<< Пред. стр. 77 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу
просто бог, но даже величайший бог -- это какой-то человек, некогда
отличившийся своею доблестью или славой. Но гораздо большая часть утопийцев
-- она же и намного более разумная -- полагает, что совсем не те боги, а
некое единое божество, вечное, неизмеримое, неизъяснимое, которое выше
понимания человеческого рассудка, разлито по всему этому миру силой своей, а
не огромностью. Его они называют родителем. Только на его счет они относят
начала, рост, увеличение, изменения и концы всех вещей, никому, кроме него,
не воздают они божеских почестей.
Даже и все прочие утопийцы, хотя они и верят по-разному, однако
согласны с этими в том, что считают, будто есть единое высшее существо,
которому люди обязаны и сотворением всего мира, и провидением. Все утопийцы
вместе называют его на своем родном языке Митрой, но расходятся в том, что
этот один и тот же Бог у разных людей разный. Каждый признает, что, кем бы
ни был тот, кого они считают высшим божеством, у него вообще одна и та же
природа, и только его воле и величию по согласию всех народов приписывается
верховная власть надо всем. Впрочем, понемногу у всех них это разнообразие в
суевериях прекращается и появляется одна религия, которая, кажется,
превосходит остальные своим смыслом. Несомненно, что прочие религии давно бы
уже исчезли, если бы при неудаче, посланной судьбой кому-то в то время,
когда он задумал переменить религию, его страх не истолковал бы ему все так,
что вышло это не случайно, а ниспослано небом, будто божество, культ
которого он оставляет, мстит за нечестивый умысел против него.
А после того как они услышали от нас об имени Христовом, Его учении,
образе жизни и чудесах, о не менее достойном удивления упорстве стольких
мучеников, добровольно пролитая кровь которых за долгий срок и на большом
пространстве привела на их путь столь многочисленные народы, ты не поверишь,
с какой готовностью и они Его признали; они сделали это то ли по какому-то
тайному Божиему научению, то ли оттого, что эта религия оказалась ближе
всего к той ереси, которая у них сильнее всего; хотя, я думаю, немаловажно
было то, что они услыхали, что Христу нравилась общая жизнь Его учеников и
что она до сих пор сохраняется в наиболее верных христианских общинах. И вот
-- по какой бы причине это ни случилось, немало утопийцев перешло в нашу
религию и омылось святой водой.
Оттого, однако, что среди нас четверых, к сожалению, не было ни одного
священника -- ибо нас осталось всего столько, так как двое умерли, --
утопийцы, хотя и были они посвящены во все таинства, не обрели тех, которые
у нас свершают только священники. Впрочем, утопийцы понимают эти таинства и
чрезвычайно к ним стремятся. Они даже усердно обсуждают между собой, не
может ли кто-нибудь, избранный из их числа, получить сан священника без
назначения к ним христианского епископа. Кажется, они на самом деле
собирались избрать такого, но, когда я уезжал, еще не избрали.
Даже те, которые не соглашаются с христианской религией, никого,
однако, не отпугивают от нее и не нападают ни на кого из принявших ее.
Только вот один из нас был наказан, когда я был там. Вскоре после обряда
очищения он прилюдно рассуждал о христианской религии, хотя мы ему этого не
советовали; в этом его рассуждении было больше рвения, чем рассудительности;
по горячности своей он не только предпочитал наши святыни прочим, но и
вообще осуждал все прочие. Он заявлял, что они -- языческие, что поклоняются
им нечестивцы и святотатцы, которых надобно покарать вечным огнем. Когда он
долго так проповедовал, его схватили, судили, но не за презрение к религии,
а за возбуждение смуты в народе. И осудили, приговорив к изгнанию.
Действительно, среди древнейших установлений утопийцев числится и то, что
никого нельзя наказывать за его религию.
Ибо Утоп с самого начала, когда узнал, что до его прибытия жители
беспрестанно воевали из-за религии, заметив, что при общем несогласии разные
секты сражаются за родину раздельно, воспользовался случаем и одолел их
всех. Одержав победу, он прежде всего объявил нерушимым, что
каждомудоз-воляется следовать какой угодно религии; если же кто-нибудь
станет обращать в свою религию также и других, то он может это делать
спокойно и рассудительно, с помощью доводов, не злобствуя при этом против
прочих религий, если он не уговорит советами, то не смеет действовать силой
и обязан воздерживаться от поношений. Того, кто об этом спорит чрезмерно
дерзко, утопийцы наказывают изгнанием или же рабством.
Утоп учредил это, не только заботясь о мире, который, как он видел,
полностью разрушается от постоянной борьбы и непримиримой ненависти, но,
решая так, он полагал, что это важно для самой религии, о которой он не
дерзнул сказать ничего определенного, как бы сомневаясь, не требует ли Бог
разного и многообразного почитания и поэтому одним внушает одно, другим --
другое. Конечно, он думал, что странно и нелепо силой и угрозами принуждать
к тому, чтобы всем казалось истинным то, во что веришь ты сам. Более того,
если истинна одна религия, а все прочие суетны, то Утоп легко предвидел,
что, наконец, истина когда-нибудь выплывает и обнаружится сама собой (если
повести дело разумно и умеренно). Если же бороться за истину оружием и
смутой, то наилучшая и святейшая религия погибнет из-за самих суетных
суеверий, подобно тому, как гибнут хлеба в терновнике и кустах (оттого что
наихудшие люди наиболее упорны).
Поэтому он оставил все это дело открытым и дозволил, чтобы каждый был
волен веровать, во что пожелает, -- за исключением того, что свято и
нерушимо запретил кому бы то ни было до такой степени ронять достоинство
человеческой природы, чтобы думать, будто души гибнут вместе с телом, что
мир несется наудачу, не управляемый провидением. И поэтому утопийцы верят,
что после земной жизни за пороки установлены наказания, за добродетель
назначены награды. Того, кто думает по-иному, они даже не числят среди
людей, оттого что он возвышенную природу своей души унизил до ничтожной
скотской плоти; и не считают они его гражданином, оттого что, если бы не
одолевал его страх, ему были бы безразличны все их установления и обычаи.
Разве можно усомниться в том, что он, не страшась ничего, кроме законов, и
не надеясь ни на что, кроме своего тела, угождая своим собственным желаниям,
не постарается либо тайно, хитростью обмануть государственные законы своего
отечества, либо нарушить их силой?
Поэтому человеку с такими мыслями утопийцы не оказывают никакого
почтения, не дают никакой должности, не возлагают на него никаких
обязанностей. На такого повсюду смотрят как на человека пустого и низкого.
Впрочем, его не подвергают никакому наказанию, так как они убеждены, что
никто не может заставить себя почувствовать что-либо; но утопийцы не
принуждают никого угрозами скрывать свои мысли и не допускают притворства и
лжи, которые они ненавидят с удивительной силой, оттого что это ближе всего
соседствует с обманом. Правда, утопийцы запрещают такому человеку
рассуждать, защищая свое мнение, но это только перед толпой. Ибо перед
священниками и почтенными мужами они не только дозволяют говорить, но даже
убеждают это делать, так как уверены, что безумие наконец уступит разуму.
Есть и другие люди, и их немало, их не преследуют, они по-своему не
вовсе лишены разума, их не считают дурными; у них совсем иное порочное
мнение: будто души у скотины тоже существуют вечно. Однако по достоинству
эти души не надобно сравнивать с нашими, и животные не рождены для равного с
нами счастья. Почти все утопийцы считают верным и несомненным, что души
людей ожидает неизмеримое блаженство; поэтому всех больных они оплакивают,
но не сожалеют ни о чьей смерти, если только не видят, что кто-нибудь
расстается с жизнью с тревогой и против воли. Ибо они считают это весьма
дурным предзнаменованием и полагают, что конец страшен отчаявшейся душе,
знающей о каком-то зле, втайне предчувствующей грозящее наказание. К тому же
они думают, что Богу нисколько не будет угоден приход того, кто не бежит с
охотой, когда его зовут, а, упираясь, тащится против воли. На людей,
умирающих таким образом, они смотрят с ужасом, усопших выносят в печали и
молчании и зарывают труп в землю, помолившись милостивому Богу, чтобы в
кротости Своей простил Он их слабости.
Напротив, того, кто скончался радостно, полный доброй надежды, никто не
оплакивает, погребение таких людей сопровождают пением и с великим чувством
препоручают их души Богу; тело же, наконец, более с почетом, чем со скорбью,
сжигают, а на месте сожжения воздвигают колонну, на которой вырезана
надгробная надпись об усопшем. Вернувшись домой, они вспоминают его нрав и
дела, и ни одна сторона его жизни не обсуждается чаще и охотнее, чем его
радостная кончина.
Они полагают, что эта память о стойкости -- весьма действенное
поощрение для живых, дабы стали они людьми добродетельными; думают также,
что этот обряд весьма приятен усопшим; по мнению утопийцев, усопшие тоже
участвуют в этих беседах, хотя их и не видно (оттого что у смертных слабое
зрение). Ибо лишение свободы переселяться, куда они пожелают, не согласуется
с уделом счастливых; умершие были бы вовсе неблагодарными, если бы им не
хотелось увидеть своих друзей, с которыми при жизни связывала их обоюдная
любовь и доброта; они думают, что у хороших людей эти качества, как и прочие
добрые свойства, после смерти скорее увеличиваются, чем уменьшаются.
Следовательно, они верят, что мертвые пребывают среди живущих, наблюдая за
их словами и поступками; поэтому, словно полагаясь на таких защитников,
утопийцы принимаются за свои дела весьма решительно, и вера в присутствие
предков удерживает их от тайной бесчестности.
Гадания и прочие предсказания, проистекающие от пустого суеверия,
находящегося у других народов в великом почете, утопийцы полностью презирают
и даже высмеивают. Чудеса же, которые происходят безо всякой помощи природы,
они почитают как деяния и свидетельства присутствия божественной воли. Они
говорят, что подобное у них встречается часто, и иногда в делах великих, а
также затруднительных они с полной верой свершают общие молебствия и
добиваются желаемого.
Они полагают, что созерцание природы и хвала за это -- дело, угодное
Богу. Однако есть такие -- и их, конечно, немало, -- которые, побуждаемые
религией, отвергают науки и не стремятся ни к какому знанию; у них нет
никакого досуга, они решили заслужить счастье, которое наступит после
смерти, только лишь одними делами, а также доброй услужливостью по отношению
к прочим людям. Поэтому одни заботятся о больных, другие исправляют дороги,
чистят канавы, чинят мосты, режут дерн, выкапывают песок, камни, валят
деревья и рубят их, возят на телегах в город дрова, зерно, а также другие
вещи, ведут себя как слуги не только по отношению к государству, но и по
отношению к частным лицам и делают больше, чем рабы. Ибо они охотно и весело
принимаются повсюду за любое тяжелое и грязное дело, от которого очень
многих отпугивает работа, отвращение и безнадежность; они заботятся о досуге
для прочих, а сами постоянно пребывают в деле и в труде, однако не ставят
этого в счет другим, не насмехаются над их жизнью и не превозносят свою. Чем
более они уподобляются рабам, тем более их все почитают.
У них, однако, есть две школы. Одни неженатые; они не только
воздерживаются от Венеры, но и не едят мяса. Некоторые -- даже вообще
никакой животной пищи. Отвергнув вовсе удовольствия земной жизни как
вредные, бдением и постом жаждут они только жизни будущей; в надежде скоро
ее обрести они меж тем пока радостны и бодры.
Другие не менее привержены к труду, но предпочитают супружество, не
отказываясь от его утех и полагая, что они по долгу своему перед природой
должны дать отечеству детей. Они не избегают никакого удовольствия: если оно
не отрывает их сколько-нибудь от труда. Они любят мясо четвероногих
животных, потому что считают, что от такой пищи станут более сильными и
годными для любой работы.
Утопийцы полагают, что эти люди разумнее, но те -- более благочестивы.
Если бы они, предпочитая супружество безбрачию, ставя суровую жизнь выше
спокойной, опирались бы на доводы разума, то над ними смеялись бы; теперь
же, когда они говорят, что их побуждает к этому религия, на них взирают с
почтением и уважением. Ведь утопийцы с наибольшей озабоченностью следят за
тем, как бы ни о какой религии не сказать чего-нибудь опрометчиво. Такого
рода люди -- те, которых они на своем языке называют по-особому --
"бутрески"; это слово можно истолковать как "святые".
Священники в Утопии обладают исключительным благочестием, поэтому их в
каждом городе весьма немного, при одинаковом числе храмов не более
тринадцати, если только не отправляются они на войну. В этом случае семеро
из них уходят с войском и столько же тем временем заменяют их, но,
вернувшись, каждый получает свое место обратно. Те, которые остаются,
сопровождают в это время первосвященника и по порядку заменяют тех, которые
умирают. Надо всеми остальными стоит первосвященник. Священников избирает
народ, и -- подобно тому, как это происходит с прочими должностными лицами,
-- это делается тайным голосованием, дабы избежать пристрастия. Избранных
посвящает в сан их братство.
Они совершают богослужение, имеют попечение об обрядах и как бы
наставляют в нравах; считается великим стыдом, если они вызовут кого-либо к
себе по причине его недостаточно честной жизни или упрекнут его.
Впрочем, подобно тому, как дело священников -- убеждать и увещевать,
так дело правителя и других должностных лиц -- смирять преступников и карать
их. Священники же отлучают от участия в богослужении тех, кого они признают
чрезмерно плохими. И нет почти никакого наказания, которого бы утолийцы
страшились более. Ибо тогда на них обрушивается великий позор, их терзает
тайный религиозный страх и сама жизнь их недолго пребудет в безопасности.
Если не подтвердят они поспешно священникам своего раскаяния, то их хватают,
и сенат карает их за нечестие.
Священники обучают детей и молодых людей, но заботу о науках они не
считают более важной, чем заботу о нравах и добродетели, ибо они прилагают
величайшее старание к тому, чтобы с самого начала еще нежные и податливые
детские души впитали мнения добрые и полезные для сохранения утопического
государства; укрепившись в детях, эти мнения сопровождают взрослых на
протяжении всей жизни и приносят великую пользу для защиты устоев
государства, которое гибнет как раз от пороков, возникающих из-за превратных
суждений.
Священниками могут быть и женщины. (Ибо этот пол не исключен; но женщин
выбирают реже, только вдовых и преклонного возраста). Жены священников --
самые лучшие в стране.
Никаких должностных лиц у утопийцев не почитают более, чем священников;
настолько, что если даже они допустят какой-нибудь проступок, то они не
подвластны никакому общественному суду, а их предоставляют одному только
Богу и самим себе. Утопийцы полагают непозволительным касаться смертной
рукой того, который, каким бы злодеем он ни был, столь особым способом
посвящен Богу, словно святое пожертвование. Этот обычай им весьма легко
соблюдать, оттого что священников у них весьма мало. И их выбирают с великим
тщанием.
Да и нелегко случиться тому, чтобы наилучший из хороших, возведенный в
такое достоинство из уважения к одной только добродетели, впал в соблазн и
порок; а если бы это произошло, так как человеческая природа переменчива, то
из-за того, что священников мало и не облечены они никакой властью, а есть у
них только почет, нет причины страшиться, что от них погибнет государство. У
утопийцев они столь редки и малочисленны как раз для того, чтобы достоинство
их сословия, которое ныне одаривают столь великим уважением, не падало в
цене от оказания почета многим; особенно когда они полагают, что трудно
найти много столь хороших людей, годных для сана, получить который
невозможно, имея лишь обычные добродетели.
Утопийцы ценят своих священников не более, чем ценят их другие народы,
и это, полагаю я, легко увидеть по тому, из-за чего так получилось.
Действительно, когда идет битва между войсками, священники, пребывая в
стороне, но не слишком далеко, опускаются на колени, воздев руки к небу, и
сперва молятся о мире для всех, потом о победе для своих, но без
кровопролития для обеих сторон; когда же утопийцы побеждают, священники
устремляются в гущу сражения и сдерживают своих, неистовствующих против
поверженных; врагу для спасения жизни достаточно только взглянуть на
священников и подозвать их: прикосновение к их развевающимся одеждам
защищает также и прочее имущество врагов от всякого ущерба, причиняемого
войной.
Все народы повсеместно так высоко их почитают и наделяют их столь
истинным величием по той причине, что священники не менее часто спасали
своих граждан от врагов, чем добивались спасения врагов от своих граждан.
Ведь известно, наконец, что, когда их собственное войско начинало отходить и
положение становилось отчаянным, когда враги обращали их в бегство и были
готовы к резне и грабежу, вмешательство священников прекращало
кровопролитие, и после разъединения обоих войск на справедливых условиях
заключался и устанавливался мир. Никогда не было ни одного народа, столь
дикого, жестокого и варварского, чтобы не признавал он, что утопийские
священники неприкосновенны и не подлежат насилию.
Праздничными утопийцы считают начальный и последний день каждого
месяца, а также года, который они делят на месяцы, ограничивая их обращением
Луны, равно как год определяют они круговоротом Солнца. Первые дни они на
своем языке называют цинемерными, а последние -- трапемерными. Эти слова
имеют такое значение, как если бы мы перевели "первые праздники" и "конечные
праздники".
Храмы выглядят замечательно, оттого что они не только весьма искусно
построены, но и способны вместить великое множество народа: при таком малом
их количестве это необходимо. Все они, однако же, темноваты. Утопийцы
говорят, что это сделано не от неумения строить, а по совету священников,
так как они полагают, что неумеренный свет рассеивает мысли, а скудный, как
бы неясный, сосредоточивает души и усиливает благочестие.
При том что в Утопии не у всех одна и та же религия, все ее виды,
несмотря на их разнообразие и множество, неодинаковыми путями как бы
стекаются к единой цели -- к почитанию божественной природы. Поэтому в
храмах не видно и не слышно ничего, что, казалось бы, не подходит всем
вообще. Если у какой-либо религии есть свой, присущий ей обряд, то каждый
исполняет его в стенах собственного дома; общественные богослужения
свершаются таким образом, чтобы они вообще не противоречили ни одному из
частных. Поэтому в храме нельзя заметить никаких изображений богов, и каждый
в высочайшем благочестии волен представлять себе Бога в каком угодно виде.
Они не обращаются к Богу, называя Его каким-нибудь особенным именем, кроме
Митры. Под этим именем они единодушно признают единую природу божественного
величия, какой бы она ни была; утопийцы не творят никаких молитв, которых не
мог бы произнести любой человек без поношения своей веры.
И вот, в конечные праздники сходятся они, постившиеся до вечера, в
храм, чтобы возблагодарить Бога за то, что благополучно прошел год или
месяц, последним днем которого и является этот праздник; на следующий день
(ибо это первый праздник), утром, они стекаются в храмы, чтобы помолиться
всем вместе с благополучном и счастливом ходе наступающего года и месяцы,
который они собираются начать этим праздником.
В конечные праздники, перед тем как отправиться в храм, жены бросаются
в ноги мужьям, дети -- родителям. Они признают, что согрешили, сделав
что-нибудь или небрежно исполнив свой долг, и молят о прощении за проступок.
Таким образом, если и нависало какое-нибудь облачко домашнего раздора, то от
такого извинения оно рассеивается, и они могут участвовать в богослужении с
чистой и ясной душой. Участвовать же в нем в смятении -- святотатство.
Поэтому те, которые сознают за собой ненависть или гнев против кого-нибудь,
в страхе перед быстрым и грозным отмщением идут на богослужение только после
примирения и очищения.
Когда приходят в храм, то мужчины идут в правую его часть, а женщины --
отдельно, в левую. Потом они располагаются так, что из каждого дома люди
мужского пола садятся впереди отца семейства, а мать семейства заключает ряд
женщин. Так они заботятся о том, чтобы вне дома за всеми движениями у всех
следили те, чья воля и власть правят ими дома; они также усердно наблюдают
за тем, чтобы младший повсюду сидел рядом со старшим, чтобы дети, доверенные
детям, не проводили в детских забавах то время, в которое им надлежит
проникаться священным страхом к всевышним, потому что это главнейший и почти
единственный путь к добродетели.
Никаких животных на богослужении утопийцы не закалывают, и они не
считают, что божественное милосердие, которое в щедрости Своей даровало
людям жизнь для жизни, радуют кровь и убийства. Они возжигают ладан, а также
<< Пред. стр. 77 (из 78) След. >>
Список литературы по разделу