<< Пред. стр. 22 (из 64) След. >>
Список литературы по разделу
что у лазящих растений черешки и усики чувствительны только на ранних стадиях их роста.
Едва ли возможно допустить, чтобы подобные едва заметные движения, вызываемые в молодых растущих органах растений прикосновением
или сотрясением, могли иметь для них функциональное значение. Но
растение обладает способностью под влиянием различных внешних раздражений производить движения, значение которых для них несомненно;
таковы, например, движения к свету и реже от света, по направлению
действия силы тяжести или реже против этого направления. Когда нервы
и мускулы животного раздражаются гальваническим током или стрихнином, проистекающие от этого движения могут быть названы случайным
результатом, потому что нервы и мускулы, конечно, не обладают специальной чувствительностью к этим раздражителям. По-видимому, так обстоит
дело и с растениями: обладая способностью приходить в движение под
влиянием известных раздражений, они случайно раздражаются и от прикосновения или от сотрясения. Отсюда можно без затруднения допустить,
что и у растений, цепляющихся листьями и усиками, использовал и усилил
эту общую способность естественный отбор. Но представляется вероятным
на основании причин, изложенных мною в моем труде, что это имело
место лишь у тех растений, которые уже приобрели способность к вращению и, таким образом, сделались вьющимися.
Я уже пытался объяснить, каким образом растения сделались вьющимися, а именно: благодаря усилению наклонности к слабым и неправильным вращательным движениям, первоначально не представлявшим
для них никакой пользы; а эти движения, равно как и вызываемые прикосновением или сотрясением, являлись в свою очередь случайным результатом общей способности к движению, приобретенной ради совершенно иных и полезных целей. Не берусь решать, содействовал ли естественному отбору унаследованный результат употребления градуального
развития лазящих растений, но нам известно, что некоторые периодические движения, как например так называемый сон растений, зависят
от привычки.
Я разобрал достаточное, пожалуй, даже более чем достаточное число
примеров, тщательно подобранных искусным натуралистом в качестве
Разнообразные возражения против теории естественного отбора 203
доказательства того, что естественный отбор неспособен объяснить зачаточные стадии полезных особенностей строения; мне кажется, я сумел
показать, что с этой стороны не встречается никаких серьезных трудностей. Попутно представился случай остановиться несколько подробнее
на градациях в строении, нередко связанных со сменой функций, — важный вопрос, который не был достаточно подробно рассмотрен в предшествовавших изданиях этого труда. Я повторю теперь вкратце приведенные
примеры.
По отношению к жирафе постоянное сохранение особей какого-то исчезнувшего высокого жвачного, обладавшего самой длинной шеей, ногами
п пр. и способного поэтому обгрызать деревья на высоте, несколько превышающей обычную, равно как и постоянное истребление тех, которые не
могли тянуться так высоко, может вполне объяснить образование этого
замечательного четвероногого; но продолжительное употребление этих
частей, связанное с наследственностью, в значительной мере могло способствовать их координации. У многих насекомых, «подражающих» различ
пым предметам, вполне вероятно, что основой для действия естественного
отбора в каждом отдельном случае служило случайное сходство с какимнибудь обычным предметом; после этого сходство'все более совершен
ствовалось путем сохранения время от времени незначительных вариаций, усиливающих это сходство; этот процесс продолжался до тех пор,
пока насекомое продолжало изменяться и пока все более и более совершенствовавшееся сходство помогало ему уберечься от зорких врагов. У некоторых видов китов обнаруживается наклонность к образованию на нёбе
неправильных мелких роговых бугорков; вполне возможно, что естественный отбор сохранял все благоприятные вариации, пока оти бугорки не
превратились сначала в слоеватые шишки или зубцы, подобные тем, какие
мы встречаем на клюве гуся, затем в короткие пластинки, как у домашней
утки, далее в пластинки, столь же совершенные, как у широконоски, и,
наконец, в гигантские пластины китового уса, какие мы видим во рту гренландского кита. В семействе уток эти пластинки употребляются вначале
в качестве зубов, затем отчасти как зубы, отчасти как процеживающий
аппарат и, наконец, исключительно для этой последней цели.
Развитию таких органов, как только что упомянутые роговые пластинки или китовый ус, насколько мы можем судить, привычка или употребление могли только очень мало способствовать или даже вовсе не способствовали. С другой стороны, перенос нижнего глаза у плоскотелых рыб
на верхнюю сторону головы или образование цепкого хвоста могут быть
почти исключительно приписаны продолжительному употреблению, связанному с наследственностью. По отношению к млечным железам высших
животных самое вероятное предположение заключается в том, что первоначально кожные железы на всей поверхности мешка сумчатых выделяли
питательную жидкость и что затем эти железы были усовершенствованы
в своей функции естественным отбором и сконцентрированы на ограниченном участке, что и положило основание образованию млечных желез.
При объяснении превращения ветвистых игл, служивших для защиты
у некоторых древних иглокожих, в трехветвистые педицеллярии пред-
204 Разнообразные возражения против теории естественного отбора
ставляется так же мало трудностей, как и при объяснении образования
клешней ракообразных путем медленных полезных модификаций из последнего и предпоследнего сегментов конечностей, первоначально использовавшихся исключительно для передвижения. Авикулярии и вибракулы
у Polyzoa представляют собой органы, резко различающиеся по своей
внешности, но происшедшие из одного источника, и на примере вибракул
мы можем понять, какое удобство приносили последовательные градации.
Что касается поллинарий орхидей, то можно проследить, как нити, первоначально связывавшие зернышки пыльцы, сливаются в хвостики;
таким же образом можно проследить те стадии, через которые свободные
концы хвостиков оказываются связанными с липким веществом, подобным тому, которое выделяется на рыльцах обыкновенных цветков и служит почти, хотя и не вполне, для той же цели; причем все эти переходные
ступени явно полезны для обладающих ими растений. О лазящих растениях я считаю излишним повторять то, что было только что сказано.
Нередко спрашивали: если естественный отбор представляет собою
такую могучую силу, то почему он не снабдил некоторые виды тем или другим органом, который, казалось бы, мог быть для них полезным?
Но было бы совершенно неблагоразумно ожидать точного ответа на подобные вопросы, учитывая, как глубоко наше незнание относительно прошлой
истории любого вида и тех условий, которые в настоящее время определяют
его численность и распространение. В большинстве случаев можно указать только общие и лишь в очень редких случаях ближайшие причины.
Для того чтобы адаптировать какой-нибудь вид к новому образу жизни,
почти необходимы многочисленные координированные модификации, и
нередко могло случаться, что соответственные части не варьировали в надлежащем направлении или в надлежащей степени. Увеличение численности многих видов должно было сдерживаться вследствие разрушительного действия факторов, не имевших никакого отношения к тем органам,
которые нам представляются полезными и, казалось бы, могли образоваться путем естественного отбора. В таких случаях, так как борьба за
жизнь не зависела от этих органов, они и не могли быть приобретены путем
естественного отбора. Часто для развития известного органа требуются
сложные и долго длящиеся условия совершенно специального свойства,
а такие условия могли встречаться только очень редко. Полагают, что
какой-нибудь орган, который, по нашему часто ошибочному мнению,
мог бы оказаться полезным для вида, должен при любых обстоятельствах
образоваться путем естественного отбора; такое предположение прямо
противоречит тому, что нам известно о способе действия последнего.
М-р Майварт не отрицает, что естественный отбор кое-что сделал, но полагает, что он «явно недостаточен» для объяснения целого ряда явлений,
которые я объясняю его деятельностью. Его главнейшие доводы были
здесь разобраны, а остальные будут рассмотрены далее. Мне кажется, что
они не обладают ни малейшей доказательностью и представляют очень
мало веса по сравнению с теми, которые отдают предпочтение силе естественного отбора, которой содействовали и другие часто упоминавшиеся
факторы. Считаю своим долгом заметить, что некоторые факты и доводы,
Разнообразные возражения против теории естественного отбора 205
использовавшиеся мною здесь, были уже выдвинуты с той же целью в прекрасной статье, недавно появившейся в «Medico-Chirurgical Review».
В настоящее время почти все натуралисты допускают эволюцию в той
или иной форме. М-р Майварт полагает, что виды изменяются благодаря
«некоторой внутренней силе или наклонности», относительно которой
нам ничего неизвестно. Все эволюционисты допускают, что виды обладают
способностью изменяться, но, по моему мнению, нет никакой нужды призывать какую-то внутреннюю силу, помимо наклонности к обыкновенной
изменчивости, которая при содействии искусственного отбора привела
к образованию многочисленных прекрасно адаптированных домашних
рас, а при содействии естественного отбора также могла произвести естественные расы или виды путем градуальных шагов. Конечным результатом,
лак уже было объяснено, является вообще прогресс организации, а в некоторых немногочисленных случаях — регресс.
М-р Майварт далее склоняется к мнению, которое разделяют с ним и
другие натуралисты, что новые виды появлялись «внезапно, путем одновременно появляющихся модификаций». Так, например, он полагает, что
различие между вымершим трехпалым гиппарионом и лошадью возникло
внезапно. Ему кажется трудным допустить, чтобы крыло птицы «могло
раевиться каким-нибудь иным путем, помимо сравнительно внезапной
модификации, резко выраженной и важной»; по-видимому, тот же взгляд
он готов распространить и на крыло летучих мышей и птеродактилей.
Это заключение, предполагающее наличие продолжительных разрывов,
т. е. перерывов в последовательном ряде, представляется мне в высшей
степени невероятным.
Всякий, кто убежден в медленности и градуальности эволюции, конечно, допустит, что изменения видов могли быть столь же резки и значительны, как и всякая единичная вариация, которую мы встречаем в природе или даже в условиях доместикации. Но так как виды более изменчивы при доместикации и разведении, чем в их естественных условиях,
то невероятно, чтобы такие большие и резкие вариации, какие появляются
иногда при доместикации, часто встречались в природе. Некоторые из
таких вариаций должны быть приписаны реверсии, а признаки, которые
при этом вновь появляются, по всей вероятности, первоначально во многих случаях приобретались градуальным способом. Еще большее число
должно быть названо уродствами; таковы шестипалые люди, люди с колючей кожей, анконские овцы, рогатый скот ньята и пр., и так как они резко
отличаются по своим свойствам от естественных видов, то и бросают весьма
мало света на занимающий нас вопрос. За исключением подобных резких
вариаций, немногие остающиеся случаи, если бы они были найдены в природе, были бы в лучшем случае отнесены к числу сомнительных видов,
тесно связанных с их родоначальными типами.
Нижеследующие доводы заставляют меня сомневаться в том, что естественные виды могли изменяться резко, как иногда домашние расы, и совершенно не верить тому, что такие перемены могли произойти тем удивительным способом, который указывает м-р Майварт.-Согласно всему нашему опыту, резко и сильно выраженные вариации встречаются у наших
206 Разнообразные возражения против теории естественного отбора
домашних форм как единичные случаи и через длинные промежутки времени. Если такие вариации появлялись в природе, они, как было пояснено
ранее, должны были утрачиваться вследствие случайного уничтожения и
путем последующего свободного скрещивания; то же, как известно, верно
и для домашнего состояния, если только такого рода резкие вариации
будут особенно тщательно охраняться и изолироваться человеком. Отсюда
предположенный м-ром Майвартом способ внезапного возникновения
нового вида обязательно потребовал бы, вопреки всяким аналогиям,
допущения, что несколько удивительно модифицированных особей появилось одновременно в одной и той же области. Эта трудность, как и в случае
бессознательного отбора человеком, устраняется по теории градуальной
эволюции сохранением большого числа особей, более или менее варьировавших в каком-либо благоприятном направлении, и истреблением
большого числа особей, варьировавших в противоположном направлении.
Не может быть сомнения, что виды эволюировали крайне малыми шагами. Виды и даже роды многих больших естественных семейств представляют такую тесную степень родства, что многих из них трудно различить. На любом континенте, подвигаясь с севера на юг или из равнин
в горы и т. п., мы встречаемся со множеством близкородственных или замещающих видов; то же обнаруживается и на некоторых отдельных материках, которые, как мы имеем основание предполагать, были прежде соединены друг с другом. Высказывая эти и следующие замечания, я вынужден
ссылаться на некоторые данные, которые будут обсуждены далее. Взгляните на многочисленные острова, окаймляющие какой-нибудь материк,
и обратите внимание, какое значительное число их обитателей может быть
отнесено лишь к сомнительным видам. То же мы увидим, если заглянем
в прошлое и сравним виды, только что сошедшие со сцены, с видами, еще
существующими в той же области, или если мы сравним ископаемые виды,
заключенные в последовательных ярусах одной и той же геологической
формации. Очевидно, что многочисленные виды теснейшим образом связаны с еще существующими видами или с недавно существовавшими;
едва ли кто-нибудь станет утверждать, что такие виды появились внезапным или прерывистым путем. Не следует забывать и того, что останавливая внимание на отдельных признаках родственных, а не резко различных видов, мы можем проследить многочисленные и поразительно тонкие
градации, связывающие друг с другом весьма различные органы.
Многие обширные группы фактов становятся понятными только на
основании принципа, что виды эволюировали посредством очень малых
шагов. Таков, например, тот факт, что виды, относящиеся к значительным
родам, более сходны между собой и представляют большее число разновидностей, чем виды меньших родов. Виды первой категории собраны также
в небольшие группы, подобно тому как разновидности группируются
вокруг видов; представляют они и другие аналогии с разновидностями,
как было показано в нашей II главе. На основании этого же принципа мы
можем понять, почему видовые признаки более изменчивы, чем признаки
родовые, и почему чрезмерно или исключительным образом развитые
Разнообразные возражения против теории естественного отбора 207
органы более изменчивы, чем остальные органы того же вида. В этом же
направлении можно было бы привести много аналогичных фактов.
Хотя весьма много видов почти несомненно образовались ступенями,
различия между которыми не превышают различий между слабо выраженными разновидностями, тем не менее можно допустить, что некоторые
могли развиться иным, более резким способом. Но такое предположение
не может быть допущено без представления убедительного доказательства.
Едва ли заслуживают внимания неясные и во многих случаях ложные аналогии, как это было указано м-ром Чонси Райтом, которые выдвигались
в защиту этого взгляда, как например внезапная кристаллизация неорганических веществ или падение многогранного сфероида с одной грани на
другую. Одна только категория фактов, а именно внезапное появление
новых и отличающихся от остальных форм жизни в наших геологических
формациях, на первый взгляд, как будто поддерживает это предположение
о внезапности развития. Но убедительность этих данных зависит исключительно от степени совершенства геологической летописи, касающейся
отдаленных периодов истории земли. Если эта летопись так фрагментарна,
как настаивают на том многие геологи, то нет ничего удивительного,
что некоторые новые формы представляются нам развившимися внезапно.
Если только мы не допустим превращений, так же невероятных, как те,
которые отстаивает м-р Майварт, например внезапное развитие крыльев
птиц или летучих мышей или такое же внезапное превращение гиппариона в лошадь, то предположением о резких модификациях едва ли будет
брошен какой-нибудь свет на отсутствие связующих звеньев в наших геологических формациях. Но против этого представления об изолированных друг от друга превращениях решительно протестует эмбриология.
Хорошо известно, что крылья птиц и летучих мышей и ноги лошадей или
других четвероногих в раннем эмбриональном периоде не различаются
между собой и что они дифференцируются путем нечувствительных, тонких
переходов. Различного рода эмбриональное сходство может быть, как мы
увидим далее, объяснено тем, что предки наших ныне существующих видов изменялись уже по окончании раннего периода своего развития и передавали свои вновь приобретенные признаки своим потомкам в соответствующем же возрасте. Таким образом, зародыш оставался почти не затронутым, и он является как бы свидетелем прошлых состояний вида. Этим
объясняется тот факт, что ныне существующие виды в течение ранних
стадий своего развития так часто походят на более древние и исчезнувшие
формы того же класса. С этой точки зрения на эмбриональное сходство,
а в сущности и со всякой иной точки зрения представляется невероятным,
чтобы животное могло подвергаться таким мгновенным и резким превращениям, о которых была речь, и чтобы его эмбриональные стадии развития не сохранили бы и следа какого-нибудь внезапного превращения;
невероятно потому, что каждая деталь в его строении развивается путем
нечувствительных тонких переходов.
Кто предполагает, что какая-нибудь древняя форма вследствие какой-то
внутренней силы или стремления внезапно превратилась в форму, например снабженную крыльями, тот почти принужден, вопреки всякой ана-
208 Разнообразные возражения против теории естественного отбора
логии, допустить, что большое число особей изменилось одновременно.
Невозможно отрицать, что подобные внезапные и глубокие изменения
в строении существенно отличаются от тех, которые большинство видов,
по-видимому, действительно испытало. Он будет вынужден допустить
далее, что многочисленные черты строения, прекрасно адаптированные ко
всем другим частям того же существа и к окружающим его условиям, образовались также внезапно; и для этих сложных и удивительных коадаптапий он не в состоянии будет предложить даже и тени какого бы то ни
было объяснения. Он будет вынужден допустить, что эти глубокие и внезапные превращения не оставили ни малейшего следа и воздействия на
зародыш. Допустить все это, мне кажется, значит вступить в область чудесного, покинув область Науки.
Глава VIII
ИНСТИНКТ
Инстинкты подобны привычкам, но отличны от них по происхождению. — Градации инстинктов. — Травяные тли и муравьи. — Инстинкты изменчивы. — Инстинкты домашних животных, их происхождение. — Естественные инстинкты кукушки,
Molothrus, страуса и паразитических пчел. — Муравьи-рабовладельцы. — «Общественная» пчела, нестроительный инстинкт. — Изменения инстинкта и организации
не обязательно одновременны. — Трудности теории Естественного отбора инстинктов. Бесполые или стерильные насекомые. — Краткий обзор;
Многие инстинкты столь удивительны, что их развитие, вероятно, покажется читателю трудностью, достаточной для ниспровержения моей
теории. В целом я могу заранее сказать, что не занимаюсь здесь вопросом
о происхождении умственных способностей, как не занимался и вопросом
о происхождении жизни. Нас интересует лишь многообразие инстинкта
и других умственных способностей у животных одного и того же класса.
Я не пытаюсь дать какое-либо определение инстинкта. Легко показать,
что под этим термином обычно разумеются некоторые различные психические действия; но каждый понимает, что хотят сказать, когда говорят, что
инстинкт заставляет кукушку совершать свои перелеты и класть яйца
в гнезда других птиц. Действие, для исполнения которого от нас самих
требуется опыт, исполняемое животным, особенно очень молодым, без
опыта, или исполняемое одинаково многими особями без знания с их стороны цели, с которой оно производится, обычно называют инстинктивным. Но я могу сказать, что ни одна из этих характеристик не может считаться универсальной. Небольшая доза соображения или ума, как выражается Пьер Губер (Pierre Huber), часто наблюдается у животных, даже
низко стоящих на лестнице природы.
Фредерик Кювье (Frederick Cuvier) и некоторые из более старых метафизиков сравнивали инстинкт с привычкой. Я думаю, что это сравнение
вовсе не относится к происхождению инстинкта, а дает точное представление о состоянии ума, под влиянием которого инстинктивное действие совершается. Многие привычные действия выполняются нами совершенно
бессознательно и нередко даже прямо вопреки нашему сознательному желанию! Однако они могут быть модифицированы волей или рассудком.
Привычки часто связываются с другими привычками, с известным периодом времени или с известным состоянием организма. Однажды приобре-
14 Чарлз Дарвин
210
Инстинкт
тенные, они часто остаются постоянными в течение всей жизни. Можно
указать и другие черты сходства между инстинктами и привычками.
Как при повторении хорошо знакомого напева, так и при инстинкте одно
действие следует за другим до известной степени ритмически; если когонибудь прервать среди пения или при повторении чего-нибудь заученного,
он обычно бывает вынужден начать с начала, чтобы приобрести привычный
ход мысли. То же самое нашел П. Убер у гусеницы, строящей очень сложный кокон, а именно: если он брал гусеницу, завершившую свой кокон,
положим, до шестой стадии постройки, и пересаживал ее в кокон, доведенный только до третьей стадии, то гусеница просто снова делала четвертую, пятую и шестую стадии постройки; если же, однако, гусеница бралась
из кокона третьей стадии и пересаживалась в кокон, доведенный до шестой,
так что значительная часть ее работы уже сделана, она попадала в очень
большое затруднение: вместо того, чтобы найти себе в этом какое-нибудь
облегчение, она, чтобы окончить работу, казалась вынужденной начинать
с третьей стадии, на которой ее остановили, и с нее пыталась доводить
до конца уже почти оконченную работу.
Если мы предположим, что какое-нибудь привычное действие становится наследственным, — а можно доказать, что иногда так и бывает на
самом деле, — то сходство между тем, что было первоначально привычкой
и инстинктом, становится близким до неотличимости. Если бы трехлетний
Моцарт стал играть на фортепиано не после поразительно малой практики,
а совсем без практики, то справедливо было бы сказать, что он это делает
инстинктивно. Но было бы большой ошибкой думать, что большое число
инстинктов может зародиться из привычки одного поколения и быть наследственно передано следующим поколениям. Без труда можно доказать,
что самые удивительные инстинкты из тех, с которыми мы имеем дело,
именно инстинкты «общественной» пчелы и многих муравьев, не могли быть
приобретены путем привычки.
Всеми принимается, что для благополучия каждого вида при современных условиях его существования инстинкты настолько же важны, как
и черты строения его тела. В случае перемен в жизненных условиях по
крайней мере возможно, что слабые модификации инстинкта могут оказаться полезными для вида; и если можно доказать, что инстинкты изменяются хотя в слабой степени, то я не вижу трудности для естественного
отбора, сохраняющего и продолжительно кумулирующего вариации в инстинктах до любой степени полезности. Таким образом, я полагаю, произошли самые сложные и удивительные инстинкты. Как модификации
в строении тела возникают и развиваются от употребления или привычки
и ослабевают или исчезают от неупотребления, так точно, не сомневаюсь,
было и с инстинктами. Но я думаю, что последствия привычки во многих
случаях имеют второстепенное значение сравнительно с результатами естественного отбора так называемых спонтанных вариаций инстинктов,
т. е. вариаций, вызываемых теми же самыми неизвестными причинами,
которые обусловливают и слабые уклонения в строении тела.
Едва ли какой-нибудь сложный инстинкт может образоваться посредством естественного отбора иначе, как путем медленной и градуальной
Инстинкт 211
кумуляции многочисленных слабых полезных вариаций. Отсюда как и
в строении тела, мы не можем находить в природе подлинные постепенные переходные градации, которыми был приобретен каждый сложный
инстинкт, так как это можно было бы проследить только в ряде прямых
предков каждого вида; но некоторое доказательство подобных переходных
градаций мы должны найти в боковых линиях потомков или по крайней
мере мы должны быть в состоянии доказать, что подобные градации возможны; и это мы действительно можем доказать. Шринимая во внимание,
что инстинкты животных изучены очень мало вне Европы и Северной Америки, инстинкты же вымерших видов нам совершенно неизвестны, я был
удивлен, как много можно найти градаций, ведущих к самым сложным
инстинктам.1 Изменения в инстинкте иногда могут облегчаться тем, что
один и тот же вид имеет различные инстинкты в разные периоды своей
жизни, в разные времена года, находясь в разных условиях существования, и т. д.; в таком случае естественный отбор может сохранить то тот. то
другой инстинкт. И подобные случаи многообразия инстинкта у одного
и того же вида, как можно доказать, действительно существуют в природе.
Далее, как и в случае со строением тела, и согласно с моей теорией, инстинкт каждого вида полезен для него самого, но, насколько мы можем
судить, никогда не развивался исключительно для блага других.
Насколько мне известно, один из самых выразительных примеров, когда
животное совершает действие, видимо, полезное только для другого, представляют собой травяные тли, добровольно отдающие, как это было впервые замечено Убером, сладкое выделение муравьям; что они делают это
добровольно, доказывается следующими фактами. Я удалил всех муравьев
от группы приблизительно с дюжину тлей, сидевших на листе щавеля, и
не давал им приблизиться в продолжение нескольких часов. Я был уверен, что по истечении этого времени у тлей явится потребность выделить
свой экскрет. Некоторое время я рассматривал их в увеличительное стекло,
но ни одна из них не выделяла; затем я трогал и щекотал их волосом, стараясь сделать это по возможности так, как делают муравьи своими усиками, но все-таки ни одна не выделяла. После этого я пустил к ним муравья, и по его быстрым движениям стало сразу видно, что он хорошо
знает, какое богатое стадо он нашел; затем он начал трогать своими усиками брюшко сначала одной, потом другой тли, и каждая из них, как
только чувствовала прикосновение усиков, немедленно поднимала свое
брюшко и выделяла прозрачную каплю сладкого вещества, которая жадно
пожиралась муравьем. Даже совсем молодые тли вели себя точно так же,
доказывая, что этот акт является у них инстинктивным, а не результатом
опыта, ^Из наблюдений Убера известно, что тли не выказывают к муравьям неприязни; но они в конце концов вынуждены выделить свой экскрет,
если муравьев нет.2 Так как этот экскрет чрезвычайно клейкий, то, несомненно, удаление его выгодно для тлей, и поэтому они выделяют экскрет,
вероятно, не только на пользу муравьям. Хотя, таким образом, нет доказательства, чтобы какое бы то ни было животное совершало действие, полезное исключительно для другого вида, однако каждый стремится извлечь
выгоду из инстинктов других, точно так же как каждый извлекает пользу
14*
212 Инстинкт
из более слабого строения тела других видов. Следовательно, некоторые
инстинкты не могут считаться абсолютно совершенными; но так как подробности относительно этого и других подобных вопросов не необходимы,
то на них можно здесь не останавливаться.
Так как некоторая степень вариации инстинктов в естественном состоянии и наследственная передача таких вариаций необходимы для действия естественного отбора, то в подтверждение этого надо бы привести
по возможности больше примеров, но недостаток места мешает мне это
сделать. Я могу только утверждать, что инстинкты несомненно варьируют; так, например, инстинкт миграции может варьировать пространственно и по направлению и даже совершенно утрачиваться. Точно так же
гнезда птиц иногда варьируют в зависимости от выбранного для них
места, природы и температуры страны, часто же от причин, нам совершенно
неизвестных; Одюбон привел несколько замечательных случаев разницы
в устройстве гнезд одного и того же вида в северных и южных Соединенных
Штатах, ^сли, однако, инстинкт изменчив, то можно спросить, почему
он не дает пчёлам «уменья пользоваться каким-либо другим материалом,
когда нет воска». Но какой другой материал могли бы употреблять пчёлы?
Они могут употреблять в дело, как я видел, затвердевший воск с киноварью и мягкий, смешанный с жиром. Эндру Найт наблюдал, что его пчёлы
вместо того, чтобы трудолюбиво собирать клей, пользовались цементирующей смесью из воска и скипидара, которой были обмазаны деревья
<< Пред. стр. 22 (из 64) След. >>
Список литературы по разделу