<< Пред. стр. 18 (из 26) След. >>
Список литературы по разделу
92 "...царство султана" - имеется в виду государство мамлюков, основанное в 1250 г. - 253
93 "...секта сарацинов..." - т.е. мусульмане - турки или арабы. - 253
94 "...кто воссядет про трибунали" - т.е. должностные лица. - 253
95 "...кто желает быть боготворимым" - намек на католическое духовенство. - 253
96 "...одна страна..." - имеется в виду Германия. - 254
97 "...царя Тосканы..."-Макиавелли Тосканой называет Этрурию. - 254 98"О тирании" - подразумевается диалог Ксенофонта "Гиерон". - 255 "Гиероним - тиран Сиракуз, был убит заговорщиками в 214 г. до н. э. - 255
100 Пелопоннесская война (431-404 гг. до н. э.) - война между демократическими Афинами и олигархической Спартой. - 256
101 "...людей, преисполненных мирской славы..." - ирония, объект которой - христианство. - 256
102 "...на протяжении сорока шести лет..." - речь идет о самнитских войнах IV - III вв. до н. э. - 257
103 "...в которое тебя обращает республика..."- Макиавелли имеет в виду утрату городом-государством своей национальной независимости. - 258
1О4Монтень Мишель (1533-1592) - французский просветитель, философ-скептик, политический деятель, боровшийся за единство страны. - 259
105 "Опыты" - основное филос. произведение Монтеня, в котором в несистематизированной, афористической форме изложены его наблюдения над окружающей жизнью, "практически-философское воззрение" на человека. - 259
106Гай Марш-младший (109-82 гг. до н. э.) - сын известного римского полководца, был вождем народной партии. Побежденный Суллой, покончил с собой. - 259
107Бонифаций VIII- папа римский (1294-1303), вел борьбу за верховенство папской власти над светской, потерпев сокрушительное поражение в конфликте с французским королем Филиппом IV Красивым. - 259
108 Нерон - римский император (54-68). - 259
109Публилий Сир - римский мимический поэт при Цезаре и Августе. "Плохо то решение, которого нельзя изменить1'' (Публилий Сир в цитате у Авла Геллия, XVII, 14). - 259
110Август Октавиан (63 г. до н. э. - 14 г. н. э.) - первый римский император. - 259
111 Имеется в виду римский философ-стоик Сенека. - 260
112Демосфен - знаменитый афинский оратор. - 260
113 "Он уже гнушается тем, чего добивался, и стремится к тому, что недавно еще отвергал; он мечется, нарушая весь порядок своей жизни" (Гораций. Послания. I, I, 98). - 260
114 "Как кукла, которую за ниточку движут другие" (Гораций. Сатиры, II, 7, 98). - 260
115 "Не видим ли мы, что человек сам не знает, чего он хочет, и постоянно ищет перемены мест, как если бы это могло избавить его от бремени" (Лукреций. О природе вещей, III, 1071). - 260
ив "мысли людей меняются так же, как и дни, которыми сам отец Юпитер освятил плодоносные земли" (Гомер. Одиссея, XVIII, 136-137, в лат. переводе Цицерона). - 260
и1Катон Младший - известный противник Цезаря, сторонник аристократической партии. - 261
118 Лукреция - легендарная древнеримская героиня. По преданию, была обесчещена сыном царя Тарквиния Гордого, Секстом, и лишила себя жизни. Считается, что это событие послужило поводом к изгнанию Тарквиния восставшим римским народом и к основанию республики. - 261
119Антигон - знаменитый греч. полководец из школы Александра Македонского. - 261
120Лукулл Луций Лицинний - римский политический деятель и полководец, приверженец аристократии и сторонник диктатора Суллы. - 261
121 "Со словами, которые и трусу могли бы прибавить духу" (Гораций. Послания. И, 2, 36). - 262
122 "С присущей ему грубоватостью ответил: пойдет куда хочешь тот, кто потерял свой кушак с деньгами" (Гораций. Послания, II, 39). - 262
123Мехмед II - турецкий султан, при котором произошло завоевание Константинополя. - 262
124 "Яразличаю". - 263
125Кимвры - германское племя. В 101 г. потерпели поражение от римского консула Гая Мария и были частью уничтожены, частью взяты в плен. Кельти-беры - древние племена, упорно отстаивавшие свою независимость от римлян, которым удалось покорить их только в 72 г. до н. э. - 263
126 "Не может быть однородным то, что не вытекает из одной определенной причины" (Цицерон. Тускуланские беседы, II, 27). - 263
127 Клит - один из военачальников Александра Македонского, убитый им во время попойки. - 263
128 "Брезгуют наслаждением, но поддаются горю, презирают славу, но не вносят бесчестья". - 263
129 "Тот, кто размышлял над своим образом жизни и предусмотрел его" (Цицерон. Парадоксы, V, I). - 264
130 Тальбот - английский полководец, который прославился своими военными подвигами в родной Монтеню Гаскони. - 264
131 Имеется в виду Сенека. - 264
132 См.: Геродот, V, 29. - 264
133 "Знайте: великое дело быть всегда одним и тем же человеком" (Сенека. Письма, 120). - 264
134 "Под ее (Венеры) руководством молодая девушка, крадучись мимо уснувших хранителей, ночью одна пробирается к своему возлюбленному" (Тибулл, II, I, 75). - 265
135 Бэкон Фрэнсис (1561-1626) - англ. философ-материалист, основатель экспериментирующей науки нового времени. - 265
136 Над "Опытами или наставлениями нравственными и политическими" Бэкон работал всю жизнь. В систематизированном виде представлены взгляды, отражавшие интересы торгово-промышленных слоев, нуждавшихся в сильной государственной (королевской) власти. - 265
137 "Лучше всего свободы достичь, порвав свои путы
И бременящую боль сбросивши раз навсегда" - (Овидий. Лекарства от любви, 293-294). - 265
138 Имеется в виду эзоповская басня "Ласка и Афродита". - 266
139 "Долго жила душа моя" (Па, 119, 6). - 266
х*°Кампанелла Томмазо (1568-1639) - итал. философ, утопический коммунист. Принимал участие в заговоре против испанского гнета в Неаполитанском королевстве. Провел 27 лет в неаполитанских тюрьмах, где написал ряд сочинений, в том числе и "Город Солнца". - 266
141 "О превосходстве человека над животными и о божественности" - параграф из "Метафизики" Кампанеллы. Единственный дошедший до нас вариант этой книги был опубликован в Париже в 1638 г. - 266
142 В действительности об этом речь идет не во II, а в IV книге сочинения Кампанеллы "О способностях вещей к ощущению и о магии". - 267
143 Сведения о полете "одного калабрийца" не подтверждаются другими источниками. В "Городе Солнца" Кампанелла пишет о том, что солярии "изобрели искусство летать - единственное, чего, кажется, недоставало миру". - 269
144 Кампанелла ссылается на астрономические таблицы величайших астрономов древности (Птолемея), средних веков (Альфонса X Кастильского и Ибрагима бен-Яхья эль Накаш эль Заркали) и XVI в. (Коперника и Тихо де Браге). - 271
145 "Антимакиавеллизм" - первоначальное название книги Т. Кампанеллы, которую он позднее переименовал в "Побежденный атеизм". - 271
146 Египетский бог Тот, бог письменности, был отождествлен греками с Гермесом и получил название трижды великого (трисмегиста). Ему были приписаны т. наз. "герметические" сочинения, которые в эпоху Возрождения почитались как воплощение древней мудрости. - 271
147 Франсиско де Витория (1429-1546) является одним из представителей поздней схоластики, трудами которых схоластическая традиция путем трансформации религиозно-теологической парадигмы получила прямые выходы на философию и науку Нового времени. Деятели поздней схоластики сыграли не последнюю роль в осмыслении этических и юридических вопросов, связанных с колонизацией Америки, решив их вполне в духе гуманистических традиций эпохи Возрождения.
Открытие Америки столкнуло европейцев с незнакомыми народами, обладавшими своеобразной, богатой и древней культурой. Колонизация вновь открытых земель поставила перед европейской цивилизацией ряд непростых вопросов, требовавших не только практического решения отношения к этим народам, но и теоретического обоснования. Становилось все более очевидным, что действия завоевателей не соответствуют ни юридическим, ни моральным законам времени. Против жестокого обращения с индейцами выступили доминиканцы, считавшие, что если индейцы являются людьми, то они должны обладать всей полнотой человеческих прав. Знаменитые законы 1512 г., наконец, официально признали право коренных жителей на свободу, хотя и предлагали обращать их в христианскую веру. Для христианского мировоззрения, в котором моральная ответственность за земные деяния носит первостепенный характер, разрешение этой проблемы стало одной из центральных практических задач и заложило основы для создания современного международного права. - 273
148 Через год после смерти Франсиско де Витория в Лионе выходит его работа "Reelectiones teologicar, представляющая собой запись лекций, прочитанных Виторией в различные годы.
В ней излагаются прогрессивные и новаторские идеи решения "Американской проблемы". Витория пытается обосновать свои предложения, исходя в рассуждениях из определенной концепции человека. Как представитель схоластической традиции, он считает себя прямым последователем св. Фомы и претендует на точную интерпретацию его взглядов. Следуя Фоме, Витория настаивает на различении естественного и сверхъестественного порядка вещей. Естественный порядок присущ человеческой природе, как таковой не зависит от высшего порядка благодати, хотя и может до него подняться. Являясь сотворенным существом, человек душой и телом принадлежит природному порядку и обладает совокупностью фундаментальных прав, неотделимых от личности. Сверхъестественный порядок не может ни противоречить, ни отрицать естественного порядка, их отношения носят характер взаимодополняемости. Обоим порядкам соответствуют два типа общества: естественное или гражданское и сверхъестественное или церковное, с различными целями, средствами, подданными и властями. Одно состоит из крещеных, подчиненных церковной власти, другое из просто людей, подчиненных власти гражданской. Ввиду того что божественный порядок не нарушает порядка естественного, он не может ни нарушить, ни уничтожить законов и прав, вытекающих из человеческой природы: права на жизнь, собственность, религиозную свободу. Свободное право человека на то, чтобы мыслить и верить, по мнению Витории, делает бессмысленными и несправедливыми религиозные войны. Нельзя заставить человека поверить силой, а грех неверия не дает права церковным властям воевать против неверующих и лишать их владений. Индейцы по своей природе такие же люди, как другие, и никто не вправе отнимать у них их человеческих прав. - 273
149 Имеется в виду разумность коренных жителей вновь открытых земель. - 273
БАРОККО И КЛАССИЦИЗМ. XVII ВЕК
XVII век не имеет столь яркого и звучного названия, как предшествующая ему эпоха Ренессанса и следующая за ним эпоха Просвещения. Зато не без оснований его называют "веком гениев", указывая на многообразие, уникальность и творческую мощь великих представителей культуры этого времени. Достаточно вспомнить необыкновенный взлет философской мысли (Декарт, Паскаль, Спиноза, Лейбниц и др.), расцвет литературы в стиле барокко и классицизма (Кальдерон, Кор-нель, Расин, Мольер и др.), блестящую плеяду живописцев (Тьеполо, Рубенс, А. ван Дейк и др.), выдающихся музыкантов (Монтеверди, Люлли, Перселл, Корелли и др.).
Можно также назвать XVII столетие "веком разума". На "естественный свет" человеческого разума опирались не только философы-рационалисты, но и мыслители-эмпиристы. Рационализм в широком смысле был характерен для подавляющего большинства представителей культуры. Он отразился в философии, искусстве, религии. Недаром "отцом" новоевропейской философии и культуры считается Декарт. С культом разума связан классицизм в литературе и искусстве и отчасти барокко. Своеобразный рационализм проникает и в христианство, породив иезуитский вариант религиозности, против которого выступил Паскаль со своей "религией сердца".
Поклонение разуму, обращение к нему как к "высшему судье" в познании, искусстве и делах человеческих XVII век унаследовал от эпохи Возрождения. Завоевания "высокого Ренессанса" не были утрачены "веком гениев". Философы продолжали борьбу с "идолами схоластики": догматизмом, устаревшими авторитетами, формализмом и умозрительностью. Они ищут пути соединения философии и науки с жизнью, теории с практикой. Ф. Бэкон провозглашает: "Знание - сила" - и создает сциен-тистско-техницистскую утопию в "Новой Атлантиде", в которой все мыслимые и немыслимые блага обеспечиваются научно-техническим прогрессом.
Ренессанс передал XVII веку "дух вольнодумства", получивший свое развитие в самых разнообразных формах. В светских кругах было много "поклонников" эпикурейской этики в противовес религиозным нормам морали. Они вдохновлялись "Опытами" Монтеня и сочинениями философа Гассенди. Распространен был также религиозный индифферентизм. Ученый монах М. Мерсенн сетовал на "великое множество безбожников" в Париже. В философии своеобразной формой эмансипации от религии стал возникший в эту эпоху деизм, сводивший к минимуму функции бога и оставивший за ним в основном функцию "первотолчка" или, по ироническому определению Паскаля, "первощелчка". Паскаль проницательно подметил в "Мыслях": "Деизм почти столь же далек от христианской религии, как и атеизм, который ей совершенно противоположен".
Многие мыслители охотно использовали деизм, не желая вступать в открытый конфликт с "агрессивным христианством". Дело в том, что в ожесточенной борьбе с Реформацией римско-католическая церковь широко использовала инквизицию, судебно-полицейский аппарат насилия над инакомыслящими, а также способствовала созданию специального Ордена Иисуса (иезуитов) для надзора за "чистотой веры" и борьбы с ересью. Иезуиты нередко прибегали к услугам инквизиции. Начало XVII столетия было зловеще озарено костром на Площади Цветов в Риме, на котором был сожжен Джордано Бруно. В Тулузе на костре погиб философ-пантеист и вольнодумец Джулио Ванини. Позже иезуиты организовали позорный процесс над престарелым Галилеем. По распоряжению Кальвина был сожжен на костре испанский мыслитель и врач Мигель Сервет. Костры горели по всей Европе. С их помощью пытались уничтожить свободу мысли, светскую культуру и научный прогресс. На кострах сжигали также и внесенные в Индекс "еретические книги". Однако никакие репрессии уже не могли остановить процесс светской культуры и все более распространявшееся вольнодумство.
XVII век принял от Ренессанса также и "эстафету гуманизма". Правда, своеобразному "оптимистическому гуманизму" эпохи Возрождения здесь противопоставлялся скорее "трагический гуманизм", что было связано с переходным характером "века гениев". Это был переход от феодализма к капитализму, эпоха первых буржуазных революций (в Нидерландах и Англии, неудавшаяся буржуазная революция во Франции - Фронда), формирования раннебуржуазных государств. Как всякое переходное время, оно изобиловало контрастами, социальными катаклизмами (бесконечные религиозные войны, народные восстания и т.д.), напряженным динамизмом и неустроенностью человеческой жизни, обострением сословно-классовых противоречий, падением нравов. Кстати, последнее теоретически обосновывалось "пробабилистской концепцией морали" иезуитов, покоившейся на печально знаменитом кредо: "Цель оправдывает средства".
Социальная действительность воспринималась человеком как нечто неустойчивое и весьма шаткое, несправедливое и безнадежное. Отсюда трагическое восприятие жизни и мира, с небывалой силой выраженное в паскалевском видении мира. В его творчестве одной из главных тем горестных раздумий становится тема жизни и смерти. Он рисует трагическую картину человеческой жизни, в которой узники в цепях, осужденные на смерть, ежедневно один за другим умерщвляются на глазах у других, ожидающих своей очереди. Уже после смерти Паскаля Лейбниц противопоставит этому трагическому видению мира свое удивительно оптимистическое мировоззрение, выразив его формулой: "Все к лучшему в этом лучшем из миров". Но данное кредо отнюдь не разделялось другими великими мыслителями этой эпохи. Позже Вольтер едко развенчает его в философской повести "Кандид" и в "Поэме о гибели Лиссабона", равно как не примет и паскалевского трагизма.
Социальная ситуация эпохи, обострившая проблемы человеческого бытия, поставившая под вопрос саму человеческую жизнь, усугублялась изменившейся картиной мира, в которой человек потерял статус "венца творения" и "царя природы". Новое время разрушило представление об ограниченном, статичном и заведомо гармоничном космосе, бывшем оплотом средневекового человека. Был создан образ совершенно другой Вселенной, бесконечной, противоречивой и динамичной. В ее обширном лоне человек "затерян, словно атом", а жизнь его подобна "тени, промелькнувшей на мгновение и исчезнувшей навсегда" (Паскаль). Было нарушено гармоничное взаимодействие человека и мира. "Вечное молчание этих бесконечных пространств ужасает меня", - говорит Паскаль и уподобляет человека "мыслящему тростнику", хрупкому и слабому перед "громадой мира", но своим разумом возвышающемуся над ней.
Светлый образ человека, воспетого в эпоху Возрождения, и эйфорическое поклонение ему сменились более трезвым и в общем более верным взглядом на него. Он предстал не только во всем "величии", но и "ничтожестве" - как существо сложное, противоречивое и парадоксальное. Таков он в искусстве классицизма, но особенно в барокко, будь то в трагедиях Расина, драмах Кальдерона или музыке Монтеверди, а также и в философии Паскаля. Представители "высокого барокко" выработали систему специальных, порою экзотических средств (эффектные гиперболы, гротеск, неожиданные метафоры и т.д.) для изображения антиномичного человека, трагизма жизни, психологии страданий.
В добавление к этому Паскаль использует своебразную "логику парадокса", иронию и многие другие приемы "живописания человека". Его обостренный интерес к внутреннему миру личности, уникальности душевной жизни, "экзистенциальным измерениям бытия" сродни искусству писателей, поэтов и музыкантов. Хотя к проблеме человека обращались и другие мыслители XVII века, но самое всестороннее его исследование мы видим именно в "Мыслях" Паскаля, которого ряд авторов считают зачинателем антропологии в эту эпоху. Его "философия сердца" как бы дополняет "философию разума" Декарта, заполняя такие "уголки философского ландшафта", которые без него оказались бы просто пустыми.
С другой стороны, в культуре этого времени развивается критика "психологии нравов", особенно высших слоев общества, скажем, в "Максимах" Ларошфуко, комедиях Мольера, "Характерах" Лабрюйера, баснях Лафонтена. Паскаль и Лаб-рюйер привлекают внимание к бедственному положению народа и уважительно отзываются о "народной мудрости". В философии "высвечиваются" истинные человеческие ценности, такие, как свобода человека, величие его души, неподкупность его разума, "священное триединство мудрости, добродетели и счастья" (Лейбниц), социальный мир "как наибольшее из благ" - в противовес войне как "наихудшему из зол" (Паскаль).
В светской философии выкристаллизовывается известная формула "Свобода есть познанная необходимость" (Спиноза). В духе "века разума" Лейбниц дает свое определение свободы: "Детерминироваться разумом к лучшему - это и значит быть наиболее свободным". Гоббса волнует возможность реализации человеческой свободы в рамках строго упорядоченного социума. "Свобода подданных заключается в свободе делать то, что не указано в соглашениях с властью. ... Наибольшая свобода подданных проистекает из умолчания закона", - пишет он в "Левиафане". В религиозной философии остро обсуждается проблема свободы воли в связи с борьбой янсенистов Пор-Рояля с иезуитами, а также католиков с протестантами, закончившейся в XVII веке победой иезуитов, разрушением Пор-Рояля и отменой Нантского эдикта. Эхо этой борьбы прокатится по всей Европе и приведет в эпоху Просвещения к закрытию самого Ордена иезуитов.
Г. Я. Стрельцова
Паскаль1
Мысли2
Несоразмерность человека. - Пусть человек отдастся созерцанию природы во всем ее высоком и неохватном величии, пусть отвратит взоры от ничтожных предметов, его окружающих. Пусть взглянет на ослепительный светоч, как неугасимый факел, озаряющий Вселенную; пусть уразумеет, что Земля - всего лишь точка в сравнении с огромной орбитой, которую описывает это светило, пусть потрясется мыслью, что и сама эта огромная орбита - не более чем неприметная черточка по отношению к орбитам других светил, текущих по небесному своду.
И так как кругозор наш этим ограничен, пусть воображение летит за рубежи видимого: оно утомится, так и не исчерпав природу. Весь зримый мир - лишь еле различимый штрих в необъятном лоне природы. Человеческой мысли не под силу охватить ее. Сколько бы мы ни раздвигали пределы наших пространственных представлений, все равно в сравнении с сущим мы порождаем только атомы. Вселенная - это не имеющая границ сфера, центр ее всюду, периферия нигде. И величайшее из постижимых проявлений всемогущества божия заключается в том, что перед этой мыслью в растерянности останавливается наше воображение.
А потом пусть человек снова подумает о себе и сравнит свое существо со всем сущим; пусть почувствует, как он затерян в этом глухом углу Вселенной, и, выглядывая из чулана, отведенного ему под жилье, - я имею в виду зримый мир, - пусть уразумеет, чего стоит наша Земля со всеми ее державами и городами и, наконец, чего стоит он сам. Человек в бесконечности - что он значит?
А чтобы ему предстало не меньшее диво, пусть он вглядится в одно из мельчайших среди ведомых людям существ. Пусть вглядится в крошечное тельце клеща и в еще более крошечные члены этого тельца, пусть представит себе его ножки со всеми суставами, со всеми жилками, кровь, текущую по этим жилкам, соки, ее составляющие, капли этих соков, пузырьки газа в этих каплях; пусть и дальше разлагает эти мельчайшие частицы, пока не иссякнет его воображение; и тогда рассмотрим предел, на котором он запнулся. Возможно, он решит, что меньшей величины в природе и не существует, а я хочу, чтобы он заглянул еще в одну бездну. Хочу нарисовать ему не только видимую Вселенную, но и бесконечность мыслимой природы в сжатых границах атома. Пусть человек представит себе неисчислимые Вселенные в этом атоме, и у каждой - свой небесный свод, и свои планеты, и своя Земля, и те же соотношения, что в зримом мире, и на этой Земле - свои животные и, наконец, свои клещи, которых опять-таки можно делить, не зная отдыха и срока, пока не закружится голова от второго чуда, столь же поразительного в своей малости, как первое - в своей огромности. Ибо как не потрястись тем, что наше тело, столь неприметное во Вселенной, в то же время, вопреки этой своей неприметности на лоне сущего, являет собой колосса, целый мир, вернее, все сущее в сравнении с небытием, которого не постичь никакому воображению!
Кто вдумается в это, тот содрогнется; представив себе, что материальная оболочка, в которую его заключила природа, удерживается на грани двух бездн - бездны бесконечности и бездны небытия, он преисполнится трепета перед подобным чудом; и сдается мне, что любознательность его сменится изумлением, и самонадеянному исследованию он предпочтет безмолвное созерцание.
Ибо что такое человек во Вселенной? Небытие в сравнении с бесконечностью, все сущее в сравнении с небытием, среднее между всем и ничем. Он не в силах даже приблизиться к пониманию этих крайностей - конца мироздания и его начала, неприступных, скрытых от людского взора непроницаемой тайной, и равно не может постичь небытие, из которого возник, и бесконечность, в которой растворяется.
Он улавливает лишь видимость явлений, ибо не способен познать ни их начало, ни конец. Все возникает из небытия и уносится в бесконечность. Кто окинет взглядом столь необозримый путь? Это чудо постижимо только его творцу. И больше никому.
Люди, не задумываясь над этими бесконечностями, дерзновенно берутся исследовать природу, словно они хоть сколько-нибудь соразмерны с ней. Как не подивиться, когда в самонадеянности, безграничной, как предмет их исследований, они рассчитывают постичь начало сущего, а затем и все сущее? Ибо подобный замысел может быть рожден только самонадеянностью, всеобъемлющей, как природа, или столь же всеобъемлющим разумом. Человек сведущий понимает, что природа запечатлела свой облик и облик своего творца на всех предметах и явлениях и почти все они отмечены ее двойной бесконечностью. Поэтому ни одна наука никогда не исчерпает своего предмета: ибо кто же усомнится, что, например, в математике мы сталкиваемся с бесконечной бесконечностью соотношений? И начала, на которых они основаны, не только бесчисленны, но и бесконечно дробны, ибо кто ж не видит, что начала якобы предельные не висят в пустоте, они опираются на другие начала, а те, в свою очередь, опираются на третьи, отрицая таким образом существование предела? Тем не менее всё, что нашему разуму представляется пределом, мы и принимаем за предел, равно как в мире материальных величин называем неделимой ту точку, которую уже не способны разделить, хотя по своей сути она бесконечно делима.
Из этих двух известных науке бесконечностей бесконечность больших величин более понятна человеческому разуму, поэтому лишь очень немногие ученые притязали на то, что охватили мироздание полностью. "Я поведу речь о сущем", - говорил Демокрит3.
Бесконечность в малом менее очевидна. Все философы потерпели в этом вопросе поражение, хотя порой и утверждали, что изучили его. Отсюда и столь обычные названия - "О началах сущего", "Об основах философии"4 и подобные им, не менее напыщенные по сути, хотя и более скромные по форме, чем режущее глаз "De omni scibili5.
Мы простодушно считаем, что нам легче проникнуть к центру мироздания, нежели охватить его в целом. Его видимая протяженность явно превосходит нас, зато мы явно превосходим предметы ничтожно малые и поэтому считаем их постижимыми, хотя уразуметь небытие не легче, нежели уразуметь все сущее. И то и другое требует беспредельности разума, и кто постигнет зиждущее начало, тот, на мой взгляд, сможет постичь и бесконечность. Одно зависит от другого, одно влечет за собой другое. Эти крайности соприкасаются, сливаясь в боге и только в боге.
Уясним же, что мы такое: нечто, но не все; будучи бытием, мы не способны понять начало начал, возникающее из небытия, будучи бытием кратковременным, не способны охватить бесконечность.
В ряду познаваемого наши знания занимают не больше места, чем мы сами во всей природе.
Мы во всем ограничены, и положение меж двух крайностей определило и наши способности. Наши чувства не воспринимают ничего чрезмерного: слишком громкий звук нас оглушает, слишком яркий свет ослепляет, слишком большие или малые расстояния препятствуют зрению, слишком длинные или короткие рассуждения - пониманию, слишком несомненная истина ставит в тупик (я знавал людей, которые так и не взяли в толк, что если от ноля отнять четыре, в результате получится ноль), начало начал кажется слишком очевидным, слишком острые наслаждения вредят здоровью, слишком сладостные созвучия неприятны, слишком большие благодеяния досадны: нам хочется отплатить за них с лихвой. Beneficia eo usque laeta sunt dum videntur exsolvi posse; ubi multum antevenere, pro gratia odium redditur. Мы не воспринимаем ни очень сильного холода, ни очень сильного жара. Чрезмерность неощутима и тем не менее нам враждебна: не воспринимая ее, мы от нее страдаем. Слишком юный и слишком преклонный возраст держат ум в оковах, равно как и слишком большие или малые познания. Словом, крайности как бы не существуют для нас, а мы - для них: либо они от нас ускользают, либо мы от них.
Таков наш удел. Мы не способны ни к всеобъемлющему познанию, ни к полному неведению. Плывем по безбрежности, не ведая куда, что-то гонит нас; бросает из стороны в сторону. Стоит нам найти какую-то опору и укрепиться на ней, как она начинает колебаться, уходит из-под ног, а если мы бросаемся ей вдогонку, ускользает от нас, не дает приблизиться, и этой погоне нет конца. Вокруг нас нет ничего незыблемого. Да, таков наш природный удел, и вместе с тем он противен всем нашим склонностям: мы жаждем устойчивости, жаждем обрести наконец твердую почву и воздвигнуть на ней башню, вершиной уходящую в бесконечность, но заложенный нами фундамент дает трещину, земля разверзается, а в провале - бездна.
Не будем же гнаться за уверенностью и устойчивостью. Изменчивая видимость будет всегда вводить в обман наш разум; конечное ни в чем не найдет прочной опоры меж двух бесконечностей, окружающих его, но недоступных его пониманию.
Кто твердо это усвоит, тот, я думаю, раз и навсегда откажется от попыток переступить границы, начертанные самой природой. Середина, данная нам в удел, одинаково удалена от обеих крайностей, так имеет ли значение - знает человек немного больше или меньше? Если больше, его кругозор немного шире, но разве не так же бесконечно далек он от цели, а срок его жизни - от вечности, чтобы десяток лет составлял для него разницу?
В сравнении с этими бесконечностями все конечные величины уравниваются, и я не вижу, почему наше воображение могло бы одну предпочесть другой. С какой бы из них мы ни соотнесли себя, все равно нам это мучительно.
Начни человек с изучения самого себя, он понял бы, что ему не дано выйти за собственные пределы. Мыслимо ли, чтобы часть познала целое! - Но, быть может, есть надежда познать хотя бы те части целого, с которыми он соизмерим? Но в мире все так переплетено и взаимосвязано, что познание одной части без другой и без всего в целом мне кажется невозможным.
Например, человек связан в этом мире со всем, что доступно его сознанию. Ему нужно пространство, в котором он находится, время, в котором длится, движение, без которого нет жизни, элементы, из которых он состоит, тепло и пища, чтобы восстанавливать себя, воздух, чтобы дышать; он видит свет, ощущает предметы, - словом, ему все сопричастно. Следовательно, чтобы изучить человека, необходимо понять, зачем ему нужен воздух, а чтобы изучить воздух, необходимо понять, каким образом он связан с жизнью человека, и так далее. Без воздуха не может быть огня, следовательно, чтобы изучить одно, надо изучить и другое.
Итак, поскольку все в мире - причина и следствие, движитель и движимое, непосредственное и опосредствованное, поскольку все скреплено природными и неощутимыми узами, соединяющими самые далекие и непохожие явления, мне представляется невозможным познание частей без познания целого, равно как познание целого без досконального познания всех частей.
Наше бессилие проникнуть в суть вещей довершается их однородностью, меж тем как в нас самих сочетаются субстанции неоднородные, противоположные - душа и тело. Ибо то, что в нас мыслит, может быть только духовным; если же предположить, что мы целиком телесны, надо сделать вывод о полной невозможности познания, так как нет ничего абсурднее утверждения, будто материя сама себя познает: нам невозможно познать, каким путем она могла бы прийти к самопознанию.
Стало быть, если мы просто материальны, познание для нас совсем недоступно, а если в нас сочетается дух и материя, мы не можем до конца познать явления однородные, только духовные или только телесные.
Поэтому почти все философы запутываются в сути того, что нас окружает, и рассматривают дух как нечто телесное, а тела - как нечто духовное. Они необдуманно говорят, что тела стремятся упасть, что они влекутся к центру, стараются избежать уничтожения, боятся пустоты, что у них есть склонности, симпатии, антипатии, то есть наделяют их тем, что присуще только духу7. А говоря о духе, они как бы ограничивают его в пространстве, заставляя перемещаться, хотя это свойственно лишь материальным телам.
Вместо того чтобы воспринимать явления в чистом виде, мы окрашиваем их собственными свойствами и наделяем двойной природой то однородное, что нам удается наблюдать.
Так как во всем, что нас окружает, мы усматриваем одновременно и дух и тело, то, казалось бы, это сочетание нам более чем понятно. Однако оно-то и есть наиболее непонятное. Человек - самое непостижимое для себя творение природы, ибо ему трудно уразуметь, что такое материальное тело, еще труднее - что такое дух, и уж совсем непонятно, как материальное тело может соединиться с духом. Нет для человека задачи неразреши-мее, а между тем это и есть он сам: Modus quo corporibus adhaerent spiritus comprehendi ab hominibus non potest, et hoc tamen homo est".
Де Ларошфуко Франсуа. Максимы. Б л е з Па скаль. Мысли. Де Л а брюй ер Жа н . Характеры. М.. 1974. С. 121- 126
Лабрюйер9
Характеры, или Нравы нынешнего века10
О достоинствах человека
1
Может ли даже очень даровитый и наделенный незаурядными достоинствами человек не преисполниться сознанием своего ничтожества при мысли о том, что он умрет, а в мире никто не заметит его исчезновения и другие сразу займут его место?
У многих людей нет иных достоинств, кроме их имени. Посмотришь на них вблизи и видишь, до чего они ничтожны; а ведь издали они внушают уважение!
Я не сомневаюсь, что люди, назначенные на различные должности, каждый сообразно своим способностям и умению, справляются со своим делом хорошо; но все же осмелюсь предположить, что на свете найдется еще немало людей, известных и неизвестных, которые справились бы не хуже: к этой мысли я пришел, наблюдая за теми, что возвысились не потому, что от них многого ожидали, а лишь благодаря случаю, и, однако, необычайно отличились на своих новых постах.
Сколько замечательных людей, одаренных редкими талантами, умерли, не сумев обратить на себя внимание! Сколько их живет среди нас, а мир молчит о них и никогда не будет говорить!
Как бесконечно трудно человеку, который не принадлежит ни к какой корпорации, не ищет покровителей и приверженцев, держится особняком и не может представить иных рекомендаций, кроме собственных незаурядных достоинств, - как трудно ему выбиться на поверхность и стать вровень с глупцом, который обласкан судьбой.
Мало кто станет по собственному почину думать о заслугах ближнего.
Люди так заняты собой, что у них нет времени вглядываться в окружающих и справедливо их оценивать. Вот почему те, у кого много достоинств, но еще больше скромности, нередко остаются в тени.
Одним не хватает способностей и талантов, другим - возможности их проявить; поэтому людям следует воздавать должное не только за дела, ими свершенные, но и за дела, которые они могли бы свершить.
Легче встретить людей, обладающих умом, нежели способностью употреблять его в дело, ценить ум в других и находить ему полезное применение.
8
На свете больше инструментов, чем мастеров, а если говорить о мастерах, то плохих больше, чем хороших. Что вы сказали бы о человеке, которому вздумалось бы пилить рубанком и строгать пилой?
Неблагодарное ремесло избрал тот, кто пытается создать себе громкое имя. Жизнь его подходит к концу, а работа едва начата.
Де Ларошфуко Франсуа. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Де Лабрюйер Жан. Характеры. М., 1974. С. 213-214
Ларошфуко" Максимы12
Наши добродетели это чаще всего искусно переряженные пороки"
1
То, что мы принимаем за добродетель, нередко оказывается сочетанием корыстных желаний и поступков, искусно подобранных судьбой или нашей собственной хитростью: так, например, порою женщины бывают целомудренны, а мужчины - доблестны совсем не потому, что им действительно свойственны целомудрие и доблесть.
Ни один льстец не льстит так искусно, как себялюбие.
3
Сколько ни сделано открытий в стране себялюбия, там еще осталось вдоволь неисследованных земель.
Ни один хитрец не сравнится в хитрости с себялюбием.
5
Долговечность наших страстей не более зависит от нас, чем долговечность жизни.
6
Страсть часто превращает умного человека в глупца, но не менее часто наделяет дураков умом.
7
Великие исторические деяния, ослепляющие нас своим блеском и толкуемые политиками как следствие великих замыслов, чаще всего являются плодом игры прихотей и страстей. Так, война между Августом и Антонием14, которую объясняют их честолюбивым желанием властвовать над миром, была, возможно, вызвана просто-напросто ревностью.
8
<< Пред. стр. 18 (из 26) След. >>
Список литературы по разделу