<< Пред. стр. 982 (из 1179) След. >>
Список литературы по разделу
повелевает делать или не делать то или иное. Схоластические авторитеты
делятся в этом отношении на два лагеря: одни признают естественный закон
исключительно индикативным, другие - исключительно прецептивным. С.
пытается примирить оба крайние решения. По его мнению, в естественном
законе находятся на лицо оба свойства: он и разъясняет, и повелевает в
одно и то же время. Такой ответ на основную проблему заставляет С.
искать выхода из другой схоластической антиномии, тесно связанной с
предыдущею. На чем покоится естественный закон: на природе вещей или на
божественном велении? С. одинаково чужд как рационализма, так и
провиденциализма в их чистом виде и принимает в качестве генетических
моментов естественного закона как человечески разум, так и божественную
волю. На этих основах покоится и политика С. Так как общество -
естественное состояние человека, вне которого он не может жить, то тем
самым оно является учреждением божественным; но так как общество не
может существовать без законов, а законы не могут явиться без власти их
издающей, т. е. без правительства, то и правительство- институт
божественный. Божественность верховной властиисключительно результат ее
естественного происхождения; слова апостола Павла: "Всякая власть от
Бога" надо понимать именно в этом смысле, а не так, что в возникновении
верховной власти кроется непостижимая человеческому разуму делегация,
непосредственное происхождение от Бога. Так как власть порождена
естественным законом, то она и подчиняется ему; возникшая для нужд
общества, она покоится на акте делегации от общества- реального,
исторического общества. Словом, верховная власть принадлежит народу и им
делегируется правительству; но такая делегация не составляет
необходимости: общество (народ) может сохранить власть за собой, и это
решение будет столь же законно, как и решение делегировать власть одному
лицу или нескольким лицам, на время или навсегда. Не отрицая
принципиально ни одной из возможных форм правления, С., из соображений
практических, склоняется на сторону монархи. Но так как монарх- не
представитель Бога, а лишь делегат народа, то он должен сообразоваться с
народной волей; согласие монарха и народа- единственный источник власти
первого; наследственность трона обусловливается сохранением этого
согласия. Как только оно прекращается, верховный суверен- народ-
вступает в свои права; а права у него, по С., в данном случае очень
широки. Законному монарху он может оказать лишь пассивное сопротивление,
но по отношению к узурпатору, тирану в античном смысле слова, дозволены
всякие меры, не исключая убийства. Убийство не возбраняется даже тогда,
когда виновным в нарушении законов оказывается законный монарх, но С.
советует избегать этого. если нарушены интересы не всего общества, а
лишь частного лица. Тирана же может убить последний гражданин за всякое
нарушение закона. Политическая доктрина С. в ее целом не стоит одиноко.
Начало XVII в. было эпохой острого политико-религиозного кризиса, когда
приходили в столкновение самые разнородные интересы, когда оппозиции
против абсолютизма, более или менее прикрытая религиозными мотивами,
явно или скрыто действовала во всей Зап. Европе. Абсолютизм мешал
католикам, потому что в своем развитии подрывал идею авторитета папы,-
мешал и различным протестантским партиям, потому что подавлял свободу
мысли. Поэтому учение монархомахов, одним из видных представителей
которого был С., вербовало своих сторонников как в среде католических,
так и в среде протестантских публицистов. В частности, доктрина
тираноубийства, первое выражение которой мы встречаем еще в средние
века, была чисто католической и в эпоху религиозных войн имела многих
представителей (Буше, Мариана), кроме С. Она не оставалась только
книжной, а проводилась в жизнь, деятельно пропагандируемая иезуитами.
Убийство Вильгельма Оранского в Нидерландах (1584) и двух Генрихов во
Франции (1588 и 1610) стояло в связи с этой пропагандой. Ср. К. Werner,
"Suarez und die Scholastik der letzten Jahrhunderte"; A. Frank,
"Rеformateurs et publicistes de l'Europe. XVII siecle".
А. Дживелегов.
Субретка- один из постоянных типов старой комедии, итальянской, затем
французской. Бойкая, веселая, молодая, смелая горничная, себе на уме и
преданная своей госпоже- героине пьесы,- она играет в комедии
значительную роль, ускоряя темп действия и способствуя благоприятной
развязке. Наиболее совершенным типом С. считается Дорина в "Тартюфе"
Мольера. Несомненным отголоском типа С. является Лиза в "Горе от ума".
Близки по отношениям к героине, но имеют иное положение в пьесе
наперсница в античной и ложноклассической трагедии и пожилая дуэнья
испанской драмы.
А. Г.
Субстрат- Словом "С." (substratum) принято переводить греч. термин
upokeimenon (основа). Термин этот употребляется и Аристотелем, но
значение самостоятельной категории он получил у стоиков, выражая собой
тот неопределенный, бескачественный, вполне отвлеченный и пустой
субъект, который предполагается всяким предикатом и логически
предшествует ему. С. стоиков есть то же, что материя, не в смысле
вещества, но в смысле не имеющей еще в себе никакой определенности
подкладки всего существующего. Впоследствии, а также и в настоящее
время, слово С. употреблялось и употребляется нередко как синоним
субстанции, но степень отвлеченности, соединяемая с термином "С.",
большей частью превосходит степень отвлеченности, соединяемую с термином
"субстанция". Субстанции принадлежит единство и постоянство: она есть
это сущее, служащее устойчивым для рассудка субъектом своих предикатов.
Восходя до субстрата, мы уничтожаем единство и постоянство и обращаем
субъект в голый, ничего не означающий, могущий, правда, иметь условное
значение для суждения, но не сопряженный с предположением чего-либо
действительного. Поэтому, отожествление С. и субстанции выражает собой
обыкновенно тенденцию обнаружить отрицательный и пустой характер второго
из этих понятий, как такового, и тем самым уменьшить его собственную
философскую ценность. Есть, однако, примеры употребления термина "С."
просто в его этимологическом значении основы или подкладки, без
приписывания его понятию полной отвлеченности; так напр., Кант в этом
смысле прилагает термин "С." ко времени, как к основе всякой смены
явлений.
Субъект.- Слово С. имеет одно значение в логике, другое- в
психологии. В логике С. называется подлежащее суждения, т. е. предмет, о
котором что-либо говорится или мыслится- другими словами, некоторый
объект мысли. В психологии, наоборот, С. всегда противополагается
объекту. Под С. психология разумеет активное самосознающее начало
душевной жизни, которое противопоставляет себя внешнему миру и своим
собственным состояниям, рассматривая их как объект. Из этих двух
употреблений первое является более ранним, второе- более
распространенным в наше время (см. Eucken, "Geschichte der
philosophischen Тегminologie", Лпц., 1879, стр. 203-204). Учение
психологии о С. душевной жизни очень запугано. Главная причина этого
заключается в том, что психологи не проводят должного разграничения
между природою С. и его самопознанием. Природа С. открывается из
рассмотрения общего характера душевной жизни, как жизни сознания. Жизнь
сознания, взятая в целом, имеет три специфических особенности. 1) наше
ясное сознание узко: в один момент времени мы можем созерцать только
один предмет. Это не значит, что предмет созерцания должен быть прост
или что впечатления не могут доходить до сознания иначе, как только по
одному зараз. Такое мнение некогда существовало в психологии, но потом
было оставлено. Экспериментальнопсихологические исследования нового
времени показали, что мы можем сразу сознавать несколько впечатлений:
для этого нужно только, чтобы различные впечатления были объединены в
каком-либо отношении и представляли собой один предмет созерцания. Наши
созерцания исходят из единого начала, которое, как единое, в один момент
времени может иметь дело только с одним предметом. Но что это за начало?
Нужно ли считать его простым явлением, которое сменяется с каждым новым
предметом созерцания? Или нужно видеть в нем реальную основу всей
душевной жизни? Ответом на этот вопрос служит другая особенность нашего
сознания. 2) Жизнь нашего сознания течет без скачков и перерывов. В ней
нет ни одного явления, которое возникало бы ex abrupto или стояло бы
особняком. Новые явления развиваются на почве предшествующих и как бы
подводят им итог; новые впечатления сознаются всегда в связи с наличным
предметом созерцания и им определяются. Поэтому созерцаемые нами в
предметах качества и количества всегда бывают относительные, а самые
предметы созерцания, последовательно проходящие пред нами, образуют
собой одно непрерывное целое, как бы один объект. Этот объект, однажды
поставленный нами в созерцании, не снимается никогда: он принимает
только различные формы, постепенно делаясь из неопределенного и простого
все более раздельным и сложным. Созерцание его не прекращается, нужно
думать, и во время сна: оно переходит лишь из ясного в темное. Этим
объясняется, почему пробуждение служит не началом новой жизни сознания,
а естественным продолжением прежней. Но если все предметы созерцания, с
которыми мы имеем дело в течение своей жизни, образуют собой одно
непрерывное целое, то и все акты созерцания от начала до конца нашей
жизни служат проявлением единого начала, лежащего в основе всей душевной
жизни. 3) Последнюю особенность сознания составляет его произвольность.
Чем больше человек развивается, тем сложные делаются предметы его
созерцания, тем больше подробностей он может сразу обнять своим
сознанием. Но, вследствие узости сознания, количество одновременно
созерцаемых подробностей обратно пропорционально степени ясности их
сознания. Вследствие этого параллельно с развитием человека должно было
бы происходить, по-видимому, постепенное потемнение сознания. В
действительности, однако, этого не бывает. Чтобы лучше рассмотреть
какой-либо предмет, человек по произволу сужает сферу своего созерцания.
Такое сужение известно под названием внимании. Не всякое внимание
сопровождается сознательным усилием воли. На этом основании принято
говорить о непроизвольном внимании, в отличие от произвольного. Если,
однако, присмотреться к условиям так называемого непроизвольного
внимания, то его произвольный характер сделается ясным. Непроизвольное
внимание привлекается предметами, которые: а) отвечают преобладающим в
нас интересам, б) имеют связь с волнующими нас чувствованиями или в)
легче всего могут быть усвоены. Последнее бывает, когда предметы,
подлежащие усвоению, уже знакомы или когда их действие сильно или
продолжительно. Все эти условия однородны: интересы и чувствования
указывают на запросы воли; к естественным потребностям води относится и
легкость изучения. Воля и ее запросы составляют, следовательно,
последнюю основу не только произвольного, но и непроизвольного внимания.
Но от внимания зависит направление нашей сознательной жизни.
Следовательно, наша сознательная жизнь определяется в своем течении не
внешними факторами, которые ее возбуждают, а нашими внутренними
потребностями, запросами и целями. И значит, реальная основа или субъект
душевной жизни есть начало самопроизвольное, развивающее деятельность
для удовлетворения своих потребностей.
Познает себя субъект через свои обнаружения, сознаваемые
непосредственно. Всякое наше познавание заключает в себе две стороны,
являясь актом сознания и самосознания. как акт сознания, оно дает нам
знать, с чем мы имеем дело, какой предмет мы созерцаем пред собой- стол,
стул. чернильницу, перо или что другое. Как акт самосознания, оно
говорит нам, что, видя, напр., стол, мы спокойно созерцаем, а не
находимся в состоянии волнения или желания. Эти две стороны даны бывают
всюду, хотя вследствие узости сознания никогда не сознаются с одинаковой
ясностью. Иногда более ясно сознается предмет, иногда- акт созерцания,
смотря потому, на что бывает обращено наше внимание. Познание свое мы
начинаем не с себя самих, а с внешнего мира, с окружающих тел; поэтому и
свои обнаружения душевные первоначально мы познаем не в чистом виде, а в
связи с телесными явлениями. Изучая тела, мы выделяем из них одно,
нераздельно связанное с нами. Мы замечаем, что это тело является в своем
роде единственным. В отличие от других тел, оно не покидает нас никогда.
Прикосновение к нему чего-либо постороннего мы не только видим, но и
испытываем. Перемены его являются в нашей жизни событиями, приятно или
неприятно волнующими наше существо. Через него мы исполняем свои
хотения; хотим мы что-нибудь приблизить к себе- приближаем к нему, хотим
удалить от себя- удаляем от него. В результате у нас слагается
убеждение, что тело это и мы составляем одно, что его состояния- наши
состояния, его движения- наши действия. На этой ступени самопознания мы
отожествляем заботы о себе с заботами о своем теле. Мало помалу у нас
развивается способность отвлечения. Мы учимся отрывать свой умственный
взор от ярких образов внешней, чувственной действительности и
сосредоточивать внимание на явлениях своего внутреннего, душевного мира.
Мы находим в себе бесконечное разнообразие мыслей, чувствований и
желаний. Для нас становится очевидным, что в этих-то явлениях,
непосредственно воспринимаемых нами, но сокрытых от непосредственного
взгляда других, и выражается наша сущность. Наше тело теряет в наших
глазах свое прежнее значение; мы начинаем смотреть на него, как на
внешний объект, который, подобно другим телам, воспринимается внешними
чувствами и оказывает сопротивление нашей воле. Открыв явления
внутреннего мира, мы пытаемся свести их к логическому единству. К этому
побуждают нас и присущее нашей мысли требование единства, и наше
естественное желание понять себя. Мы выдвигаем на первый план
определенную группу явлений, отвечающих коренным запросам нашей воли,
нашему призванию, и с точки зрения этих явлений освещаем все остальные
явления нашей душевной жизни. У обыкновенных людей жизненное призвание в
большинстве случаев не бывает ясно выражено; поэтому и взгляд их на себя
не отличается устойчивою определенностью. Один взгляд имеет человек на
себя, как на чиновника, другой- как на главу семьи, третий - как на
члена товарищеского кружка и пр. Конечно, во всех этих взглядах должно
быть нечто общее, отвечающее индивидуальным особенностям человека; но
это общее остается обыкновенно темным и неопределенным. С изменением
запросов воли естественно должен меняться и взгляд человека на себя.
Бывают случаи, что человек, под влиянием органического расстройства,
неожиданно для себя проникается новым настроением и новыми стремлениями.
Потребность объяснить новое свое состояние приводит его к новому взгляду
на себя. Какой-нибудь столяр вдруг приходить к мысли, что он германский
император, и в этом смысле начинает действовать и истолковывать все
известные факты своей жизни, Если при этом он наталкивается на факты,
стоящие в явном противоречии с принятой им точкой зрения, он совершенно
последовательно отвергает эти факты и приписывает их посторонней
личности. Подобные случаи известны под названием "раздвоения личности".
На самом деле в этих случаях не происходит никакого разделения личности:
субъект остается единым, его рассуждения логически последовательными, но
у него получаются странные выводы, потому что он выходит из странных для
здорового человека предположений.
Некоторые мыслители отрицают субстанциальную природу субъекта, считая
его простым призраком или выражением связи между явлениями сознания. Это
учение известно под именем феноменализма. Представителями его служат: а)
чистые эмпирики, которые не хотят знать ничего кроме явлений и их
временных связей; б) материалисты, для которых душевная жизнь не более,
как ряд явлений, пассивно сопровождающих мозговые процессы, и в)
пантеисты, по взгляду которых, существует только одна субстанция -
Божественная, а человек и его психофизическая жизнь - простой модус
Божества. Все эти взгляды не согласуются с данными внутреннего опыта.
Литература. Лотце, "Микрокозм" (М., 1866, т., 1, кн. II, гл. 1 и 5);
Гогоцкий, "Программа психологии" (Киев, 1880, стр. 32 и след.);
Снегирев, "Психология" (Харьк. 1893, стр. 288-324); Фонсегрив, "Элементы
психологии" (Сергиев Посад, 1900, стр. 204-213); Спенсер, "Основания
психологии" (СПб., 1876. т. 1, стр. 151-168; т. II, стр. 353-368; т. IV,
стр. 152-200); Милль, "Обзор философии сэр Вильяма Гамильтона" (СПб.,
1869, гл. XII); Джемс, "Психология" (СПб., 1896, стр. 132-168); Рибо,
"Болезни личности" (М., 1877); Лопатин "О реальном единстве сознания"
("Вопросы филос. и психол." 1899. кн. 49, стр. 600-623 и кн. 60, стр.
861-880); Козлов, "О множественности состояний сознания" ("Философ.
Трехмесячник", 1886); Серебреников, "Самооткровение духа, как источник
его познания" ("Христ. Чтен.", 1897, ч. 1, стр. 424-439); его же,
"Опытная психология и ее методы" ("Христ. Чтение", 1899, ч. 1, стр.
639-677).
В. С.
Субъективное право, в противоположность объективному или юридическим
нормам, означает право в применении к личности обладателя вытекающих из
него правомочий и обязанностей. Его определяют, как "область
независимого господства частной воли" (Савиньи), "отведенную личности
объективным правом область власти или господства воли" (Виндшейд),
"юридически защищенный интерес" (Иеринг), "долю участия личности в
жизненных благах, достающуюся ей в общественной жизни" (Дернбург),
"признанный и защищенный правом круг интересов и власти"
(Регельсбергер), "совокупность правомочий и притязаний, принадлежащих
личности на основании норм объективного права" (Бирлинг, Леман и др.),
"власть; которая принадлежит личности над вещами и другими личностями",
"господство воли одного лица над волей другого" (Унгер) и т. д. Эти
определения различаются внутренним, философским смыслом, влагаемым в
понятие С. права, соответственно общим воззрениям на природу права и на
отношение С. права к объективному. Выставляя на первый план момент воли,
юристы подчеркивают этим творческую роль последней в процессе
правообразования и, вместе с тем, как психологическую природу права, так
и логический, если не исторический приоритет С. права сравнительно с
объективным. Поступки лица, направленные к осуществлению предоставленных
ему правомочий, с этой точки зрения представляют собой не только
пользование сообщенным ему извне благом, но по преимуществу проявление
его личной свободы и власти над внешним миром, вытекающих из его
положения, как личности. С. правоне потому право лица, что оно сообщено
ему объективным правом; наоборот, последнее санкционирует лицу
определенную долю свободы и власти потому, что личности эта доля свободы
принадлежит в силу ее внутренних свойств, и без признания ее немыслимо
существование общества. Современное воззрение отличается от точки зрении
естественного права только тем, что не признает неизменных и постоянных
С. прав, а рассматривает последние как необходимую долю свободы лица при
данном строе общественных отношений и высшее или, по крайней мере,
равноценное с другими факторами и явлениями жизни, благо, не подлежащее
ограничению по одним лишь соображениям целесообразности. Противоположная
точка зрения указывает на то, что в человеческом общежитии права
установляются и охраняются на основании отвлеченного представления о
достоинстве личности, а в видах целесообразного, при данных условиях,
распределения между членами общества реальных благ, для производства
которых люди и соединяются в общество. Борьба за право есть прежде всего
борьба за жизненные блага; при установлении права важно не то, какая
доля свободы предоставляется личности, в какой мере С. чувство ее
удовлетворено, а то, какое количество жизненных благ получит личность,
осуществляя свои правомочия или С. права. С. сторона дела безразлична
для права; она отходит в сферу нравов и быта. Процесс правообразования
начинается с господства частной воли и утверждения С. прав энергией
самой личности (Иеринг); но в последующей борьбе за право результаты ее,
т. е. данное распределение С. прав, обусловливаются не признанием за
лицом той или иной доли свободы в силу его внутреннего управомочия, а
фактическим преобладанием одних участников борьбы над другими. Мера C.
права, таким образом, не в личности, а в принципах общественного
распределения благ, и может спуститься до полного отрицания личности (в
<< Пред. стр. 982 (из 1179) След. >>
Список литературы по разделу