<< Пред. стр. 1 (из 1) След. >>
Список литературы по разделу
В.В.Бычков
ЭСТЕТИЧЕСКОЕ В СИСТЕМЕ КУЛЬТУРЫ
(опублик.: Мир культуры // Труды Государственной академии славянской культуры. Вып. II. М., 2000. С. 92 - 106.)
Объективная трудность писания коллективных трудов и особенно трудов по культуре заключается в том, что у каждого имеющего достаточный опыт работы исследователя имеется своя система представлений об основных параметрах всей гуманитарной сферы. Естественно, что он опирается на опыт своих коллег и предшественников, или по крайней мере как-то учитывает его, но в целом имеет свои представления, которые иногда более, иногда менее, но расходятся с пониманием основных проблем и понятий других исследователей. Поэтому фактически любое серьезное исследование по основным вопросам культуры должно иметь свой лексикон, основных понятий и определений. Тем более, если речь идет об учебнике или учебном пособии.
Вот, передо мной поставлена задача ясно и понятно определить место эстетического в культуре. Вроде бы простая задача для человека, который не первый год размышляет и пишет по вопросам культуры, эстетики, искусства. Однако, проста она только для дилетанта. Специалист же знает, что труднее этой задачи сегодня, пожалуй, и не сыщется в гуманитарных науках. Ибо здесь, из двух компонетов оба в силу своей сложности и принципиальной неформализуемоcти не поддаются однозначному вербальному определению. Отсюда, сколько существует попыток их дефинирования, столько и дефиниций, которые, как правило, не совпадают друг с другом, часто противоречат друг другу и вроде бы даже отрицают друг друга. Поэтому и исследование, и тем более учебное пособие по культуре должно быть в идеале написано одним автором. Конечно, оно всегда будет в определенной мере субъективно, но оно будет, если это достаточно образованный автор, хотя бы целостно в концептуальном смысле.
Сегодня же мы по целому ряду объективных, да и субъективных причин вынуждены создавать своего рода постмодернистстскую мозаику, в которой каждая глава (а скорее - статья) имеет некое свое самостоятельное значение, сомозамкнута и довлеет только себе. Ибо прежде всего в главном пункте - понимании культуры, я думаю, что большинство авторов данного труда не имеют единой концепции, да она сегодня и в принципе вряд ли возможна. Отсюда и все параметры культуры, и все околокультурное поле, и связанные с ними смыслы у каждого автора будут свои и это, соответственно, потребует от него, если он желает быть правильно понятым читателями, хотя бы кратких предварительных, рабочих дефиниций основных употребляемых понятий. Прежде всего это касается самого термина культура.
Собственно для меня здесь вроде бы нет проблемы, хотя уверен, что это понимание, в общем-то отнюдь и не оригинальное и даже почти очевидное, вряд ли совпадет с представлениями большинства авторов этой книги. В моем понимании культура - это сфера деятельности человека, включая и ее результаты, инициируемая и направляемая Духом, и, соответственно, ориентированная (осознанно или неосознанно) только и исключительно на позитивную, духовно наполненную жизнь. Более широкая сфера деятельности человека, как homo sapiens , наделенного свободной волей и постоянно совершенствующегося на путях рационально-научно-технических достижений обозначается мной как цивилизация. Таким образом, культура является составной частью цивилизации , ее главной частью, ибо она оплодотворена объективно бытийствующим Духом и направлена исключительно на развитие и осуществление духовных интенций человека и организацию всей его жизни вокруг и в тесной связи с этими интенциями. Естественно, что из сферы культуры не исключается деятельность человека, направленная на удовлетворение его материальных потребностей, коль скоро человек - существо духовно-материальное. Однако культура предполагает именно духовные приоритеты. Эту культуру я называю Культурой, в отличие от иных употреблений этого термина (например, культура обработки почвы, сельскохозяйственная культура и т.п.). В данном очерке речь идет только об этой Культуре с большой буквы, однако, чтобы не вносить разнобой в общую стилистику книги, в дальнейшем эта "большая буква" не употребляется, но везде подразумевается.
В отличие от культуры в цивилизации отсутствуют духовные приоритеты. Более того материальная сфера в цивилизационных процессах стоит на первом плане. Именно поэтому достижения цивилизации часто используются или даже создаются во вред человеку, в то время как феномены и процессы культуры в принципе не могут быть вредными для человека ни в каком плане.
Уже отсюда становится ясно, что сфера эстетического принадлежит культуре, хотя и вне-культурные достижения цивилизации могут использоваться и используются в ней, например, в искусстве, в качестве материала и средств.
Теперь, переходя непосредственно к теме этого очерка, отмечу, что в понимании эстетического не меньше разнообразия и разнотолков, чем в понимании самого феномена культуры. Поэтому мне хотелось бы, чтобы более ясен был ход моих дальнейших рассуждений и дефиниций, привести сначала несколько авторитетных для меня суждений наших предшественников в этой сфере.
Напомню, что эстетика как наука философского цикла самоопределилась сравнительно недавно, хотя собственно эстетическое сознание присуще культуре изначально, а история эстетической мысли уходит своими корнями в далекую древность[1]. Однако впервые сам термин "эстетика" (от греческого aisthetikos - чувственный) ввел в употребление немецкий философ Александр Баумгартен (1714-1762) в своей двухтомной работе "Aesthetica", опубликованной в 1750-58гг. У него этим термином обозначена наука о низшем уровне познания - чувственном познании, в отличие от высшего - логики. Если логические суждения, в его понимании, покоятся на ясных отчетливых представлениях, то "чувственные" (эстетические) - на смутных. Первые - это суждения разума; вторые - суждения вкуса. Эстетические суждения предшествуют логическим. Их предмет - прекрасное, а предмет логических суждений - истина. Отсюда к эстетике Баумгартен отнес и всю философию искусства, предметом которого он так же считал прекрасное. Эти идеи по-своему развивали затем Кант и Гегель.
Представление об эстетике как части гносеологии, а об эстетическом (которое долгое время отождествлялось с прекрасным) как о низшей ступени познания были популярны в философии и в XIX в., и у некоторых философов в XX вв. Однако уже Кант сделал существенный шаг в развитии представлений Баумгартена, посвятив эстетике свою третью "критику" - "Критику способности суждения", как бы снимая в ней некий внутренний антиномизм чистого разума и практического разума, то есть замыкая и завершая ею (эстетикой) свою философскую систему. У него эстетическое определяется как незаинтересованное (не основанное ни на каком утилитарном интересе) внепонятийное суждение вкуса на основе чувства удовольствия или неудовольствия. "Предмет такого удовольствия называется прекрасным". "Суждение называется эстетическим именно потому, - пишет Кант, - что определяющее основание его есть не понятие, а чувство (внутреннее чувство) упомянутой гармонии в игре душевных сил, коль скоро ее можно ощущать." "Прекрасно то, что познается без [посредства] понятия как предмет необходимого удовольствия". На одном уровне с прекрасным Кант рассматривает в сфере эстетического и возвышенное, при этом, если основания для прекрасного он усматривает как в объекте (например в природе), так и в субъекте, то основание для возвышенного - только в субъекте. Таким образом, выделяя главное, у Канта эстетическое определяется через субъективное восприятие, чувство удовольствия, игру душевных сил, отсутствие какого-либо утилитарного отношения к объекту.
Из западных исследователей я обращаю еще внимание на итальянского ученого начала нашего столетия Бенедетто Кроче, который понимал эстетику как науку о выражении, "об интуитивном или выразительном познании"[2]. Здесь для меня существен именно аспект выражения, который предполагает особый знаково-семиотический характер эстетического; однако заостренный гносеологизм эстетики Кроче представляется мне дискуссионным.
В русской культуре я обратил бы внимание, прежде всего на "эстетизм" писателя и мыслителя прошлого столетия Константина Леонтьева (1831-1891). Одним из немногих в истории культуры он ясно осознал, что красота, эстетическое в природе и в искусстве отнюдь не простая видимость и дополнительное или излишнее украшательство, но - "видное, наружное выражение самой внутренней, сокровенной жизни духа", что именно эстетика, а не мораль и даже не религия является "мерилом наилучшим для истории и жизни", а эстетический критерий (эстетическое для него традиционно тождественно с красотой) есть наиболее универсальная характеристика бытия. Пережив сильный духовно-религиозный перелом, он к концу жизни пришел к полному противопоставлению эстетического и религиозного, осознав эстетизм культуры как "изящную безнравственность", которой он противопоставил "поэзию религии православной со всей ее обрядностью и со всеми "коррективами" ее духа". Трагизм его жизненной и мировоззренческой позиции заключался в том, что, приняв под конец жизни монашеский постриг и порвав с мирской культурой, он тем не менее интуитивно ощущал, что "более или менее удачная повсеместная проповедь христианства" может привести к "угасанию эстетики жизни на земле, то есть к угасанию самой жизни", и мучительно переживал это неразрешимое, в его понимании, противоречие. Сочувственно относясь к этой трагической личность, нельзя не удивиться его странному пониманию отношения христианства и эстетического. Вся история христианства, весь христианский культ теснейшим образом переплетены с эстетическим, художественным, искусством и ни в коей мере не отрицают эстетическое в его сущности. Как этого не видел столь интересный мыслитель и писатель, трудно понять. Другой вопрос, что христианство принимало в истории культуры и принимает ныне далеко не все в сфере эстетического и искусства, а некоторые ригористы среди монашества действительно отрицали почти всю сферу чувственно воспринимаемого эстетического. Однако, как мы увидим далее, и самый строгий монашеский ригоризм в сущности опирался тоже на одну из форм эстетического.
В полемике с Леонтьевым определил свою эстетическую позицию крупнейший русский богослов и философ начала нашего столетия о. Павел Флоренский. Ее, как и позицию Леонтьева, он обозначает как "религиозный эстетизм", используя это понятие исключительно в позитивном смысле. Однако он резко разграничивает эти позиции, исходя, как мне представляется, из недостаточно точного знания эстетики Леонтьева. Создается впечатление, что он судит о ней по вторичной литературе, а не по оригинальным текстам самого Леонтьева. Для нас в данном случае важна не сама эта полемика, а позиция Флоренского, которая сформулирована в ней наиболее четко.
В одной из главных своих богословских работ "Столп и утверждение истины" он писал: "Таким образом, для К.Н.Леонтьева "эстетичность" есть самый о б щ и й признак; но, для автора этой книги, он - самый г л у б о к и й . Т а м красота - лишь оболочка, наиболее внешний из различных "п р о д л ь н ы х " слоев бытия; а т у т - она не один из многих продольных слоев, а сила, пронизывающая в с е слои п о п е р е к. Там красота д а л е е всего от религии, а тут она б о л е е всего выражается в религии. Там жизнепонимание атеистическое или почти атеистическое; тут же - Бог и есть Высшая Красота, чрез причастие к Которой все делается прекрасным. <...> Все прекрасно в личности, когда она обращена к Богу, и все безобразно, когда она отвращена от Бога. И тогда как у Леотьева красота почти отождествляется с геенной, с небытием, со смертью, в этой книге красота есть Красота и понимается как Жизнь, как Творчество, как Реальность". Еще раз напомнив, что понимание эстетики Леонтьева Флоренским мне представляется далеко не соответствующим действительности, ибо их позиции в этом вопросе значительно ближе друг к другу, чем казалось о.Павлу, я хочу подчеркнуть глубокое проникновение Флоренского в суть эстетического и особенно - мудрое понимание им места эстетического в культуре.[3]
И, наконец, имеет смысл привести еще лаконичную формулировку одного из крупнейших мыслителей уже почти нашего времени, последователя Вл.Соловьева и современника П.Флоренского, которому однако посчастливилось выжить в период "рубки леса", А.Ф.Лосева. Посвятивший практически всю свою жизнь изучению, прежде всего, эстетического и его места в культуре, он в последние годы жизни остановился на следующем определении: "...эстетическое есть выражение той или иной предметности, данной как самодовлеющая созерцательная ценность и обработанной как сгусток общественно-исторических отношений."
Теперь мне легче перейти и к изложению собственной позиции, которая в основном опирается на приведенные взгляды этих выдающихся представителей эстетической мысли и в чем-то, может быть, немного развивает их , или скорее - систематизирует в несколько ином ракурсе, чем у каждого из них. Многолетний личный опыт изучения истории культуры, искусства, философской и богословской мысли привел меня к убеждению, что категория эстетического выражает и обозначает не нечто, принадлежащее только объекту или только субъекту, но определенную систему их взаимоотношений. Именно, к сфере эстетического относятся все компоненты системы неутилитарных взаимоотношений субъекта и объекта (природного, культурного, социального, материального или духовного), в результате которых субъект испытывает духовное наслаждение. Суть этих взаимоотношений сводится к тому, что в субъекте инициируется свободная игра душевных или духовных сил на основе или выражения некоторого смысла в чувственно воспринимаемых формах, или самодовлеющего созерцания субъектомнекоего объекта (материального или духовного, вне или внутри субъекта). Духовное наслаждение (в пределе - эстетический катарсис) свидетельствует о том, что состоялся духовный контакт субъекта и объекта эстетического отношения; о сверхразумном узрении субъектом в эстетическом объекте и через его посредство сущностных основ бытия, сокровенных истин Духа, неуловимых законов жизни во всей ее целостности, совершенстве, глубинной гармонии всех компонентов; об осуществлении в конце концов духовного контакта с Универсумом ( а для верующего человека - с Богом, Духом), о прорыве потока времени и, хотя бы мгновенном, выходе в вечность, или точнее - об ощущении себя причастным вечности и бытию.
Эстетическое, таким образом, не является ни онтологической, ни гносеологической, ни психологической, ни какой-либо иной категорией, кроме как собственно эстетической, т.е. - главной категорией науки эстетики, не сводимой ни к одной из указанных дисциплин, но использующей их опыт и наработки в своих целях. Положенное вроде бы в основание данного определения понятие духовного наслаждения, то есть чисто психологическая характеристика, не является сущностной основой эстетического, но - лишь главным показателем, сигналом, знаком того, что эстетическое отношение, эстетический контакт, эстетическая акция имели место, состоялись.
Из этого дескриптивного определия эстетического уже отчасти видны место и функции эстетического в культуре, и становится понятным, между прочим, насколько глубоко и точно почувствовал эстетическое о.Павел Флоренский. Практически все бытие человека в культуре, его деятельность в культуре, а иногда даже и в более широком контексте бытия, оказываются пронизанными эстетической феноменологий.
Ясно, что квинтэссенция эстетических отношений связана со сферой искусства, где эстетическое функционирует в виде художественного, художественности, художественной формы. То, что мы сегодня называем искусством, то есть некая специальная деятельность (и ее результаты ), направленная прежде всего на создание и выражение эстетического ( или красоты, прекрасного, как выражалась новоевропейская эстетика) и что было осознанно всего несколько столетий назад под видом изящных искусств, имеет долгую историю, восходящую практически к истокам самой культуры, но далеко не всегда было выделено из утилитарно-бытовой или культово-религиозной деятельности в качестве самостоятельного и самоценного вида.
В истории культуры искусства (в новоевропейском понимании этого слова, ибо в античности и в средние века под искусствами понимали практически все науки и многие ремесла) возникли вроде бы не только для выражения прекрасного или удовлетворения эстетической потребности человека. Они были прежде всего связаны с сакрально-культовыми действами и утилитарно-практической деятельностью; были ориентированы на их реализацию, но при этом интуитивно акцент делался именно на их эстетической (художественной) сущности. Уже в глубокой древности ощущали, а со времен греческой классики и понимали, что красота, прекрасное, ритмика, образность и т.п. - то есть все специфические особенности художественного языка искусства доставляли людям удовольствие и тем самым облегчали ту или иную деятельность, привлекали людей к культовым действам, обрядам и т.п. Не зная механизма и специфики воздействия эстетических феноменов, люди с древности эмпирическим путем научились хорошо и эффективно использовать их.
Орнаментика, музыка, танцы, изобразительные и словесные искусства (красноречие, поэзия), всевозможные зрелища (позже - театр), косметические искусства с древности играли в культуре (то есть в культурах практически всех известных нам цивилизаций) значительную роль. Смысл этой роли, правда, практически никогда до нашего столетия включительно не осознавался адекватно. Считали, что искусства - это некое необязательное, бесполезное, но приятное дополнение к серьезным (то есть практическим, прагматическим, утилитарным), "полезным" делам, что-то вроде меда, которым врачи в древности смазывали края чашки, из которой давали детям горькое лекарство. Вместе со сладко-бесполезным легче проглатывается и горько-полезное. Однако всем известно, что взрослые спокойно пьют горькое лекарство (и даже не только лекарство) и без меда, а вот без искусств в истории человечества пока не обнаружено ни одной культуры, ни одной цивилизации. Это означает, очевидно, что без искусства, то есть без эстетических феноменов и отношений культура, да и человечество в целом существовать не в состоянии, что, как мы помним, хорошо почувствовал еще К.Леонтьев.
В искусстве эстетическое сознание выражается в наиболее концентрированном виде, хотя при его создании художественность произведения далеко не всегда являлась главной целью его творцов или заказчиков. Тем не менее именно благодаря ей (и за нее) ценилось произведение искусства, ибо только высоко художественные произведения объективно были в состоянии выполнить предназначенные им самой культурой (или выражающемся в ней и через нее Духом) функции, только они высоко оценивались (как правило на основе интуитивных критериев) современниками и только они в конце концов вошли в сокровищницу человеческой культуры, являясь истинными художественно-эстетическими феноменами.
Поле искусств в истории культуры обширно и многообразно. И резонно спросить, неужели орнамент на какой-нибудь табакерке, татуировка на теле африканца, косметика светской красавицы, легкая танцевальная мелодия, фривольные сценки в живописи художников XVIIIв. и православная икона имеют что-то общее и могут быть хотя бы в какой-то плоскости поставлены в один ряд. Да, имеют и могут быть поставлены. При одном, конечно, условии, что все они являются истинными произведениями искусства, т.е. являются художественными произведениями, или - эстетическими феноменами . В этом случае они предстают выразителями некоего смысла, объектами неутилитарного созерцания , а может быть и медитации и доставляют созерцающему их духовное наслаждение. Именно тогда они все являются эстетическими объектами, выполняют свою основную функцию духовного контакта и могут быть только в этой (эстетической) плоскости поставлены в один ряд. Ясно, что уровень эстетического, степень осуществления контакта и возведения человека в духовные сферы во всех этих и других случаях с произведениями искусства будут существенно различными, это однако не меняет сути. Главным в любых настоящих произведениях всех видов искусства (независимо от того, с какой целью они создавались и какие функции были призваны выполнять в своей культуре в момент их включения в нее) является их художественная ценность, т.е. - эстетическая функция, с помощью которой они и выполняли остальные, как правило, утилитарно-прикладные или культовые функции.
В связи со сказанным вполне естественно возникает вопрос об уровне эстетического в том или ином виде, жанре и т.п. разновидностях искусства. Это большая и сложная проблема, которой не место здесь подробно заниматься. По существу же можно только сказать, что, как это видно из самого определения эстетического, строгих критериев "измерения" уровней эстетического не существует и принципиально существовать не может, ибо эстетическое является характеристикой взаимоотношения субъекта и объекта, а так как субъективный компонент принципиально вариативен (все субъекты эстетического восприятия или творчества отличны друг от друга массой параметров), то и не может существовать объективного критерия для уровня эстетического. Однако порядок (в математическом смысле этого слова) эстетического уровня того или иного произведения, вида, жанра искусства может быть с большей или меньшей долей вероятности выявлен на основе эмпирико-статистических исследований (для определенной культуры, естественно, т.е. для определенной группы или класса субъектов восприятия) или интуитивных узрений и суждений профессионалов-эстетиков, искусствоведов, самих художников (хотя у последней группы интуитивные критерии оценки уровня художественности или эстетического, часто и достаточно высоки, но сильно субъективизированы и имеют нередко узкую направленность в пределах их профессионального дара).
Например, более-менее очевидно, что для художественно образованного или просто художественно восприимчивого человека православной культуры уровень эстетического в высокохудожественных древнерусских иконах значительно выше, чем в расписанной ложке или в живописи Леонардо, скульптуре Микельанджело и т.п. Однако уже для современного эстетически восприимчивого человека (даже и православного) может возникнуть закономерный вопрос о соотносимости уровней эстетического в той же средневековой иконе и, например, в живописи В.Кандинского или К.Малевича, музыке О. Мессиана и т.п. А для художественно одаренного китайца или представителя мусульманской культуры уровень эстетического в калиграфии ( для одного - иероглифов, для другого - арабской вязи) окажется значительно более высоким, чем в той же древнерусской иконе. И объективно это совершенно закономерно и отражает специфику (а заодно и трудность ее понимания) эстетического и его функционирования в культуре.
Искусство главный, но далеко не единственный носитель эстетического в культуре. Им практически охвачены в той или иной мере все ее фенномены и, более того, эстетическое начало пронизывает всю цивилизацию, то есть сопутствует фактически любой деятельности человека. Прежде всего можно указать на игровой принцип, как наиболее общий для всех сфер культуры. То, что настоящая игра имеет тесную связь с эстетическим, это кажется очевидным, ибо игра, прежде всего, неутилитарна и доставляет и ее участникам и ее зрителям удовольствие. И, я думаю, что игра и возникла-то объективно из необходимости удовлетворения эстетической потребности человека, хотя и осмысливалась долгое время по-разному. Да и ныне, видимо, далеко не все культурологи согласятся со мной. Ну, тем хуже для них.
Другое дело, что игра, во-первых, не сводится только к эстетической функции (да собственно исключительно к этой функциии не сводится вообще ничто в культуре, за исключением, пожалуй, только декоративного, да ювелирного искусств), во-вторых, разные типы игр обладают разным уровнем эстетического. В игре, например, может наличествовать достаточно сильный (хотя и не всегда осознаваемый как таковой) элемент моделирования реального поведения людей в определенных ситуациях, который способствует выработке соответствующих поведенческих стериотипов и навыков. Далее, важнейший компонент игры - соревновательный элемент, азарт, стремление любой ценой победить, то есть своего рода специфический утилитаризм, возбуждение нездоровых страстей и т.п. , которые тоже не вписываются, конечно, в сферу эстетического. И тем не менее, основу игры составляет эстетическое начало. При этом диапазон его в различных видах велик (как и в искусстве, где, кстати, игровой элемент тоже играет важную, а в некоторых видах и главную роль) - от самого минимального и примитивного, например, в спортивных состязаниях, гольфе, футболе, хоккее до утонченно-рафинированного, например, в шахматах или в пределе мыслимых игр - Игре в бисер, созданной воображением Германа Гессе.
Многими мыслителями, начиная с Шеллинга и кончая Йоханом Хейзингой, показано, что игровой (и именно неутилитарный, то есть эстетический) элемент присущ вообще всей деятельности человека, всем сферам культуры.[4] Не только спорт или искусство, но и философия, культовое действо, политика (и как ее часть - война), социальная жизнь и трудовая деятельность - ничто не лишено элементов игры, то есть по сути дела важного компонента эстетического.
Если мы возьмем функцию выражения , то тоже увидим, что вся культура пронизана им, ибо без коммуникации, без передачи смысла, без тех или иных способов символизации, семантизации, пре-ображения культура, да и цивилизация в целом немыслимы. Однако здесь необходимо ясно понимать, что не всякое выражение (или презентация смысла) имеет отношение к эстетическому, но только то, которое сответствует эстетической ситуации, т.е. неутилитарно, имеет целью игру душевных или духовных сил, приводит в конечном счете к контакту, возводит человека на некие духовные уровни, возбуждает в нем духовное наслаждение. Эстетическим выражением наделено, прежде всего и в наивысшем смысле, опять же искусство, ибо оно, в частности, ради этого и получило бытие. Фактически все многообразные художественные языки искусства возникли для реализации эстетического (= художественного) выражения. Образы и художественные символы искусства - наиболее концентрированные, предельно насыщенные эстетической энергией феномены.
Сказанное о выражении практически относится и к другому важнейшему элементу эстетического отношения - неутилитарному созерцанию. Это вполне понятно, когда речь идет о созерцании искусства или какого-то объекта природы. Однако существуют еще и более глубокие формы созерцания - духовного, которое особенно сильно было развито в различных религиозных и мистических системах. Как быть с ним, относится ли vita contemplativa философов и мистиков, практики медитации и им подобные формы погружения в духовный мир к сфере эстетического? Это сложный и еще практически неразработанный вопрос. Сегодня, однако, уже можно с достаточной мерой определенности сказать, что элемент эстетического играет в этих духовных практиках большую роль, если вообще в основе их не лежит собственно эстетический принцип. Во всяком случае уже тот факт, что эти формы созерцания предельно неутилитарны и что большинство из них сопровождается или завершается всевозможными зрительными, слуховыми, световыми феноменами и неописуемым духовным наслаждением, выходом созерцающего из земного мира в какие-то иные духовные измерения свидетельствует о том, что многие мистические практики имеют прямое и непосредственное отношение к эстетическому опыту в прямом и, пожалуй, самом чистом виде.[5] Единственное отличие этих практик от традиционно принимаемого за эстетический опыта состоит в том, что в них объект созерцания находится не вне, а внутри субъекта, и "восприятие" осуществляется непосредственно на духовном уровне, а не с помощью чувственно воспринимаемых форм. Это отличие тем не менее не представляется мне сущностным, но лишь локальным.
В этом нас может укрепить и мнение крупнейшего православного мыслителя нашего столетия о.Павла Флоренского, который вообще считал аскетику в прямом смысле православной эстетикой, а духовных старцев, посвятивших себя созерцанию "света неизреченного", - главными эстетическими субъектами. Не случайно, подчеркивает Флоренский, аскетику сами "святые отцы называли не наукою и даже не нравственною работою, а искусством - художеством, мало того, искусством и художеством по преимуществу - "искусством из искусств", "художеством из художеств." Главный плод и цель этого искусства - особое неформализуемое знание, "созерцательное ведение", которое , в отличие от теоретического знания - philosophia (любви к мудрости), именуется любовью к красоте - philokalia ( "любо-красие"). Именно поэтому сборники аскетических творений назывались "Филокалиями". О.Павел считает, что русский перевод их как "Добротолюбие" не очень удачен. Точнее было бы называть эти сочинения "Красотолюбием" или понимать "доброту" в утвердившемся наименовании не в современном, а в древнем, более "общем значении, означающем скорее красоту, нежели моральное совершенство". И в примечании он дополняет: "Несомненно, что в понятии "добротолюбия", как и в греческом philokalia основной момент художественный, эстетический, но не моральный".
"Красотолюбие" не только открывает аскету особое ведение, но и реально приобщает его к красоте. Аскетика, считает Флоренский, "создает" не столько "доброго", сколько "прекрасного" человека. В этом ее специфика. Отличительная черта святых подвижников - совсем не их "доброта", которая бывает и у людей грешных, "а к р а с о т а духовная, ослепительная красота лучезарной, светоносной личности, дебелому и плотскому человеку никак недоступная." Наука "красотолюбия" позволяет человеку достичь преображения плоти, обретения первозданной красоты творения еще в этой земной жизни. Лицо подвижника реально становится "светоносным ликом", из него изгоняется "все невыраженное, недочеканенное" и оно "делается художественным портретом себя самого, идеальным портретом, проработанным из живого материала высочайшим из искусств, "художеством художеств". Подвижничество есть такое искусство". Это лицо поражает всех своими сиянием и красотой, несущими во вне "внутренний свет" подвижника. Именно в таком реальном созидании красоты усматривал о.Павел один из главных смыслов эстетики.
Аскетизм, подчеркивает он, не отрицает видимую красоту мира, твари, тела человеческого, но усматривает в ней следы первозданной красоты, умонепостигаемую мудрость Творца. Флоренский приводит рассказ Иоанна Лествичника об аскете, который умилился до слез при виде прекрасного женского тела и воспылал еще большей любовью к Богу - творцу этой красоты. Итак, заключает о.Павел, цель подвижнической жизни - достижение "нетления и обожения плоти через стяжание Духа", одним из свидетельств обретения которого является дар видения красоты. Отсюда "цель устремлений подвижника - воспринимать всю тварь в ее первозданной победной красоте. Дух Святой открывает себя в способности видеть красоту твари. Всегда видеть во всем красоту - это значило бы "воскреснуть до всеобщего воскресения" (цитата из Иоанна Лествичника - В.Б.), значило бы предвосхитить последнее Откровение, - Утешителя".
Итак, монашеский подвиг должен увенчаться стяжанием Святого Духа, который просвещает и преображает человека духовно и физически, делает его прекрасным и способным к восприятию красоты. "Духоносная личность прекрасна, - писал Флоренский, - и прекрасна дважды. Она прекрасна о б ъ е к т и в н о , как предмет созерцания для окружающих; она прекрасна и с у б ъ е к т и в н о , как средоточие нового, очищенного созерцания окружающего". Подвижник, таким образом, является одновременно и объектом и субъектом эстетического. Путем аскетического подвига он преобразил самого себя, и в нем открылась для созерцающих его "прекрасная первозданная тварь." С другой стороны, и "для созерцания святого" в процессе его духовного просвещения открывается первозданная красота универсума. Он сам являет собой красоту, пребывает в красоте и созерцает красоту. Таково, по мнению о.Павла, и бытие истинного члена Церкви, ибо "церковность есть красота новой жизни в Безусловной красоте, - Духе Святом".
Таким образом, святой подвижник, реально приобщаясь к жизни в "безусловной красоте", фактически еще при жизни преодолевает границу между двумя мирами Универсума: дольним и горним; и совершает он эту сложнейшую онтологическую метаморфозу на уровне эстетического - на путях любви к красоте - филокалии. О высоте и значимости этой акции свидетельствует хотя бы тот факт, что, по Флоренскому, подвижник таким образом поднимается фактически на уровень Софии Премудрости Божией, ибо она и "есть первозданное естество твари, творческая любовь Божия", объединяющая тварный мир с Богом в космическое всеединство; она - "истинная Тварь или тварь в Истине" .
Здесь мы рискуем далеко уклониться от непосредственного предмета нашей беседы, хотя софиология, естественно, имеет прямое и непосредственное отношение к эстетике, а софийность - одна из важнейших характеристик искусства, однако об этом я говорил достаточно подробно в другом месте[6]. Возвращаясь к интереснейшим и глубоким мыслям П.А.Флоренского, можно утверждать, что сказанного им вполне достаточно не только для выявления места эстетического в аскетических и мистических практиках, но и вообще для понимания значимости эстетического в культуре в целом.
Наконец, в приведенных идеях Флоренского по эстетике аскетизма мы особенно рельефно видим еще одну важную функцию эстетического в культуре - преображающую. Одной из идеальных задач аскетики является реальное преображение духа и тела аскета в более духовные, прекрасные, совершенные, гармоничные и т.п. субстанции, т.е. фактически - преображение в более высокий эстетический феномен. Этим свойством в той или иной мере обладает, естественно, не только аскетика или религиозная практика, но и любой творческий процесс . Многие виды искусства с древности были направлены (и часто достаточно осознанно), если не на преображение в онтологическом смысле (как в аскетике), то по крайней мере на какое-то улучшение, просветление, украшение человека, окружающей его среды, жизни в целом.
Особенно остро эту функцию искусства и эстетического прочувствовали и пытались реализовать русская религиозная эстетика XIX-XX веков и ряд направлений русского искусства начала ХХ века. Здесь она получила название теургии . Ее суть русские религиозные мыслители и теоретики символизма видели в реальном преобразовании, преображении самой жизни по эстетическим законам. Эстетика осмысливалась как некая действенная наука и сила, преобразующая мир руками людей на основе божественного замысла и под руководством творческого Духа или Софии Премудрости Божией. Наиболее четко суть теургии сформулировал русский философ первой пол. нашего века Н.А. Бердяев. Высоко оценив символизм как наиболее совершенный тип художественного творчества, он приходит к убеждению, что в искусстве все-таки нельзя достичь "высшей реальности". В символизме, считал он, художественное творчество перерастает себя и выходит за пределы искусства в традиционном смысле. Творчество покидает сферу культуры и перетекает в само бытие, оно становится т е у р г и е й, созидающей новое бытие. "Теургия не культуру творит, а новое бытие, теургия сверхкультурна. Теургия - искусство, творящее иной мир, иное бытие, иную жизнь, красоту как сущее. Теургия преодолевает трагедию творчества, направляет творческую энергию на жизнь новую... Теургия есть действие человека совместно с Богом, - богодейство, богочеловеческое творчество". При этом проблему искусства как теургии Бердяев считал преимущественно русской проблемой и именно с теургией связывал грядущее "славянско-русское возрождение".
Преобразовательно-созидательный аспект эстетического был осмыслен в нашем столетии и нерелигиозной эстетикой и художественной практикой. В частности, конструктивисты, как убежденные материалисты и позитивисты, ставили перед собой задачу преобразовать жизнь людей с помощью и на основе художественно-эстетических законов, естественно, только и исключительно усилиями самого человека. Затем эти идеи были развиты технической эстетикой, дизайном, всевозможными художественно-прикладными и архитектурными практиками, ориентированными на организацию среды обитания человека.
Таким образом, мое описательное определение эстетического, приведенное выше, может быть дополнено еще одним значимым параметром - преображенчески-теургическим. Приобретя в акте традиционного эстетического восприятия или творчества опыт контакта с космическими духовными сферами, проникнув своим духом в их суть и структуру, эстетический субъект далеко не всегда ограничивается только духовным наслаждением от этого. Нередко им овладевает стремление к действенной реализации своего духовного опыта в обыденной жизни - тогда он стремится встать на пути преображения и теургии.
Примеры наличия эстетического начала во всех сферах культуры можно увеличивать до бесконечности, и каждый при желании может сделать это сам, руководствуясь изложенным здесь пониманием Культуры и эстетического.
Во всяком случае, если читатели этого краткого очерка после его прочтения с большим вниманием и уважением отнесутся к сфере эстетического и к эстетике, как относительно молодой, но имеющей большое будущее науке, автор будет считать, что его цель достигнута.
[1] См. подробнее: История эстетической мысли. Т. 1-5. М., 1985 - 1990.
[2] См.: Кроче Б. Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика. М., 1920.
[3] Подробнее об эстетике П.А.Флоренского см.: Бычков В.В. Эстетический лик бытия (умозрения Павла Флоренского). М., Знание, 1990.
[4] См., в частности: Хейзинга Й. HOMO LUDENS. В тени завтрашнего дня. М., Прогресс. 1992.
[5] Изучение православной культуры привело меня в свое время к введению нового понятия "Aesthetica interior" (внутренняя эстетика) применительно к монашеским практикам созерцательной жизни (см. мои книги: Малая история византийской эстетики. Киев, Путь к истине, 1991. С.92-120; 269-280; Русская средневековая эстетика. XI-XVII века. М., 1992. С.185-197 и др.).
[6] Подробнее об эстетическом смысле софиологии см. в моей книге "Духовно-эстетические основы русской иконы". М., Ладомир, 1995. С. 267-302.
<< Пред. стр. 1 (из 1) След. >>
Список литературы по разделу