<< Пред. стр. 1044 (из 1179) След. >>
Список литературы по разделу
чтобы их вообще не существовало на свете". Это суровое пренебрежение
решительно несправедливо. У Т. не было крупного поэтического дарования,
но под некоторыми небольшими его стихотворениями и под отдельными
местами его поэм не отказался бы поставить свое имя любой из
прославленных поэтов наших. Лучше всего ему удаются картины природы: тут
уже ясно чувствуется та щемящая, меланхолическая поэзия, которая
составляет главную красоту тургеневского пейзажа. Поэма Тургенева
"Параша" - одна из первых попыток в русской литературе обрисовать
засасывающую и нивелирующую силу жизни и житейской пошлости. Автор выдал
замуж свою героиню за того, кто ей полюбился и наградил ее "счастьем",
безмятежный вид которого, однако, заставляет его восклицать: "Но, Боже!
то ли думал я, когда исполненный немого обожанья, ее душе я предрекал
года святого благодарного страданья". "Разговор" написан отличным
стихом; есть строки и строфы прямо лермонтовской красоты. По содержанию
своему эта поэма, при всем своем подражании Лермонтову - одно из первых
в нашей литературе "гражданских" произведений, не в позднейшем значении
обличения отдельных несовершенств русской жизни, а в смысле призыва к
работе на общую пользу. Одну личную жизнь оба действующие лица поэмы
считают недостаточною целью осмысленного существования; каждый человек
должен совершить какой-нибудь "подвиг", служить "какому-нибудь богу",
быть пророком и "карать слабость и порок". Две другие большие поэмы Т.,
"Андрей" и "Помещик", значительно уступают первым. В "Андрее"
многоглаголиво и скучно описывается нарастание чувства героя поэмы к
одной замужней женщине и ее ответные чувства; "Помещик" написан в
юмористическом тоне и представляет собою, по терминологии того времени,
"физиологический" очерк помещичьей жизни - но схвачены только внешние,
смехотворные ее черты. Одновременно с поэмами Т. написал ряд повестей, в
которых тоже очень ярко сказалось лермонтовское влияние. Только в эпоху
безграничного обаяния печоринского типа могло создаться преклонение
молодого писателя пред Андреем Колосовым, героем повести того же
названия (1844). Автор выдает нам его за "необыкновенного" человека, и
он действительно совершенно необыкновенный... эгоист, который, не
испытывая ни малейшего смущения, на весь род людской смотрит как на
предмет своей забавы. Слово "долг" для него не существует: он бросает
полюбившую его девушку с большею легкостью, чем иной бросает старые
перчатки, и с полною бесцеремонностью пользуется услугами товарищей. В
особенную заслугу ему вменяется то, он "не становится на ходули". В том
ореоле, которым молодой автор окружил Колосова, несомненно сказалось и
влияние Жорж Занд, с ее требованием полной искренности в любовных
отношениях. Но только тут свобода отношений получила весьма своеобразный
оттенок: то, что для Колосова было водевилем, для страстно полюбившей
его девушки превратилось в трагедию. Не смотря на неясность общего
впечатления, повесть носит на себе яркие следы серьезного таланта.
Вторая повесть Т., "Бреттер" (1846), представляет собою авторскую борьбу
между лермонтовским влиянием и стремлением дискредитировать позерство.
Герой повести Лучков своею таинственною угрюмостью, за которою чудится
что-то необыкновенно глубокое, производит сильное впечатление на
окружающих. И вот, автор задается целью показать, что нелюдимость
бреттера, его таинственная молчаливость весьма прозаически объясняются
нежеланием жалчайшей посредственности быть осмеянной, его "отрицание"
любви - грубостью натуры, равнодушие к жизни - каким-то калмыцким
чувством, средним между апатиею и кровожадностью. Содержание третьей
повести Т.: "Три портрета" (1846) почерпнуто из семейной хроники
Лутовиновых, но очень уж в ней сконцентрировано все необыденное этой
хроники. Столкновение Лучинова с отцом, драматическая сцена, когда сын,
стиснув шпагу в руках, злобными и непокорными глазами смотрит на отца и
готов поднять на него руку - все это гораздо более было бы уместно в
каком-нибудь романе из иностранной жизни. Слишком густы также краски,
наложенные на Лучинова-отца, которого Т. заставляет 20 лет не говорит ни
единого слова с женой из-за туманно выраженного в повести подозрения в
супружеской неверности. - Рядом со стихами и романтическими повестями,
Т. пробует свои силы и на драматическом поприще. Из его драматических
произведений наибольший интерес представляет написанная в 1856 г. живая,
забавная и сценичная жанровая картинка "Завтрак у предводителя", до сих
пор удержавшаяся в репертуаре. Благодаря, в особенности, хорошему
сценическому исполнению пользовались также успехом "Нахлебник" (1848),
"Холостяк" (1849), "Провинциалка", "Месяц в деревне". Автору особенно
был дорог успех "Холостяка". В предисловии к изданию 1879 г. Т., "не
признавая в себе драматического таланта", вспоминает "с чувством
глубокой благодарности, что гениальный Мартынов удостоил играть в
четырех из его пьес и, между прочим, пред самым концом своей блестящей,
слишком рано прерванной карьеры, превратил силою великого таланта,
бледную фигуру Мошкина в "Холостяке" в живое и трогательное лицо".
Несомненный успех, выпавший на долю Т. на первых же порах его
литературной деятельности, не удовлетворял его: он носил в душе сознание
возможности более значительных замыслов - а так как то, что пока
выливалось на бумагу, не соответствовало их широте, то он "возымел
твердое намерение вовсе оставить литературу". Когда, в конце 1846 г.,
Некрасов и Панаев задумали издавать "Современник", Т. отыскал у себя,
однако, "пустячок", которому и сам автор, и Панаев настолько мало
придавали значения, что он был помещен даже не в отделе беллетристики, а
в "Смеси" первой книжки "Современника" 1847 г., Чтобы сделать публику
еще снисходительнее, Панаев к скромному и без того названию очерка:
"Хорь и Калиныч" прибавил еще заглавие: "из записок охотника". Публика
оказалась более чуткой, чем опытный литератор. К 1847 г. демократическое
или, как оно тогда называлось, "филантропическое" настроение начинало
достигать в лучших литературных кружках высшего своего напряжения.
Подготовленная пламенною проповедью Белинского, литературная молодежь
проникается новыми духовными течениями; в один, два года целая плеяда
будущих знаменитых и просто хороших писателей - Некрасов, Достоевский,
Гончаров, Т., Григорович, Дружинин, Плещеев и др. - выступают с рядом
произведений, производящих коренной переворот в литературе и сразу
сообщающих ей то настроение, которое потом получило свое
общегосударственное выражение в эпохе великих реформ. Среди этой
литературной молодежи Т. занял первое место, потому что направил всю
силу своего высокого таланта на самое больное место дореформенной
общественности - на крепостное право. Поощренный крупным успехом "Хоря и
Калинича", он написал ряд очерков, которые в 1852 г. были изданы под
общим именем "Записок Охотника". Книга сыграла первоклассную
историческую роль. Есть прямые свидетельства о сильном впечатлении,
которое она произвела на наследника престола, будущего освободителя
крестьян. Обаянию ее поддались и все вообще чуткие сферы правящих
классов. "Запискам Охотника" принадлежит такая же роль в истории
освобождения крестьян, как в истории освобождения негров - "Хижине дяди
Тома" Бичер Стоу, но с тою разницею, что книга Т. несравненно выше в
художественном отношении. Объясняя в своих воспоминаниях, почему он в
самом начале 1847 г. уехал заграницу, где написано большинство очерков
"Записок Охотника", Тургенев говорит: "я не мог дышать одним воздухом,
оставаться рядом с тем, что я возненавидел; мне необходимо нужно было
удалиться от моего врага за тем, чтобы из самой моей дали сильнее
напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил
известное имя: враг этот был крепостное право. Под этим именем я собрал
и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца - с чем я
поклялся никогда не примиряться... Это была моя Аннибаловская клятва".
Категоричность Т., однако, относится только к внутренним мотивам
"Записок Охотника", а не к исполнению их. Болезненно-придирчивая цензура
40-х годов не пропустила бы сколько-нибудь яркий "протест",
сколько-нибудь яркую картину крепостных безобразий. И действительно,
непосредственно крепостное право затрагивается в "Записках Охотника"
сдержанно и осторожно. "Записки Охотника" - "протест" совсем особого
рода, сильный не столько обличением, не столько ненавистью, сколько
любовью. Народная жизнь пропущена здесь сквозь призму душевного склада
человека из кружка Белинского и Станкевича. Основная черта этого склада
- тонкость чувств, преклонение пред красотой и вообще желание быть не от
мира сего, возвыситься над "грязной действительностью". Значительная
часть народных типов "Записок Охотника" принадлежит к людям такого
покроя. Вот романтик Калиныч, оживающий только тогда, когда ему
рассказывают о красотах природы - горах, водопадах и т. п.; вот Касьян с
Красивой Мечи, от тихой души которого веет чемто совершенно неземным;
вот Яша ("Певцы"), пение которого трогает даже посетителей кабака, даже
самого кабатчика. Рядом с натурами глубоко поэтическими, "Записки
Охотника" выискивают в народе типы величавые. Однодворец Овсяников,
богатый крестьянин Хорь (за которого Т. уже в 40-х гг. упрекал в
идеализации) величественно спокойны, идеально честны и своим "простым,
но здравым умом" прекрасно понимают самые сложные
общественно-государственные отношения. С каким удивительным спокойствием
умирают в очерке "Смерть" лесовщик Максим и мельник Василий; сколько
чисто романтической обаятельности в мрачновеличественной фигуре
неумолимо честного Бирюка! Из женских народных типов "Записок Охотника"
особенного внимания заслуживают Матрена ("Каратаев"), Марина (Свидание)
и Лукерья ("Живые Мощи"; последний очерк залежался в портфеле Т. и
увидел свет лишь четверть века спустя, в благотворительном сборнике
"Складчина", 1874 г.): все они глубоко женственны, способны на высокое
самоотречение. И если мы к этим мужским и женским фигурам "Записок
Охотника" прибавим удивительно симпатичных ребятишек из "Бежина Луга",
то получится целая одноцветная галерея лиц, относительно которых никак
нельзя сказать, что автор дал тут народную жизнь во всей ее
совокупности. С поля народной жизни, на котором растут и крапива, и
чертополох, и репейник, автор сорвал только красивые и благоухающие
цветы и сделал из них прекрасный букет, благоухание которого было тем
сильнее, что представители правящего класса, выведенные в "Зап.
Охотника", поражают своим нравственным безобразием. Господин Зверков
("Ермолай и Мельничиха") считает себя человеком очень добрым; его даже
коробит, когда крепостная девка с мольбою бросается ему в ноги, потому
что по его мнению "человек никогда не должен свое достоинство терять";
но он с глубоким негодованием отказывает этой "неблагодарной" девке в
разрешении выйти замуж, потому что его жена останется тогда без хорошей
горничной. Гвардейский офицер в отставке Аркадий Павлыч Пеночкин
("Бурмистр") устроил свой дом совсем по-английски; за столом у него все
великолепно сервировано и выдрессированные лакеи служат превосходно. Но
вот один из них подал красное вино не подогретым; изящный европеец
нахмурился и, не стесняясь присутствием постороннего лица, приказал "на
счет Федора... распорядиться". Мардарий Аполлоныч Стегунов ("Два
помещика") - тот совсем добряк: идиллически сидит на балконе прекрасным
летним вечером и пьет чай. Вдруг донесся "до нашего слуха звук мерных и
частых ударов". Стегунов "прислушался, кивнул головой, хлебнул, и, ставя
блюдечко на стол, произнес с добрейшей улыбкой и, как бы невольно вторя
ударам: чюки-чюки-чюк! чюки-чюк! чюки-чюк!". Оказалось, что наказывают
"шалунишку Васю", буфетчика "с большими бакенбардами". Благодаря
глупейшему капризу злющей барыни ("Каратаев"), трагически складывается
судьба Матрены. Таковы представители помещичьего сословия в "Записках
Охотника". Если и встречаются между ними порядочные люди, то это или
Каратаев, кончающий жизнь трактирным завсегдатаем, или буян Чертопханов,
или жалкий приживальщик - Гамлет Щигровского уезда. Конечно, все это
делает "Записки Охотника" произведением односторонним; но это та святая
односторонность, которая приводит к великим результатам. Содержание
"Записок Охотника" во всяком случае, было не выдумано - и вот почему в
душе каждого читателя во всей своей неотразимости вырастало убеждение,
что нельзя людей, в которых лучшие стороны человеческой природы
воплощены так ярко, лишать самых элементарных человеческих прав. В чисто
художественном отношении "Записки Охотника" вполне соответствуют великой
идее, положенной в их основание, и в этой гармонии замысла и формы -
главная причина их успеха. Все лучшие качества тургеневского таланта
получили здесь яркое выражение. Если сжатость составляет вообще одну из
главных особенностей Т., совсем не писавшего объемистых произведений, то
в "Записках Охотника" она доведена до высшего совершенства. Двумя-тремя
штрихами Т. рисует самый сложный характер: назовем для примера хотя бы
завершительные две странички очерка, где душевный облик "Бирюка"
получает такое неожиданное освещение. Наряду с энергиею страсти, сила
впечатления увеличивается общим, удивительно мягким и поэтическим
колоритом. Пейзажная живопись "Записок Охотника" не знает себе ничего
равного во всей нашей литературе. Из среднерусского, на первый взгляд
бесцветного пейзажа Т. сумел извлечь самые задушевные тона, в одно и
тоже время и меланхолические, и сладко-бодрящие. В общем, Т. "Записками
Охотника" по технике занял первое место в ряду русских прозаиков. Если
Толстой превосходит его широтою захвата, Достоевский - глубиною и
оригинальностью, то Т. - первый русский стилист. В его устах "великий,
могучий, правдивый и свободный русский язык", которому посвящено
последнее из его "Стихотворений в прозе", получил самое благородное и
изящное свое выражение.
Личная жизнь Т., в то время, когда так блестяще развертывалась его
творческая деятельность, складывалась невесело. Несогласия и
столкновения с матерью принимали все более и более острый характер - и
это не только нравственно его развинчивало, но приводило также к крайне
стесненному материальному положению, которое осложнялось тем, что все
считали его человеком богатым. К 1845 г. относится начало загадочной
дружбы Т. с знаменитой певицей Виардо-Гарсия. Неоднократно были сделаны
попытки пользоваться для характеристики этой дружбы рассказом Т.:
"Переписка", с эпизодом "собачьей" привязанности героя к иностранной
балерине, существу тупому и совершенно необразованному. Было бы, однако,
грубою ошибкой видеть в этом прямо автобиографический материал. Виардо -
необыкновенно тонкая художественная натура; муж ее был прекрасный
человек и выдающийся критик искусства, которого Т. очень ценил и который
в свою очередь, высоко ставил Т. и переводил его сочинения на франц.
язык. Несомненно также, что в первое время дружбы с семьей Виардо Т.,
которому мать целых три года за привязанность к "проклятой цыганке" не
давала ни гроша, весьма мало напоминал популярный за кулисами тип
"богатого русского". Но, вместе с тем, глубокая горечь, которою
проникнут рассказанный в "Переписке" эпизод, несомненно имела и
субъективную подкладку. Если мы обратимся к воспоминаниям Фета и к
некоторым письмам Т., мы увидим, с одной стороны, как права была мать
Т., когда она его называла "однолюбом", а с другой, что, прожив в тесном
общении с семьею Виардо целых 38 лет, он, все таки, чувствовал себя
глубоко и безнадежно одиноким. На этой почве выросло тургеневское
изображение любви, столь характерное даже для его всегда меланхоличной
творческой манеры. Т. - певец любви неудачной по преимуществу.
Счастливой развязки у него почти ни одной нет, последний аккорд - всегда
грустный. Вместе с тем, никто из русских писателей не уделил столько
внимания любви, никто в такой мере не идеализировал женщину. Это было
выражением его стремления забыться в мечте. Герои Тургенева всегда робки
и нерешительны в своих сердечных делах: таким был и сам Т. - В 1842 г.
Т., по желанию матери, поступил в канцелярию министерства внутренних
дел. Чиновник он был весьма плохой, а начальник канцелярии Даль, хотя
тоже был литератор, к службе относился весьма педантически. Кончилось
дело тем, что прослужив года 11/2, Т., к немалому огорчению и
неудовольствию матери, вышел в отставку. В 1847 г. Т. вместе с
семейством Виардо уехал за границу, жил в Берлине, Дрездене, посетил в
Силезии больного Белинского, с которым его соединяла самая тесная
дружба, а затем отправился во Францию. Дела его были в самом плачевном
положении; он жил займами у приятелей, авансами из редакций, да еще тем,
что сокращал свои потребности до минимума. Под предлогом потребности в
уединении, он в полном одиночество проводил зимние месяцы то в пустой
даче Виардо, то в заброшенном замке ЖоржЗанд, питаясь чем попало.
Февральская революция и Июньские дни застали его в Париже, но не
произвели на него особенного впечатления. Глубоко проникнутый общими
принципами либерализма, Т. в политических своих убеждениях всегда был,
по собственному его выражению, "постепеновцем", и
радикально-социалистическое возбуждение 40-х гг., захватившее многих его
сверстников, коснулось его сравнительно мало. В 1850 г. Т. вернулся в
Россию, но с матерью, умершей в том же году, он так и не свиделся.
Разделив с братом крупное состояние матери, он по возможности облегчил
тяготы доставшихся ему крестьян. В 1852 г. на него неожиданно обрушилась
гроза. После смерти Гоголя Т. написал некролог, которого не пропустила
петербургская цензура, потому что, как выразился известный МусинПушкин,
"о таком писателе преступно отзываться столь восторженно". Единственно
для того, чтобы показать, что и "холодный" Петербург взволнован великою
потерею, Т. отослал статейку в Москву, В. И. Боткину, и тот ее напечатал
в "Москов. Вед.". В этом усмотрели "бунт", и автор "Записок Охотника"
был водворен на съезжую, где пробыл целый месяц. Затем он был выслан в
свою деревню и только благодаря усиленным хлопотам гр. Алексея Толстого
года через два вновь получил право жить в столицах. Литературная
деятельность Т. с 1847 г., когда появляются первые очерки "Записок
Охотника", до 1856 г., когда "Рудиным" начинается наиболее прославивший
его период больших романов, выразилась, кроме законченных в 1851 г.
"Записок Охотника" и драматических произведений, в ряде более или менее
замечательных повестей: "Дневник лишнего человека" (1850), "Три встречи"
(1852), "Два приятеля" (1854), "Муму" (1854), "Затишье" (1854), "Яков
Пасынков" (1855), "Переписка" (1856). Кроме "Трех встреч". которые
представляют собою довольно незначительный анекдот, прекрасно
рассказанный и заключающий в себе удивительно поэтическое описание
итальянской ночи и летнего русского вечера, все остальные повести
нетрудно объединить в одно творческое настроение глубокой тоски и
какого-то беспросветного пессимизма. Это настроение теснейшим образом
связано с унынием, которое охватило мыслящую часть русского общества под
влиянием реакции первой половины 50-х годов. Доброю половиною своего
значения обязанный идейной чуткости и уменью улавливать "моменты"
общественной жизни, Т. ярче других своих сверстников отразил уныние
эпохи. Именно теперь в его творческом синтезе создался тип "лишнего
человека" - это до ужаса яркое выражение той полосы русской
общественности, когда непошлому человеку, потерпевшему крушение в
сердечных делах, решительно нечего было делать. Глупо заканчивающий свою
умно начатую жизнь Гамлет Щигровского у. ("Записки Охотника"), глупо
погибающий Вязовнин ("Два приятеля"), герой "Переписки", с ужасом
восклицающий, что "у нас русских нет другой жизненной задачи, как
разработка нашей личности", Веретьев и Маша ("Затишье"), из которых
первого пустота и бесцельность русской жизни приводит к трактиру, а
вторую в пруд - все эти типы бесполезных и исковерканных людей
зародились и воплотились в очень ярко написанные фигуры именно в годы
того безвременья, когда даже умеренный Грановский восклицал: "благо
Белинскому, умершему во время". Прибавим сюда из последних очерков
"Записок Охотника" щемящую поэзию "Певцов", "Свидания", "Касьяна с
Красивой Мечи", грустную историю Якова Пасынкова, наконец "Муму",
которую Карлейль считал самою трогательною повестью на свете - и мы
получим целую полосу самого мрачного отчаяния. В силу той же чуткости к
колебаниям общественной атмосферы, Т. вслед за наступлением в 1855 г.
новой полосы государственной жизни, пишет четыре крупнейших своих
произведения; "Рудин" (1856), "Дворянское гнездо" (1859), "Накануне"
(1860), "Отцы и Дети" (1862), в которых является самым замечательным
выразителем первой половины эпохи реформ. Ярче всех своих сверстников он
уловил тот момент единодушия общественных стремлений, когда все хоронили
<< Пред. стр. 1044 (из 1179) След. >>
Список литературы по разделу