<< Пред.           стр. 11 (из 20)           След. >>

Список литературы по разделу

  II
 О, светлое в смешенье с мрачным!
 Сама в себя глядит душа,
 Звездою черною дрожа
 В колодце Истины прозрачном.
 
 Дразнящий факел в адской мгле
 Иль сгусток дьявольского смеха,
 О, наша слава и утеха -
 Вы, муки совести во Зле!
 
 XCIV. ЧАСЫ
 
 Часы! угрюмый бог, ужасный и бесстрастный,
 
 Что шепчет: "Вспомни все!" и нам перстом грозит, -
 И вот, как стрелы - цель, рой Горестей пронзит
 Дрожащим острием своим тебя, несчастный!
 
 Как в глубину кулис - волшебное виденье,
 Вдруг Радость светлая умчится вдаль, и вот
 За мигом новый миг безжалостно пожрет
 Все данные тебе судьбою наслажденья!
 
 Три тысячи шестьсот секунд, все ежечасно:
 "Все вспомни!" шепчут мне, как насекомых рой;
 Вдруг Настоящее жужжит передо мной:
 "Я - прошлое твое; я жизнь сосу, несчастный!"
 
 Все языки теперь гремят в моей гортани:
 "Remember, еstо memоr" говорят;
 О, бойся пропустить минут летящих ряд,
 С них не собрав, как с руд, всей золотой их дани!
 
 О, вспомни: с Временем тягаться бесполезно;
 Оно - играющий без промаха игрок.
 Ночная тень растет, и убывает срок
 
 В часах иссяк песок, и вечно алчет бездна.
 
 Вот вот - ударит час, когда воскликнут грозно
 Тобой презренная супруга, Чистота,
 Рок и Раскаянье (последняя мечта!):
 "Погибни, жалкий трус! О, поздно, слишком поздно!"
 
  * ПАРИЖСКИЕ КАРТИНЫ *
 
 ХСV. ПЕЙЗАЖ
 Чтоб целомудренно слагать мои эклоги,
 Спать подле неба я хочу, как астрологи, -
 Из окон чердака, под мирный лепет снов,
 Гуденью важному внимать колоколов.
 Там, подперев щеку задумчиво рукою,
 Увижу улицу я с пестрой суетою,
 И мачт Парижа - труб необозримый лес,
 И ширь зовущих нас к бессмертию небес.
 Отрадно сквозь туман следить звезды рожденье,
 В завешенном окне лампады появленье,
 И дыма сизого густые пелены,
 И чары бледные колдующей луны.
 Там будут дни мои неслышно течь за днями.
 Когда ж придет зима с докучными снегами,
 Все двери, входы все закрою я гостям
 И чудные дворцы в ночи моей создам!
 И буду грезить я о горизонтах синих,
 О сказочных садах, оазисах в пустынях,
 О поцелуях дев небесной красоты,
 О всем, что детского бывает у мечты.
 Пусть под окном моим мятеж тогда бушует, -
 Меня он за трудом любимым не взволнует:
 В искусство дивное всецело погружен -
 По воле вызывать весны волшебный сон,
 Из сердца извлекать я буду волны света,
 Из мыслей пламенных - тепло и роскошь лета.
 
 XCVI. СОЛНЦЕ
 
 В предместье, где висит на окнах ставней ряд,
 Прикрыв таинственно-заманчивый разврат,
 Лишь солнце высыплет безжалостные стрелы
 На крыши города, поля, на колос зрелый -
 Бреду, свободу дав причудливым мечтам,
 И рифмы стройные срываю здесь и там;
 То, как скользящею ногой на мостовую,
 Наткнувшись на слова, сложу строфу иную.
 
 О, свет питательный, ты гонишь прочь хлороз,
 Ты рифмы пышные растишь, как купы роз,
 Ты испарить спешишь тоску в просторы свода,
 Наполнить головы и ульи соком меда;
 Ты молодишь калек разбитых, без конца
 Сердца их радуя, как девушек сердца;
 Все нивы пышные тобой, о Солнце, зреют,
 Твои лучи в сердцах бессмертных всходы греют.
 
 Ты, Солнце, как поэт, нисходишь в города,
 Чтоб вещи низкие очистить навсегда;
 Бесшумно ты себе везде найдешь дорогу -
 К больнице сумрачной и к царскому чертогу!
 
 XCVII. РЫЖЕЙ НИЩЕНКЕ
 
 Белая девушка с рыжей головкой,
 Ты сквозь лохмотья лукавой уловкой
 Всем обнажаешь свою нищету
  И красоту.
 
 Тело веснушками всюду покрыто,
 Но для поэта с душою разбитой,
 Полное всяких недугов, оно
  Чары полно!
 
 Носишь ты, блеск презирая мишурный,
 Словно царица из сказки - котурны,
 Два деревянных своих башмака,
  Стройно-легка.
 
 Если бы мог на тебе увидать я
 Вместо лохмотьев - придворного платья
 Складки, облекшие, словно струи,
  Ножки твои;
 
 Если бы там, где чулочек дырявый
 Щеголей праздных сбирает оравы,
 Золотом ножку украсил и сжал
  Тонкий кинжал;
 
 Если б, узлам непослушны неровным,
 Вдруг, обнажившись пред взором греховным.
 Полные груди блеснули хоть раз
  Парою глаз;
 
 Если б просить ты заставить умела
 Всех, кто к тебе прикасается смело,
 Прочь отгоняя бесстрашно вокруг
  Шалость их рук;
 
 Много жемчужин, камней драгоценных,
 Много сонетов Бело совершенных
 Стали б тебе предлагать без конца
  Верных сердца;
 
 Штат рифмачей с кипой новых творений
 Стал бы тесниться у пышных ступеней,
 Дерзко ловил бы их страстный зрачок
  Твой башмачок;
 
 Вкруг бы теснились пажи и сеньоры,
 Много Ронсаров вперяли бы взоры,
 Жадно ища вдохновения, в твой
  Пышный покой!
 
 Чары б роскошного ложа таили
 Больше горячих лобзаний, чем лилий,
 И не один Валуа в твою власть
  Мог бы попасть!
 
 Ныне ж ты нищенкой бродишь голодной,
 Хлам собирая давно уж негодный,
 На перекрестках продрогшая вся
  Робко прося;
 
 На безделушки в четыре сантима
 Смотришь ты с завистью, шествуя мимо,
 Но не могу я тебе, о прости!
  Их поднести!
 
 Что же? Пускай без иных украшений.
 Без ароматов иных и камений
 Тощая блещет твоя нагота,
  О красота!
 
 XCVIII. ЛЕБЕДЬ
 
  Виктору Гюго
  I
 Я о тебе одной мечтаю, Андромаха,
 Бродя задумчиво по новой Карусель,
 Где скудный ручеек, иссякший в груде праха,
 Вновь оживил мечту, бесплодную досель.
 
 О, лживый Симоис, как зеркало живое
 Ты прежде отражал в себе печаль вдовы.
 Где старый мой Париж!.. Трудней забыть былое,
 Чем внешность города пересоздать! Увы!..
 
 Я созерцаю вновь кругом ряды бараков,
 Обломки ветхие распавшихся колонн,
 В воде зацветших луж ищу я тленья знаков,
 Смотрю на старый хлам в витринах у окон.
 
 Здесь прежде, помнится, зверинец был построен;
 Здесь - помню - видел я среди холодной мглы,
 Когда проснулся Труд и воздух был спокоен,
 Но пыли целый смерч взвивался от метлы,
 
 Больного лебедя; он вырвался из клетки
 И, тщетно лапами сухую пыль скребя
 И по сухим буграм свой пух роняя редкий,
 Искал, раскрывши клюв, иссохшего ручья.
 
 В пыли давно уже пустого водоема
 Купая трепет крыл, все сердце истомив
 Мечтой об озере, он ждал дождя и грома,
 Возникнув предо мной, как странно-вещий миф.
 
 
 Как муж Овидия, в небесные просторы
 Он поднял голову и шею, сколько мог,
 И в небо слал свои бессильные укоры -
 Но был небесный свод насмешлив, нем и строг.
  II
 Париж меняется - но неизменно горе;
 Фасады новые, помосты и леса,
 Предместья старые - все полно аллегорий
 Для духа, что мечтам о прошлом отдался.
 
 Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы;
 Близ Лувра грезится мне призрак дорогой,
 Я вижу лебедя: безумный и усталый,
 Он предан весь мечте, великий и смешной.
 Я о тебе тогда мечтаю, Андромаха!
 Супруга, Гектора предавшая, увы!
 Склонясь над урною, где нет святого праха,
 Ты на челе своем хранишь печаль вдовы;
 
 - О негритянке той, чьи ноги тощи, босы:
 Слабеет вздох в ее чахоточной груди,
 И гордой Африки ей грезятся кокосы,
 Но лишь туман встает стеною впереди;
 
 - О всех, кто жар души растратил безвозвратно,
 Кто захлебнуться рад, глотая слез поток,
 Кто волчью грудь Тоски готов сосать развратно
 О всех, кто сир и гол, кто вянет, как цветок!
 
 В лесу изгнания брожу, в тоске упорный,
 И вас, забытые среди пустынных вод,
 Вас. павших, пленников, как долгий зов валторны,
 Воспоминание погибшее зовет.
 
 XCIX. СЕМЬ СТАРИКОВ
 
  Виктору Гюго
 О город, где плывут кишащих снов потоки,
 Где сонмы призраков снуют при свете дня,
 Где тайны страшные везде текут, как соки
 Каналов городских, пугая и дразня!
 
 Я шел в час утренний по улице унылой,
 Вкруг удлинял туман фасадов высоту,
 Как берега реки, возросшей с страшной силой:
 Как украшение, приличное шуту,
 
 Он грязно-желтой все закутал пеленою;
 Я брел, в беседу сам с собою погружен,
 Подобный павшему, усталому герою;
 И громыхал вдали мой мостовой фургон.
 
 Вдруг вырос предо мной старик, смешно одетый
 В лохмотья желтые, как в клочья облаков,
 Простого нищего имея все приметы;
 Горело бешенство в огне его зрачков;
 
 Таким явился он неведо откуда
 Со взором режущим, как инея игла,
 И борода его, как борода Иуды,
 Внизу рапирою заострена была.
 
 С ногами дряблыми прямым углом сходился
 Его хребет; он был не сгорблен, а разбит;
 На палку опершись, он мимо волочился,
 Как зверь подшибленный или трехногий жид.
 
 Он, спотыкаясь, брел неверными шагами
 И, ковыляя, грязь и мокрый снег месил,
 Ярясь на целый мир; казалось, сапогами
 Он трупы сгнившие давил, что было сил.
 
 За ним - его двойник, с такой же желчью взгляда,
 С такой же палкою и сломанной спиной:
 Два странных призрака из общей бездны ада,
 Как будто близнецы, явились предо мной.
 
 Что за позорная и страшная атака?
 Какой игрой Судьбы я схвачен был в тот миг?
 Я до семи дочел душою, полной мрака:
 Семь раз проследовал нахмуренный старик.
 
 Ты улыбаешься над ужасом тревоги,
 Тебя сочувствие и трепет не томит;
 Но верь, все эти семь едва влачивших ноги,
 Семь гнусных призраков являли вечный вид!
 
 Упал бы замертво я, увидав восьмого,
 Чей взор насмешливый и облик были б те ж!
 Злой Феникс, канувший, чтоб вдруг возникнуть
 снова, Я стал к тебе спиной, о дьявольский кортеж!
 
 С душой, смятенною под властью раздвоенья,

<< Пред.           стр. 11 (из 20)           След. >>

Список литературы по разделу