечает Розалинда. Теперь я думаю, что, быть может, именно благодаря неловкости и нерасторопности Куку Розалинда выросла очень ловкой и расторопной девочкой. У нее не было иного выхода. Должен же был кто-то поддерживать в детской хоть слабое подобие порядка.
 
 Глава третья
 
  Возвращение домой может поначалу быть счастьем - счастьем воссоединения, но мало-помалу реальность все равно поднимает свою ужасную голову. У нас совсем не осталось денег. Служба Арчи у мистера Гольдштейна была делом прошлым, его место занимал теперь другой человек. У меня, конечно, оставалось дедушкино "золотое яичко", на сто фунтов в год мы могли рассчитывать, но Арчи категорически возражал против того, чтобы трогать капитал. Он считал себя обязанным найти какую-нибудь работу, причем немедленно, прежде чем начнут скапливаться счета: за квартиру, за еду, зарплата Куку и так далее. Найти работу было нелегко, - в сущности, даже труднее, чем сразу же после войны. Мои воспоминания о кризисе, который мы тогда переживали, теперь благополучно притупились, но я помню, что время было плохое, потому что Арчи чувствовал себя несчастным, а Арчи из тех, кто терпеть не может чувствовать себя несчастным. Он сам это признавал. Как-то еще в начале нашей семейной жизни он предупредил меня: "Имей в виду, если что-то не так, я становлюсь невыносимым. От меня мало толку, если кто-то болен, я не люблю больных и не выношу несчастных и расстроенных людей рядом с собой".
  Мы пошли на риск с открытыми глазами, сознательно решив не упускать свой шанс. Единственное, что оставалось теперь - признать, что удовольствие окончено и пришла пора расплачиваться - тревогами, нервными срывами и тому подобным. Я тоже чувствовала себя неуютно, потому что мало чем могла помочь Арчи. Мы должны справляться с трудностями вместе, говорила я себе. Чуть ли не с первого дня я вынуждена была терпеть его постоянную раздражительность или абсолютную замкнутость и страшную подавленность. Если я старалась казаться веселой, он упрекал, что я не способна осознать серьезность нашего положения; если печалилась - он говорил: "Нечего ходить с кислым видом. Ты знала, на что идешь!" Словом, что бы я ни делала, все было не так.
  Наконец Арчи твердо заявил:
  - Послушай, единственное, чего я от тебя хочу, и единственное, чем ты действительно можешь помочь, это уехать.
  - Уехать?! Куда?
  - Не знаю. Поезжай к Москитику - она будет очень рада тебе и Розалинде. Или отправляйся домой, к матери.
  - Но, Арчи, я хочу быть с тобой, я хочу быть рядом, разве это невозможно? Разве мы не должны вместе пережить это время? Неужели я ничем не могу тебе помочь?
  Сегодня я бы, наверное, сказала: "Я пойду работать". Но в 1923 году такое и в голову никому бы не пришло. Во время войны можно было служить в женских вспомогательных частях - военно-воздушных, сухопутных - или работать на военных заводах и в госпиталях. Но то было временное положение; теперь для женщин не существовало работы в министерствах и учреждениях. Переполнены были и штаты магазинов. Тем не менее я упиралась и уезжать не хотела. Я ведь могла, по крайней мере, готовить и убирать: у нас не было прислуги. Я вела себя тихо и старалась не попадаться Арчи на глаза, что было, кажется, единственным способом облегчить его состояние.
  Он обходил одну за другой конторы Сити, встречался с разными людьми, которые могли порекомендовать работу, и в конце концов нашел место. Не то чтобы оно ему нравилось - у него были сомнения насчет фирмы, нанявшей его: известно, что ею заправляют мошенники, сказал он. В целом они вроде бы держались в рамках закона, но наверняка этого знать было нельзя. "Дело в том, - предупредил Арчи, - что придется быть крайне осторожным, чтобы не пришлось расхлебывать чужую кашу". Впрочем, это была работа, и она приносила какой-никакой доход - настроение Арчи улучшилось. Он даже находил занятными некоторые свои обязанности.
  Я постаралась спланировать свой день так, чтобы снова начать писать - это было единственной для меня возможностью принести в дом хоть какие-то деньги, но я по-прежнему не помышляла о том, чтобы сделать писательство профессией. Рассказы, напечатанные в "Скетче", приободрили меня: они дали живые деньги. Однако деньги скоро разошлись. Тогда я начала писать новую книгу.
  На ее написание подвиг меня Белчер. Однажды, еще до начала путешествия, мы сидели у него дома (дом назывался Мельницей) в Дорни, и он предложил мне написать детективный рассказ под названием "Тайна Мельницы".
  - Недурное название, правда? - сказал он тогда. Я согласилась. "Тайна Мельницы" или "Убийство на Мельнице" - звучит неплохо, подумала я и решила когда-нибудь к этому вернуться. Во время путешествия Белчер часто вспоминал о своей идее.
  - Только помните, - говорил он, - если вы напишете "Тайну Мельницы", я должен быть в ней действующим лицом.
  - Вряд ли я смогу вставить вас в книгу, - отвечала я. - Совершенно не умею описывать реальных людей. Я всегда придумываю своих персонажей.
  - Ерунда, - заявил Белчер, - я не возражаю, если персонаж будет не совсем похож на меня, но мне всегда хотелось участвовать в какой-нибудь детективной истории.
  Время от времени он интересовался:
  - Ну как? Вы уже начали писать ту книгу? А я в ней участвую?
  Однажды я в раздражении бросила:
  - Да. В качестве жертвы.
  - Что?! Не хотите ли вы сказать, что я буду тем бедолагой, которого убьют?
  - Именно, - не без удовольствия подтвердила я.
  - Я не желаю быть жертвой, - возмутился Белчер. - Я настаиваю, чтобы меня вывели в роли убийцы.
  - Почему же вам непременно хочется быть убийцей?
  - Потому что убийца - самый интересный персонаж в книге. Вам придется сделать меня убийцей, Агата, поняли?
  - Я поняла, что вы хотите быть убийцей, - ответила я, стараясь тщательно выбирать слова. Но в конце концов в минуту слабости все же пообещала сделать его убийцей.
  Сюжет книги в общих чертах я придумала в Южной Африке. Это снова обещал быть не столько детектив, сколько боевик, и большая часть действия предположительно происходила в Южной Африке. Во время нашего пребывания там создалась своего рода революционная ситуация, и я записала для памяти кое-какие полезные детали. Героиню я собиралась сделать веселой молодой любительницей приключений, сиротой, которая отправляется на ловлю удачи. Попытавшись набросать пару глав, я поняла, что мне невероятно трудно писать, основываясь на реальном представлении о Белчере. Я не могла изобразить его беспристрастно, у меня получался какой-то манекен. И вдруг в голову пришла идея: я напишу книгу в форме двух рассказов от первого лица об одних и тех же событиях: героини, Энн, и негодяя, Белчера.
  - Не думаю, что ему понравится роль негодяя, - поделилась я своими сомнениями с Арчи.
  - А ты подари ему взамен титул, - предложил Арчи. - Это, полагаю, ему понравится.
  Так Белчер стал сэром Юстасом Педлером, и когда сэр Юстас Педлер сам начал писать свое сочинение, персонаж ожил. Это, конечно, не был собственно Белчер, но ему были свойственны типично белчеровские обороты речи и он рассказывал подлинные Белчеровы истории. Он тоже был мастером блефа, а кроме того, в нем легко угадывался хоть и не слишком щепетильный, но достаточно занятный человек. А через некоторое время я и вовсе забыла о Белчере, моим пером водил лишь сэр Юстас Педлер. Насколько помню, я никогда в жизни больше не пыталась ввести в книгу реальное, знакомое мне лицо, и этот единственный опыт удачным не считаю. На страницах книги существовал не Белчер, а некто по имени сэр Юстас Педлер. Неожиданно я обнаружила, что пишу эту книгу не без удовольствия, и очень надеялась, что "Бодли Хед" примет ее.
  Главным препятствием к ее написанию была Куку.
  По обычаям того времени Куку, конечно, не занималась никакой домашней работой - не готовила и не убирала. Она была при ребенке. Правда, считалось, что она наводила порядок в детской, стирала вещички своей любимицы - но это все. Я ничего больше от нее и не требовала и могла бы прекрасно организовать свое время: Арчи возвращался домой только вечером, а обед Розалинды и Куку особых сложностей не представлял. Это давало мне возможность поработать два-три часа утром и после полудня, когда Куку с Розалиндой ходили в парк или за покупками. Однако выдавались дождливые дни, когда им приходилось оставаться дома, и хоть считалось, что всем известно: когда "мама работает", ей нельзя мешать, Куку не так просто было сбить с толку. Она стояла под дверью комнаты, где я пыталась писать, и вела свой нескончаемый монолог, якобы обращенный к Розалинде.
  - А сейчас, малышка, мы должны вести себя очень тихо, правда? Потому что мама работает. Маме нельзя мешать, когда она работает, мы же это знаем? Хотя мне нужно спросить у нее, отдавать ли твое платьице в стирку. Ты ведь понимаешь, что сама я такой вопрос решить не могу. Нужно не забыть спросить ее об этом за чаем, да? Ах, нет, она будет недовольна, наверное, правда? И еще я хочу поговорить с ней о коляске. Ты же знаешь, что вчера из нее снова выпал болтик. Ну что ж, крошка, наверное, нам придется тихонечко постучать в дверь. Как ты думаешь, солнышко?
  Обычно Розалинда откликалась на этот поток речи короткой репликой, не имеющей к нему никакого отношения, что подтверждало мое подозрение: она никогда не слушала, что говорит Куку.
  - Синий мишка хочет есть, - говорила она, например.
  У Розалинды имелись куклы, кукольный домик и множество других игрушек, но по-настоящему она была привязана только к зверюшкам. У нее было некое шелковое существо, которое она звала Синим мишкой, был Красный мишка, позднее к ним присоединился довольно уродливый лиловато-розовый медведь, названный Медведем Эдвардом. Из них троих горячей и беззаветней всех Розалинда любила Синего мишку. Это было хромое животное, сделанное из синего шелковистого трикотажа, с плоскими черными пуговками вместо глаз, пришитыми на плоской мордочке. Она носила его с собой повсюду, и я каждый вечер должна была рассказывать новую сказку о нем. В сказках участвовали оба мишки. Что ни день, с ними приключались разные истории. Синий мишка был послушным, а Красный - страшным озорником, он постоянно устраивал всяческие безобразия, например, мазал клеем стул учительницы, чтобы она, бедная, уже никогда не могла встать с него. А однажды засунул ей в карман лягушку, отчего несчастная женщина забилась в истерике. Все эти истории Розалинде очень нравились, и нередко мне приходилось повторять их по нескольку раз. Синий мишка был до противного добродетельным и самодовольным. Он слыл первым учеником в классе и никогда не совершил ни единого неблаговидного поступка. Каждое утро, отправляясь в школу, Красный мишка обещал маме вести себя примерно. Когда они возвращались, мама спрашивала:
  - Ну как, ты был сегодня хорошим мальчиком, Синий мишка?
  - Да, мама, очень хорошим.
  - Ты мой умница. А ты, Красный мишка?
  - Нет, мама, я шалил.
  Время от времени Красный мишка дрался с плохими мальчишками и являлся домой с огромным синяком под глазом. К синяку прикладывали кусочек сырого мяса и отсылали непоседу спать. Красный мишка, разумеется, съедал мясо, предназначенное для врачевания ушиба, и при этом пачкал тетрадь.
  Более благодарного слушателя, чем Розалинда, свет не видывал. Она цокала языком, смеялась и не оставляла без внимания ни малейшей детали.
  - Итак, малышка, - продолжала квохтать Куку, не выказывая ни малейшего желания покормить проголодавшегося мишку, - наверное, придется нам перед уходом все же спросить маму насчет коляски, если, конечно, это ее не слишком отвлечет, потому что должна же я знать, что она по этому поводу думает.
  Тут, близкая к помешательству, я вскакивала из-за стола, все хитроумные развязки сюжета вылетали у меня из головы и, бросив Энн среди джунглей Родезии в смертельной опасности, я распахивала дверь.
  - Ну, что еще, няня? Чего вы хотите?
  - О, простите, мэм, мне очень жаль, я не хотела вас беспокоить.
  - Вы уже побеспокоили меня. Что дальше?
  - Но я не стучала в дверь и не делала ничего такого...
  - Вы разговаривали под дверью, - отвечала я, едва сдерживаясь, - так, что я слышала каждое ваше слово. Что там с коляской?
  - Видите ли, мэм, я думаю, что нам действительно нужна новая коляска. Мне бывает стыдно, когда мы с Розалиндой гуляем в парке и я вижу, какие прекрасные коляски у других малышей. Я считаю, что у мисс Розалинды коляска должна быть не хуже, чем у других.
  Мы с няней постоянно спорили по этому поводу. С самого начала мы купили подержанную коляску - хорошую, прочную и абсолютно удобную, но элегантной ее назвать было трудно. На коляски, как выяснилось, тоже существует мода, и каждые год-два изготовители придают им новую линию, новый облик - ну совершенно так же, как это происходит в наши дни с автомобилями. Джесси Суоннел не жаловалась, но Джесси Суоннел приехала из Нигерии, вероятно, там моде на коляски не придавали большого значения.
  Куку же была членом женского клуба нянь, гулявших со своими подопечными в Кенсингтонском парке. Там, сидя на скамеечках, они обменивались соображениями по поводу условий своей службы, а также хвастались друг перед другом красотой и смышленостью воспитанников. Ребенок прежде всего должен был быть хорошо одет, по соответствующей детской моде, иначе - позор няне. Но с этим все было в порядке. Одежда Розалинды могла удовлетворить вкус даже самой требовательной няни. Пальтишки и платьица, которые я привезла из Канады, были dernier cri детской моды. Петушки с курочками и вазочки с цветами, разбросанные по черному полю, всех приводили в восторг и вызывали всеобщую зависть. Но что касалось коляски, та, которую приходилось возить Куку, не выдерживала по части элегантности никакой критики, и при виде каждой шикарной коляски няня не упускала случая подколоть меня: "Такой коляской любая няня могла бы гордиться!" Я тем не менее оставалась непреклонной. Мы жили очень скромно и не собирались ради удовлетворения тщеславия Куку покупать за бешеные деньги изысканную коляску.
  - Мне даже кажется, что эта коляска не вполне надежна, - предпринимала последнюю попытку Куку. - Из нее постоянно выпадают болты.
  - Случается, - отвечала я невозмутимо, - а вы, выходя из дома, подкрутите их. Словом, в любом случае я не собираюсь покупать новую коляску, - и я возвращалась в комнату, хлопнув дверью.
  - Господи, господи, - причитала Куку, - мама, кажется, очень недовольна. Ну что ж, бедная моя крошка, похоже, у нас так и не будет новой красивой коляски.
  - Синий мишка хочет есть, - как ни в чем не бывало заявляла Розалинда. - Давай его кормить, няня.
 
 Глава четвертая
 
  Однако, несмотря на все нянины obligato под дверью, работу над "Тайной Мельницы" удалось завершить. Бедная Куку! Вскоре после того у нее обнаружился рак груди, ей пришлось лечь в больницу. Оказалось, что она намного старше, чем говорила, и о возвращении к обязанностям няни не могло быть и речи. Она, кажется, переехала к сестре.
  Я решила, что не буду больше обращаться в контору миссис Ваучер или к кому-нибудь из ее коллег в поисках новой няни. Лучше прибегнуть к услугам агентства "Помощь матерям". Туда я и отправилась.
  С появлением Сайт в нашей семье удача, казалось, снова улыбнулась нам. Я нанимала Сайт в Девоншире. Она была рослой девушкой с пышным бюстом, широкими бедрами, румяным лицом, темными волосами, говорила низким грудным голосом, имела аристократическое произношение, настолько изысканное, что трудно было отделаться от впечатления, будто она играет на сцене. По рекомендации агентства "Помощь матерям" она в течение нескольких лет работала в двух или трех местах, и из нашей беседы мне стало ясно, что в уходе за детьми она в высшей степени компетентна. Доброжелательная, уравновешенная и полная энтузиазма, она не претендовала на высокое жалованье и демонстрировала готовность выполнять любую работу, идти и ехать куда угодно - как и было обещано в рекламном объявлении. Итак, Сайт отправилась с нами в Лондон и стала отрадой всей моей тогдашней жизни.
  Разумеется, в то время ее звали не Сайт - ее звали мисс Уайт. Но по прошествии нескольких месяцев в беглом произношении Розалинды она превратилась в "Суайт". Какое-то время мы все так и звали ее - Суайт. Затем Розалинда произвела дальнейшее сокращение, и мисс Уайт стала всем известна под именем Сайт. Розалинде она очень нравилась, и Сайт любила Розалинду. Она вообще любила детей, но всегда сохраняла достоинство и по-своему требовала строгой дисциплины. Она не терпела непослушания или грубости.
  Розалинде пришлось расстаться с ролью контролера и режиссера, которую она играла при Куку. Подозреваю, что всю активность она перенесла на меня: милостиво обо мне заботилась, разыскивала потерянные вещи, напоминала, что нужно приклеить марки на конверт, и так далее. Учитывая, что ей было тогда всего пять лет, я понимала, что Розалинда вырастет гораздо более энергичной и расторопной, чем я. Но в то же время ей явно недоставало воображения. Допустим, мы играли в игру, где было два участника, - скажем, дама, отправляющаяся на прогулку с собакой (я была собакой, она - хозяйкой собаки). Наставал момент, когда нужно было взять собаку на поводок.
  - Но у нас нет поводка, - говорила Розалинда. - Придется придумать другую игру.
  - А ты сделай вид, что у тебя в руках поводок, - советовала я.
  - Как я могу сделать вид, что у меня есть поводок, когда у меня в руках ничего нет?
  - Ну, возьми пояс от моего платья и пусть он будет поводком.
  - Это не поводок, а пояс. - Для Розалинды все должно было быть настоящим. В отличие от меня, она не любила в детстве волшебных сказок. "Но так же на самом деле не бывает, - протестовала она. - Это сказка о людях, которых никогда не существовало, и о том, чего быть не может. Лучше расскажи мне, как Красный мишка ездил на пикник".
  Забавно, что в четырнадцать лет она обожала волшебные сказки и без конца перечитывала их.
  Сайт прекрасно вписалась в наш домашний обиход. Исполненная достоинства и ловкая во всем другом, готовить она, однако, умела не лучше меня, поэтому всегда выполняла лишь подсобную роль. В нашем тогдашнем положении приходилось помогать друг другу во всем. Хотя свое коронное блюдо было у каждой из нас: у меня - суфле из сыра, соус по-беарн-ски и старый английский силлабаб, у Сайт - тарталетки с джемом и маринованная селедка, ни одна из нас понятия не имела о том, что называется "рациональным питанием". Если мы хотели приготовить овощной пудинг из моркови, брюссельской капусты и картошки, непреодолимым препятствием оказывалось то, что мы не знали, сколько времени нужно варить те или иные овощи. Брюссельская капуста разваривалась и превращалась в кисель, в то время как морковка оставалась слишком твердой. Но мало-помалу мы кое-чему научились.
  Мы разделили обязанности. Один день я занималась Розалиндой и везла ее в удобной, но не фешенебельной коляске в парк, - впрочем, к тому времени мы уже чаще пользовались сидячей прогулочной коляской, - между тем как Сайт готовила обед и застилала постели. На другой день я оставалась дома и делала домашнюю работу, а Сайт отправлялась на прогулку с Розалиндой. Для меня прогулка была более утомительным занятием, чем домашние хлопоты. Парк находился далеко, и там нельзя было спокойно сидеть и отдыхать, ни о чем не думая или думая о своем. Приходилось либо разговаривать с Розалиндой и играть с ней, либо следить, чтобы она мирно играла с детьми, чтобы никто не отнимал у нее игрушек или не побил ее. Занимаясь же домашними делами, я могла полностью расслабиться. Роберт Грейвз как-то сказал мне, что нет занятия, более способствующего развитию творческой мысли, чем мытье посуды. Считаю, он совершенно прав. Домашняя работа однообразна, - занимая вас физически, она оставляет полную свободу для умственной деятельности, мысль улетает высоко, и в голову приходят разные замыслы. Разумеется, речь не идет о приготовлении пищи - это занятие серьезное и требует напряжения всех творческих способностей и абсолютной сосредоточенности.
  После Куку иметь дело с Сайт было долгожданным облегчением. Они с Розалиндой прекрасно занимали друг друга - до меня не доносилось ни звука. Либо они были в детской, либо внизу на лужайке, либо отправлялись за покупками.
  Я была поражена, когда спустя полгода после того, как она у нас появилась, узнала, сколько ей лет. Прежде я не спрашивала ее о возрасте. На вид ей можно было дать двадцать четыре - двадцать восемь, именно такую няню я искала и мне в голову не пришло поинтересоваться, сколько лет ей на самом деле. Я испытала шок, узнав, что к моменту, когда она начала у нас работать, ей было семнадцать, а теперь только-только исполнилось восемнадцать. Это казалось невероятным: в ней было столько здравого смысла! Оказывается, она работала в "Помощи матерям" с тринадцати лет. Работа была как раз для нее, и она вполне профессионально ее выполняла; она выглядела опытной няней и действительно была опытна в своем деле - так случается в многодетных семьях, где старшие начинают рано заботиться о своих младших братишках и сестренках.
  Несмотря на молодость Сайт, я никогда не боялась, уезжая надолго, оставлять с ней Розалинду. Она была в высшей степени разумна: всегда вызовет нужного врача, если понадобится, свозит ребенка в больницу, выяснит, что его беспокоит, справится с любой неожиданностью. Голова у нее неизменно оставалась на месте. Пользуясь старомодным словом, у Сайт было призвание.
  Окончив "Тайну Мельницы", я вздохнула с облегчением. Рождалась эта книга трудно, и я считала, что написана она неровно. Но вот рукопись лежала передо мной - с дядюшкой Томом Кобли, сэром Юстасом Педлером и прочими персонажами. В "Бодли Хед" к ней отнеслись прохладно - мямлили что-то по поводу того, что это, мол, не чистый детектив, как "Убийство на поле для гольфа", но в конце концов великодушно приняли к публикации.
  Именно тогда стала заметна некоторая перемена в их отношении ко мне. С тех пор как, наивная и невежественная в издательских делах, я принесла им свою первую книгу, я кое-чему научилась. Я не была столь глупа, как казалось, быть может, некоторым, и многое узнала об авторских правах и издательских обычаях, в частности из журнала, выпускавшегося Сообществом писателей. Я поняла, например, что, подписывая договор, нужно проявлять большую осторожность, особенно если имеешь дело с определенными издателями, что существует масса уловок, при помощи которых они обманывают автора. Вооружившись этими знаниями, я составила некий план.
  Незадолго до выхода в свет "Тайны Мельницы" издательство "Бодли Хед" обратилось ко мне с предложением аннулировать прежний договор и заключить новый, тоже на пять книг. Условия его будут намного выгодней. Я вежливо поблагодарила и сказала, что должна подумать, а затем отказалась без каких бы то ни было объяснений. Я считала, что они не совсем честно обошлись с молодым автором, воспользовавшись его неосведомленностью и горячим желанием напечататься. Я не собиралась с ними из-за этого ссориться теперь - сама виновата: всякий, кто не разузнает заранее, каковы справедливые нормы оплаты труда, им выполняемого, рискует попасть впросак. С другой стороны, следовало ли мне, руководствуясь обретенной "мудростью", отказываться от возможности опубликовать у них новый роман? Пожалуй, нет. Я напечатаю книгу на предложенных ими условиях, но долгосрочный контракт на большее количество книг подписывать не стану. Если однажды вы доверились кому-то и этот кто-то не оправдал ваших ожиданий, больше вы ему не доверитесь. Это подсказывает обыкновенный здравый смысл. Я хотела, чтобы действующий договор был скорее выполнен, после чего намеревалась подыскать другого издателя. Мне нужен был, как я считала, и литературный агент.
  К тому времени я получила запрос из налоговой инспекции. Они требовали отчета о моих литературных доходах. Это немало меня удивило: никогда не рассматривала гонорары как доход. Единственный доход, которым я располагаю, это сто фунтов годовых с двух тысяч, вложенных в облигации военного займа. Да, это им известно, был ответ, но их интересуют и суммы, полученные мною за публикацию книг. Я объяснила, что это не постоянный доход - просто я случайно написала три книги, так же, как прежде иногда писала рассказы или стихи. Я не писательница, не собираюсь заниматься этим всю жизнь. Я полагала, что это называется - мне на ум пришел слышанный где-то оборот - "случайным заработком". Они возразили, что я, несомненно, уже являюсь признанной писательницей, пусть пока это не приносит мне слишком больших доходов. Им нужен отчет. К сожалению, отчета я представить не могла - не сохранила гонорарных счетов, которые мне посылали (если, конечно, мне их действительно посылали, что-то я такого не припоминала). Иногда я получала какой-нибудь чек, но тут же обращала его в наличность, которую немедленно тратила. Тем не менее, к собственной чести, я восстановила картину задним числом. В финансовом управлении выразили некоторое неудовольствие по поводу моей безалаберности в делах и надежду, что впредь я буду обращаться со счетами более аккуратно. Вот тогда-то я и решила, что мне нужен литературный агент.
  Поскольку в литературных агентах я смыслила мало, я вспомнила рекомендованного Иденом Филпотсом Хьюза Мэсси и обратилась к нему в контору. Впрочем, на его месте сидел теперь другой человек, - видимо, Хьюз Мэсси умер - молодой, чуть-чуть заикающийся, звали его Эдмунд Корк. Он оказался гораздо спокойнее Хьюза Мэсси, и мне было легко говорить с ним. Наверняка он пришел в ужас от моего невежества и проявил готовность впредь руководить моими отношениями с издателями. Он назвал точный процент комиссионных, который хотел получать от прав на публикации в периодике, на публикации в Америке, на инсценировки и прочие невероятные, как мне тогда казалось, веши. Его лекция произвела на меня сильное впечатление. Я полностью поручила себя его заботам и вышла из конторы с чувством огромного облегчения. У меня словно гора с плеч свалилась.
  Так родилась дружба, которая длилась более сорока лет.

<< Пред.           стр. 9 (из 16)           След. >>

Список литературы по разделу