<< Пред.           стр. 2 (из 2)           След. >>

Список литературы по разделу

 11. Рассел Б. Почему я не христианин... С. 139.
 12. Там же. С. 113.
 13. Там же. С. 27.
 14. Фромм Э. Психоанализ и религия. В кн.: Сумерки богов. - М.: Политиздат, 1987. - С. 217.
 15. Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. - М.: Республика, 1994. - С. 212.
 16. См.:Ф.де Ларошфуко, Паскаль Б., Лабрюйер Ж.-П.
 17. Суждения и афоризмы. - М.: Политиздат, 1990. - С. 213.
 18. Фромм Э. Психоанализ и религия ... С. 220.
 
 
 ГЛАВА III. КУЛЬТУРА И НРАВСТВЕННОСТЬ
  Нравственная культура и ее уровни
 
  Понимание связи между нравственностью и культурой или, точнее, понимание места, роли нравственности в культуре, смысла того, что называется нравственной культурой, - зависит не только от той или иной трактовки культуры, но и от наших представлений о том, что такое нравственность. Последнее важно хотя бы потому, что в русском языке и в отечественной этике привычно употребляются два понятия: "нравственность" и "мораль". И по поводу соотношения этих двух понятий этики высказываются далеко неоднозначно.
  Поэтому приходится выбрать какое-то из возможных пониманий. Но не просто "какое-то", а такое, которое позволит лучше прояснять особенности нравственной культуры.
  Будем считать, что мораль и нравственность почти синонимы. Смысл того и другого в общем один, но употребление каждого из этих терминов проявляет некоторые оттенки смысла. В понятии "мораль" в большей мере акцентируется нормативность нравственности, ее социальное бытие, моменты долженствования. При употреблении понятия "нравственность" чаще подчеркивается индивидуализованность морали, ее индивидуальное бытие, реализуемость норм, идеалов, должного в жизни людей, в их действиях, их сознании и самосознании.
  И в том и другом случае речь идет об отношениях людей друг к другу. И не о любых межчеловеческих отношениях, а о тех, в которых выявляются "добро" и "зло": "...нравственность вообще есть ценностная ориентация поведения, осуществляемая через дихотомию (разделение надвое) добра и зла" [1]. Какие бы мы ни взяли понятия, отношения, действия в сфере морали, нравственности, - все они, так или иначе, имеют в своей основе способность человека различать добро и зло. Большинство отношений в сфере морали это и есть конкретные модификации проявлений добра и зла в разных сторонах жизни. Честность - это явно добро, а нечестность - зло. То же самое со справедливостью и несправедливостью, порядочностью и непорядочностью, милосердием и жестокостью, и т. д. Стыд, совесть выражают то, что человек ощутил (осознал) значение своего отклонения от линии добра. Зло не является ценностью, а вот добро часто, и видимо правильно, считается ключевой нравственной ценностью. Добро не как абстракция, а как отношение, реализуемое в мыслях, чувствах, намерениях и действиях людей.
  Говоря о нравственной культуре, тогда естественно предположить, что облагораживание, одухотворение жизни проявляется через реализацию в ней добра в его разных модификациях. Как бы по-разному ни проявлялись и ни понимались вообще нравственность и, в частности, добро в конкретных культурах, этносах, социальных слоях, - отсутствие нравственной культуры это все же именно неспособность человека к различению добра и зла, неумение, да и нежелание творить добро. Это такое состояние, при котором добро еще или уже не выступает как жизненно значимое для человека, как действенная ценность. В цивилизованных обществах такое дочеловеческое или монстрообразное состояние практически невозможно ни для отдельного человека, ни для социальных групп. Другое дело, что считается добром, а что злом в каждом частном случае? Цивилизованное общество требует хотя бы минимума нравственности. Поэтому вопрос о сути нравственной культуры является вопросом о ее характере и степени, то есть об ее уровне. А уровень культуры, в том числе и нравственной, определяется тем, какие базовые потребности доминируют в жизни данного человека, данной группы людей.
  Низший уровень культуры (ниже которого, повторяю, развитое общество не дает опуститься ни индивиду, ни группе) определен тем, что главными в жизни являются потребности (и ценности) своего, так сказать материально-вещного, существования и комфорта. Человек этого уровня знает, что добро значимо. Во всяком случае добро в отношении к нему самому. То есть, различие между добром и злом ему известно. Более того, он может и вести себя соответственно, делая выбор в жизненных ситуациях в пользу добра. Но не потому, что делать добро - его долг. И не потому, что он добр и хочет делать добро. А потому только, что такова внешняя в отношении к нему норма поведения, действующая в данном обществе, а для него в какой-то мере привычная. И главное, потому что ему будет лучше от доброго дела, ибо оно "зачтется", или на земле, или хотя бы в послеземном его существовании.
  Общество, в котором такой человек живет, существующими нормами морали, правилами поведения, обычаями всегда поощряет добро и старается блокировать проявления зла. Безнравственность (как бы она ни понималась) осуждается. А если человека осуждают там, где он живет и действует, то ему и живется труднее. А для него очень важны условия своей материально-вещной обеспеченности, нормальность отношений, свой душевный покой. Свой, но касающийся и людей, которые с ним непосредственно связаны: его родители, его жена, его дети, его приятели. Добро и в отношении к ним реализуется в основном в сфере материально-вещных отношений. Делать добро при этом значит обеспечить, одеть, обуть, накормить, поддержать материально. Конечно, общество требует от любого человека в какой-то мере и честности и справедливости. Человек низшего уровня культуры будет ограниченно честным, порядочным, справедливым, но лишь постольку, поскольку это полезно для него. Ведь если его поймают, скажем на обмане, то станут плохо относиться, а тогда его материально-вещный и душевный комфорт оказываются под угрозой.
  Человек этого уровня - не монстр, не злодей. Ему могут быть свойственны и чувства жалости и порывы милосердия. В романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита", Воланд, характеризуя обычное московское народонаселение, часть которого собралась на представление в варьете, говорит о них: "Ну что же,...люди как люди. Любят деньги, ну что ж ....и милосердие иногда стучится в их сердца ... обыкновенные люди ..." [2]. Но и жалость и милосердие и прочие нравственные движения душ у этих людей неустойчивы и проявляются зачастую в грубой форме, порой даже оскорбительной. Потому что деликатность, такт - это слишком тонкие для них материи. Человек бывает уверен, что если он пожалел, проявил милосердие (в какой бы форме это ни выразилось), тот, кого пожалели, должен быть благодарен. Вообще ощущение долга других по отношению к себе на этом уровне развито. А вот ощущение своего долга ограничено. Во-первых тем, в отношении к кому, к чему именно у человека есть долг. Обычно речь идет о близких: долг отца, материнский долг, сыновний, дочерний. Во-вторых, свой долг ограничен гранью, за которой он начинает противоречить пользе, выгоде, корысти. Когда у человека низшего уровня культуры возникает конфликт между его долгом и его пользой, долгу не выстоять.
  Стыд, совесть, как внутренние регуляторы отношений и поведения, могут проявиться на этом уровне культуры, но в ослабленном виде, и сравнительно легко преодолеваются: "стыд - не дым, глаза не ест". От мучений совести стараются так или иначе избавиться. Или оправдывая себя, ища других виноватых. Или даже ставя под сомнение ценность самой совести. Один из героев О. Уайльда говорил, что совесть и трусость - это одно и то же, совесть - только вывеска фирмы.
  Тем не менее, безусловно есть какая-то нравственная оформленность отношений, действий у человека низшего уровня культуры. Ведь что-то им усвоено из достижений цивилизации, как-то освоены элементарные проявления культуры социума, в котором он живет. Но говорить о нравственной культуре, применительно к этому уровню, проблематично, ибо человек находится как бы на грани культуры и бескультурья. На этой грани возможно нравственное лицемерие: в формах излишней заботы о нравственности других людей и подчеркнутого соблюдения самим человеком всех правил приличия, простейших моральных норм. А действительно жив в этом человеке лишь минимум нравственности. Ну, соблюдает он правила приличия, хорошего тона. Ну, не бывает он чрезмерно жесток, или, если жесток, то якобы справедливо и обоснованно. Он даже бывает добр в меру. А если и нарушает какие-то нормы нравственности, то не разрушительно для своего общества.
  А нарушения конечно есть. Поведение, которое оценивают как аморальное, безнравственное, характерно для людей низшего уровня культуры. Это может проявляться не вообще, а в отдельных сферах и моментах человеческих взаимоотношений. Например, в половых взаимоотношениях. Нарушения обычно стараются скрыть, спрятать. Если же речь идет не об обывателях, а о преступном мире, то в нем свои представления о добре и зле, чести, порядочности, свои правила нравственного поведения. Преступники, их группы и слои, своеобразно, но тоже реализуют минимум нравственности в отношениях, находясь на низшем уровне культуры, граничащем с ее полным отсутствием. И доминантой их жизненных потребностей также является свой практический интерес, своя польза (за исключением патологических случаев).
  В целом, на низшем уровне культуры нравственная окультуренность жизни выступает как некоторая "оформленность", "обработанность", нормированность отношений между людьми в плане морали. Оформленность эта не вполне устойчива, преимущественно внешня, всегда с минимумом действительно нравственного содержания.
  На более высоком, следующем уровне, высшими ценностями жизни и культуры могут выступить именно нравственные ценности. Для человека этого уровня характерно развитое нравственное сознание. И свое поведение и поведение других людей нравственно оцениваются. И чаще всего оценки эти концентрируются в том или ином виде проповедывания истинно нравственного образа жизни. Такой человек на самом деле стремится прежде всего делать и всячески утверждать добро, даже путем самопожертвования. Существующие нормы нравственности для него не внешни. Если он их приемлет, то всем сердцем. Но важнее, чем нормы - чувство долга в отношении не только к близким, родным, но и ко всем людям. Человек старается быть предельно честным перед собой и перед другими, бескомпромиссно справедливым. Милосердие его зачастую принимает широкие масштабы, и оно порой настолько активно, что тому, в отношении кого совершается акт милосердия, становится тошно.
  Человек этого уровня нравственной культуры действительно сочувствует и пытается помогать другим, но его забота иногда чересчур навязчива. При собственных нарушениях нравственности (ведь он тоже не ангел) его мучения совести чрезвычайно ярки и сильны. И сам он считает и окружающим кажется, что для него самая высокая ценность - другой человек. Но это не совсем так. Потому что для него нравственность, идеал нравственной жизни, нравственный долг выше всякого конкретного человека. Отсюда возможна и позиция непротивления злу насилием, при которой важно не отступить от идеалов добра, даже если зло побеждает и другие люди (в жизненной ситуации) оказываются беззащитными перед ним. В этом случае, на этом уровне культуры, возможна, и происходит-таки абсолютизация нравственности вообще и конкретной морали в частности. Абсолютизируются нормы, заповеди, требования, принципы морали. И появляется непреодолимое искушение навязать другим людям определенный тип нравственности, которая считается всечеловечной, а на деле характерна лишь для поколения, слоя, группы. Вообще для описываемого уровня нравственной культуры свойствен перекос в сторону долженствования добра. Окультуренность, облагороженность намерений и действий человека, их нравственная оформленность - тут вроде бы совершенно очевидны. Но очевидно и то, что концентрируясь в идеалах добра (как должного!), самоценность человека оказывается зауженной. Абсолютизируемое добро, как ни парадоксально, может, время от времени оборачиваться злом: духовным насилием, самонасилием, нечуткостью, внутренней изломанностью.
  Только полноценная культура характеризуется тем, что безусловной и высшей ценностью для человека является другой человек, а не истина, добро, красота. И это не альтруизм. Альтруистическая позиция соответствует скорее уже рассмотренному второму уровню культуры. На высшем уровне утверждение другого в качестве доминирующей ценности происходит не за счет жертвенной самоотдачи. Это просто естественно. Тут важно не убеждение, что надо творить добро, а желание его творить и умение делать это не вообще, а в отношении к конкретному другому человеку. Применительно к морали, речь, кажется, идет вроде бы о том же самом, что есть на втором уровне, о доминанте добра в жизни. Но на третьем уровне при этом совершенно отсутствуют ригоризм, проповедничество. Отношение к действующей нормативной морали допускает возможности ее изменения. Отношение к нарушениям норм, правил. нравственных принципов - острожное и избирательное, с учетом своеобразия реальных ситуаций. И отношение к долгу таково же. Особенно, что касается оценок действий других людей, общения с ними по поводу их нравственности или безнравственности. Человек действительно культурный всегда помнит о своем нравственном несовершенстве, о том, что право судить в сфере нравственности сомнительно. Что в этой сфере, более чем в какой-либо другой, истинно библейское: "И что ты смотришь на сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь" (Библия. Книга Нового Завета. От Матфея. Гл. 7.3). Главными оказываются деликатность, такт, не позволяющие напрасно оскорбить другого своим нравственным якобы превосходством.
  Милосердие такого человека, его забота о других - не обременительны, не обидны, чаще всего просто незаметны. Человек при этом более болезненно относится к своим слабостям, своим нарушениям нравственности, чем к тому, когда это делают другие. До значительного предела он терпим к человеческим слабостям и умеет прощать, ибо не считает себя и свою нравственность совершенными. А. Швейцер писал: "Я должен безгранично все прощать, так как если не буду этого делать - буду неистинен по отношению к себе и буду поступать так, как будто я не в такой же степени виноват, как и другой по отношению ко мне" [3]. И далее: "Я должен прощать тихо и незаметно. Я вообще не прощаю, я вообще не довожу до этого" [4].
  У человека высшего уровня культуры меньше внутренних конфликтов в части подавления своих желаний, влечений, так как он и нравствен по желанию. У него нет противопоставления моральных ценностей (как якобы высших) иным столь же высоким ценностям. Такой человек не просто нравствен, он - полноценно культурен. Оставаясь обычным, нормальным человеком (не святым), он не избегает греха, безнравственности. Ведь: "Чистая совесть есть изобретение дьявола" [5]. И мучается он, если грешит, сильно и длительно. Ему вообще часто бывает стыдно и за себя и за других. Но мучения его внутренни, это его мучения, и они не должны причинять боль, или даже неудобство, другим людям. Он не выставляет их напоказ.
  Конечно, деликатность, такт не предполагают нравственной аморфности и бездеятельности. Но тип нравственной активности в рассмотренном случае совершенно иной, чем на втором уровне. Именно для высшего уровня культуры свойственно бороться со злом с помощью суда не над другими, а над собой [6]. И вот этим прежде всего воздействовать на других. Разумеется, и на этом уровне существует активное противодействие злу с проявлениями силы, мужества, стойкости. Не исключено и осуждение зла, при противодействии ему, когда человек оказывается в нравственной оппозиции к явной античеловечности намерений и действий других людей (фашизм, расизм, антисемитизм и т. д.). То есть, для этого уровня не характерна позиция непротивления злу насилием. Нравственная культура высшей пробы не изолирована от других сфер культуры. Полноценна эта культура именно потому, что истина, добро, красота все это в данном случае только разные выражения одного - человечности человека. А ее-то надо отстаивать.
 
 
  Нравственные ценности
 
  Уже было отмечено, что ключевая нравственная ценность добро. Другие нравственные ценности не просто связаны с этой, но почти все (во всяком случае основные) лишь модифицируют ее как особое межчеловеческое отношение. Ведь быть нравственным это и значит быть прежде всего добродетельным, то есть направленным (и в намерении и в действии) к добру. Добродетелен тот, кто намерен делать и делает добро, реализует его в своем отношении к другим людям. Добро может реализоваться и через честность, правдивость, и через ответственность, порядочность, милосердие, совестливость.
  И в любой из его модификаций добро может быть и бывает значимым, полезным. Оно полезно, во-первых, для того, в отношении к кому реализуется. Во-вторых, что осознается не сразу, добро полезно и для того, кто его делает. И потому, что доброе отношение может вызывать такое же ответное. И потому, что даже безответно творимое добро способно согревать душу творящего. И потому, что именно добрые отношения и дела явно приносят пользу обществу, в котором живет человек. Вся этика утилитаризма построена, исходя из представлений о полезности, разумности осуществления добра.
  И именно поэтому добро, а не зло в любом обществе оказывается нормой отношений и поведения. Все эти "не убий", "не укради", "не лги", "не прелюбодействуй", все моральные кодексы фиксируют уже не просто полезность добра, как таковую (и вредность зла), а обязательность, нормативность, добра, момент его должествования. Человеку диктуется, что его долг иметь именно добрые намерения и делать добрые дела. При этом сами по себе полезность, разумность добра могут уходить на второй план или как бы совсем отсутствовать. Во всяком случае отсутствовать применительно к каждой конкретной норме нравственного поведения. Например, нормы морали рыцарской или дворянской (безумное мужество, безусловная верность слову) зачастую противоречили элементарному здравому смыслу. Выполнение таких норм нередко приводило людей к гибели.
  И в проявлениях добра как значимости, и тем более, когда добро становится нормой, требуемым от индивида, - уже есть очевидные моменты окультуренности намерений и действий человека. Но если человек делает добро, потому что оно полезно, выгодно, или потому, что такова общественная норма поведения, - то и в том и в другом случае проявления нравственности не вполне органичны для него. Добро становится действительной ценностью культуры в том случае, если оно, во-первых, в известной мере самоценно, а во-вторых, не только должно, но и желательно тем, кто творит его. Норма нравственного поведения может выступать как внешняя, вынуждающая человека делать добро и не делать зла. Но эта же норма может быть и внутренне принятой, пережитой, выражающей не только должествование, но и идеал нравственного отношения, поведения человека. Идеал не абстрактный, а личностный, живой. Тогда норма становится органичной.
  Каждая цивилизация в своем развитии порождает те или иные нравственные ценности, вырабатывая нормы и формы отношений между людьми (традиционные, ритуальные, этикетные и т. д.) в которых реализуется добро. Наполнение этих культурных форм происходит в разных жизненных ситуациях, в живом поле культуры.
 
 
  Нравственная культура и нравственные ценности в разных жизненных условиях
 
  Как уже было показано, нравственная культура проявляется всегда на каком-то из ее уровней. Причем не только уровень, но и характер реализуемой нравственной культуры во многом определяются тем, какие ценности могут доминировать и доминируют в каждой данной сфере, стороне жизни. Так, если человек вовлечен в сферу экономики, хозяйства, бизнеса, вообще деловой практики, - совершенно естественно доминирование в его деятельности выгоды, успеха, полезности, практичности, разумности. Поскольку это так, то высоконравственный бизнес, высоконравственная торговля, и т. д. - практически невозможны. Ни при рыночной экономике, ни при государственно-монополистической. В последнем случае государство (а на деле определенный слой населения) выступает в качестве собственника, хозяина, осуществляющего деловые отношения, торгующего с населением. Для того, чтобы нравственность в этой сфере вообще проявилась, нужно, чтобы ее проявления были полезными. Нужно, чтобы честность, порядочность, милосердие были выгодны тому, кто их проявляет, чтобы их реализация содействовала успеху в делах. Ну уж, во всяком случае, не вредила, не осложняла деловую практику. При нормальной цивилизованной экономической жизни, при нормальных деловых отношениях в какой-то мере так оно и есть. Ибо при устойчивый деловой жизни обман потребителя и партнера, даже конкурента, жестокость в отношении к ним, - обычно вредны для дела. Нормы нравственности оказываются пригодными для деловой практики. И в общем в деловых отношениях реализуется нравственная культура на ее низшем и даже, отчасти, на втором уровнях. Ибо дело может быть ценным для человека или только в связи с его выгодностью или, как нередко бывает, оно становится в известной мере самоценным, ведущим интересом в жизни. И более того, оно иногда начинает осознаваться как нечто нужное для всех, для других людей, как чуть ли не общечеловеческая ценность. Нравственные ценности, соответственно, выступают или как значимости, или в качестве норм, или на уровне иллюзорных идеалов. В последнем случае, будучи скажем бизнесменом, человек уверен, что его дело важно именно потому, что занимаясь им, он творит добро. Он дает работу людям, обеспечивает им хлеб насущный. Он производит необходимые людям товары. И если он даже бывает жесток, то по чисто внешним причинам.
  Но наличие или отсутствие нравственной культуры, ее устойчивость и высота, проверяются в моменты кризисные для общества, для экономики, для этого конкретного бизнеса. Тогда, когда вопрос стоит остро: или жить и выжить мне, как деловому человеку, мне и моему делу, - или быть высоконравственной личностью, человеком, который ни при каких обстоятельствах не может утопить конкурента, обманывать население, выбрасывать на улицу рабочих или рекламировать товар, который не следует продавать.
  Еще менее возможны проявления высокой нравственной культуры в сфере политической жизни. В сфере, в которой вопрос о власти настолько важен, что близкая политическая цель (выгода от ее достижения) обычно важнее отдаленной стратегической цели, даже если это - всеобщее счастье, благо народа, всего человечества. В этой сфере деятельности, где цель оправдывает любые, порой самые безнравственные, средства, человек прямо-таки провоцируется на нарушения элементарных моральных норм. И если политик не просто исходно безнравствен, то у него чаще всего есть иллюзорное представление о том, что он творит добро, так сказать по большому счету, при неизбежных издержках, отступлениях от нравственности в частностях. Но частности - это судьбы людей, социальных групп, а иногда и наций. По статусу ему, правда, полагается соблюдать, по крайней мере внешне, все нормы общепринятой морали. От этого зависит его публичное реноме как политика. И это содействует развитию нравственного лицемерия.
  Бессовестность недаром так характерна для политиков всех рангов. Достаточно напомнить о ленинском использовании "временных попутчиков", которое как и многое другое, продемонстрировало, что в так применяемом марксизме действительно "нет ни грана этики" (Зомбарт). Даже если у отдельных больших или маленьких властелинов в трудные моменты их жизни совесть не просто просыпалась, чтобы тут же заснуть, а порождала длительные муки, то и тогда активизировался процесс самооправдания через будто бы радение о пользе для всех, через якобы исполнявшуюся человеком волю божью или "волю народа" (Борис Годунов в одноименной опере). В целом политические действия, если и направлены к добру, то, что называется, только "по идее". Высокая нравственная культура скорее мешает успешной политической деятельности, чем содействует ей. Это отражается и на сфере правовых отношений, которая тесно связана с политической реальностью.
  Ясно, что если законность в обществе подчиняется конкретным политическим интересам, то ни о правовой культуре, ни о проявлениях в сфере права культуры нравственной и речи быть не может. Хотя исходно право, как и мораль, вроде бы направлено к утверждению в жизни добра. И право и мораль выражаются в системах норм, правил поведения, регулируя взаимосвязи людей порой в одних и тех же отношениях. Так, нормы морали диктуют, что нельзя убивать, насиловать, воровать и т. д. За нарушением этих норм следует нравственное осуждение нарушителя. Законы в тех же случаях предусматривают не осуждение, а наказание. Но есть только нравственные нормы и нет ни одного закона, который предписывал бы человеку быть милосердным, добрым, справедливым.
  Само соблюдение или несоблюдение законов в обществах с развитыми правовыми отношениями может оцениваться с правовых позиций так, что нарушение законов - безнравственно, соблюдение их - нравственно. Ибо считается, что законы содействуют добру хотя бы посредством жесткого ограничения зла. Но само по себе соблюдение законов нередко оказывается для общества, для государства гораздо важнее, чем нравственность, чем возможные нравственные следствия применения законов.
  Дело даже не столько в том, что в конкретных случаях нормы действующей морали и законы могут противоречить друг другу. Существенно то, что закон внешен по отношению к человеку. Закон диктует ему, как он должен себя вести. Жесткая нормативная мораль, правда, действует примерно так же, извне определяя для человека должное. И в этом плане достижением культуры в сфере права и в сфере морали является наличие достаточно определенных форм упорядоченности отношений между людьми. Форм законов, правовых актов, моральных кодексов, предписаний. Форм, конечно, не бессодержательных. И в законах и в нравственных требованиях, правилах поведения, закреплен опыт жизни поколений. И закреплен таким образом, что беззаконие нередко выглядит аморальным, а аморализм - противозаконным. Законы, запрещающие изготовление и распространение порнографии - не случайны, как и нравственное осуждение противозаконных деяний (хотя ни первое, ни последнее не обязательно). Правовая культура и культура нравственная взаимопересекаются, взаимодополняются на том уровне, на котором культура выступает в качестве нормы, определенных форм поведения, стандартов человеческой жизни.
  Но при этом и закон и моральная норма зачастую оказываются ценнее, значимее конкретного живого человека с его своеобразием, его чувствами, влечениями, стремлениями. А на высоком уровне культуры, в том числе и нравственной, ценен именно человек. И на этом уровне, скажем "не убий" - это не норма, которую надо соблюдать, а ощущаемая человеком невозможность отнятия другой жизни. В таком случае одинаково неприемлемы и нормы кровной мести или убийства из-за чести (на дуэли), и смертная казнь убийцы (по закону), и убийство на войне. И это, разумеется, не значит того, что высоконравственные люди не участвуют в войнах, не убивают никогда, не применяют силы. Но это значит, что любое вынужденное убийство, любое насилие над другим человеком, любое причиняемое зло - это и вообще и личная трагедия для человека высокой нравственности. Это всегда душевный конфликт, который не разрешается ссылкой на действие закона, обычая, нормы, необходимости. Ну, убийство - это предельный случай. Но и во всем, что касается нормативности, законности, правомерности действий, нравственная культура вполне реализуется тогда, когда высшая ценность - не мораль, не закон, а человек. Действительная нравственная культура предполагает, что добро хотят творить и творят и в случае, если это противоречит действующим законам и установлениям. И не потому, что добро полезно. И не потому, что человек должен быть добрым. А потому, что он на самом деле добр, милосерден, совестлив. Потому что конкретное добро, реализуемое в конкретных отношениях к конкретным людям, есть желаемое им самопроявление.
  Таким образом, высокая нравственная культура, способность человека к достаточно тонкому личностному различению добра и зла, его внутренняя устремленность к добру, - не вполне органичны для сфер хозяйства, политики и права. Основания и смыслы человеческой нравственности ищут обычно в других сферах жизни, и чаще всего в сфере религиозной веры.
 
 
  Нравственная культура и религия
 
  Само бытие нравственности в жизни и культуре часто связывается с наличием религиозной веры. Бог при этом выступает как воплощение высших нравственных ценностей, ибо он всеблаг, добр, милосерден, он и есть Любовь. Вера в него поэтому является будто бы основой нравственности человека, а неверие вроде бы очевидно ведет к безнравственности, к утрате нравственных ценностей, регулирующих поведение человека, его отношения с миром. Ведь как говорят герои Достоевского: раз Бога нет, значит все дозволено. В священных текстах всех народов содержатся предписанные человеку нормы поведения, данные свыше. Предписывается или любить ближнего больше, чем самого себя (в христианстве), или, хотя бы, - не причинять вреда другим людям, не умножать зла, быть милосердными, терпимыми. Легендарные образы религиозных учителей, святых, пророков и, особенно, образ Христа в христианстве, дают живые примеры высокой нравственности.
  Таким образом, как будто бы и бытие и уровень нравственной культуры определяются верой. Нравственная культура тогда наиболее полно и выражена в религиозности. Так оно и есть, если, во-первых, сама вера выступает как полноценная культура. И, главное, во-вторых, если она в этом качестве не только провозглашается, а и реализуется в жизни.
  Но на деле существуют не идеально-прекрасные абстракции религиозной веры, а конкретные религии и верования. И их связи с нравственностью далеко не однозначны. Так, христиане (подобно и мусульмане) по-разному относятся к братьям во Христе и к нехристям. Любовь к Богу, искренняя и сильная вера, зачастую фанатична и догматична, и ведет к религиозной, а отсюда и к житейской, нетерпимости, к жестокости. Достаточно вспомнить действия святой инквизиции или ордена иезуитов, для которых в борьбе за укрепление веры были хороши все средства. Русская православная церковь проявила то же самое в борьбе с раскольниками и еретиками. Целями отстаивания веры, ее укрепления, оправдываются иногда самые безнравственные действия. Оказывается, что ради веры можно и убивать и мучить людей, даже необходимо быть немилосердным. И сам Бог представляется порой в виде неумолимо карающего грешников судии.
  Проблематичны в смысле нравственности и заложенные, в частности в христианстве, идеи искупления и отпущения грехов. Можно согрешить, покаяться и, в известной мере, освободиться от ответственности за содеянное. Бог может "простить" человеку все, кроме неверия в него. Но тогда ведь и при вере в Бога все, или почти все, дозволено. Тем более, что жизнь в миру, мирские дела и отношения менее важны, чем вера. Именно поэтому святость (и нравственная чистота) проявляется в отказе от мирской жизни, уходе от мира, в неучастии в земных жизненных отношениях. В общем же получается, что нравственность или безнравственность человека определяются их значимостью для веры. А проявления последней в реальной жизни вовсе не однозначны. Формализация, рационализация веры, превращение ее во внешний ритуал, фактически делают ее безнравственной, фальшивой, лицемерной, пустой (о чем ярко писали С. Кьеркегор, Ф. Ницше). Но и интимизация веры, ее мистизация, когда у человека остается возможность искренней, но только внутренней связи с Богом, - тоже не предопределяют его нравственного совершенства.
  Люди могут посещать или не посещать храмы, истово или формально молиться в них, или общаться с Богом в храмах душ своих. И в то же время совершать безнравственные поступки или грешить в помыслах и чувствах своих. Непосредственные проводники и охранители веры, божьи люди: священники, монахи и т. д., как известно, бывают по меньшей мере столь же безнравственны (сластолюбивы, корыстолюбивы, жестоки, лицемерны), как и миряне. Они только вынуждены тщательнее скрывать свою безнравственность. А то, что в каждой из религий, в каждой церкви есть и действительно святые, ни о чем не говорит. Ведь и среди неверующих есть "святые", люди необычайной нравственной чистоты.
  По-видимому, дело обстоит не так, что вера, даже самая искренняя, исходно нравственна. Скорее наоборот, истинность веры, ее действенно-гуманистический характер, зависят от того, в какой мере для нее органичен высший уровень нравственной культуры. Насколько ценности этой веры могут выступать не в качестве значимостей или норм, а в действительно желаемом и реализуемом типе нравственного поведения. Высоконравственная культура, и верующего и неверующего, выявляется не в отношении к Богу, а в отношении к другим людям. Только для верующего настоящая любовь к ближнему - это и есть земное проявление божественности, это - конкретизация его любви к богу. Для неверующего такое же отношение к ближнему не требует внешних источников и опор. Его нравственность самообоснована и основание ей - самоценность человека.
  Так что нет преимущества ни у религиозности, ни у безрелигиозности в отношении к нравственности. Высокая нравственная культура может реализовываться и как религиозная и как нерелигиозная. Но и в том и в другом случаях она связана с культурой эстетической.
 
 
  Нравственность и сфера эстетических явлений
 
  Культура нравственная и культура эстетическая не просто взаимосвязаны, но едины в своих высших проявлениях. Ключевые ценности той и другой сторон культуры - "добро" и "красота" направлены к взаимоутверждению: красота вполне реализуется именно как добро, добро выявляет свою полноту именно в красоте.
  Но они соотносятся иначе на более низких уровнях культуры. Нравственность низшего уровня (граничащая с полным отсутствием нравственности), - совершенно безразлична к эстетической стороне жизни. Осуществление добра как значимости (полезности, да еще для себя дорогого) ни в намерении, ни в действии никак не связано с красотой, с эстетическим наслаждением. Противодействие злу (в той мере, в какой оно есть, как его понимает человек этого уровня) тоже не связано с безобразием зла, с эстетическим отвращением к нему. Примитивные моральные и эстетические установки просто не пересекаются. Человек такого уровня культуры может бывать как это ни дико звучит, "отвратительно добрым". Весьма скромные проявления сочувствия, жалости, милосердия, на которые он способен, часто оказываются анэстетичными, просто уродливыми. Дело еще и в том, что при этом проблематично само отношение таких чувств и действий к нравственной культуре. Ведь в данном случае человек балансирует на грани культуры и бескультурья. Нравственное содержание его чувств, намерений, действий, - предельно бедно, и оформленность, окультуренность их соответственно бедна, груба, заведомо неэстетична. Хотя при подчеркнутом лицемерно-заботливом отношении к другому человеку формы действий могут как бы эстетизироваться. Но именно "как бы", внешне, в виде не красоты, а ее имитации, фальшивой красивости. В общем, человек, находящийся на низшем уровне нравственной культуры, обычно столь же недоразвит и эстетически (рафинированное эстетство - это не эстетическая развитость). В его поведении, его общении с людьми, едва намеченные нравственные и эстетические аспекты разделены и не противоречат друг другу.
  На следующем, специализированном уровне культуры между ее нравственными и эстетическими компонентами и ценностями зачастую возникают противоречия, доходящие иногда до взаимоисключения. И это происходит тогда, когда ценности нравственные выступают как абсолютно-высшие. При этом устанавливается подозрительное или негативное отношение к эстетическим и художественным явлениям. Считается, что красота в жизни не так уж важна, а если и важна, то для развлечения чувств, что допустимо, пока это не нарушает добропорядочности, не мешает вере. Красота может пониматься и как нечто злое, дьявольское, как плотское искушение. И тогда ценна только та красота, которая непосредственно ведет к Богу (ангельская красота), которая и есть добро. Подчеркнем, что здесь речь идет не об органичном единстве добра и красоты, а о том, что только добро и добродетель прекрасны. И, следовательно, о том, что произведение искусства ценно лишь тогда, когда в нем ясно выражено нравственное содержание, когда оно очевидно способствует нравственному совершенствованию человека. Остальное в искусстве выглядит или пустым (и поэтому неценным), или просто аморальным (изображение, скажем, обнаженных тел). Художники, артисты, вся атмосфера их жизни тоже кажутся в лучшем случае подозрительными, а в худшем вызывают нравственное негодование.
  Наиболее яркое выражение все это получает у выдающихся моралистов, таких как Л. Толстой. Толстой искренне считал, что красота есть последствие добра, и что: "...красота, не имеющая в основании своем добро, как например, красота цветов, форм, женщины, не суть, ни истина, ни добро, ни красота, но только подобие их" [7]. Музыка, которую он любил, понималась им как: "наслаждение только немногим выше сортом кушанья...", потому что она "не нравственное дело" [8]. Он был уверен в том, что "искусство, чтобы быть уважаемым, должно производить доброе" [9]. Такая позиция писателя очень благородна и кажется проявлением культуры самого высокого уровня. Однако, если ценность эстетических явлений и произведений искусства ставится в зависимость от нравственности, то на деле это приводит к ограниченному морализаторству и к искажениям в оценках достижений эстетической и художественной культуры. Хорошо известно, что когда художник начинает специально направлять свое творчество к утверждению определенных нравственных принципов и идей, оно становится художественно ущербным. Конечно, искусство чему-то учит, и чувства добрые пробуждает, но вовсе не потому, что оно нацелено на нравственное совершенствование читателей, зрителей, слушателей. Моральный ригоризм Толстого привел его к неадекватным отрицательным оценкам творчества Шекспира, в пьесах которого нет ни грана морализаторства. Художественный вкус великого русского писателя (возможно именно в связи с абсолютизацией нравственных установок) оказался консервативным и, скажем в оценках живописи импрессионистов, в которой он увидел лишь непонятные "выверты". К счастью, вкус некоторых русских купцов был развит более перспективно, и они, покупая полотна импрессионистов, ориентировались на их эстетическую и художественную ценность, а не на временный социальный и ограниченный нравственный смысл.
  Неоправданные смещения и в творчестве и в оценочных суждениях тех, кто абсолютизирует нравственные ценности, связаны, во-первых, с тем, что обычно речь идет о ценностях устоявшихся, привычных, о нормах бытия. И новое, не укладывающееся в нормы, с трудом воспринимается. Во-вторых, искажения в творчестве и его оценках вызываются и тем, что морализующий человек отказывает эстетическим явлением в самостоятельной ценности. Красота кажется ему связанной с человечностью только в случае, если она служит добру, если искусство и красота нравственно оправданы и, в этом смысле, полезны.
  Но ни настоящее искусство, ни подлинная красота не нуждаются ни в каких "оправданиях" через соотнесение с иными ценностями культуры (нравственными, религиозными), они ценны сами по себе, человечны исходно, по своей сути. И поэтому их связь с нравственностью вполне органична для высшего уровня культуры. На этом уровне добро и красота не противоречат друг другу. И не в том смысле, что добро прекрасно, а красота выявляет добро. Просто, когда человечность отношений предельна, то различенность добра и красоты условна, а безусловно их органичное единство. Эстетический вкус в этом случае не терпит никакого безобразия, в том числе и нравственного. Высокоразвитое нравственное чувство отвращает от пошлости, "грязи", от проявлений нечеловеческой чувственности, и в жизни, и в искусстве.
  Правда, при этом важно помнить о возможностях имитаций и эстетических и нравственных ценностей, подделок, фальшивок, околокультурных явлений, и тех, что представляют низший уровень культуры. Человек высокой культуры как раз и обладает способностью к тонкому различению нюансов, оттенков в сферах нравственных и эстетических ценностей. Эта способность проявляется в отношении к ценностям культуры прошлого, настоящего и будущего, а также и к ценностям других культур, как бы они ни были непохожи на собственную.
  Естественно, поскольку люди даже высшего уровня культуры не абсолютно совершенны, они тоже могут и ошибаться и заблуждаться. Но главное здесь сама настроенность и высокая степень умения отличать-таки в конкретностях бытия культуру от некультуры, псевдокультуры, антикультуры. Отличать, благодаря и эстетическому вкусу и нравственному чувству, развитым в определенной среде через воспитание, через общение с разными людьми и разнообразными ценностями культуры.
  Итак, нравственность по-разному проявляясь в различных условиях жизни, разных ее сторонах, по-разному реализуется на разных уровнях культуры. Для низшего уровня уже характерно хотя бы грубое различение человеком добра и зла и осознание добра как значимости. Минимальная нравственная оформленность, "обработанность" отношений между людьми выступает здесь в виде подчинения намерений и действий человека внешним для него моральным нормам (традициям, обычаям, правилам), господствующим в обществе, в котором он живет. Добрые отношения, добрые действия, реализация нравственности в разных ее модификациях, - все это существует постольку, поскольку это полезно, удобно, выгодно для жизни индивида.
  На более высоком уровне культуры нравственность обретает самоценность, вплоть до признания добра ценностью безусловно-абсолютной. Существующие нормы нравственного поведения, если они внутренне приняты индивидом, становятся его нормами. Человек этого уровня действительно настроен творить и утверждать добро, считая это своим (и всеобщим) долгом. Исполнение долга не зависит от полезности, практичности и может предполагать полную самоотдачу, самопожертвование. Добро и добродетель на этом уровне - ценности именно духовные. Но абсолютизация их часто приводит к излишнему ригоризму в отношении и к себе и к другим, к проявлению "права" жестоко судить людей, прощать или не прощать им их прегрешения, требовать от них исполнения нравственного долга.
  На третьем уровне культуры высшей ценностью является не добро, а другой (всегда конкретный) человек. И именно поэтому осуществление добра в отношении к нему не столько должно, сколько желаемо. Здесь оказываются важными не нормы, а нравственное содержание, соответственно выраженное. Существенно не только стремление (это есть и на втором уровне), но и умение творить добро так, чтобы другой человек мог свободно принять и сочувствие и жалость и заботу и милосердие, ощущаемые не как "подачки", не как нечто навязанное, а как проявления нужной человеку и радостной для него любви. Э. Фромм писал, что: "Любовь есть деятельная озабоченность, заинтересованность в жизни и благополучии того, кого мы любим" [10]. Но эта озабоченность, заинтересованность только тогда приемлемы, когда "оформлены", окультурены, эстетизированы. Ведь добро есть поистине добро только если оно радостно и для того, кто его творит и для того, в отношении к кому оно проявляется. А радостно оно тогда и постольку, когда и поскольку чувственно-прекрасно.
  В отдельных моментах и в общем в жизни каждого человека могут доминировать те или иные проявления разных уровней нравственной культуры. И чем более возможны проявления высшего уровня, тем в большей мере преодолевается нравственное бескультурье. Тем более невозможными становятся безусловно безнравственные отношение и действия, такие как жестокость, предательство, доносительство. И тем более проявляется способность человека к любви, сочувствию и уважительно-деликатное отношение к нравственному (и иному) своеобразию других людей и других культур. И тем более возможно в жизни людей органичное единство таких ценностей культуры как Добро и Красота.
 
 
 1. Титаренко А. И. Структуры нравственного сознания. - М.: Мысль, 1974. - С. 168.
 2. Булгаков М. Мастер и Маргарита. - В кн.: Булгаков М. Романы. - М.: Современник, 1987. - С. 495.
 3. Швейцер А. Культура и этика... С. 312.
 4. Там же.
 5. Там же. С. 315.
 6. Там же. С. 312.
 7. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 тт. - М.: Худ. лит-ра, 1985. Т. 21. - С. 414.
 8. Там же. С. 480.
 9. Там же. С. 385.
 10. См.: Мир человека. Хрестоматия. - М.: Интерпракс, 1995. - С. 209.
 
 
 
 ГЛАВА IV. ОСОБЕННОСТИ ЭСТЕТИЧЕСКОЙ И ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ
  Своеобразие эстетической культуры и эстетических ценностей
 
  Рассуждая о культуре, применительно к сфере эстетических и художественных явлений, прежде всего надо прояснить смысл прилагательного определения "эстетическое" (а потом и "художественное") в его отношении к культуре.
  Что означает именно эстетическая обработка, эстетическое оформление, одухотворение, облагораживание людьми окружающей среды и самих себя?
  Смысл понятия "эстетическое" очень по-разному трактуется теоретиками. Не будем вдаваться в тонкости их споров. При всех исследовательских разногласиях очевидно, что сфера эстетических явлений - это сфера прежде всего красоты и искусства, в той мере, в которой оно связано с красотой. Поле "эстетического" в жизни - это область таких взаимодействий человека с миром, при которых возникает или создается своеобразное чувственное переживание красоты или безобразия тех или иных явлений действительности.
  В природе подобных чувственных переживаний нет. Они появляются именно в ходе развития культуры. Для того, чтобы они появились, чувства людей должны были "обработаться", преобразоваться, чтобы стать, по выражению К. Маркса, чувствами-"теоретиками". чтобы, не теряя своей физиологической и психологической основы, чувства смогли выйти-таки в область духа, и при этом остаться чувствами. Человек постепенно стал, и остается, способным испытывать чувственное наслаждение от того, что называется красотой и чувственное отвращение к безобразию, уродству.
  Это может быть простое удовольствие, скажем от вида и запаха цветка, или - отвращение, вызванное кучей грязи. Это может быть сложное чувственное переживание трагедии в жизни или в искусстве, трагедии как "гибнущего прекрасного". Это может быть эмоциональное неприятие безобразного, проявляющего свою нелепость в комичности ситуации, если уродство относительно безопасно. И тогда оно вызывает смех. А если нелепость угрожающа, - смех может стать злым - сатирой.
  Эстетическое взаимодействие человека с миром, таким образом, это исходно ценностное взаимодействие. И так же, как для сферы нравственности центральной ценностью является добро (в его противопоставленности злу), так для сферы "эстетического" - красота, или "прекрасное". Уродливость, безобразие - не ценности, ибо ценность являет в себе лишь положительную значимость. Но именно в отношении к безобразному (к разным его модификациям) обнаруживают себя им противоположные проявления прекрасного. Грациозность - грань красоты, а неуклюжесть - уродства. Так же и с изяществом и грубостью. А если, к примеру, неуклюжесть мила, то она стала специфической гранью красоты как ценности.
  Культура в сфере эстетических явлений и базируется на возможности у человека особых чувственных переживаний: наслаждения красотой и отвращения к безобразию. Эстетическая культура в общем - это обработка, оформление, облагораживание, одухотворение человеком среды и самого себя, направленные в сторону чувственного утверждения красоты и отрицания (неприятия) уродства. Человек эстетически культурный способен и настроен чувственно воспринимать, переживать и порождать (создавать) красоту: в созерцании, действиях, отношениях, в частности в художественном творчестве. И главное условие наличия и реализации эстетической культуры - так называемый эстетический вкус, т.е. способность человека к различению прекрасного и безобразного, красоты и уродства. Имеется ввиду именно чувственное различение того и другого, которое может быть грубым и более тонким (утонченный вкус). Эстетический вкус - не просто показатель и критерий эстетической культуры. Он способствует ориентации человека в царстве эстетических ценностей, центральная из которых - красота.
 
 
  Красота как центральная эстетическая ценность
 
  Однако о том, что такое красота, или "прекрасное", мыслители спорят издревле и до сих пор. Причем, с одной стороны, постоянно подчеркивают неоспоримую существенность красоты, как одной из высших, абсолютных ценностей жизни и культуры. С другой стороны, столь же постоянно твердят об относительности красоты, изменчивости ее критериев, субъективности оценок. Как говорится в одной народной пословице: "для одних красота в волосах, для других в лысине". И в то же время, за красоту умирают и убивают, к ней стремятся, надеются, что именно она поможет спасти мир.
  Вроде бы всем известно, что такое красота. Но никому пока не удается удачно определить ее, выявить ее основания, объяснить, почему то или иное явление красиво, а другое - некрасиво. Некоторые эстетики основания для объяснения красоты пытались обнаружить в природе, взятой безотносительно к человеку. Они доказывали, что объективно, сами по себе, красивы кристаллы, кораллы, бабочки, леса и озера. Красивы же они якобы потому, что в них явлена особая природная гармония, выраженная в упорядоченности составных частей, симметричности, пропорциональности и т. д. Однако никакая природно-объективная упорядоченность (симметрия, пропорциональность, соразмерность и т. д.), никакие объективные цветовые или звуковые соотношения сами по себе не выступают в качестве красоты. Ибо, во-первых, симметричное, пропорциональное, соразмерное - вовсе не обязательно красиво. А во-вторых, о красоте вообще не может быть и речи, если нет того, кто способен ее воспринять и оценить. Природа без человека не знает ни прекрасного, ни безобразного.
  Но красота - это и не чисто субъективная оценка, не только внутреннее чувственное переживание. Воспринимается и переживается нечто, а не ничто. То, что мы называем красотой, порождается и появляется только во взаимодействии человека с миром, с его явлениями, ставшими носителями эстетической ценности. Красота - это не только оценка, это именно ценность, то есть - ценностное отношение, - особое, эстетическое отношение. Как любая духовная ценность, красота порождается в обществе, это ценность культуры. И как любая духовная ценность, реализуется она в жизни конкретных людей, в конкретных ситуациях.
  Взятая в этом плане, красота в сущности есть отношение между человеком и каким-либо конкретным явлением. Именно между, ибо субъективное "отношение к" (отношение человека к явлению, его эмоционально-чувственная оценка) входит в целостное ценностное отношение, в то, что называется красотой как ценностью. Как и всякая ценность, красота может воплощаться по-разному. Носители красоты могут быть различными. Это может быть и математическая формула, и храм, и кристалл, и коралл, и цветок, и лицо или тело человека. Но красота не принадлежит носителям, хотя и опредмечивается в них. Чтобы красота как ценность реализовывалась, "проявилась", кроме ее носителя, необходим в каждом случае и человек, способный "распредметить", чувственно "прочесть", пережить ее. Носитель - это всегда только вещественный знак того, что может выступать как красота, если есть кто-то, для кого знак этот своеобразно значим, у кого при взаимодействии с носителем может возникнуть чувственное переживание красоты (или, как вторичное, - хотя бы осознание ее присутствия). Переживает красоту, наслаждается ею человек, но переживание, наслаждение возникает лишь во взаимодействии с носителем, значимым для него.
  Говорить о красоте математической формулы совершенно бессмысленно, если нет людей, знающих математику, и способных испытать чувственное наслаждение от того, что в данном случае выступает как красота. Но, с другой стороны, красота формулы есть только тогда, когда есть сама формула (и ведь не любая красива!). И человеческое лицо, которое воспринимается как красивое (этим человеком, этой эпохи, этой культуры, в этом слое общества) - обладает какими-то особенностями, а не просто правильностью черт. Но что же это за особенности? Что такое красота?
  Красота - едва ли не самая трудноопределимая ценность. В общем, красоту видимо можно представить как отношение человека и мира (какого-то явления), выражающее момент предельной очеловеченности, одухотворенности конкретной чувственности человека. Такое отношение возникает тогда, когда явление в высшей степени значимо, но значимо не утилитарно, не в плане его использования. В таком случае говорят о "заинтересованной незаинтересованности" (И. Кант), о бескорыстности чувств. Явление оказывается духовно-значимым и, в то же время, чувственно-привлекательным.
  Когда мы, например, любуемся фруктами в саду или натюрмортом, на котором фрукты изображены, - удовольствие от вида фруктов может быть совсем не связанным с их вкусом, с желанием съесть их (получив утилитарное наслаждение). И тем не менее, мы (не все и не всегда) стремимся получать наслаждение от созерцания явлений как красивых, нас вроде бы волнует лишь духовно-значимая форма этих явлений, которую мы чувственно оцениваем. Это и так, и не совсем так.
  Дело в том, что переживается в данном случае не собственно форма, а органичность воплощения в этой чувственной форме - содержательной духовности самого человека, его так сказать "чувственной человечности". Немецкий философ Гегель считал, что, например, для искусства: "Чувственная внешность в прекрасном, форма непосредственности как таковой, есть в то же время определенность содержания..." [1]. Выражаясь языком Гегеля, можно сказать о форме (применительно к красоте), что это форма природы, выражающая собой дух, характерная, полная смысла форма [2]. Видимо само наслаждение, переживание красоты как ценности возникает тогда (и потому), когда человек ощущает себя целостным, способным возвысить свои чувства до предельной (не беспредельной!) духовной высоты. Особая значимость формы в эстетическом отношении (о которой пишут многие исследователи) как раз и состоит в том, что это конкретно-чувственная форма, предельно органично выражающая человеческое содержание, подлинно человеческий смысл явления, его целостную ценность. В этом плане очеловечивание мира есть его оформление. И для художника, и для того, кто наслаждается искусством, красотой, - форма "бесконечно дорога потому, что она - носительница души, которая тебе одному откроется и расскажет тебе твою" [3]. Форма становится конкретно-чувственным выражением духовной ценности явления, ставшего носителем красоты (как отношения между ним и человеком, эмоционально оценивающим его).
  Возможность возникновения именно такого отношения определяется особенностями и человека и явления, с которым он взаимодействует. Явление должно иметь (или обретать) какие-то особые свойства, качества, чтобы оно смогло стать предметом эстетического отношения, носителем красоты. В разные эпохи, в разных сообществах - это разные свойства. Человек, взаимодействующий с этим явлением, - должен быть эстетически развит, чтобы быть в состоянии чувственно оценить эти свойства, пережить их как красоту, испытать наслаждение от нее.
  Не только, скажем, свежая роза может порождать чувственное выраже-ние человечности человека - эстетическое отношение, наслаждение красотой. Изящество змеи может вызвать то же самое, хотя змея в других случаях выглядит гадкой, вызывает отвращение.
  Но вот куча (pardon!) "дерьма" не вызывает эстетического наслаждения ни у кого. Впрочем, самая чудесная роза вызовет эстетический восторг, только если человек не "слеп" (физически или духовно), и если он настроен на чувственное взаимодействие с цветком.
  Вряд ли такое "объяснение" красоты как ценности является исчерпывающим. Вряд ли вообще возможно исчерпывающе объяснить и тем более определить красоту. Ибо в ней всегда был, есть и будет момент тайны, что-то необъяснимое в обычной логике понятий. Что-то, что требует не столько рационального понимания, сколько чувствования. Что-то, что лучше выразимо посредством языков искусств, а не науки.
  Эстетический вкус человека может быть в известной мере специально развит, воспитан, обогащен. Но в основании его все-таки остается нечто иррациональное, как и вообще в культуре, нечто, как говорится "от Бога" данное. Из этого, правда, не следует, что о красоте, вкусе, и о других эстетических ценностях нельзя размышлять, хотя все рассуждения об этом отнюдь не бесспорны.
  Если взять за основу структуру ценности в варианте Г. П. Выжлецова [4], то красота (как ценность) может выступать в качестве или значимости, или нормы, или идеала. Сам Г. П. Выжлецов считает, что эстетическая ценность воплощает в себе единство "значимого и желаемого (должного), сущего и идеала" [5]. Видимо так оно и есть. Но в конкретных случаях, у конкретных индивидов или социальных групп может доминировать что-то одно.
  Красота может-таки быть воспринята, пережита и понята преимущественно как значимость (полезность, разумность). Попытки именно так во всяком случае понять красоту, не как целостную ценность, а в первую очередь через значимость, - очень характерны. Они выражают утилитарно-разумное отношение к прекрасному и вообще к эстетическим ценностям. Английский философ Нового времени Г. Гоббс считал, что красота - это совокупность свойств какого-нибудь предмета, которые дают нам основание ожидать от него блага. Другие исследователи неоднократно отмечали, что эстетически значимым, в самых разных обществах, оказывается то, что когда-то было полезным (хотя это далеко не всегда так). Вообще красивым в таком случае считается то, что полезно, целесообразно, функционально, удобно. Понимание красоты в качестве целесообразности часто свойственно конструкторам, архитекторам, дизайнерам. Некоторые конструкторы самолетов высказывали убеждение в том, что красивый самолет - тот, который хорошо летает. Для самолетостроения или для промышленного дизайна, возможно, это и так. Совпадение эстетической ценности и функциональности здесь существенно. Но в целом красота несводима к целесообразности, хотя соразмерность, симметричность, пропорциональность и т. д. имеют отношение к переживанию красоты в определенные исторические периоды, когда особенно ценимы (и на чувственном уровне) именно упорядоченность, гармоничность бытия и его фрагментов.
  Однако в самых разных культурах существуют представления о красоте, не укладывающиеся в понимание ее как значимости. Эти представления обычно выражаются в неких нормах, канонах, сложившихся стилях, устойчивых групповых вкусах. В одном из африканских племен считалось очень красивым для людей иметь редкие передние зубы. В другом - девушкам удаляли два передних зуба. И только девушки без них могли считаться красивыми. А в третьем (в Мозамбике) вождь, лишившийся переднего зуба считался таким уродом, что больше не мог быть вождем. Если во всем этом и была какая-то целесообразность, то неизвестно, когда и какая. Да и сейчас мы считаем красивым вовсе не то, что целесообразно, разумно, полезно, а чаще всего то, что стало привычным в связи с жизнью в определенной среде. На уровне нормы красиво прежде всего то, что считается таковым в обществе в соответствии с господствующими вкусами, канонами и общественными идеалами.
  В своей самоценности и самостоятельности красота проявляется только в качестве индивидуализованного идеала. При этом прекрасно то, что явлено как красота в индивидуальном переживании, независимо ни от полезности явления, ни от норм и канонов. Другое дело, что существующая норма, стиль могут быть внутренне приняты, не противоречить индивидуальному вкусу.
  Красота, как реализуемый идеал - неутилитарна, она самоценна, и стремление к ней чувственно, личностно. Но личностное, индивидуальное не означает того, чего ни у кого нет. Личностное переживание красоты является особым выражением ее общезначимости, ее человеческой ценности. Значимость в этом смысле, норма и идеал вместе образуют красоту как высшую ценность, в том случае, если норма оказывается индивидуализованной и внутренне принятой, а значимость ощущается как общечеловеческая, действительно высшая целесообразность, а не рассудочная разумность, не примитивная полезность.
  Таким образом, красота как ценность культуры является отношением, в котором чувственно выражена человечность человека в его взаимодействии с миром. Ф. Шиллер считал, что "красоту нужно понять как необходимое условие существа человечества" [6]. Эстетическая культура состоит в способности, во-первых, к различению красоты и безобразия (эстетический вкус), способности к переживанию красоты как ценности. И это - выражение обработанности, оформленности, облагороженности, одухотворенности чувственной природы человека.
  Во-вторых, эстетическая культура предполагает способность и умение человека преобразовывать мир, обрабатывая его, оформляя, облагораживая, одухотворяя, - через порождение в нем красоты и преодоление безобразия. Вот это, последнее, как бы сконцентрировано и развернуто в художественном освоении человеком мира, в художественной деятельности, в искусстве.
 
 
  Культура и художественная деятельность. Культура и искусство
 
  Художественная деятельность - это особый вид человеческой активности, уникальный в его отношении к культуре. Это единственная деятельность, главным содержанием, смыслом которой является создание, хранение, функционирование и передача духовных ценностей. Эта деятельность прямо направлена на "обработку", оформление, облагораживание, одухотворение мира, окружающего человека, и на самого человека. В художественной деятельности и ее результатах ярче, непосредственнее, чем в чем либо другом, выявляется поэтому культура эпохи, периода, страны, этноса.
  Понятие "художественная деятельность" включает в себя художественное творчество и его результаты (художественные ценности), художественное восприятие явлений действительности и произведений искусства. В таком употреблении понятие "художественная деятельность" во многом совпадает с понятием "искусство". Правда, термин "искусство" иногда употребляют в более узких значениях: как только совокупность художественных произведений (исключая процессы их создания и восприятия), или как только специфическое мастерство высокого уровня (не включая тогда его результаты). При более широком понимании (которое мы будем дальше использовать), - искусство - это особая сфера человеческой деятельности, целенаправленная, осознанная в своем значении специализированная художественная активность (художественное творчество) и ее результаты (художественные произведения, произведения искусства), их функционирование и восприятие.
  Вообще художественная деятельность и искусство как ее специализированное выражение, - возможны потому, что существуют эстетические отношения и эстетические ценности. Эстетическое отношение необходимо присутствует и в художественном замысле, и в художественном творчестве, и в художественном восприятии. Если произведение не порождает эстетического отношения, то оно не является художественным произведением, или не выступает в этом качестве для данного человека. Эстетическое отношение - это и средство и цель конкретной художественной деятельности.
  Но конечно оно не единственное средство и не единственная цель. Только в простейших случаях (орнамент, элементарная украшенность какой-нибудь вещи) эстетическое и художественное практически совпадают. То есть, в этих случаях художественная деятельность и направлена на создание эстетической ценности, эстетического отношения. И если последнее возникает, - цель достигнута. В других случаях развитое профессиональное искусство, используя особенности эстетических отношений, решает гораздо более сложные задачи.
  Художественное творчество - это своеобразное осмысление человеком мира и себя в нем. Осмысление, выражающееся в специфическом оформлении материи, в эстетической организации особых чувственно-воспринимаемых знаков, в особых языках (языках звучаний, линий, движений, ритмов, слов и т. д.). Осмысление это обычно многослойно и многофункционально. В искусстве могут художественно осмысляться любые природные явления, все разнообразные человеческие отношения. Произведение искусства может содержат в себе религиозные, философские, нравственные, политические пласты жизненных проблем. И действуя на того, кто воспринимает это произведение (слушает музыку, читает стихи), искусство пробуждает его мысли и чувства, возбуждает гамму художественно значимых смыслов. Художественная идея, по выражению А. А. Потебни, "развивается в понимающем, как его художественная мысль, его эстетическое переживание" [7].
  Искусство представляет собой и особый род вненаучного знания о мире и, главное, о человеке, о его духе. Это такое знание, которое иным способом, кроме художественного мышления, - недостижимо. При этом художник может изображать не красоту и выражать не эстетический восторг, а, скажем свое негодование или даже омерзение в отношении к уродству, всяческой жизненной грязи, бесчеловечности. В этом плане художественные ценности - шире эстетических. В их носителях, знаках, знаковых системах (таких как храм, картина, икона, поэма, пьеса и т. д.) может воплощаться разнообразное содержание. Художественному осмыслению доступны все сферы природы, жизни, культуры.
  Однако это эмоциональное воплощение содержания, осмысление, становится художественно действенным, а его результат - произведение - выступает как художественная ценность лишь при некоторых непременных условиях. Во-первых, если это чувственное воплощение смыслов, осмысление себя и мира, - эстетически значимо. Если все пласты, все смыслы произведения искусства (религиозные, философские, нравственные и т. д.) "втянуты" художником в поле эстетических отношений. Во-вторых, произведение оказывается художественно ценным, только если есть те, кто способен художественно "постичь" это произведение.
  Художник, создавая произведения искусства, художественные ценности, - воспроизводит эстетические ценности и творит новые, так или иначе порождая красоту. Порождая ее хотя бы в форме выражения художественной мысли, органично воплощающей художественное содержание. Порождая чувство красоты, и в себе и в тех, кому адресовано искусство. И чувство, родившись, снова и снова влечет человека к этой и подобным художественным ценностям.
  Искусство поэтому - одно из мощнейших средств воспитания эстетической культуры и культуры вообще. Ибо в искусстве духовное становится зримым, слышимым, осязаемым и, вместе с этим, - чувственно привлекательным, желаемым конкретным проявлением человеческого в человеке, волнующим его, способным захватить все его существо.
  Но это может происходить только если человек встречается с настоящим искусством, и если эстетический и художественный вкус его достаточно развит. Причем, опять-таки, в основе художественного вкуса - вкус эстетический, т.е. способность к различению прежде всего красоты и уродства. Но развитый художественный вкус, базирующийся на этом, - это уже способность к отличению художественных ценностей (от того, что не ценно, от подделок, имитаций) - во всем их богатстве, включающем и не собственно эстетические элементы. Художественный вкус - это один из главных показателей наличия, характера и уровня художественной культуры человека (а художественные вкусы - культуры социальной группы). Художественная культура представляет собой, во-первых, развитие у людей и реализацию в их жизни художественных способностей, способностей создавать художественные ценности и воспринимать их в этом качестве. Во-вторых, культура художественная - это само создание художественных ценностей, художественное творчество, т.е. художественная "обработка", художественное оформление, облагораживание, одухотворение разных материалов, вещей, процессов и т. д., а также - творение искусственных, эстетически и художественно значимых, форм и смыслов, создание произведений искусства. В-третьих, художественная культура выявляется в функционировании художественных ценностей, ведущем к облагораживанию, одухотворению людей, взаимодействующих с ними.
  Художественная культура тесно связана не только с эстетической, но и со всеми другими сторонами и сферами культуры. И, как и вообще культура, реализуется она не абстрактно, а в конкретных условиях, по-разному, в разной мере, на разных уровнях. Есть по-разному и в разной степени эстетически и художественно культурные люди и их группы.
 
 
  Эстетическая и художественная культура на разных уровнях
 
  Полное отсутствие эстетической и художественной культуры означало бы, что у человека (или группы общества) чувства настолько неразвиты, что он вообще не может отличать красоту от уродства, совершенно неспособен ни испытывать наслаждение от красоты (и отвращение к безобразию), от художественных ценностей, ни создавать что-либо мало-мальски эстетически или художественно ценное. Такое докультурное и, в этом смысле дочеловеческое состояние невозможно с тех пор, как человек стал человеком.
  Оставим в стороне сложные вопросы о том, когда и как появились эстетические отношения в процессе становления человечества, когда и как они появляются в процессе развития ребенка, когда зарождается искусство и как формируется отношение к нему. В норме все люди в той или иной мере хотя бы эстетически восприимчивы. Эстетическая и художественная культура так или иначе реализуется в их жизни, существуя и проявляясь, однако, по-разному, в разной степени, на разных уровнях.
  Низший уровень эстетической культуры определен прежде всего тем, что у людей (находящихся на нем) главными доминирующими потребностями являются потребности утилитарные. Это потребности жизненные, потребности своего физического существования (в частности здоровья), имущественного благополучия, комфортности бытия (материально-вещного и не очень высокого духовного). В общем для человека этого уровня ценны прежде всего свои: польза, успех, комфорт, порой обыденная разумность жизни, иногда желанная или привычная неразумность ее. В связи с этим возможности реализации эстетической и художественной культуры - весьма ограничены.
  Ведь красота в данном случае может оказываться значимой, но не является действительной ценностью. Значимость красоты может проявляться в том, что она может доставлять человеку удовольствие, пожалуй даже и наслаждение. Но, во-первых, ценятся обычно простейшие, элементарные и очевидные проявления красоты. То, что развлекает не слишком тонкие чувства этого человека. То, что ласкает его зрение или слух, то, что доступно, понятно и, в общем, привычно. То, что не требует особого чувственного богатства, глубины чувств, их напряжения. То, что способно их затронуть, так сказать поверхностно. Это могут быть природные явления (цветы, пейзажи, пение птиц ...) или - доступные для людей этого уровня традиционно-привычные ценности: натуралистическое изображение тех же природных явлений, простая мелодичная музыка. В театре - легкая бытовая комедия, оперетта, мелодрама. В литературе и кино - несложная детективная или любовная история, со счастливой или "слезливой" развязкой.
  Во-вторых, что связано с первым, для людей этого уровня, утилитарное, полезное, удобное, функциональное, обыденно-разумное - в общем всегда важнее, чем красивое или высокохудожественное. Значимость и красоты и искусства почти во всех отношениях, ограничивается, задается и определяется утилитарностью. Ну, скажем престижностью. Престижно иметь украшения (на себе и в доме), красивые вещи, иногда и произведения искусства, часто - красивую жену. Причем, красивое на этом уровне - это обычно то, что считается таковым в кругу людей того же уровня, хотя изредка и то, что позволяет как-то выделиться. Красота нередко сводится к внешней красивости. Ее выражениями оказываются наружный блеск, яркость, броскость. Кроме того, красивым может считаться и то, что полезно. В крестьянской среде, например, женская красота связывалась прежде всего со здоровьем, необходимым и для работы и для производства потомства, здоровых работников. В среде аристократической в женщине ценились черты слабости, хрупкости, изнеженности, ибо у женщины в этой среде было иное, чем у крестьянки, предназначение.
  Примитивный эстетический вкус ориентирован не только на сближение красоты и полезности, но и на отождествление определенных свойств носителя эстетической или художественной ценности и самой ценности. При этом красивым считается и кажется именно и только то, что симметрично, геометрически правильно, соразмерно, пропорционально.
  Искусство, художественные ценности для людей этого уровня значимы прежде всего как полезное средство украшения, развлечения, отдыха. Польза искусства очевидна и тогда, когда оно выступает средством идеологического воздействия, нравственного воспитания.
  Таким образом, эстетический и художественный вкус на низшем уровне культуры - грубоват и бедноват. Многое в жизни вообще эстетически не оценивается, многие художественные ценности не могут быть восприняты. Тем не менее, эстетическая и художественная культура, минимально реализуется и на этом уровне. Эстетическое восприятие и художественное "украшение" жизни делает ее, пусть не в высокой степени, но более человечной, несколько облагороженной и, хотя бы в какой-то мере, одухотворенной.
  На следующем, более высоком уровне, эстетическая и художественная культура выступает вроде бы во всем блеске. Ведь для людей этого уровня красота оказывается одной из высших, или даже самой высокой ценностью, а сфера эстетических отношений, эстетическая сторона чего бы то ни было, - вызывают у них особый специализированный интерес. Интерес этот, а также эстетический и художественный вкус на этом уровне имеют в основе специфическую развитость чувств. Человек такого уровня обычно наделен задатками, имеющими отношение к эстетическому восприятию мира, эстетическому и художественному творчеству, наслаждению искусством. Это может быть хороший музыкальный слух, чувство ритма, чувство слова, способность к тонкому цветоразличению, яркая эмоциональность натуры, сильное воображение и т. д. В связи с этим возможно появление способностей (талантов): к рисованию, пению, танцам, сочинению музыки и стихов, игре на музыкальных инструментах. Эстетически, художественно одаренные люди нередко реализуют свои задатки и способности. Ведь они дают им возможности для самовыражения в сфере эстетических и художественных явлений, возможность испытывать наслаждение от красоты, от искусства.
  Человек может быть или не быть художником-профессионалом, но интерес к проявлениям красоты и художественной выразительности и в том и в другом случае серьезен и глубок, стремление к красоте - отчетливо и реализуемо. Оно может выявиться или в декоративно-прикладной деятельности, или в позиции любителя музыки, балетомана, завзятого театрала, серьезного читателя.
  Вкус человека такого рода - достаточно тонкий. Наслаждение, получаемое им (а если это художник, то и даваемое) - сильное настолько, что оно существенно перевешивает "презренную" пользу, отодвигает разумность, тем более обыденную рассудочность, на второй план. Человек может как бы "раствориться" в эстетическом созерцании, настолько углубиться в звучащую музыку или читаемую книгу, что порой забывает обо всем: о времени, заботах, делах. Красота, искусство - здесь самоценны и действуют на людей этого уровня, возвышая душу до неземного восторга и неподдельных страданий. Это настолько мощно, что люди преклоняются перед красотой и художественными ценностями, как перед святынями. Русский художник Врубель заявлял: "красота - вот наша религия!" Люди, находящиеся на этом уровне эстетической и художественной культуры способны погибать за красоту, жертвовать собой ради искусства.
  Но они же, порой, могут и других принести в жертву Афродите и Аполлону. Описываемый уровень бытия эстетической и художественной культуры - высокий, но не самый высший. Хотя он обычен для творцов и наиболее страстных ценителей художественных ценностей. Ограниченность этого уровня связана, во-первых, с чаще всего узкой "специализацией" интересов и пристрастий. И дело не столько в том, что человек специализирован, скажем в любви к одному виду или жанру искусства, хотя и это бывает. Узкоспециализированным на этом уровне часто оказывается вкус человека. Вкус, определяемый преимущественным интересом, при возникающей "слепоте" или "глухоте" в отношении к проявлениям красоты (или художественности), не укладывающемся в "полосу пристрастий". Это ведет к "отторжению", неприятию "чуждых" эстетических и художественных ценностей. Эстетический и художественный вкус человека может односторонне развиться, будучи ограниченным определенной традицией, канонами, нормами. Или, если речь идет о новаторе (любителей новаций), может, наоборот, развиться абсолютное предпочтение эстетически или художественно нового, когда традиционное представляется уродливым в силу того, что оно традиционно.
  Специализированный уровень эстетической культуры может быть ограничен еще и в связи с самой чрезмерностью интереса к этой сфере и абсолютизацией красоты и искусства в качестве ценностей. Это может приводить к существенным смещениям, когда эстетическое отношение фактически заменяется эстетским, а самоценность искусства делает его изолированным от жизни. Абсолютизация ценности красоты приводит к противопоставлению ее другим высшим человеческим ценностям (добру, истине), к нарушению целостности поля культуры.
  Рафинированное эстетство выражается в том, что красота оказывается, главным образом, - совершенной формой. То есть, как красота осознается и чувственно переживается именно сама по себе форма, а не органичность воплощения в ней духовности, содержательной человечности. Форма, которая настолько утрачивает связь с духовно-содержательной стороной, что становится возможным как бы "эстетическое - навыворот" - восприятие и представление безобразного, уродливого в качестве эстетически ценного. Если до этого и не доходит, то красота "разводится", например с добром, на том основании, что, по выражению одного из героев О. Уайльда: тигр прекрасен и когда терзает несчастную лань.
  Фраза красивая. Но очевидно некорректна ссылка на нее для обоснования нравственной нейтральности красоты и искусства. Что касается тигра, то он конечно может восприниматься как прекрасное животное, независимо от ситуации. Хотя сам по себе процесс поедания им лани вряд ли эстетически ценен, при всей его природной естественности. А вот если человек (внешне красивый) мучает другого человека - это наверняка неэстетично по сути, хотя кто-то и может воспринимать происходящее с этаким изуверским чувственным наслаждением. Тем более сомнительно, чтобы нормальным человеком мог восприниматься как прекрасный - палач, калечащий его самого, даже если черты и движения палача вполне гармоничны.
  Второй уровень эстетической и художественной культуры не исключает возможности перехода эстетического в эстетское и обессмысливания художественного, к чему, в конце-концов, ведут концепции "искусства для искусства". В том и другом случаях человеческая чувственность формализуется до предела, за которым исчезает ее содержательная очеловеченность (облагороженность). А при выхолощенном содержании и форма обедняется. Можно сколько угодно молиться на красоту, но нельзя забывать о том, что она не ценнее человека.
  Уже упоминавшийся художник Врубель, считал что в искусстве глубоко почувствовать - это значит: "забыть, что ты художник и обрадоваться тому, что ты прежде всего человек" [8]. Другое дело, что не следует подчинять красоту как ценность иным ценностям (например, нравственным, тем более - политическим), заранее определяя, что только то, что ведет к добру и может быть прекрасным. Не следует требовать от искусства, чтобы оно становилось "учебником" морали или "учебником жизни", или орудием в идеологической борьбе. Не следует предъявлять претензии художникам, которые творят эстетические и художественные ценности, - чтобы они непременно сами были внешне красивы и благопристойны в поведении. Любой человек, и художник тоже, в одних отношениях может быть на высоком уровне культуры, а в других - на низком. Для художников, артистов, писателей и т. д., для людей сферы искусства, естественно наиболее обычен второй, специализированный уровень эстетической и художественной культуры со всеми его преимуществами и со всеми его издержками. Ибо это не самый высокий уровень.
  Только на третьем, высшем уровне культуры, смысл культуры эстетической определяется тем, что доминирующей в жизни потребностью человека является потребность в другом человеке. И тогда красота, как ценность, оказывается неотделимой от Добра, Истины в их высших проявлениях. И дело не в том, что Красота может стать "внешним выражением, "оформлением" Добра, или - предупреждающим сиянием" истины (В. Гейзенберг). Добро, красота и истина действительно неразделимы, хотя добродетель и красота - не одно и то же. Гений в искусстве и злодейство в жизни вполне совместимы. Ведь художественная ценность - не гений, а его произведение. В жизни и порочное может выглядеть красивым, ибо порок, вообще говоря, - не античеловечен. А вот гнусность, подлость, предательство, доносительство, жестокость - анэстетичны по сути, они - безобразны. И человек эстетически культурный чувствует это, испытывая отвращение к тому злу, которое отчуждает человека от человечности, противостоит последней. Говорят, что это - нравственное чувство, и с этим можно согласиться. Но оно же - и эстетическое. То и другое для высшего уровня культуры неразличимо, или почти неразличимо.
  Там, где нет красоты, там и добро неполно реализовано, и если реализуется, то несколько натужно. Там, где зло, - неполна реализация красоты, ущербна в каких-то моментах. Истинно доброе намерение, добрый поступок - вполне добры, если они и прекрасны, и могут быть пережиты как радость (для себя и для другого). Важно, правда, чтобы была возможность эстетического (а не эстетского) восприятия.
  Эстетическое наслаждение - полноценно как высшая человеческая радость, как праздник духа. Красота для человека полноценной эстетической культуры - это разнообразное (по носителям, формам, видам) чувственное выражение вообще человечности человека, в том числе и добра, и истины жизни. Такой человек обладает тонким эстетическим и художественным вкусом, способностью различать нюансы, оттенки красоты и безобразия в жизни и в искусстве. Он способен к глубокому сопереживанию, сочувствию. Вкус его индивидуализован, не замкнут в рамки традиций, специализированных предпочтений, канонов и правил. Ему свойственно достаточно точно оценивать новое, перспективное в искусстве, при уважении к ценностям прошлых эпох и иных (чем его собственная) культур.
 
 
 
 1. Гегель Г. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 3. Философия духа. - М.: Мысль, 1977. - С. 383.
 2. Там же. С. 384.
 3. Суздалев П. К. Врубель.Личность. Мировоззрение. Метод. - М.: 1984. - С. 216.
 4. Выжлецов Г. П. Аксиология культуры. - СПб.: СПбГУ, 1996. - Гл. III.
 5. Там же. С.133.
 6. Шиллер Ф. Собр. Соч. В 6-ти тт. - М.: Гослитиздат, 1957. - С. 283.
 7. Потебня А. А. Эстетика и поэтика. - М.: Искусство, 1976. - С. 61.
 8. Суздалев П. К. Врубель. Личность. Мировоззрение... С. 216-217.
 
 
 ГЛАВА V. КУЛЬТУРА И ПОЗНАНИЕ. КУЛЬТУРА И ИСТИНА
  Культура и познание
 
  Когда излагают и теорию и историю культуры, то говорят не только о религии, нравственности, искусстве, но и о науке, о философии. Хотя и не все исследователи, но многие считают, что истина - одна из высших ценностей культуры, что знание, образование - неотъемлемые ее составляющие, что разумность, интеллектуальное развитие - критерии культурности. И все это так, и не совсем так. Ибо в понимание культуры при этом включается то, что присуще скорее цивилизации.
  Действительно, существует огромная, пронизывающая всю жизнь человека разумного сфера познания. Сфера активности человеческого сознания, без которой немыслимо развитие ни культуры, ни цивилизации. Непосредственная цель познания - знание (практическое действие на его основе - потом). И не любое знание, а истинное, которое и обозначается понятием "истина". Познание - очевидно неприродно; природа сама по себе ничего не познает, для нее нет истины и лжи. Познающий человек осваивает мир, проникая в него и охватывая его мыслью. Он мысленно организует, оформляет и мир и себя в отношении к миру, неживому и живому.
  При этом познание бывает разным: донаучным, научным и ненаучным, прикладным и фундаментальным, "чистым", не ориентирующимся на непосредственную пользу. Но в любом случае оно способно выполнять и выполняет цивилизующую роль. Без знания, без истинного знания, невозможна цивилизация, разумная организация жизни, общества, человеческих отношений, невозможен рост комфортности жизни, вообще прогресс. Познание - это условие и инструмент цивилизации. Оно полезно, даже если в его процессе не ставится никакой определенной практической цели. Формула, приписываемая средневековому философу Роджеру Бэкону, "знание - сила" верна. Процесс познания - это поиск истины, которая может быть использована. (Другое дело - кем, как и когда). Другой Бэкон (Френсис), философ Нового Времени, справедливо считал, что чем больше мы знаем, тем больше можем. Благодаря знанию мы в состоянии изменять мир, удовлетворять и развивать свои потребности, и не только витальные, но и духовные. Поэтому несомненно, что познание - это явление цивилизации (во многом рождающее ее), а истинное знание, истина - ее ценность.
  Но вот является ли познание ( в частности научное) феноменом культуры? Действительно ли Истина - одна из высших ее ценностей, наряду с Добром, Красотой, Верой? На эти вопросы нет однозначных и простых ответов. Причем ясно, что в тех отношениях, в которых цивилизация и культура совпадают, познание входит в поле культуры. В тех аспектах, в которых цивилизация так сказать обеспечивает бытие и развитие культуры, познание, знание - чрезвычайно ценны. Формы жизни, поведения, отличающие цивилизованного человека от варвара, обычно разумны и основаны на знании. И формы эти в известной мере облагораживают жизнь, окультуривают ее. Однако, культура несводима к цивилизации, а культурность к цивилизованности. И дело не столько в явном практицизме цивилизации и "непрактичности" культуры, сколько в разной нацеленности того и другого. Цивилизация помогает человеку лучше устроиться в этом мире, обеспечить свое (все более и более комфортное) физическое и духовное существование. Культура же является выражением совершенствования самой человеческой природы, становления человека человеком, высоты и тонкости его духовного развития. Культура - это совокупность форм человечности (а не удобства!) бытия, одухотворенности жизни. Это - совокупность ценностей, то есть человеческих отношений, в которых, и в носителях которых, реализуется и оформляется эта очеловеченность, облагороженность.
  Поставим теперь вопросы так: действительно ли познание представляет собой одну из таких форм, а Истина - одну из таких ценностей? Облагораживает ли познание нас, и если да, то в каких отношениях и до какого предела? Ответы на так поставленные вопросы зависят еще и от того, о каком виде познания идет речь, в каком смысле употребляется слово "истина".
  Конечно, в наше время уж совершенно очевидно, что невежественный человек - некультурен или малокультурен. Познание, знание, образование, просвещение - все это необходимо для культуры. Но, с другой стороны, столь же очевидно, что познание и само по себе знание чего бы то ни было) не делает человека ни добрее, ни злее, ни благороднее, ни подлее. Познание и знание в общем ценностно нейтральны. Во всяком случае научное познание, истины науки. Когда шутят, что ученый - это человек, который удовлетворяет свое любопытство за счет общества, то в этой шутке большая доля правды. Такое любопытство ценнее, чем состояние нелюбознательности, нежелание знать. Но к культуре стремление к знанию, познание имеет отношение только в том случае, если речь идет о знании особого рода, об истине жизни, истине ее смысла, а не о знании фактов.
  Поэтому, скажем философия, тем менее причастна к культуре, чем более она стремится быть объективной позитивной наукой, строгим и точным знанием о мире. А вот чем более философия озабочена смысложизненной проблематикой, вечными проблемами человеческого бытия и его ценностей, тем более она становится феноменом и выражением культуры, ее языком. Философия, которая ищет человеческие смыслы существования, - пробуждает у человека стремление быть воистину человеком, в том числе и в процессах познания мира, самопознания, самообретения. А просто ученость - это только возможная база для культуры. Знание - необходимо для обогащения духовного опыта, но недостаточно ни для культурности высокого уровня, ни для того, что иногда называют настоящей интеллигентностью.
 
 
  Образованность, интеллигентность и культурность
 
  Об интеллигентности речь пошла потому, что ее, как и цивилизованность, нередко отождествляют с культурностью. А интеллигентными как раз считаются те люди, которые образованы, учены, обладают знаниями разного рода. Интеллигенция по определению - это разумная, образованная, умственно развития часть жителей (В. Даль), общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом [1]. И поскольку таким образом в разряд интеллигенции попадают ученые, учителя, врачи, инженеры, люди искусства и т. д., - постольку кажется, что это - духовно ведущий слой народа, который создает, развивает и распространяет культуру, сохраняет и творит ее ценности. И что поэтому сама интеллигентность (и ее носитель интеллигенция) - неоспоримая ценность культуры.
  Но ведь те, кого называют интеллигентами, могут находиться на разных уровнях культуры. Так, если у человека (или группы) доминируют потребности материально-вещного комфорта, собственного благополучия, удобства, выгоды, и т. д., то для него естественен низший уровень культуры. Значит важнее, чем облагороженность бытия, оказывается собственная выгода, своекорыстный интерес. И разум, и образование, и умственный труд становятся значимыми прежде всего в этом плане, плане практического использования, выгоды. И хотя, скажем образование, создает богатые возможности для развития культуры, оно само по себе не обеспечивает высокой культурности человека. Как, впрочем, и настоящей интеллигентности. Есть разница не только между образованными и культурными людьми, но и между, так сказать "образовенцией" и интеллигенцией. Ни диплом о высшем образовании, ни самая громкая академическая степень, ни занятия сложной умственной, интеллектуальной деятельностью, не свидетельствуют ни о культурности, ни об интеллигентности. Хотя если хорошее образование действительно получено, то оно может свидетельствовать о высокой степени цивилизованности. Образование, имеющее непосредственное отношение к культуре (как одно из средств ее развития), все же является плодом цивилизации и может оставаться в ее поле, в поле полезности, будучи "инструментом" умственного прогресса но, при этом, не обязательно прогресса духовного. Руссо был прав в том, что сами по себе наука, просвещение, искусство не обеспечивают развития, например, нравственности. Кто-то из великих сказал, что просто хорошо образованный человек - самое скучное существо на свете. Добро бы только скучное! Но ведь образование, даже гуманитарное, не предполагает в человеке ни совести, ни тактичности, ни милосердия. Оно разве что дает знание об этом, и подобном этому, об истинной интеллигентности, о подлинной культуре.
  То, что называют интеллигентностью, включает в себя образованность, но ее мало. Интеллигент - всегда образован, но образованный человек - не всегда интеллигентен. И далеко не всегда культурен. Образование создает возможность выхода человека на довольно высокий уровень культуры - "специализированный", для которого характерно доминирование интереса к той или иной деятельности, становящейся, в известной мере, самоценной. Образованные люди могут увлекаться познанием, наукой, научно-техническим творчеством настолько, что комфортность, удобства бытия, личная выгода отступают на задний план. Кажется, что в их жизни дух торжествует над грубой пользой, и что эти-то люди действительно в высшей степени интеллигентны и культурны. Такое заблуждение понятно. Ведь это - ученые, изобретатели, учителя, врачи. Они создают и передают духовные ценности, во многом действительно обогащают культуру, живут поисками истины.
  Но почему я тогда говорю о заблуждении? Потому что, как это ни парадоксально, не только те, кого называют интеллигентами, но и те, кто на самом деле таковы - вовсе не обязательно люди высокой культуры. Даже специализированный уровень ее ограничивается, во-первых, самой специализацией. Незабвенный К. Прутков заметил, что специалист подобен флюсу: тот и другой односторонни. Ч.-П. Сноу открыл для всех наличие в культуре якобы "двух культур", т. е. очевидную для ХХ века поляризацию духовного мира (где два полюса олицетворили художественная интеллигенция и ученые: физики, математики, биологи, а также инженеры) [2]. Многие английские ученые, например, смущенно говорили ему, что "пробовали" читать Диккенса (и вообще не читали серьезной художественной литературы), а гуманитарии и художники не понимали ни языков науки, ни значения научно-технической революции. Эти проявления цивилизационной неполноты, частичности, проистекали из профессиональной узости сферы деятельности, а отсюда следовала общая духовная ограниченность, неспособность адекватно воспринимать и оценивать те явления и цивилизации и культуры, которые не укладывались в полосу жизненных пристрастий. Однобокость развития человека оказалась в ХХ веке цивилизационно неизбежной, в связи с разделением труда, в том числе и умственного (и творческого).
  Во-вторых, что гораздо важнее, чем то, что сказано о цивилизации и о чем говорил еще Демокрит: ученость еще никого не сделала хорошим человеком. И не только ученость, но и талантливость и мастерство в любой из сфер деятельности. Это немаловажно, т.к. у человека высокой, полноценной культуры высшего ее уровня, доминирующая потребность - потребность в жизни другого человека, главная ценность - другой, и не абстрактный, а конкретный человек. Конечно, нельзя сказать, что всякий хороший человек - культурен, но полноценная культура предполагает-таки оформленное выявление именно человечности в человеке. Культура на этом уровне выступает прежде всего в таких реализуемых ценностях как совесть, порядочность, милосердие, терпимость, деликатность, вкус, желание и умение понять и "принять" другого человека, другой этнос, другую культуру. Блез Паскаль, писавший о том, что все мироздание не стоит и самого посредственного разума, "... ибо он способен познать и все плотское и самого себя...", недаром дальше заявил: "Все плотское, вместе взятое, и все разумное, вместе взятое, и все, что они порождают, не стоит самомалейшего порыва милосердия" [3]. Полноценная культура проявляется в этом и проверяется этим. Не одним порывом и не только порывом, правда, но и умением явить, к примеру милосердие по-человечески оформив его. Важно ведь и то, насколько человек внутренне культурен, и то, насколько органично выражает он свою культуру вовне, в отношении к другим людям, иным культурам.
  Ни наука, ни образование, ни профессиональные занятия умственным, и вообще творческим, трудом, интеллектуальной духовной деятельностью, - не обеспечивают сами по себе такого уровня культуры, то есть действительной культуры, которая только и есть культура в полном смысле слова.
  Значит, или тот слой, который обычно называют интеллигенцией, вовсе не обязательно - духовно ведущий слой народа, высококультурный слой населения. Или понятие "интеллигенция" надо понимать, вводя в него дополнительные смыслы и учитывая то, что постоянно путаются "интеллигентность" и "образованность", "культурность" и "цивилизованность".
  У многих представителей российской интеллигенции есть претензии на то, что они не столько цивилизованы, сколько олицетворяют высший уровень культуры, и призваны учить "как обустроить Россию", духовно возвышать других, и в России и за ее пределами, и, таким образом, служить нуждам народа, содействовать народному счастью, счастью человечества. Большой части этого слоя свойственно то, что С. Булгаков называл: "крайности народопоклонничества и духовного аристократизма"[4].
  С другой стороны, у русской интеллигенции (хотя не только у нее) заметен и налет утилитаризма. С. Франк считал, что: "русскому интеллигенту чуждо и отчасти враждебно понятие культуры в строгом смысле слова" [5]. Потому что, говоря о культуре, у нас постоянно имеют ввиду необходимость ее практического применения, использования. Культура важна, если она служит чему-то, если она - средство, скажем развития политического механизма, народного образования, воспитания, упорядочения общественной жизни. Отвечая этому, Франк справедливо писал о том, что культура не средство, а цель человеческой деятельности, что она не служит совершенствованию человеческой природы, а сама и есть это совершенствование.
  Мне представляется, что интеллигентность и культурность в высших проявлениях того и другого - во многом совпадают по реальному содержанию этих понятий. И уж во всяким случае в том отношении, что интеллигентность - тоже не средство для чего-то: это состояние, к которому следует стремиться, стремиться быть (а не казаться) интеллигентным. И это так же самоценно, как и культурность человека.
  А вот познание, знание, образование, просвещение - могут быть и бывают средствами для постижения, сохранения, распространения и развития культуры. И истина, которая есть соответствие знания о действительности - самой действительности, истина (или точнее истины) фактов, столь же служебна в отношении к культуре. Но понятие "Истина" употребляется и в другом значении, в котором и идет речь о ней как о ценности культуры.
 
 
  Истина как ценность культуры
 
  Истина и познание, как ее поиск, являются не только значимыми, полезными, пригодными для человека. Истина - это не только норма познания и жизни. Она - не только должное, в отличие от лжи, что закреплено в библейском "не лги". Поиск истины может быть еще и стремлением мыслителя найти ее как нечто сверхценное, как человеческий идеал. Но что за истина может выступить в качестве идеала? Ведь не любая же! О некоторых истинах сказано: тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман. У Сократа был интерес не к таким истинам и не к банальной истине факта, а к истине, сам путь познания которой возвышает человека. Вопрос Христа: что есть истина? - относится к истине такого рода.
  Будда говорил не о безличных, объективных, а о благородных истинах.
  Истина, за которую, люди порой готовы отдать жизнь, это не просто "соответствие мысли предмету" (Декарт), не просто то, что, как говорил Вл. Соловьев - есть "в формальном отношении". Она не формально, а по сути касается высот духовного бытия. Это не истина рассудка, количества, счета и расчета, не истина догматиков. Это истина жизненная, та, которую вообще нельзя найти раз и навсегда, а можно только порождать в процессе поиска, в мысли, в действии. И такая истина, и наука ее ищущая, и философия, - принадлежат собственно культуре в смысле их "человекообразующего действия, упорядочивающего жизненный хаос структур" [6]. Истина в этом, единственно существенном ее бытии, - одна из высших духовных ценностей, наряду с такими ценностями культуры как Вера, Добро, Красота, Свобода, Любовь и т. д., с которыми она органично связана.
  Хосе Ортега-и-Гассет, рассуждая о Вере и истине, писал, что философия пытается искать истину (исследуя сомнение), с тем, чтобы жизнь обрела подлинность, чтобы у человека была убежденность, истинная вера (не обязательно, кстати, религиозная): "Философия не должна доказывать истину на примере жизни, напротив, она должна доказывать истину для того, чтобы наша жизнь обрела подлинность" [7]. Вот эта подлинность жизни (не заданная, а создаваемая людьми) выявляется прежде всего как реализуемая истинность Веры, Добра, Красоты в этом мире. Истинность как проявленность действительной, а не фальшивой веры, настоящего Добра, подлинной Красоты, а не их лживых имитаций.
  Что касается Добра, например, то Вл. Соловьев, исследуя его, стремился: "... показать добро как правду, т.е. единственный правый, верный себе путь жизни во всем и до конца" [8]. Ибо он был убежден в том, что вообще нравственность есть путь к истинной жизни, что жизнь добрая и жизнь истинная - это фактически одно и то же.
  В. Гейзенберг, П. Дирак и многие другие ученые ХХ века были убеждены в родстве красоты и истины. Гейзенберг писал о красоте в точных науках как о предупреждающем сиянии, блеске истины [9] . Дирак утверждал, что красота формулы удостоверяет ее истинность. То есть они видели, что появление красоты как бы свидетельствует об истинности. И это так. И суть состоит в том, что (в этих частных, и в других случаях) истинность порождает ощущение красоты, а это ощущение, эстетический восторг, стимулируют к дальнейшему движению познания.
  И конечно, истина как ценность культуры живет не в частностях, а в целостном развитии человека, все более и более очеловечивающего и себя и мир вокруг. Человека, постоянно меняющегося и каждый раз определяющего то, - что он есть и чем он будет: "Жить - это постоянно решать, чем мы будем" [10]. Ведь "сам мир культуры был изобретен человеком как такой мир, через который человек становится человеком" [11]. Истина в этом смысле, которая выступает как "... живая сила, овладевающая внутренним существом человека и действительно выводящая его из ложного самоутверждения, - называется любовью" [12]. А любовь, согласно Вл. Соловьеву, есть действительное упразднение эгоизма. И если познание, наука, просвещение ориентированы на истинность в таком ее понимании, то они обретают смысл культуры высокого уровня, на коем базовой потребностью человека является потребность в жизни другого.
  Поэтому, если все же остается сомнение в том, что наука - феномен культуры, а не только цивилизации, то оно вызвано, во-первых, тем, что к науке относят зачастую что-то, что по сути ею не является. М. К. Мамардашвили считал, что так называемые прикладные науки - это не науки. Во-вторых, науку противопоставляют культуре еще и потому, что ее достижения могут использоваться против человека, против культуры (атомная бомба, химическое, бактериологическое оружие). Но это, как и то, что сам ученый может быть бесчеловечным, - не аргумент. Ибо, скажем, не отказываемся же мы считать искусство явлением культуры из-за того, что изящный бронзовой статуэткой можно убивать, что в форме близкой к искусству, можно заниматься пропагандой, что даже настоящее искусство можно использовать идеологически нечистоплотно, и что конкретный художник может быть человеком невысокой культуры в целом ряде отношений.
  В истории есть тьма примеров того, как и искусство, и науку, и философию пытались (и порой небезуспешно!) свести к вещному использованию (дикарскому или цивилизованному). И тогда они выпадали из поля культуры, которая: "... есть владение тем, чем нельзя владеть вещно и потребительски" [13]. Культурой можно владеть лишь в том смысле, что реализовать ее в жизни, творить, быть культурным, и внешне и по сути. А это возможно только тогда, когда культура представляет собой вполне органичное единство Веры, Истины, Добра, Красоты. Тогда она реализуется и как Свобода - свобода полного выявления человеком вовне своей внутренней человеческой индивидуальности. Тогда культура вполне воплощается как ценностная форма человечности.
 
 
 
 1. См.: Советский энциклопедический словарь. - М.: Сов. энциклопедия, 1985; а также: Культурология. Краткий словарь под ред. И. Кефели. - СПб., 1995.
 2. Сноу Ч.-П. Две культуры и научная революция // Сноу Ч.-П.
 3. Портреты и размышления. - М.: Прогресс, 1985.
 4. Паскаль Б. Мысли. - СПб.: СЕВЕРО-ЗАПАД, 1995. - С. 413.
 5. Булгаков С. Вехи. Из глубины. - М.: Правда, 1991. - С. 64.
 6. Там же. С. 176.
 7. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. - М.: Прогресс. Культура, 1992. - С. 312.
 8. Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия. - М.: Наука, 1991. - С. 333.
 9. Соловьев Вл. С. Оправдание добра // Соловьев Вл. С. Собр. соч. Т.1. - М.: Мысль, 1988. - С. 79.
 10. Гейзенберг В. Шаги за горизонт. - М.: Прогресс, 1987. - С. 275.
 11. Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия... С. 163.
 12. Мамардашвили М.К. Необходимость себя. - М.: Лабиринт, 1996. - С. 71.
 13. Соловьев Вл. С. Смысл любви // Соловьев Вл. С. Собр. соч. Т. 2. - М.: Мысль, 1988. - С. 505.
 14. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию... С. 326.
 
 БИБЛИОГРАФИЯ
 
 1. Арсеньев Н. С. О смысле культуры. - В кн.: Русские философы.
 2. Антология. - М., 1993.
 3. Бердяев Н. А. Письмо о культуре. - В кн.: Русское зарубежье. - Л., 1991.
 4. Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. - М., 1989.
 5. Библер В. С. Культура. Диалог культур (Опыт определения) // Вопросы
 6. философии. - 1989. - № 6.
 7. Библия. Ветхий и Новый Завет. - Любое издание.
 8. Бубер М. Два образа веры. - М., 1995.
 9. Вехи. Из глубины. -М., 1991 (С.Булгаков).
 10. Выжлецов Г. П. Аксиология культуры. - СПб, 1996.
 11. Гадамер Х. Г. Актуальность прекрасного. - М., 1991.
 12. Гейзенберг В. Значение красоты в точной науке. - В кн.: Гейзенберг В.
 13. Шаги за горизонт. - М., 1987.
 14. Иконникова С. Н. Диалог о культуре. - Л., 1987.
 15. Ильин И. Основы христианской культуры. О любви. О совести // Собр.соч. Т.1. - М., 1993.
 16. Каган М. С. Философия Культуры. - СПб., 1996.
 17. Кассирер Э. Опыт о человеке. Введение в философию культуры //Философские науки, 1991. - № 7.
 18. Кропоткин П. Л. Этика. - М., 1991.
 19. Культурология ХХ век. Антология. - М., 1995.
 20. Культурология. Словарь под ред. И. Ф. Кефели. Изд. Третье. - СПб., 1997.
 21. Культурология. Учебное пособие. - М., 1993.
 22. Лобковиц Н. Христианство и культура // Вопросы философии, 1993. - № 3.
 23. Льюис К. С. Любовь//Вопросы философии, 1989. - № 8.
 24. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. - М., 1992.
 25. Мамардашвили М. К. Необходимость себя. - М., 1996.
 26. Моррис У. Искусство и жизнь. - М., 1973.
 27. Мур Дж. Принципы этики. - М., 1984.
 28. Ортега-и-Гассет Х. Культура и жизнь. - В кн.: Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? - М., 1991.
 29. Паскаль Б. Мысли. - СПб., 1995.
 30. Планк М. Религия и естествознание//Вопросы философии, 1990. - № 8.
 31. Платон. Пир; Федр (в любом издании).
 32. Потебня А. А. Эстетика и поэтика. - М., 1976.
 33. Рассел Б. Почему я не христианин? - М., 1987.
 34. Руссо Ж.-Ж. Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов? // Избр. соч. - М., 1961. - Т.11.
 35. Сноу Ч.-П. Две культуры и научная революция. - В кн.: Сноу Ч.-П. Портреты и размышления. - М., 1985.
 36. Соловьев Вл. С. Жизненный смысл христианства//Философские науки, 1991. - № 3.
 37. Соловьев Вл. С. Соч. в 2-х тт. - М., 1988 (Т.1. Оправдание добра. Т.2. Красота в природе. Смысл любви. Общий смысл искусства).
 38. Толстой Л. Н. Что такое искусство // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. - М., 1951. - Т. 30.
 39. Франк С. Культура и религия // Философские науки, 1991. - № 7.
 40. Фромм Э. Психоанализ и этика. - М.,1993.
 41. Шиллер Ф. Письма об эстетическом воспитании. - В сб.: Ф. Шиллер. Статьи по эстетике. - М.-Л., 1935.
 42. Шпенглер О. Закат Европы. - М., 1993.
 ??
 
 ??
 
 ??
 
 ??
 
 5
 
 
 

<< Пред.           стр. 2 (из 2)           След. >>

Список литературы по разделу