<< Пред. стр. 1 (из 1) След. >>
Список литературы по разделу
Александр Антоновский
Конструктивистская интерпретация эволюции общества*
(оригинальную версию статьи см. в книге Никлас Луман "Эволюция". Москва, Логос, 2005.
В настоящей статье рассмотрена интерпретация социальной эволюции, предложенная известным представителем конструктивистки ориентированной социологии, немецким исследователем Никласом Луманом. Нам показалось уместным предложить читателю некоторую пропедевтику в неодарвинистский подход, что поможет как-то проиллюстрировать абстрактную лумановскую понятийность и, прежде всего, прояснить понятие трех независимых друг от друга эволюционных функций: варьирования, селекции и стабилизации ( ? изменчивости, отбора и закрепления признаков).
Особенно полезным в этом отношении представляется знакомство с ведущими неодарвинистскими эволюционными подходами, прежде всего с подходом эволюционной этологии, ведущим представителем которой является американский исследователь Ричард Доукинз. При этом взгляды обоих указанных теоретиков будут сопоставлены с антинеодарвинистскими концепциями социальной эволюции, где последняя постигается как результат целенаправленной человеческой активности, в силу которой будто бы нет смысла различать между указанными тремя независимыми эволюционными процессами. Ведь все, что подвергается изменениям (варьированию), трансформируется целесообразно и планомерно (селекция), а именно ради того, чтобы эти нововведения тут же и были внедрены в социальные практики и закрепились в них (стабилизация). Мы рассмотрим взгляды видного представителя антидарвинисткого подхода к обществу, британского теоретика Христиана Холпайка.
Очевидно, что антинеодарвинизм и телеологизм, с одной стороны, и так называемый "гуманистический подход" в теории общества, согласно которому элементарное основание общества составляют люди (а не коммуникации, как полагает Луман), логически предполагают друг друга. Полемике с такого рода "гуманистическими" взглядами, в значительной мере посвящена предлагаемая статья.
Конструктивизм в этологии и социологии, напротив, означает, что эволюционное развитие не может осуществляться планомерно и целесообразно в силу того, что коммуникации выстраиваются в системы (конструируются) согласно своей собственной логике, обладают своими собственными средствами конструирования (медиа коммуникации), причем сознание оказывается внешним миром социальных систем. Эволюционная теория в ее сопоставлении с теорией коммуникативных систем может способствовать получению ответа на вопрос о том, что же в обществе должно считаться аналогом генов, являющихся программами для конструирования живых систем (клеток, организмов). Поискам ответа на этот вопрос и посвящена эта статья.
1. Социальная система как "машина выживания" коммуникационных смыслов
Исходный эволюционный постулат вытекает из всей лумановской коммуникативной "онтологии": эволюция общества означает эволюцию аутопойэтических систем коммуникации. Условием же такой эволюции является наличие "осетевленных" событий (массивов знания для науки, массивов денежных платежей для экономики, массивов споров и их разрешений для правовой системы, массивов эндогамно-выделяющихся, претендующих на власть семей). Таким образом, если рассматривать социальную эволюцию в контексте общей теории эволюции и сравнивать ее с эволюцией живых систем, то коммуникации в каком-то смысле выступают аналогом биологических организмов, фенотипов.
Проблема же возникает в том случае, если попытаться определить этот ген или генотип эволюции общества. Что в социальной эволюции остается неизменным? Что является теми элементарными единицами, из которых (или, точнее, согласно программам которых) конструируются все новые фенотипические конфигурации? К сожалению, поскольку Луман нигде прямо даже не задается вопросом о том, что же является геном социальной эволюции, на него приходится отвечать гипотетически.
Так, представляется обоснованным предположение, что логика системно-коммуникативного подхода к анализу обществу применительно к интерпретации эволюции в ее лумановской версии позволяет в качестве такого генотипа рассматривать язык как медиум, как совокупность "слабо сопряженных" и поэтому свободно конкурирующих за место в коммуникации элементов. Каждая конкретная конфигурация слов - предложения, тексты, теории, стихи и т. д. - выступают в виде форм 1, образованных в медиуме языка. Язык - это "первичный бульон", среда, где конкурируют друг с другом, поглощая друг друга, социальные гены: конкретные языковые выражения, некоторые из которых стабилизируются и реплицируются дальше и для этой репликации задействуют и образуют все новые и новые социальные фенотипы: связанные в системы коммуникации.
Подход Лумана здесь выдержан в стиле современной неодарвинисткой модели, согласно которой на генетическом уровне выживание обеспечивают не альтруизм (или заданный генами альтруизма фенотип), а "безжалостный эгоизм" генов, "стремление" обеспечить саморепликацию, временное осетевление подобных друг другу элементов, где каждый ген ориентирован на порождение своей копии или реплики.
В биологической (а у Лумана и в социальной) эволюции такое "стремление" не несет в себе никакого телеологического подтекста. Оно является выражением того простого факта, что на заре жизни все те органические макромолекулы, которые таким внутреннем трендом не обладали, как раз и не реплицировались, а послужили "пищей" для первых.
В эволюции коммуникации также господствует сходный принцип "эгоизма", выраженный в принципе ее самообращенности, ее замкнутости на свои внутренние коды - эволюционно-удачные, селегированные, а потом и стабилизировавшиеся гены коммуникации - генерализированные языковые символы: истина, право, деньги, любовь, прекрасное, вера и т. д. Это гены коммуникации и одновременно - "обобщения" коммуникации, которые можно рассматривать как инструкции по конструированию коммуникаций, указания на то, к чему нужно стремиться в ее выстраивании. Это ориентиры, в самых разных конкретных ситуациях указывающие коммуникациям их "заданное" направление. Это ожидания того, что и остальные коммуникации будут протекать в том же самом направлении - отклонять все неистинное, незаконное, безобразное, недостойное любви, неимущее и безвластное.
Сама же коммуникация и их системы (последовательности) могут рассматриваться в качества фенотипа - т.е. конструкции, созданной на основе социальных генов: ее максимально редуцированных описаний или инструкций. Если в биологической эволюционной теории под геном понимается своего рода код, "описание", или программа-инструкция для конструирования фенотипа - живого организма, то под геном коммуникации, вероятно, можно понимать код коммуникации, на основании которого отсеивается все то, что этой коммуникации не принадлежит, не соответствует сконцентрированным в нем ожиданиям, все чуждые элементы социальной системы. Тогда социальную систему можно в этом смысле интерпретировать как "машину выживания" коммуникаций (и, соответственно, эволюционно удачных языковых кодов). Ведь только создав "социальные системы", основанные на механизмах подсоединения коммуникаций друг к другу, коммуникация может "выжить", что означает: реплицироваться или воспроизводиться, создавая себе подобных.
Здесь можно вспомнить о том, что современный неодарвинизм, особенно в своих радикальных версиях, отказывается от теории группового, видового или популяционного отбора в пользу изменчивости, селекции и закрепления признаков на уровне самих генов, которые и выступают "субъектами" эволюции.2 Этот поворот в теории эволюции оказался востребован и в контексте так называемой "антигуманистической" социологически-радикальной теории Лумана, которая отказывается от представления о конкуренции обществ или социальных групп внутри обществ, понимаемых как комплексы или совокупности индивидов. Конкурируют не люди в борьбе за ограниченные ресурсы, конкурируют коммуникации за право подсоединяться к прошлым коммуникациям (фенотипический уровень) и вербальные выражения - за право становиться ожиданиями, ориентирами, кодами коммуникаций (генетический уровень).
Уже в биологии популяционная теория эволюции приводила к порочному кругу. Конрад Лоренц 3 полагал, что вид обеспечивает себе самосохранение благодаря тому, что наиболее приспособленные особи благодаря "агрессивному поведению" получают монополию на размножение (главы прайдов, альфа-особи). Таким образом, доступ к самкам и монополия на размножение, оказываются следствиями более совершенной приспособленности, в то время как достигнутые тем самым адаптивные преимущества, в свою очередь, являются следствием доступа к самкам и монополии на размножения.
Социальная теория конфронтирует с аналогичной круговой проблемой, а поэтому вынуждена отказаться от представления об отборе групп индивидов. Ведь выживание группы в таком случае являлось бы результатом монополии ее наиболее "агрессивных" членов на те или иные ограниченные ресурсы (на власть, деньги, влияние, женщин), а их монополия опять же вытекала бы из того, что они обеспечивают выживание группы индивидов.
Луман, исходя из своей общей методологии, отказывается от представления об обществе как совокупности индивидов. Тот теоретический прорыв, который осуществил Ричард Доукинз в отношении популяций, лишив их статуса эволюционирующих субъектов в пользу каждый раз по-новому перегруппирующихся генов, Никлас Луман осуществляет в отношении групп людей. Эволюционируют не группы людей, воплощающих те или иные свойственные именно для этой группы характеристики. Эволюционируют системы коммуникации (квази-фенотипы), однако в основе этого процесса лежит эволюция их структур - складывающихся в программы ожиданий, т. е. вербальных инструкций по выстраиванию коммуникаций, сконцентрированных в ее языковых кодах. Структуры коммуникации - это координирующие ее конструирование коммуникативные ожидания.
Ожидания в этом смысле следует понимать как набор возможных значений слова или языкового выражения, т. е. своего рода весьма вероятные возможные миры, с которыми вынуждены считаться участники коммуникации, как только то или иное выражение будет произнесено. Генотип коммуникаций - это язык коммуникации. При этом некоторые его реализации (состоявшиеся, устоявшиеся языковые выражения как формы медиума) в ходе эволюции оказались наиболее эволюционно-успешными, т. е. наиболее генерализированными в той или иной области, а значит, связывающими наибольшее число конкретных ситуаций в ожидаемые, т. е. обобщенные и, следовательно, делающие возможной калькуляцию будущего развития положения дел, а в конечном счете - обеспечивающие подсоединение ожидаемых в будущем коммуникаций, ориентированных на то или иное языковое выражение.
Очевидно, что таким символическим ориентиром или кодом коммуникации может стать практически любое слово, однако, наибольшую релевантность получили те языковые символические коды коммуникации, которые в своих значения "обобщили" наиболее широкие сферы: социальные системы политики, права, искусства, интимных отношений, хозяйства, религии, любви.
2. Общий взгляд на биологическую эволюцию
Классический дарвинизм выдвинул тезис о "выживании наиболее приспособленных". Этот тезис допускает обобщение как "частный случай более общего закона выживания стабильного ... Мыльные пузыри стремятся принять стабильную форму, так как это стабильная конфигурация для тонких пленок, наполненных газом ... Кристаллы поваренной соли стремятся принять кубическую форму, потому что при этом достигается стабильная упаковка ионов натрия вместе с ионами хлора"4. Такого рода тавтологическое свойство стабильности стабильного напоминает аристотелевское "естественное место", занять которое стремятся все сущности, в силу чего они и оказываются тем, что они есть, принимают свою собственную форму. Вся эволюционная теория вытекает из этой тавтологии, (даже если, в конце концов, оказывается что "подвижная", динамическая стабильность в каком-то смысле оказывается более стабильной и выигрывает в борьбе за репликацию у "косной" стабильности).
Это самое широкое - тавтологическое - понимание эволюции предполагает селекцию стабильных свойств и отбраковывание нестабильного. Так, в этой своей "архаической" форме эволюция делала возможным появление молекул, состоящих из нескольких десятков атомов, меняющих свои конфигурации посредством внешнего источника энергии. Однако вероятность появления более высоких - живых - систем при помощи такого "перетряхивания" потребовала бы времени, многократно превышающего возраст Вселенной. Такая "медленная" эволюция не выдержала конкуренции с другим возможным типом эволюции и сама оказалась отбракованной. Завершающей же стадией этой протоэволюции стало появление гетерогенной среды, "первичного бульона", содержащей такие относительно простые "блоки", как аминокислоты.
Началом эволюции нового типа стало появление гораздо более невероятной молекулы, своего рода самовоспроизводящейся матрицы, способной создавать копии самой себя из имеющихся в изобилии "блоков", содержащихся в первичном бульоне.5 В результате появления такого рода невероятных репликаторов эволюция уничтожила условия своего собственного возникновения, т. е. условия возможности прошлой эволюции. С появлением репликаторов в мир вошла другая форма - динамической - стабильности, для поддержания которой необходима непрерывная селекция элементов сложной молекулы, что предполагало возможность ошибки в их подсоединении, т. е. обеспечивало изменчивость или подготовило первичный эволюционный процесс - варьирование. Увеличивалось и число факторов стабильности. Способность к долговременной связанности (сохранение пространственных конфигураций) как пространственный фактор стабильности уступает место таким временным факторам как возрастание темпа самокопирования, что делало возможным большее число "отпрысков", а следовательно - победу в конкуренции некоторого более быстрого штамма. Возникает конкуренция между штаммами, эволюционным ответом на который становится появление пространственных границ (белковая оболочка клетки), а также средств пересечения и разрушения этих границ - как со стороны "внешнего врага", так и внутренне - путем создания колоний, комплексов клеток, их дифференциации и взаимодействия друг с другом. Создание сложных организмов - "машин выживания" генов - окончательно закрепило победу молекул ДНК над всеми остальными репликаторами (возможно, это были неорганические кристаллы-минералы, кусочки глины), а вместе с тем - "победу" живой материи над неживой. Гены - цепочки из блоков (нуклеотидов) четырех типов - выступают своего рода инструкциями для конструирования белковых тел. Их строительные блоки остаются неизменными, хотя под воздействием мутаций (ошибок в самокопировании) и меняют свои конфигурации: планы по строительству своих "машин выживания" (мышцы, сердце, глаз и т. д.).
Итак, первичным эволюционным механизмом живых систем является мутация - варьирование составляющих гены строительных блоков из нуклеотидов. Но и сам этот эволюционный механизм варьирования, в свою очередь, оказался подверженным варьированию и здесь мы вновь сталкиваемся с эволюцией эволюции. Само варьирование мутировало вместе с появлением полового отбора. Половое размножение сделало возможным перетасовку и перемешивание генов и генных комплексов, "отложение" генов, их "путешествие" из тел родителей в тела самых далеких потомков. Ведь в результате мейоза 6 лишь половина хромосом "делегируется" потомкам, представляющей мозаику из перемешанных материнских и отцовских клеток. Генетическая единица - это просто фрагмент хромосомы, и чем обширнее этот фрагмент - тем меньше шансов у него сохранить свою конфигурацию или идентичность в результате мейоза. Напротив, меньшие участки хромосомы оказываются более долговечными.
Здесь важно, что мутации оказываются удачными, в первую очередь, в том случае, если гены объединяющихся субъединиц "согласуются" друг с другом, если участки генетического материала "удачно" сцепляются в рамках новой генетической единицы, т. е. отвечают внутренним условиям своего воспроизводства. И лишь потом в дело вступает селекция фенотипических признаков. Таким образом, внешний мир, окружающая природа "вмешивается" довольно поздно - после того, как невероятные мутации и невероятное копирование уже состоялись на эволюционной стадии варьирования. На этой стадии образуются кластеры обособленных генов, прочно сцепленные группы. Неразрывность и воспроизводимость подобных кластеров, которые целиком отправляются в "следующее тело" посредством мейоза (собственно, эти кластеры и есть "единые" гены), суть внутренние условия, определяющие эволюцию еще до всякой внешнего, т. е. "естественного" отбора. Эволюционная удачность мутации (варьирования) зависит от сохранения этих групп, а не от свойств отклоняемого (или нет) в ходе селекции фенотипа.
При этом у каждого такого генного комплекса имеется свой соперник, аллель, пребывающий в генофонде популяции и словно выжидающий удачного момента, чтобы в результате кроссинговера (перемешивания генов за счет разделения хромосом родительской клетки и их объединение с хромосомами другого родителя) занять место предшественника в том же самом участке хромосом отпрыска. Отношение гена и его конкурента аллеля (с другими инструкциями по созданию фенотипических свойств организма) выражает отношение актуального и потенциального. Генофонд - это, таким образом, совокупность потенциальных альтернативных кандидатов.
Итак, эволюцию на стадии варьирования определяет сочетаемость генов еще на генном уровне, а затем - выживаемость эмбриона и развития организма, безотносительно к внешнему миру. Речь идет о структурной согласованности генов: скажем, ген острых резцов (у хищника) должен сопутствовать гену кишечника, способного переваривать мясо, а ген плоских перетирающих зубов (у травоядного) должен сочетаться с геном гораздо более длинного кишечника и другим биохимическим механизмом переваривания. Такая сочетаемость генов, очевидно, не зависит от внешнемировых условий.
За эту мысль впоследствии ухватывается Луман применительно к эволюции коммуникаций, варьирование в которых, в свою очередь, является делом самой системы и не зависит от "интервенций" из внешнего мира. Итак, мы приблизились к тем постулатам биологической эволюционной теории, которые Луман положит в основу эволюционного подхода к обществу.
Во-первых, варьирование (изменчивость) не зависит от селекции, является случайным, и именно это, как пишет Луман, "освобождает порядок вещей от всякой связи с источником происхождения, от формоопределяющего первоначала". Три эволюционные функции не зависят друг от друга. Причем Луман настаивает на том, что такое определение эволюции является критериальным для всех эволюционных теорий. Селекция (полагаемая в качестве естественного, т. е. природного, а значит "внешнемирового" отбора), в свою очередь, не является преимущественно внешним, а скорее внутренним фактором, зависит от ко-эволюции структурно-сопряженных систем.7 "С системно-теоретической точки зрения, варьирование и отбор рассматриваются как "внутренние движущие силы" (sub-dynamics) комплексной системы", "больше нет смысла сохранять это распределение на внутренние (вариация) и внешние (селекция) факторы" - пишет Луман.
Во-вторых, возникает понимание, что эволюция системы вовсе не приводит к более эффективной приспособленности (к внешнему миру) одних систем сравнительно с другими. Соответственно, и понимание общества (= коммуникативной деятельности) как адаптивно-адаптирующей активности полагается устаревшим.
3. От эволюции биологической к эволюции социальной
В соответствии с указанными основаниями общей эволюционной теории возникает вопрос о том, что же является аналогом гена в обществе, а что является его машиной выживания?
Луман пишет: "Об эволюции же социальной системы общества, напротив, можно говорить лишь в том случае, если рассматривать не живую, а коммуникативную систему, которая в каждой своей операции воспроизводит смысл, предполагает знание, черпает из собственной памяти, использует формы культуры" (с. 31-32 настоящего издания).
Возникает вопрос и о том, существует ли социальный аналог эволюции самих эволюционных функций, скажем, что-то похожее на механизмы интенсификации варьирования, каковым стало половое размножение, усилившее изменчивость в сфере живых систем? Уже половое размножение и, соответственно кроссинговер на биологическом уровне ставит много вопросов. Почему митоз (рост в результате деления клеток, т. е. непосредственная репликация) дополнился мейозом? И есть ли аналоги мейоза и митоза в социальной эволюции? Является ли половое размножение более эффективным эволюционным приобретением, чем обыкновенный рост организма?
Функция разделения полов, очевидно, состоит в создании так называемого variety pool, появления сложностности, избыточности варьирующихся элементов, ведь ген и его аллель не могут сразу занять свои места в хромосомах. По мнению Лумана, и в обществе существуют аналогичные механизмы ускорения варьирования. И в социуме возникают "дополнительные структуры для накопления и ускорения варьирования (подобно тому, как в эволюции жизни биохимические мутации дополняются бисексуальным воспроизводством). В общественной эволюции это осуществляется двояким образом: благодаря такому средству распространения коммуникации как письменность и с помощью усиления потенциала конфликтов и толерантности к конфликтам в обществе (или другими словами: благодаря отказу от экстернализации всех конфликтов, как это было характерно для сегментарных обществ). Тот факт, что письменность используется как средство распространения коммуникации (а значит, не только с целью записи), привносит с собой двойной эффект: коммуникация может оказывать воздействия на больших пространственных и временных дистанциях и высвобождается из-под давления интеракции, т. е. получает большую свободу как в производстве (написании), так и в восприятии (прочтении). Более широкое распространение создает возможность одним изменением производить множество изменений, причем - необозримое множество".8
Таким образом письменность делает возможным операционализацию конфликтов (отклонения коммуникаций, свободу сказать "нет"), а тем самым, в конечном счете - варьирование и диверсификацию систем коммуникаций. Письменность в сфере коммуникаций (и особенно, книгопечатание, а затем и электронные медиа) оказываются в каком-то смысле функциональным эквивалентном полового размножения, дополняющего и расширяющего механизмы варьирования (мутационных генетических изменений) в сфере живых систем.
Письменность словно осуществляет "скрещивание" различных коммуникационных стратегий, дискурсов и как следствие - трансформацию семантик: переход от однозначно-определяемого выбора (селекции) неделимой, морально-фундированной опции Стабильного, Единого, Благого, Истинного, Совершенного, Центрального, Прошлого к независимым друг от друга и от морали семантикам автономных систем: "справедливости" права, "легитимности" власти, "доказательства" истины, "недостатка" денег, "красоты" искусства, "страстности" (= спонтанности) любви и т. д. Разрушением целостности господствующей семантики обусловлена эволюция эволюции (эволюция эволюционных функций), выражающаяся в частности в гипертрофии одной из эволюционной функций, а именно - функции варьирования. Возникает даже особая социальная система массмедиа, специализирующаяся на внедрении, мгновенной критике и отклонении новых дискурсов и семантик.
Согласно Луману, общество (причем теперь нужно говорить о мировом обществе) - это совокупность всех потенциально возможных коммуникаций, в том числе и отклоняющихся, и не реализовавшихся, а только ждущих своего часа. Как мы видели, так же обстоит дело и с генофондом, который включает как реализовавшиеся гены, так и их конкурентов за место в хромосомах. Кроссинговер и половое размножение делают возможным перетасовку генов. Письменность, книгопечатание обеспечивают функционально-аналогичный процесс для коммуникаций, создают коммуникативный генофонд (= язык как медиум коммуникации), своеобразный бульон, среду, внутренний внешний мир социального гена. Те из генов (т. е. из возможных вербальных выражений), которые получили свою коммуникативную актуализацию, приобретают форму по отношению к медиуму, способны образовывать системы - своего рода фенотипы, "машины выживания" для коммуникаций. Коммуникативные смыслы вечны, их логика организует вокруг себя социальные системы как "машины выживания" смыслов, реплицирующие одни и те же, одинаково направленные, т. е. воспроизводящие один и тот же смысл, коммуникации.
Поначалу эти "машины выживания" смыслов обеспечивали лишь пространственные границы коммуникаций. Так обстояло дело в интеракциях - простейших социальных системах примитивных обществ, которые определяли себя пространственно, через пространственную взаимопринадлежность (соприсутствие) участников коммуникации.9
4. Эволюция идей
Выше мы уже сталкивались с эволюцией эволюции в сфере живых систем, где именно стабильность, выражающаяся в сохранении пространственных конфигураций, оказывалось эволюционно успешной стратегией. Аналогичным образом, высвобождение письменно фиксируемого языка из-под интеракционного давления (отклонявшего всякое отклонение) делает возможным эволюцию эволюции и проявляется в появлении особого, нового типа эволюции: эволюции - письменно фиксируемых - идей.
Возникает дивергенция между эволюцией социальных систем (социальная дифференциация) и особой эволюции - получивших самостоятельность - описаний социальных систем; дивергенция между социальными структурами (фактические отклонения не принадлежащих системе коммуникаций) и семантикой (записанные, отложенные на будущее отклонения). Эволюция, таким образом, создает условия для виртуального тестирования возможных вариаций. Именно в этом заключено своеобразие социальной эволюции в ее отличии от эволюции живых систем, практически не способных к виртуальной апробации своих комбинаторных возможностей.
Такая независимость эволюции идей стала условием возможности памяти социальных систем, обеспечивающей ускорение их "реальной" эволюции (т. е. социальной дифференциации). Отныне тексты преобразуются в тексты, где сочинитель выступает всего лишь техническим посредником в этом процессе. Причем герменевтически понимаемая интерпретация текстов как раз и выступает в виде обособившейся эволюционной функции варьирования в обособившейся эволюции идей. Иными словами, всякое прочтение текста предстает как вариация текста исходного, стабилизация же усматривается в достижении герменевтически-круговой (а значит - внесубъектной!) адекватности интерпретации и интерпретируемого текста. При этом и принципы селекции (отбора удачных интерпретаций = вариаций), в свою очередь, варьируются, а ее критерии последовательно принимают вид убедительности и очевидности, заботу о которых, в конечном счете, берут на себя системы массмедиа и науки.10
С конца восемнадцатого века отдифференцирующиеся социальные системы формируют собственные рефлексии и, соответственно, собственные эволюции идей, в то время как общеобщественная эволюция идей коллапсирует: "Процесс против Галилея или побуждения к войне за независимость Америки, лиссабонское землетрясение, явившееся для Вольтера желанным поводом обратиться к вопросу теодицеи - всякая опора на в данный момент очевидные обстоятельства здесь была достаточна для селекции [идей]. На этой основе, правда, очевидность не могла взять на себя функцию рестабилизации" (с. 158). Стабилизация в эволюции идей стала возможной только в рамках возникающих социальных систем и благодаря их символическим коммуникативным кодам: "в поисках устойчивого и необходимого вскрываются все новые контингентности - вплоть до случайностности самих законов природы", а "такие различения как истинное/неистинное, хорошее/дурное, правовое/неправовое уже не могут быть приведены к согласию - что стало очевидным вместе с крахом логического позитивизма, а затем и аналитической философии в их попытках интеграции группы таких понятий как референция, смысл и истина" (с. 162).
5. Память
Существенное различие в животной и социальной эволюции заключается в том, что последняя гораздо более вариативна. Ведь и сама эта изменчивость в коммуникации становится фактором эволюции. Инновация в животной эволюции, скажем, как следствие спаривания особей разных видов всегда несет высокую вероятность стерильности (мул в помете лошади и осла стерилен, хотя самка затрачивает огромное ресурсы для его вынашивания), между тем как социальная эволюция благодаря обособившейся эволюции идей "проглатывает" больше нового, отбрасывает больше старого, не опасаясь генетических потерь. Ведь то, что единожды было записано - ныне существует в виде многочисленных "копий". Эти копии "переносят" и сохраняют социальные гены.
Гены для эволюции общества - это, как мы увидим ниже, смысловые ожидания коммуникации, принимающие форму того или иного слова или вербального выражения со всем множеством его "отнесений". Скажем, поначалу представлялось невероятным ожидание того, что за деньги, предложенные за товар, можно будет его забрать. Слово или символический код деньги, среди прочего, как раз и выражает подобное ожидание. Коммуникация же выступает своего рода фенотипом, т. е. языковой конструкцией, последовательностью высказываний, ориентированных на этот обобщенный вербальный символ, коммуникативный код, обеспечивающий единство всей системы коммуникаций. Магическое слово деньги (конечно, при их фактическом наличии) оказывается как бы катализатором огромного количества - самих по себе эволюционно-невероятных коммуникаций (продаж, кредитов, покупок и т. д.). Генерализированный символ деньги - это кратчайшая всеобщим образом ожидаемая инструкция по конструированию экономических коммуникаций: если есть деньги, надо покупать у того, у кого нет денег; если нет денег, надо продавать тому, у кого есть деньги.
Письменность (записанные коммуникативные выражения) выступает в качестве средства сохранения социальных генов (смысловых ожиданий), дальнейшей трансляции и репликации смысла. Агрегации коммуникаций в системы, в их неслучайные последовательности оказываются такими же машинами по воспроизводству одних и тех же смыслов (экономических, политических, правовых, религиозных), каковыми являются организмы - как биологические машины для воспроизводства одних и тех же генов. Система коммуникаций получает такое же единство и индивидуальность поведения как биологический организм, который может, например, передвигаться как согласованное целое. Смыслы, ожидания (гены коммуникаций) могут быть вечными, их варьирование меняет лишь их конфигурации, сами же мельчайшие единицы эволюции (как в биологии: четыре типа нуклеотидов; так и в языке, скажем, слова и множества отнесений всякого языкового выражения) словно приобрели иммунитет от селекции, не зависят от внешнего мира. Сохраняясь с помощью письменности как памяти коммуникации, они образуют тот самый медиум, своего рода генофонд, фрагменты которого получают свои формы (по отношению к медиуму-генофонду языка) лишь в виде фактических коммуникативных актов. Системы коммуникаций суть фенотипы (фактические реализации) заложенных в генах (ожиданиях) инструкций по их конструированию.
Память возникает как ресурс, позволяющий некоторые актуальные события определять как прошлые, повторные и "привычные". Память, таким образом, - это средство снять непосредственность реакции на актуальные раздражения, а следовательно, оптимизировать ответ, "выбрать" реакцию, создать избыточность возможных ответов (редундантность). Память, следовательно - это общеэволюционное средство высвобождения системы из под (актуальной) зависимости от внешнего мира.
Память биологических генов - это записанные в них инструкции по синтезу белков. Однако, синтезируя белок и конструируя свои фенотипы, гены не в состоянии контролировать свою собственную эволюцию, - ведь их реакция, обусловленная весьма опосредованным воздействием естественного отбора, является чрезвычайно медленной. Поэтому гены вынуждены обращаться к "оперативной" памяти, т. е. к памяти самих биологических организмов, своих собственных конструкций. Аналогичным образом и коммуникация обращается к актуальной памяти систем сознания, выступающей "оперативной" памятью по отношению к более фундаментальной - и собственно коммуникационной - "памяти" книг и записей.
В этом смысле Луман пишет: "Речь, следовательно, идет ... не о том, что осознают отдельные сознания. Функция памяти состоит именно в том, чтобы гарантировать границы возможных проверок консистенции и одновременно снова высвободить потенциалы переработки информации, открывая систему для новых раздражений. Главная функция памяти состоит, таким образом, в забвении, в препятствовании самоблокированию системы через окостенение результатов прошлых наблюдений". 11
Сохранить в памяти коммуникации - значит передать на откуп некоторому автоматизму, системному коду, лишить тот или иной выбор его проблематичности, а тем самым - высвободить потенциал системы для новых проблем. Нечто подобное имел ввиду Хайдеггер в своей диалектике подручного и наличного. Функция памяти и состоит в забвении, т. е. в переходе наличного в подручное, трансформации нового и неожиданного в старое и известное, а значит, выходящего за пределы актуального внимания. Память - это редукция комплексности за счет "стяжения" различных гетерогенных ситуаций в воспроизводимые, непроблемные или привычные "идентичности" ("дома, орудия труда, места, пути или имена природных объектов и людей"), на которых в ходе коммуникации система не концентрирует свое внимание.12
Если говорить совсем просто, память - это забвение контекста (второй, т. е. негативной, стороны любой формы или различения: неистинности, безвластия, неверия). И именно эта функция оказывается условием наблюдения и познания, т. е. того, что лишь одна - маркированная - сторона того или иного различения мотивирует коммуникацию. Благодаря памяти система способна вводить в коммуникацию дифференцию прошлого и будущего, а следовательно и эволюционировать, ведь именно будущее системы оказывается маркированной стороной формы прошлое/будущее, а прошлое - предаваемым забвению контекстом. Это прошлое как условие возможности будущих состояний системы теряет для нее всякий интерес, а то и когнитивную доступность. "Помнящая" все, лишенная забвения система ни на чем не способна сконцентрироваться. В этом случае система не имела бы современности как текущей границы между прошлым и будущим состояниями, а жила бы в окостеневшем прошлом или в вечности.
Но общество само способно реагировать на свою функцию памяти, а значит и на свое прошлое, вводя его в коммуникативное обсуждение под названием "культура". Ведь "культура в действительности как раз и является памятью общества, т. е. фильтром забвения/запоминания и задействованием прошлого для определения рамок варьирования будущего". 13 Именно культура видится обществу набором стабилизированных "объектов", "идентичностей", "собственных значений" - одним словом, преходящим в забвение старым контекстом для новых вариаций.
6. Стабилизация эволюции как самовалидация собственных значений
Стабильность живых систем проявляется на фенотипическом уровне, на уровне организмов и понимается как закрепление результатов удачного отбора. Стабилизация может выражаться в устойчивом соотношении генов, определяющих те или иные свойства организма: например, стабильное распределение полов (50:50) применительно к человеческим организмам. При этом новые, мутирующие, гены быстро устраняются из генофонда; отклонения, в свою очередь, отклоняются. Отклонение отклонений (отрицательная селекция) означает возникновение так называемых "собственных значений". Как же они возникают?
Однажды возникшая полезная мутация, прерывая стабильность, сама, в конечном счете, оказывается стабильной и, как это ни странно, в том случае, если утрачивает свою "первоначальную полезность". Речь идет о так называемой самовалидации свойства, становящегося "собственным значением". Например, сексуальная привлекательность партнера, уже не может быть выражена содержательно или объясняться функционально, т. е. с точки зрения полезности сексуально-привлекательных свойств во внешнем мире. Привлекает то, что привлекает, поскольку тем самым обеспечивается репликация. Скажем, первоначально в основе привлекательности "длинных ног" могло лежать то обстоятельство, что они помогают убежать от хищника и, как следствие, спасти гены ребенка, тем самым защищая гены родителя. Но, приобретя однажды такого рода атрактивность, они получают и "собственное значение". Партнер отныне будет отбираться в силу самой этой привлекательности, ведь уже ее одной будет достаточно, так как гены, обеспечивающие подобную притягательность, распространятся и будут "бороться" за свое выживание и воспроизводство. Самка выбирает привлекательного партнера не для того, чтобы ее отпрыск смог убежать от хищника, а для того, чтобы ее сыновья, в свою очередь, были привлекательными для самок, а следовательно - сохранили и приумножили ее гены. Так возникает циркулярность. У сексуальной привлекательности появляется таким образом совсем другая функция - привлекать партнеров, а значит - сохранять свои гены в следующих поколениях. В стабилизированном состоянии уже не внешний мир (т. е. естественный отбор среды) определяет воспроизводство генов, а внутренние факторы - "собственные значения" эволюции. Выбирая непривлекательного партнера, самка не может рассчитывать на репродуктивный успех своих непривлекательных потомков безотносительно к естественному отбору, т. е. к тому, убегут ли они от хищников, и сколько пищи им предложит их природная ниша.
Как же обстоит дело с собственными значениями в социальной эволюции? Системы переживаний (сознания) выступают как бы задействованными в коммуникации машинами по переработке информации. Сознание, конечно, занимается тем, что исчисляет логику коммуникации, но это говорит лишь о том, что у коммуникации как раз и наличествует своя собственная системная логика. Эта логика не задается, а воспроизводится целеполагающим сознанием. Сознание ориентировано на особые (коммуникативно-объяснимые) мотиваторы, служащие основаниями для постановки целей.
Эволюция и состоит в появлении мотиваций, свои символы получающей в виде особых обобщений - генерализированных вербальных символов: истины, любви, денег, власти и т. д. Эти мотивации теперь выходят за пределы своей подчиненной роли, определяемой чем-то внешним,. Скажем, теперь любовь это не просто биологически полезная для выживания функция, обеспечивающая словно автоматически возникающую взаимную привязанность детей и родителей, партнера и партнерши. Появившаяся лишь сравнительно недавно "любовь как страсть", как случайно возникающая пристрастность, не кажется эволюционно-оправданной стратегией, она не несет функциональную (полезную) нагрузку, в обычном смысле этого слова.
Функциональность любви могла бы выражаться в том, чтобы быть результатом эффективного ухаживания (биологически коренящегося, возможно, в проверке того, не является ли самка беременной от другого самца и, следовательно, несущей чужие гены 14), ведь самец делом (= временем) доказывает свою состоятельность для воспроизводства генов самки и серьезность намерений. В этом была функция любви как ухаживания: как реакции на "женскую скромность" и затягивание самкой времени перед согласием на брак. Но почему же возникает эволюционно-невероятная и функционально-необъяснимая любовь как страсть в социальной эволюции?
Даже в условиях недифференцированного сегментарного общества любовь словно "автоматически" или "естественно" вытекала из семейных интересов. С точки зрения современного наблюдателя, кажется невероятным, что любовь как страсть может оказаться следствием (скажем, в династических или внутрисословных браках) социально-определенного выбора. С точки зрения же прошлого наблюдателя, покажется еще более невероятным, что любовь способна возникать вообще "из ничего", как в известном смысле "нефункциональная", "безотносительная" привязанность, когда обоснованием (циркулярным объяснением) любви собственно и является сама любовь.
Самовалидация "собственного значения" не требует внешней "полезности", ее функциональность состоит лишь в том, чтобы создать семантическую основу для рекурсивных коммуникаций, ориентированных на один и тот же общий символ, в данном случае - коммуникационный код любовь: достаточно сказать, что Эго любит Альтера, и вопросы о том, что "означает" такая любовь, каков ее смысл, задачи, цели, отпадают сами собой в силу именно такой циркулярной самовалидации. Функция кода в том, чтобы обеспечить закрытый характер (в данном случай - интимных) коммуникаций, ориентированных на любовь и мотивированных только ею, а не чем-то, для чего любовь служила бы лишь опосредующим обозначением. Излишне повторять, что самовалидация как гарантия стабилизации коммуникаций является следствием функциональной дифференциации общества на замкнутые, мотивированные именно этими собственными значениями функциональные подсистемы - политики, науки, интимных отношений, искусства и т. д.
Проблема, которая возникает здесь применительно к эволюции, но Луманом как таковая не тематизируется, состоит в том, как возможно, что такого рода генерализированные символические коды-мотиваторы-инструкции отдифференцировашихся типов коммуникации все-таки должны как-то локализовываться в мотивационной структуре сознания и опосредоваться физиологически. Очевидно, что любовь - это не только коммуникационный артефакт, генерализированный вербальный символ, но еще и соответствующий физиологический процесс и соответствующее переживание в сознании участника системы интимных коммуникаций. Если с мотивационной силой любви (и в какой-то степени с властью) эта проблема стоит не так остро, ведь обе эти мотивации в каком-то смысле явно имеют и физиологическое оснащение, и древнюю поведенческую историю, то как быть с такими вербально-символическими мотивациями или катализаторами коммуникации, как право и истина? Существует ли и в этом случае какая-то более глубокая, физиологически опосредованная тяга или атрактивность права? Или в дело должны вступать другие коды-мотиваторы, скажем, насилие как гарантия следованию праву? Но какие механизмы обеспечивают, например, притягательность произведений искусства, ориентированных на символический код прекрасное/безобразное?
Если формулировать проблему в более общем виде, встает вопрос, не слишком ли много коммуникация - ради достижения атрактивности предпочитаемых опций - отдает своим внешним мирам, своим "компьютерам": сознанию, чувственности, "физиологическим" потребностям, оставляя себе одну лишь логику подсоединения следующих коммуникаций и связывания вербальных выражений. Не теряет ли коммуникация в своей реальности, превращаясь благодаря этому в чисто аналитическую данность? Ведь логика коммуникации все равно всегда вынуждена получать свое "реальное" выражение в целях задействованных коммуникацией сознаний, индивидов, а удовлетворенность от подсоединения именно тех коммуникаций всегда "кодируется" физиологически - скажем, как "приятное" или "неприятное".
Поэтому именно сознание часто рассматривается как вместилище социальных генов. У Доукинза мимы (социальные гены) как раз и конкурируют за место в сознании. С точки зрения же Лумана, такой подход представляется ошибочным, - ведь в сознании в течение одной коммуникации как раз можно успеть "прокрутить" огромное количество идей, и все это почти всегда остается без коммуникативных последствий. Мимы, если они действительно существуют, должны, по мысли Лумана, конкурировать за место в коммуникации, за их обсуждение, - ведь в сознании им-то как раз достаточно "места".
Как уже указывалось, в биологии устойчиво воспроизводящееся сочетание генов (скажем, генов "плотоядного" желудка и соответствующих зубов-резцов, острых когтей) означает стабилизацию эволюции. Аналогичным образом и в социальной эволюции, по мнению Доукинза, сцепление мимов (memes) обеспечивает эволюционную стабильность некоторой комплексной семантики, скажем, некоторой идейной доктрины. Так, мим адского пламени (наказания за грехи) оказался сцеплен с идеей-мимом бога. Луман вполне разделил бы такой взгляд на стабилизацию, но стабилизация здесь означала бы отдифференциацию особой системы, в данном случае - системы религиозных коммуникаций с собственным обобщенным символом-мотиватором: верой.
С точки зрения системной теории Лумана, здесь стабилизация эволюции обеспечивается самоволидацией веры как собственного значения системы религиозных коммуникаций. "Адское пламя" (= неверие) тогда есть всего лишь другая (негативная, а значит, рефлексивная) сторона коммуникативного кода веры. Как всякая негативность (нищета, бесправие, безвластие, нелюбовь и т. д.) она действительно за счет ее рефлексии "поддерживает" свою противоположность - позитивную сторону коммуникативного кода, обеспечивает переход к ней, так называемый кроссинг границы кода, а тем самым - подсоединение религиозных коммуникаций друг к другу и образование закрытой системы. Рефлексия этой негативности, осуществленная апостолом Фомой, как раз и демонстрирует нам то, как позитивная сторона коммуникативного кода получает поддержку от ее отклонения, указывающего на поведение других, "верующих", апостолов. Это отклонение отклонения и является самовалидацией коммуникативного кода, обеспечивающего стабильность коммуникации: неверие поддерживает веру, а тот, кто не верит в адское пламя и сам отправляется в огонь.
Но любая стабилизация, по Луману, - это условие для производства новых вариаций. Так, обеспеченная коммуникативным кодом веры стабильность системы религиозных коммуникаций послужила началом новой фазы социальной эволюции, поскольку этот код (культурный ген или мим в терминологии Доукинза) уступил место своему "аллелю", конкурирующему коду истины, т.к. коммуникативный код истины обладал более надежным "симбиотическим механизмом" (возможность отсылки к чувственным удостоверениям знания).15 Фальсификация (т. е. выявление ложности научного знания) служит росту истинного знания, истинность которого, как известно, не может получить достаточных гарантий в силу недостаточности его эмпирически-индуктивного обоснования. Функционально-эквивалентный механизм удостоверения религиозного знания - наблюдение чудес - оказался гораздо более "проблематичным".
Здесь, правда, возникает почти риторический вопрос, является ли код истины чем-то окончательно стабилизированным и самовалидированным, или же в наблюдениях второго (по отношению к научным коммуникациям) порядка какой-то новой - ныне представляющейся лишь гипотетической - системы он, в свою очередь, будет отклонен как регулирующий "чуждые" коммуникации, как это имело место в науке по отношению к коду веры. Несмотря на трудности представления чего-то более "высокого", более генерализированного, простого и очевидного, чем истина, надо помнить, что когда-то вера представлялась столь же очевидным способом управления или кодирования коммуникаций (т. е. символическим кодом, смыслом, геном, инструкцией по выстраиванию коммуникаций) и претендовала (в споре с политическими коммуникациями) на то, чтобы репрезентировать всю систему общества целиком (скажем, в эпоху спора об инвеституре). Другими словами, если сейчас бездоказательная, слепая вера маркируется (наблюдателем второго порядка - главным образом, наукой) негативным значением кода истины (как ложное или, по крайней мере, как бессмысленное, ненаучное знание), можно ли представить себе, что в результате эволюции возникнет система коммуникации, коммуникативный код который будет и истину маркировать аналогично? Утверждение о невероятности такой эволюции ничего не добавляет, - ведь, с точки зрения статистики, любой результат эволюции является в высшей степени невероятным.
7. Существуют ли гены социальной эволюции?
В биологии парадокс эволюции состоит в том, что эволюционируют машины выживания, а не те, кто их задействовал, т. е. мельчайшие фрагменты хромосомы, гены. Что же остается "неразменным" в социальной эволюции?
Доукинз полагает, что "новый бульон - это бульон человеческой культуры", генами которой являются мимы: "мелодии, идеи, модные словечки и выражения, способы варки похлебки или сооружения арок" ... Подобно тому, как гены распространяются в генофонде, переходя из одного тела в другое с помощью сперматозоидов или яйцеклеток, так и мимы распространяются, переходя из одного мозга в другой, с помощью процесса ... имитации". 16
Что же в социальной эволюции остается неизменным, а лишь меняет свои конфигурации, сочетания? И есть ли в самих мимах те самые механизмы репликации, каковыми в генах оказываются средства синтеза белковых структур? Если Доукинз видит этот механизм в имитации, то Луман именно в воспроизводстве коммуникации, т. е. в подсоединении друг к другу коммуникаций, ориентированных на общий символ-слово-ожидание, усматривает процесс, аналогичный генетической репликации.
При этом, видимо, язык следует рассматривать как аналогичный генофонду мимофонд. Язык понимается как неопределенная среда, которая - в его конкретных реализациях в каждом коммуникативном акте - получает определение (форму) по отношению к языку в целом. Слова языка и связанные с ними ожидания (суммы смыслов) некоторым образом аналогичны устойчивым комбинациям нуклеотидов, определяющим конструирование соответствующих белковых тел.
Вербализованные (а в конечном счете, записанные) смыслы или смысловые ожидания и являются собственно генами коммуникации. Ожидания не следует понимать как психическую запрограммированность на определенное событие типа B в случае события типа А. Ожидания, или смысловые ожидания, - это сумма возможных отнесений, референций ко всему, что может быть произнесено в ходе в коммуникации. Такое понимание слов языка как кластеров возможных отнесений (возможных смыслов и возможных способов употребления), конденсирующихся в некоторое множество символических генерализаций или кодов коммуникации, избавляет нас от проблемы некорпускулярности мимов в смысле Доукинза и непрерывности мутирования: ведь в противном случае (если под мимами понимать всю широту культурных феноменов, "мелодии, идеи, модные словечки" и т. д.), передача мимов была бы сопряжена с непрерывным мутированием, поскольку каждая идея, всякий культурный феномен при его обсуждении предстает в той или иной редакции или интерпретации, а следовательно, как раз и не обладает собственным значением.
Репликация - это воспроизводство смысла в коммуникации, или точнее, воспроизводство коммуникаций, ориентированных на общий смысл . Следует отказаться от понимания генетических единиц культуры как бесконечно дробящихся (скажем, симфоний - на музыкальные фразы, последние - на отдельные ноты и т. д.). Более удачным представляется понятие медиума, среды, variety pool - слабо связанных элементов, слов языка, как потенциала возможностей, из которого выкристаллизовываются, скажем, конкретные предложения, как раз и конструирующиеся благодаря этому смыслу. Слово языка, в силу вытекающего из него - широкого, но все-таки всегда ограниченного - множества возможных отнесений, множества возможных употреблений, - представляет собой аналог гена или генного комплекса. Смысл - это то, что ограничивает и канализирует коммуникацию, сводит ее в системную последовательность выражений.
Доукинз полагал, что мимы нельзя понимать как культурный аналог гена, допускающий взаимозамену своих фрагментов фрагментами-конкурентами, своего рода аллелями. Если же обращаться к лумановской интерпретации социальной эволюции, можно говорить о смысловых матрицах культуры, где именно отрицание, возможность сказать нет, тому или иному смыслу выступает в качестве такого аналога аллеля. При этом отрицание не уничтожает, а умножает, по крайней мере удваивает любое положение дел, давая ему еще и отрицательную редакцию, переводя его в культурно рецессивную стадию, но всегда готовую (в случае затребования в той или иной коммуникации) к актуализации, пусть даже и в контексте отрицания, как рефлексивное значение, т. е. как необходимое знание того, что не следует делать или знать.
8. Языковое отрицание - главное эволюционное достижение
Дистанционным восприятием дистанционного восприятия живые системы расширяют свой аппарат чувств. И это - одно из начал коммуникации. Олень видит, как вспархивает птица и "понимает", что ее вспугнула какая-то опасность. В этом восприятии чужого восприятия лежит мощное эволюционное преимущество. Такое восприятие восприятия можно понимать как животную "коммуникацию".
От такого "общения-восприятия" эволюция привела к возникновению языка. Эволюционное преимущество языка состоит в том, что он сделал более четким различие между формами сообщения и выражаемой им информацией. Луман приводит пример: хозяйка сама ест пригоревшую пищу (сообщение), тем самым указывая, что пища вполне пригодна для еды (информация). Тот факт, что подобное поведение является сообщением, невозможно уточнить невербальными средствами. Оно всегда может оказаться не осмысленным сообщением адресату факта съедобности, а естественным отправлением потребностей. Невербальная коммуникация (т. е. восприятие восприятия) не позволяет удостовериться (скажем, в форме вопроса) в - фундаментальном для коммуникации - различении сообщения и информации.
Главное эволюционное преимущество языка перед невербальной коммуникацией (т. е. восприятием восприятия) состоит, таким образом, в том, что он сделал возможным различение сообщения и информации и при этом, в силу своей "свободной" грамматики оставлял открытым будущее: ведь последовательности слов жестко не фиксируются.
Мир увиденного и мир проговоренного отличны по степени абстрактности. Мир проговоренного требует больше времени для своего представления в коммуникации, а значит должен быть более абстрактным, чтобы охватить или пробежать в одном выражении множество конкретных ситуаций. Осваивая время (будущее и прошлое), мы платим за это большей вербальной абстрактностью. И только благодаря этому язык создает огромные фиктивные миры - горизонты событий: массивы еще-не-воспринимаемого и уже-не-воспринимаемого, а значит - ошибки, а значит - и научение через ошибки. Коммуникация же, основанная на восприятии чужого восприятия, всегда осуществляется в конкретном многообразии одновременно обозреваемого и воспринимаемого. Она не допускает научения, поскольку не допускает ошибок, отрицания и, следовательно, создания фиктивных или возможных миров. Ведь все, что воспринимается, то и существует. А существует только то, что воспринимается.
Фундаментальным эволюционным достижением стало изобретение отрицания. Его необходимость состояла в наведении мостов с нормальностью, нормализации необычного. В форме отрицания можно иметь дело с неожиданным, невероятным, оно делает возможным справиться с разочарованием в ожиданиях. Вообще, введение именно коммуникативного, т. е. языкового, отрицания, явилось переходом от отрицания поведенческого (движения от и по направлению к добыче, партнеру, опасности).
Отрицание и язык взаимно обуславливали друг друга. Бинарное кодирование делает возможным бифуркацию коммуникации - т. е. ее распределение по значениям да и нет, а значит выстраивание системы позитивных элементов системы, т. е. подходящих к той или иной ситуации коммуникаций, в то время как все, что не принималось, отклонялось как чуждое, неподходящее для обсуждения в коммуникации, все-таки в этом негативном виде тематизировалось и могло быть отложено на потом. Отрицание стало способом бытия рискованной, опасной коммуникации. Но чтобы отрицание заработало на полную мощь своей функции, потребовалась письменность, выводившая рискованные и невероятные формы коммуникации из-под временного давления и временного дефицита устной коммуникации - интеракции.
В контексте всего сказанного можно попытаться прояснить одну из проблем социальной эволюции, заставлявшую исследователей отказываться от понимания социального развития как эволюции. Речь идет о проблеме свойственного живым системам так называемого "узкого горла" эволюции, что, как представлялось, не находило своего подтверждения применительно к социуму. Как известно, у живых систем есть два способа репликации - рост и размножение. В случае размножения новый организм "происходит" из одной-единственной клетки ("узкогорловый цикл"), например, из оплодотворенной яйцеклетки).
Если ставить этот вопрос применительно к социальной эволюции, возникает проблема: как осуществляется эволюция в обществе? Свойственен ли обществу кумулятивный рост, скажем, все большее обогащение традиции культурными достижениями, их трансляция и диффузия (биологической аналогией здесь может служить ильмовый лес, представляющий собой растущий, единый и бессмертный организм) или общество "размножается" через селекцию вариаций из генотипа-мимофонда, через селекцию, подкрепленную и стабилизировавшуюся вследствие возникновения обособленных систем коммуникации?
Благодаря "узкогорловому циклу" и смерти живой организм наследует только гены, т. е. "программы конструкции своих машин выживания", а не прижизненные вариации предков. Тогда возникает вопрос, есть ли такое "узкое горлышко" в эволюции социальных систем (их смерть и наследование программы с возможностью ее мутирования). Понимание под социальными генами генерализированных языковых символов-ожиданий в качестве программ-инструкций по выстраиванию систем коммуникаций как своего рода фенотипов дает возможность рассматривать именно тексты (особенно, письменные и печатные, но отчасти и устные) как "узкое горло" социальной эволюции. Именно - всегда системно-специфический - процесс производства текстов из текстов в ходе коммуникации выступает аналогом "узкогорлового цикла" эволюции. Приводя приблизительную метафору, можно сказать, что подобно тому, как живые системы рождаются или реплицируются из клетки, социальные системы рождаются или реплицируются из слова (генерализированного символа, концентрирующего вокруг себя программы-инструкции по конструированию коммуникации, т. е. специальные тексты).
9. Теория эволюции Н. Лумана как ответ на вызовы со стороны антидарвинизма
Вызовы системной теории, как и следовало ожидать, формулируются ее главным оппонентом - индивидуалистской, или "гуманистической", парадигмой теории общества, понимаемого как совокупность индивидов. В эволюционном контексте такое общество обычно сравнивалось с биологической популяцией. Другим вариантом того же подхода является "организмическая метафора социального", утверждающая наличие аналогии между обществами и организмами.17
При этом эволюция общества и культуры осуществляется, как полагают сторонники индивидуалистического подхода, не благодаря механизмам, функционально-аналогичным процессам размножения (т. е. через "узкогорловый" цикл), а в процессе "широкой" трансляции информации, т. е. через культурную и социальную диффузию, передачу опыта от одной социальной единицы (племени, общества, института, индивида) к другой.
Теория Лумана, отказавшаяся от "организмической" метафоры, "возвращает" социальной эволюции ее общеэволюционное свойство - способность репликации (коммуникаций).
Вызов первый: в то время как эволюцию живых систем определяет конкуренция, в обществе господствует кооперация.
По мнению Джулиана Хаксли 18, в понимании социальной эволюции возникает фундаментальная трудность. Ведь общество является одновременно и soma (телом, фенотипом, механизмом самосохранения) и гермоплазмом (механизмом репродукции, трансмиссии). В обществе будто бы нет разделения на бессмертное и смертное, филогенез и онтогенез совпадают. Применительно к обществу, согласно Хаксли, оказывается бессмысленной модель генного пула, в котором та или иная "более приспособленная" характеристика социальных систем статистически встречается более часто.
Поэтому-то "базовые единицы наследования" или социальной репродукции, сопоставимые с геном, оказываются ненужными; "единиц отбора" будто бы не существует. Из того факта, что общество не воспроизводит себя "узкогорловым" способом (т. е. через смерть и новое рождение и конструирование "по генетической инструкции"), выводится то, что "дифференциальная частота" той или иной социальной характеристики не выражает степень "приспособленности", "фитнеса". В социальных структурах будто бы нет возможности выявить часто встречающиеся и поэтому "более эффективные" структурные характеристики.
Иными словами, аргументом в пользу несоизмеримости биологической и социально-культурной эволюции является то, что относительная частота тех или иных слов, понятий, форм культуры и социальности вовсе не свидетельствует об их соответственно большей конкурентоспособности и большей адаптивности.
И действительно, кажется убедительным антидарвинистское утверждение, что частота и приспособленность в социуме не являются коррелирующими величинами, как это имеет место применительно к живым системам. "Генералов меньше, чем рядовых", но значит ли это, что последние более приспособлены и со временем совсем "вытеснят" генералов?
Таким образом, утверждается, что общество живет не за счет конкуренции между более эффективным (= учащающимся) и менее эффективным (= все более редким), заканчивающейся затуханием последнего, а за счет - эмпирически фиксируемой - кооперации. Факт кооперации, согласно такому подходу, будто бы оказывается решающей фальсификацией дарвинистской теории в ее приложении к социуму. Но не только люди как элементы социума кооперируют друг с другом. И культурные артефакты (впрочем, как и люди) согласно этому подходу, одновременно конкурируют и кооперируют (шариковая и перьевая ручки конкурируют между собой, но "кооперируют" с пергаментом и бумагой).
В русле этого подхода критикует дарвинизм и известный представитель генетической эпистемологии, пиажеанец Холпайк. Общество - утверждает он - изменяет свой внешний мир, который, соответственно, не может быть внешним селекционирующим механизмом, а представлен другими "обучающими" и "кооперирующими" обществами. Поэтому селекция как таковая не может быть обособленным эволюционным процессом.
Исходя из этого аргумента (отсутствие "враждебного" внешнемирового давления на эволюционно-неудачные вариации и как следствие - естественного отбора) можно отказаться от неодарвинистского эволюционизма, как это делает Холпайк, но можно обратиться и к аргументации Лумана, признающего данные факты, но делающего другой вывод. Ведущая дифференция система(= общество) / внешний мир сохраняется, но под "внешним миром" понимается не все социальное окружение (оно как раз является внутренним внешним миром для подсистем общества), а живые системы (биологические организмы) и сознание человека (системы переживаний). Из аргументации, приводимой Холпайком, вытекает лишь факт наличия мирового общества и его неспособность вырваться за пределы своих границ, а вовсе не отказ от разделения эволюционных функций на варьирование, селекцию и стабилизацию коммуникаций.
В основе аргументации Холпайка лежит принцип, согласно которому все, что, с одной аналитической точки зрения, конкурирует, с другой аналитической точки зрения, кооперирует. И что же тогда подвергается внешнемировой селекции? Что является аналогом организма, отличного от среды, т. е. от внешнего мира, осуществляющего селекцию? С точки зрения Холпайка, все социальные институты и культурные артефакты словно "размазаны" по всему внешнему миру общества, совпадают с ним во всем его объеме. Холпайк аргументирует следующим образом: "С некоторой точки зрения паровой двигатель может рассматриваться как новый тип организма, конкурирующий с другими типами организмов, такими как водяной привод и "животный" привод. Но общество (как его среда), в котором он (паровой двигатель) получил распространение, в свою очередь, было глубочайшим образом им модифицировано, поскольку последний обеспечил передвижение по суше и по морю, удобный и дешевый источник энергии для фабрик, которые размещаются повсеместно. Итак, социальные воздействия парового двигателя могут быть понятыми только через анализ экономической, социальной и технологической организации тотальности общества". 19
Дарвинист же, по мнению Холпайка, пытается объяснить социальную эволюцию, задавая вопрос о том, "почему данное изменение оказалось успешным?" и измеряет этот успех в терминах относительной частоты инновации. По Холпайку, подлинная проблема коренится в - бессмысленном для дарвиниста - вопросе о том, "что является результатом воздействия этого изменения на всю остальную социальную систему в целом".
Но, повторимся, это опять-таки доказывает, что "общество" не является внешним миром культурных артефактов, мировое общество действительно, в свою очередь, является социальной системой, внутренним внешним миром других социальных систем, отличным от таких действительно внешних миров социальных систем, каковым являются системы сознания и живые системы.20 Отношение между обществом и его внешним миром не являются, по Луману, отношением приспособления одного к другому. Ведь Луман придерживается общеэволюционного подхода к адаптации и утверждает, что культурная и социальная эволюция вовсе не состоит в достижении более совершенной приспособленности организма (или лучшего адаптирования внешнего мира). Это было давно признано биологами21, и переносится Луманом на почву социальной и культурной эволюции. Конкурируют возможные подсоединяющиеся коммуникации, а ее эволюционно-неудачные формы отклоняются. Критерии же селекции одних коммуникаций и отклонения других являются внутрисистемными достижениями.
Вызов второй: социальные изменения не являются случайными, эволюция имеет направление
Противники дарвинизма настаивают на том, что социальная изменчивость, вариации не являются аналогом мутаций в силу их неслучайного, целенаправленного, организованного, планируемого, интенционального характера. Между тем, мутация как базовый источник изменчивости, варьирования в живых системах является случайной. В обществе изобретение (целевое, ответственное, допускающее диффузию) как фактор социальной изменчивости и варьирования является продуктом культурной традиции, а следовательно, по мнению противников дарвинизма, не может быть социальным аналогом случайной животной мутации.
В ответ на это Луман, с присущей ему софистичностью, указывает, что цели и интенции могут быть и неслучайными, но вот их основания таковыми не является: "Во-первых, основа для формирования интенций, как правило, если не всегда, оказывается отклонением от укоренившейся рутины (следовательно, никак не является спонтанно возникающим самоосуществлением Духа); оно само, таким образом, является результатом эволюции. И кроме того, будущее не ориентируется на интенции, а вбирает в себя лишь интенционально произведенные факты как исходный пункт дальнейшей эволюции. Итак, эволюционная теория полагает (и это не так уж далеко от реальности), что планирование не способно определить то, в каком состоянии окажется система в результате планирования. Соответственно, планирование, если оно имеет место, являет собой момент эволюции, ведь уже одно наблюдение моделей и добрых намерений планирующих ведет систему по непредсказуемому курсу. Теория эволюции могла бы по этому поводу высказаться следующим образом: то, какие структуры вытекают из планирования, определяется эволюцией".22
Антидарвинистски ориентированные теоретики настаивают на том, что в отличие от слепых, безразличных к причинам и источникам их появления, биологических генных мутаций, источники социальных инноваций чрезвычайно важны для становления и функционирования этих нововведений. Важно знать, по какой причине возникли железные орудия труда и централизованное государство, заменившие, соответственно, каменные орудия и нецентрализованные племенные образования. Соответственно, нельзя-де рассматривать изобретение и инновацию как случайные мутации. Холпайк критикует Кэмпбелла и Скиннера, утверждая, что человеческая мысль и определенные социальные обстоятельства являются неслучайными источниками изобретений.
Этот пункт заставляет усомниться в применимости дарвиновской схемы к социальной эволюции. Совместима ли слепота культурных вариаций с "сознательностью" изобретений? Действительно, возникает впечатление, будто вариации в обществе специально организуются в ответ на воздействие извне. Многие достижения эволюции можно, например, свести к общей культурной тенденции: к расширению подконтрольного обществу пространства. Тогда культурные достижения воплощают определенным образом направленное развитие, каждый этап которого вытекает из предыдущего. С этой точки зрения, важнейшими шагами эволюции становятся все более адекватные пространственные представления, организация "действий на расстоянии"; в этом же контексте речь может идти и о выходе коммуникации за пределы интеракции, и об (изобретенном в Китае) огнестрельном оружии как дистанционном способе ведения войны, - впрочем, эту же общую тенденцию выражают самые гетерогенные феномены: от магии и путешествий, до изобретения телефона и интернета. И тогда действительно, такие процессы, как указывает Холпайк, не являются случайными, а лежат в контексте этого постепенного завоевания и освоения пространства (в том числе и весьма неадекватными средствами алхимии и галлюциногенов).
Такой отказ от случайностного понимания варьирования помогает решить другую проблему - многообразия культурных черт и дефицита социального времени, недостаточного для "опробования" различных сочетаний культурных характеристик и форм социальности. "Сознательность" изобретения якобы обуславливает более эффективную возможность синтеза многообразия самых гетерогенных культурных черт в некоторое единство. (Особо об этой проблеме - в следующем пункте). Тогда изобретение огнестрельного оружия стало результатом синтеза алхимически и магически культивируемого в Китае огня и дыма, как и - свойственной для китайской ментальности - идеологии "воздействия на расстоянии", факта произрастания бамбука как прообраза металлического дула, а также развитой металлургии. Таким образом, целенаправленное мышление обеспечивает такое варьирование, при котором селекция (в свою очередь, "сознательная") осуществляется уже не между бесчисленными и случайными, независимыми друг от друга гетерогенными культурными достижениями, а между синтетическими комплексами, вбирающими в себя и синтезирующими это многообразие.
Все это позволяет некоторым эволюционистам утверждать, что в социальной эволюции нет жесткого различения между варьированием и отбором, как это имеет место в органической эволюции. Поскольку социальные инновации изначально конструируются индивидами, последние не привносят инновации из вакуума, - считает Холпайк. Вариации сознательно организуются индивидами "ради" их последующей селекции, целенаправленного отбора, а следовательно, варьирование и селекция есть единый процесс.23
Луман, конечно же, горячо протестует против такой "гуманистической" интерпретации эволюции: "Условие варьирования лежит в многообразии, а не в возможности того, что среди большого числа индивидов с достаточной вероятностью появляются и экземпляры, выделяющиеся особенной инновативностью".24
Антидарвинист может указать на то, что то или иное изобретение (к примеру, изобретение атомной бомбы) было сознательно организовано. Луман бы ответил на это, указав, что причины появления эволюционных достижений (варьирование) - одни, а функции (фактор их отбора) - другие. Причиной создания ядерного оружия могло быть стремление к достижению мирового господства (или, по крайней мере, обеспечения доминирования в мировой политике), в то время как функция этого оружия (и, соответственно, причина селекции научных коммуникаций вокруг этой научной тематики) оказалась прямо противоположной, а именно - функция взаимного сдерживания, как раз исключающая такого рода (полное) доминирование в мировой политике. Случайность, таким образом, понимается не как независимый от обстоятельств характер появления нового события, а как независимость источника появления нового относительно той функции, которую однажды возникшая вариация будет играть в будущем, в случае ее селекции. Ведь именно функция (= устойчивость символически-замкнутых самообращенных коммуникаций), а вовсе не причина появления нового определяет его возможную дальнейшую селекцию. Вариации (новые отклонения коммуникаций) не должны быть ответом на внешние воздействия, вытекать из прежнего опыта, быть следствием научения.
Вызов третий: дефицит времени на опробование возможных комбинаций.
Антидарвинсты полагают, что серьезной трудностью для эволюционистского подхода к социуму является гигантское число возможных комбинаций его варьирующихся свойств. Так, Мердок 25 приводит 571 базовую социальную характеристику общества (оружие, терминология родства, брачное поселение, этноботаника, законообразные нормы, забота о детях и т. д.). Каждая черта несет в себе огромное число ее возможных вариаций. Так, брачное поселение может быть амбилокальным, билокальным, матрилокальным, патрилокальным, вирилолокальным, неолокальным и т. д. Общее число комбинаций достигает 10 в 143-ей степени.26 Эта трудность не возникает в применении дарвинизма к живым системам в силу гигантского числа биологических организмов, их популяций и поколений, в силу достаточного времени для эволюции всего многообразия живых систем. Между тем социальная эволюция началась сравнительно недавно, и число обществ (как бы их ни определять) никогда не было настолько велико, чтобы исчезать и появляться с частотой биологических популяций в зависимости от успешного или неуспешного отбора. Поэтому общества якобы не способны исчерпать или хотя бы приблизиться к сколько-нибудь полному воплощению возможных комбинаций социальных и культурных черт. И если принять факт - эмпирически фиксируемого - незначительного числа обществ, то придется предполагать высочайшую скорость варьирования и мощнейшее селекционное давление.
Именно в этой связи надо, например, понимать заявление Д. Кэмпбелла о нерелевантности "внешнего" (= естественного) отбора. В обществах "успевает" состояться лишь частичная "случайная перетасовка" вариантов, причем варьирование никак не зависит от внешнемировых условий (от селекции), и в процессе "проб и ошибок" из последних ничему нельзя научиться.
Но в то же время очевидно, что представлению о "случайной перетасовке" явно противоречит, например, тот эмпирический факт, что торговля и военное дело, деньги и транспорт, ремесло и земледелие возникают независимо в различных регионах, что противоречит тезису "рэндомного" варьирования. Такая инвариантность социальных достижений при "рэндомном" варьировании представляется невероятной.27
Перечисленные трудности в применения неодарвинизма к социуму решаются Луманом посредством перемещения уровня эволюции - от эволюции индивидуальных, культурных и социальных характеристик тех или иных обществ (все возможные комбинации свойств и форм которых действительно не могут быть "проигранными" сколько-нибудь полно) к эволюции более глубокого уровня. В сущности, в этом и состоит лумановский подход. "Фенотипами", т. е. воплощениями эволюции генов, выступают общества или общество. Но если под обществом понимать последовательности коммуникации, то проблема дефицита времени на опробование социальных событий снимается. Очевидно, что коммуникации и их "пробные отклонения" осуществляются в неизмеримом количестве.
Но, что же тогда в обществе варьируется "на более глубоком", генетическом уровне? В претендентах на роль социальных генов никогда не было недостатка. Многочисленные неодарвинисты предлагали на эту роль то самореплицирующиеся образы памяти (Блюм 28), то идеи (Боулдинг 29), то инструкции (Клоук 30), а также мимы (Р. Доукинз 31). Но все эти "гены" все-таки оставались соразмерными сознанию человека 32, там хранятся и локализуются.
Впрочем, в одном все перечисленные эволюционисты согласны: конкурируют не люди или организмы, обладающие или реализующие "инструкции", мимы, идеи, концепты; конкурируют сами инструкции или программы конструкции этих людей, организмов и, в случае общества, социальных систем. Луман, скорее, следует подходам Клоука и Доукинза. Объектом трансляции являлся не образ сознания, а правило, инструкция, программа конструирования, алгоритм, текст. Текст в этом смысле действительно является генетической единицей, причем для своего воспроизводства и трансформации в другие тексты он словно задействует сознание своих "создателей", скажем, ученых, литераторов, производящих новые тексты исходя из текстов прочитанных.
***
Обобщим сказанное. У Лумана роль культурного генофонда (аналогичного генофонду живых систем), видимо, играет язык как слабосвязанная среда, в которой в неактуальном, невостребованном виде способны существовать конкуренты уже актуализировавшихся выражений, что напоминает отношение актуализированных генов и их конкурентов за место в хромосомах - алеллей. Язык ведь структурирован очень слабо, лишь грамматически, что не определяет однозначно актуальную выборку тех или иных слов или выражений в какой-то данной ситуации.
Эта слабая структурированность социально-культурного генофонда (в нашем случае, языка) является не препятствием на пути эволюции (Холпайк 33), а наоборот - существенным эволюционным преимуществом, оставляющим отрытое будущее: пространство дальнейшей эволюции. (Впрочем, в первобытных языках все было несколько иначе. Говорить в определенных ситуаций следовало "высоким языком", однозначно определенными текстами, где каждое выражение предполагало подсоединение строго определенного следующего выражения)
Проблема, которая возникает при интерпретации языка как генетического пула варьирующихся элементов находится лишь в мнимом противоречии с вытекающим из дарвинизма представлением о том, что варьирования (мутации) должны быть слепыми, в то время как выражения, тексты целенаправленно придумываются, а зачастую и весьма тщательно продумываются. Ведь мутируют, подвергаются варьированию, а затем и селекции, не "краткие" выражения, слова языка, фонемы и т.д, а их сочетания. Здесь довольно очевидной является аналогия с генами живых систем: чем "компактнее" указанные языковые единицы, тем больше у них шансов "выжить". Самые компактные элементы языка в каком-то смысле вечны или, по крайней мере, чрезвычайно устойчивы.
Мутируют, таким образом, не просто элементы языка, а генетические структуры коммуникаций, смысловые ожидания, т. е. задаваемые речевым актом комплексы референций. Если я произношу "А" (слово, предложение и т. д.) следует (ожидать), что произнесут и "Б". В обществе реплицируются смыслы, ожидания, т. е. сгущения коммуникаций или сгущения языка, устойчиво повторяющиеся в сравнительно различающихся ситуациях. Каждое произнесенное слово, скажем, "дерево" - это уже и есть ожидание, указание на возможные его употребления, на возможные свойства реферируемого объекта (тенистая крона, возможность построить деревянную лодку). Любой названный словом объект - это сумма ставших устойчивыми коммуникаций по его поводу, задаваемых ожиданиями, связанными с его названием.
Интерпретация языка как генофонда позволяет уточнить понятие варьирования. Варьирование - это такая (отклонившаяся от того, что прежде казалось естественным и самопонятным) актуализация слов, которая задает какое-то одно из возможных отнесений (скажем, "дерево" как деревянное изделие). Будучи отобранным, такое выражение становится устойчивым, а может быть и основным, ожиданием, связанным с данным словом. Появление нового смысла (скажем, коннотация "деревянное"), конденсация в нем всех возможных конкретных ситуаций (скажем, ситуаций, когда мы имеем дело с чем-то деревянным) и является селегированной вариацией. Очевидно, что для селекции такого смысла (т. е. отнесения к другому) слова "дерева", его превращения в новое, самостоятельное ожидание нужны были соответствующие условия.
Селекция вариации есть формирование ожиданий - структур коммуникации. Такое превращение требует повторных произнесений, репликации в сходных контекстах, повторяющихся коммуникаций (например, коммуникаций по поводу производства деревянных предметов). Вариация - это начальное, случайное появление нового, отклоняющегося, неожиданного коммуникативного смысла слова, который затем может быть отобран, а впоследствии и закреплен, если применяющие это слово коммуникации получат системно-воспроизводящийся характер (скажем, если возникнет специальное ремесло по деревообработке и производству деревянных изделий). Тогда становится очевидным, что эволюционная стабилизация ожиданий или структур систем коммуникаций возможна лишь как следствие общественной дифференциации, разделения труда. Новые языковые сочетания (скажем, "деревянная лодка", "деревянный дом") суть генетические комплексы, рождающие как бы фенотипические образования: системы коммуникаций, выстраивающиеся вокруг запускаемых новым словом или новым смыслом (новым генным комплексом) ожиданий.
Примечания:
* Статья написана при поддержке фонда РФФИ (грант РФФИ, 05-06-80244-а), а также при поддержке фонда РГНФ (грант РГНФ, 05-03-80244-а).
1 Форма - означает проведение различения или отграничений в какой-то однородной среде, где все внимание сосредотачивается на том, что это отграничение отграничивает, а не на том, от чего оно отграничено и тем более не на самом проведении разграничения. Мы видим саму крону дерева, а не границу между ней и фоном. Всякое имя, слово, название предмета - это, таким образом, нерефлексивно проведенное различение. Мир же - это все, что находится "по ту сторону" внутренней стороны различения.
2 См.: Доукинз Р. Эгоистичный ген. М. Мир. 1993 (Далее: Доукинз Р. (М., 1993))
3 Лоренс К. Агрессия. М. Прогресс. 1994.
4 Доукинз Р. (М., 1993)
5 "Допустим, каждый строительный блок обладал сродством с другими блоками одного с ним рода. В таком случае, всякий раз, когда какой-нибудь строительный блок находившийся в бульоне, оказывался подле той части репликатора, к которому у него было сродство, он там и оставался ... прикрепляющиеся строительные блоки автоматически располагались бы в той же последовательности, что и блоки репликатора... они соединялись бы друг с другом образуя стабильную цепь". Доукинз Р. (М., 1993)
6 Мейоз у человека представляет собой образование половых 23-хромосомных клеток путем деления 46-хромосомной клетки.
7 Загадочное понятие "структурных сопряжений" сознания и коммуникации, активности мозга и сознания, активности организма и нейронной активности, проблема mind/body всегда волновало исследователей. Эволюционная теория дает ему свою интерпретацию. Cкажем, в отношении селекции и взращиваемой культуры селекционер обуславливает возможности произрастания: отбирает подходящие посевные образцы, устраняет сорняки, "возделывает" поле. Культуры "кондиционируют" селекционера, словно задействуют его потенциал, используют его как свою "машину выживания" для конкуренции с другими видами.
8 Никлас Луман. Эволюция. М. Логос, С. 63.
9 Вспомним здесь, что и строительство генами их биологических машин выживания - организмов, начиналось с белковых границ, защищающих молекулы ДНК.
10 Луман рассматривает исторические формы критериев убедительности. Различению и, соответственно, отбору убедительных и неубедительных вариаций (т. е. попросту новых интерпретаций) поочередно служили - "более совершенная природа" высшего слоя, онтологические различения (неба и земли, высокого и низкого), скептическая установка, догматика, статистика, а с восемнадцатого века - здравый смысл, смехотворность и формирующаяся критическая установка, пока, наконец, убедительность и очевидность как критерии селекции не отдаются окончательно на откуп массмедиа.
11 Никлас Луман. Эволюция. М. Логос, С. 196.
12 Поэтому письменность- это не только "бумажная" или какая-то аналогичная запись слов (предстающих в виде сконцентрированных в единство, т. е. редуцированных к единому, "генерализированному" символу, разнообразнейших ситуаций). Письменность следует понимать как все многообразие "памятников" - дороги, памятные места, маршруты, выдающиеся фрагменты естественного ландшафта, связанные с воспоминаниями.
13 Никлас Луман. Эволюция. М. Логос, С. 204.
14 Доукинз Р. (М., 1993).
15 Лишь тот генерирующий систему коммуникативный код, который обладает таким удостоверяющим "выходом" в базовую для него сферу внешнего мира оказывается конкурентоспособным в создании своих машин выживания - социальных систем. У системы интимных отношений и коммуникативного кода любви - это удостоверяющие позитивную сторону любви физические сексуальные отношения. У экономики и кода деньги - это процесс реального потребления; основание системы политики - возможность обращения к физическому насилию. В системе науки, как уже говорилось, "легитимирующим" основанием кода истины является процесс восприятия, обеспечивающий возможности эмпирического удостоверения теоретических предложений.
16 Доукинз Р. (М., 1993).
17 Организмическую метафору можно свести к следующим пунктам: институты общества оказываются взаимосоотнесенными, подобно органам тела, и сохраняют континуальность несмотря на изменения в составе индивидов; клетки уподоблялись индивидам, централизованное управление - мозгу; разделение труда между институтами общества аналогично специализации функций органов; обществу, как и организму, свойственны самосохранение, адаптивный ответ на воздействия внешнего мира, обратная связь. Передаче вещества, энергии в организме в обществе соответствуют коммуникации, торговля, транспортная система и т. д.
18 Huxley J. Kingdom of the Beast . N.-Y., 1956., p.9.
19 Chr. R. Hallpike. The Principles of Social Evolution. Oxford 1989, p. 49.
20 Впрочем, и в биологии прекрасно известно явление кооперации генов, что никак не отрицает факта их конкуренции за место в хромосоме. Проблема же лучшей адаптации и частоты появления "более совершенных", "лучше адаптированных" форм социальности вообще не является актуальной для Лумана.
21 "По моему мнению - пишет фон Берталанфи - нет никакого проблеска научного доказательства в том, что эволюция в смысле прогресса от менее сложных к более сложным организмам имеет что-то общее с более успешной адаптацией, селективными преимуществами или производством большего числа отпрысков. Адаптация возможна на любом уровне организации. Амеба, червь, насекомое или не-плацентарное млекопитающее приспособлены так же, как и плацентарные; если бы это было не так, они бы уже давно вымерли." (Bertalanffy L. v. Robots, Men, and Minds: Psychology in the Modern World 1969, с. 67.) Другой вопрос, что Луман (на том же самом основании) вовсе не соглашается с пониманием эволюции как движения от простых систем или организмов к более сложным.
22 Никлас Луман. Эволюция. М. Логос, С. 22.
23 Такое понимание эволюции очевидно нереалистично и весьма напоминает теорию заговора и приводит к комичным импликациям. Так, ошибка при переводе Библии (перевод "молодой женщины" как "девы") вполне могла бы интерпретироваться как специально задуманная вариация с целью введения столь распространенного в католичестве культа непорочной Девы.
24 Никлас Луман. Эволюция. М. Логос, С. 31.
25 Murdock G. P. The Ethnographic Atlas. University of Pittsburgh Press, 1967.
26 Hallpike Chr. R. The Principles of Social Evolution. Oxford 1989, p. 40.
27 Так, с точки зрения Мердока, эволюционно-необъяснимым в контексте "рэндомного" варьирования выглядит тот факт, что африканский тип государственности воспроизводится снова и снова практически во всех своих индивидуальных чертах: абсолютистская монархия; божественное происхождение и ритуальная изоляция монарха; знаки монаршей власти (барабаны, трон); основание каждым монархом новой столицы; монарший гарем; особый престиж королевы-матери, королевы-жены и королевы-сестры; территориальная бюрократия; государственные министры одновременно являются правителями провинций; последние выбираются из слоев, "недостойных" наследовать монарший трон; наследование трона не урегулировано; анархия в период междуцарствия; человеческие жертвоприношения на похоронах монарха. См. Murdock G. P. Africa: Its Peoples and Their Culture History. McGraw Hill Text. 1959, p. 37.
28 Blum H. Time's Arrow and Evolution. Princeton 1963,
29 Boulding K. E. Primer On Social Dynamics. Free Press, 1970
30 Cloak F.T. Is a cultural ethology possible. In: Human Ecology 3:161-182
31 Доукинз Р. (М., 1993).
32 Приведем цитату, репрезентирующие эти всегда соотнесенные с сознанием человека представления о культурных генах: "В социальных системах генами являются образ или идея в сознании человека: идеи - такие, как планы-эскизы, по которым создаются здания или автомобили; идея или образ будущего, которые создают новое предприятие; предложение брака, которое создает новую семью; образ нового способа жизни в учении, создающем новую религию. Параллель с геном весьма отчетлива. Сущностная структура обоих состоит в информации - такой, которая в благоприятствующей среде способна сотворить телеологический процесс для производства соответствующего фенотипа". (Boulding K. E. Primer On Social Dynamics. Free Press, 1970, p. 21-22)
33 Неструктурированность гипотетических генов культуры, по мнению Холпайка, якобы возвращает нас к старой проблеме дефицита исторического времени, недостаточного для опробования всех языковых комбинаций, а значит, не позволяющего выявить (посредством социальной селекции) действительно эффективные комбинации. "Если наш социальный внешний мир составлен из бесструктурных мириадов крошечных культурных генов, то конкретный индивид никогда бы не смог вообще усвоить культуру... Мы знаем, что язык не усваивается исключительно в форме изолированных мимов (слов словаря, морфем, фонем, букв алфавита?), но мы упорядочиваем эти звуки и слова посредством ограниченного числа общих правил и категорий, - так, что мы можем произносить и постигать выражения, с которыми мы никогда не сталкивались ранее. Hallpike Chr. R. The Principles of Social Evolution. Oxford 1989, p. 46.
??
??
??
??
<< Пред. стр. 1 (из 1) След. >>
Список литературы по разделу