<< Пред.           стр. 3 (из 26)           След. >>

Список литературы по разделу

 Вступая в борьбу с хищными тварями, он не взвешивает [вначале] своего мужества; влача тяжкий треножник, не взвешивает своих сил. Об ушедшем он не сожалеет, грядущее не старается предугадать. Ложных речей он не повторяет, толкам и клевете не придает значения. Он не роняет своего достоинства, не меняет своего решения. Такова самостоятельность ученого.
 
 С ученым можно обращаться как с родственником, но нельзя ему угрожать; с ним можно сблизиться, но нельзя его принудить; его можно убить, но нельзя опозорить. Жилище его не роскошно, еда и питье не обильны. О его ошибках и недостатках можно сказать ему в мягких выражениях, но нельзя бранить его в лицо. Таковы твердость и непреклонность ученого.
 
 Верность и преданность [государю] - вот кольчуга и шлем ученого; ритуал и справедливость - вот его малый и большой щиты. В путь он выступает, увенчав себя гуманностью; [дома] пребывает в объятиях долга [13]. Даже при жестоком правлении он не изменяет тому, на чем стоит. Такова независимость ученого.
 
 [Весь] двор ученого - величиной в один му [14], окружает его жилище глинобитная стена, ворота бамбуковые, калитка камышовая, окна без рам. [Домашние его] выходят за ворота, передавая друг другу [единственное выходное] платье, едят же не каждый день. Когда он находит отклик у государя, он не позволит себе сомневаться; когда он не находит отклика, он не позволит себе льстить [ради достижения цели]. Таков ученый на службе.
 
 Ученый живет со своими современниками, но сверяет [свои поступки] с древними; путь, проложенный им в нынешний век, послужит ступенью для будущих поколений. Когда наступает лихолетье и государь не оказывает [ему] поддержки, а подданные не выдвигают, тогда льстивая и клевещущая чернь сообща старается погубить его. Однако можно погубить тело, но нельзя победить волю. И даже пребывая в пучине несчастья, он остается верен своим устремлениям, ни на минуту не забывая о бедствиях народа. Такова глубина помыслов ученого.
 
 Расширяя свои познания, ученый не знает предела; идя честным путем, не знает усталости; когда он живет в уединении, для него не существует роскоши; когда его приближает [к себе] государь, для него не существует трудностей. В ритуале для ученого всего драгоценнее гармония [между людьми]. Он восхваляет верных и преданных, подражает невозмутимым и восхищается мудрыми. Будучи снисходительным к людям обыкновенным, он старается к ним приспособиться, не выставляя своих достоинств. Такова широта души ученого.
 
 Когда ученый выдвигает [достойных], то среди близких себе он не избегает родственников, среди посторонних не пренебрегает теми, кого недолюбливает. Взвесив заслуги, накопив факты, он выдвигает мудрого, помогая ему достигнуть [самого верха], и не ожидает за это воздаяния. Лишь бы был человек по нраву государю, лишь бы принес пользу государству - самому же ученому не нужно ни богатства, ни чинов! Так ученый выдвигает мудрых и поддерживает талантливых.
 
 Узнав нечто благое, ученые делятся друг с другом; увидав нечто прекрасное, друг другу показывают. На служебной лестнице пропускают друг друга вперед; попав в беду, друг за друга умирают. Если другому долго [не везет], ждут вместе; если друг - в захолустье, вызывают его [к себе]. Так ученый верен другу и способствует его продвижению.
 
 Омыв свое тело, ученый [мыслями] погружается в сущность вещей. Представив свои соображения, [он скромно] отступает [в тень]. Своего государя он поправляет неназойливо. Если государь чего-то не знает, он осторожно подсказывает ему, но и здесь не спешит с действиями. Среди низких ученый не выказывает своей возвышенности, [свершенную им] малость не выдает за многое. В умиротворенный век не бывает беспечным, в смутное время не впадает в отчаяние. С единомышленниками не вступает в сговор, инакомыслящих не отвергает. Такова независимость ученого, и таков его особый путь.
 
 [Если говорить о] высочайших, то ученый не подданный даже для сына неба; [если сказать о более] низких, то ученый не работает и на правителей. Внимательный и спокойный, он превыше всего ставит широту [души]. Стойкий и непреклонный, он не идет на поводу у других, однако, обладая большой ученостью, он знает и что такое почтительность. Приникнув к литературным сочинениям, он трудолюбиво оттачивает на их точиле свою скромность и бескорыстие. Даже получив в удел царские земли, он не ставит это ни в грош. Не подданный он и не служилый. Таковы принципы ученого.
 
 Если помыслы [у двоих] согласны, а устремления сходны, если путь и пристанища на нем одни, то стоять рядом с таким человеком - наслаждение, находиться же у него в подчинении не досадно. Долгое время не видя [друга, ученый] не верит порочащей его молве. [В дружбе] он прям и справедлив. С мыслящими одинаково он сходится, чуждых же себе избегает. Таков ученый в дружбе.
 
 Мягкость и благость - это корни гуманности. Уважение и внимательность - это почва, [на которой она произрастает]. Широта души - это образ действий гуманности. Последовательность и постепенность - это ее искусство. Ритуал и обряды - это обличие гуманности. Речи и беседы - это ее украшение.
 
 Древнекитайская философия. Собр. текстов. В 2 т. М., 1973. Т. 2. С. 136-139
 
 
 
 
 
 
 МУДРЕЦЫ ДАОССКОЙ ШКОЛЫ
 
 Даодэцзин [15]
 
 Когда Великий Путь утрачен - появляются "человечность" и "долг". Вместе с остротой ума рождается и великое коварство. Когда шесть родичей не ладят - появляются "сыновняя почтительность" и "родительская любовь". Когда в государстве смута - возникают "верноподданные"...
 
 Человек при рождении-нежен и слаб, а когда умирает-тверд и крепок. Все существа, и трава, и деревья при рождении-нежны и мягки, а когда гибнут-сухи и ломки. Ибо твердость и крепость -спутники смерти, а нежность и слабость-спутники жизни. Вот почему сильное войско не побеждает, а крепкое дерево гибнет. Большое и крепкое оказывается внизу, а нежное и слабое-наверху.
 
 Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая. М., 1987 С. 74. 77-78
 
 
 
 
 Чжуан-цзы [16]
 
 Цзысы, Цзыюй, Цзыли и Цзылай, собеседуя вчетвером, сказали так:
 
 - Мы подружились бы с тем, кто способен постичь, что небытие - это голова, жизнь - позвоночник, а смерть - крестец, с тем, кому ведомо, что жизнь и смерть, существование и погибель - одно единое тело.
 
 И тут все четверо взглянули друг на друга и рассмеялись. Никто из них не воспротивился в душе - и они подружились...
 
 И вдруг заболел Цзылай. Он тяжело дышал и был при смерти, а жена и дети, обступив его, плакали над ним. Цзыли, что пришел его навестить, прикрикнул на них:
 
 - Ступайте прочь! Не тревожьте того, кто превращается!
 
 И, прислонясь к дверям, повел беседу с умирающим:
 
 - О как велик творец! Во что же еще он тебя превратит? Куда еще тебя отправит? Может, он превратит тебя в печень крысы? Или в лапку козявки?
 
 - Куда бы отец с матерью ни послали сына, - сказал Цзылай, - на восток или на запад, на юг или на север, - сын исполнит их повеление. А разве силы Тьмы и Света не больше для человека, чем отец и мать? Если они понуждают меня умереть, а я ослушаюсь - то окажусь строптивцем. И в чем их можно упрекнуть? Ведь Великая Глыба обременила меня телом, истомила жизнью, успокоила старостью и успокоит смертью. И тот, кто умел устроить мою жизнь, сумеет устроить и мою смерть.
 
 Вот, допустим, литейщик плавит металл, а тот бурлит и плещет, и говорит: "Я должен стать мечом Mo E!" Литейщик конечно же сочтет его дурным металлом. Или же тот, кого однажды вылепили в виде человека, вдруг станет повторять: "Хочу опять быть человеком!" Ведь творец превращений конечно же сочтет его дурным человеком. Так вот, Небо и Земля - это великая плавильня, а творец превращений - литейщик. И чего только он не сможет еще со мной сотворить! Ведь жизнь - это сон. А смерть - пробуждение.
 
 Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая. М., 1987. С. 84-85
 
 
 
 
 
 
 
 
 Ле-цзы [17]
 
 Конфуций, странствуя в окрестностях горы Тайшань, повстречал там Жун Цици, который бродил по чэнским полям. Накинув на себя оленью шкуру, подпоясавшись веревкой, он играл на цине и пел.
 
 - Чему вы так радуетесь? - спросил его Конфуций.
 
 - Я многому радуюсь, - ответил Жун. - Небо породило тьму тварей, и драгоценнейшая из них - человек. А мне довелось родиться человеком: вот первая радость. Между мужчиной и женщиной есть различие: мужчину - почитают, женщиной - небрегут, поэтому мужчина выше ценится. Мне же довелось родиться мужчиной: это вторая радость. Бывает, человек не успевает прожить дня или месяца, умирает, не выбравшись из пеленок, - а я дожил до девяноста лет. Это третья радость. Бедность - обычная участь мужа, а смерть - конец человека. Испытав обычную участь, я обрету свой конец - так о чем же мне печалиться?
 
 - Как прекрасно вы умеете себя утешить! - сказал Конфуций.
 
 Цзыгун, изнуренный учением, сказал Конфуцию:
 
 - Я хочу отдохнуть.
 
 - В жизни нет места отдыху, - сказал Конфуций.
 
 - Значит, мне и отдохнуть негде? - спросил Цзыгун.
 
 - Есть где, - ответил Конфуций. - Взгляни на тот пустырь - тогда и поймешь, где отдых: и простор, и могилы, и жертвоприношения, и жертвенная утварь!..
 
 Указал на могильные холмы и сказал:
 
 - Это могилы твоих предков.
 
 И янец зарыдал неудержимо.
 
 Попутчик же его расхохотался и сказал:
 
 - Я тебя обманул - это царство Цзинь! -
 
 И янец не знал, куда деваться от стыда.
 
 Когда же приехал он в Янь и увидел там настоящие яньские стены и настоящий алтарь, настоящую хижину предков и подлинные их могилы - печаль его была уже не столь сильна.
 
 Цзыся спросил у Конфуция:
 
 - Что вы скажете о Янь Хуэе как о человеке?
 
 - Хуэй превосходит меня в человечности, - ответил Учитель.
 
 - А что вы скажите о Цзыгуне?
 
 - Сы превосходит меня в красноречии, - ответил Учитель.
 
 - А что вы скажите о Цзылу?
 
 - Ю превосходит меня в смелости, - ответил Учитель.
 
 - А что вы скажите о Цзычжане?
 
 - Ши превосходит меня в твердости, - ответил Учитель.
 
 - Если так, почему же все они служат вам, Учитель? - спросил Цзыся, поднявшись с циновки.
 
 - Сядь, - сказал Конфуций. - Я расскажу тебе. Хуэй может быть человечным - но не умеет возражать. Сы может быть красноречивым - но не умеет запинаться. Ю может быть смелым - но не умеет робеть. Ши может быть твердым - но не умеет уступать. Я не согласился бы обменять все их достоинства на свои. Вот почему они и служат мне беспрекословно...
 
 Учитель Ле-цзы стал учиться - и после рассказывал об этом так:
 
 - Через три года сердце не смело помышлять об истинном и ложном, уста не смели говорить о пользе и вреде - лишь тогда Лао Шан впервые взглянул на меня краем глаза. Через пять лет сердце стало по-новому мыслить об истинном и ложном, уста - по-новому глаголить о пользе и вреде: лишь тогда Лао Шан удостоил меня улыбки. Через семь лет, дав волю сердцу, я вновь уже не помышлял об истинном и ложном, дав волю словам, вновь не говорил о пользе и вреде. Лишь тогда Учитель впервые позволил мне сесть рядом. Через девять лет, как бы ни понуждал я сердце думать и уста говорить - не знал уже, что для меня истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно, и не знал уже, что для других истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно. Внешнее и внутреннее слилось - и вот зрение мое уподобилось слуху, а слух уподобился обонянию, обоняние - вкусу, а для вкуса все стало единым. Дух мой сгустился, а тело - расслабилось, плоть и кости - размякли, и я перестал ощущать - на что опирается тело и на что ступает нога, о чем помышляет сердце и что таится в словах. И лишь когда до этого дошел - не стало для меня ничего сокровенного.
 
 Учитель Ле-цзы любил поначалу странствовать. И Ху Цю-цзы спросил его:
 
 - Вот ты, Юйкоу, любишь странствия - а за что же ты их любишь?
 
 - Прелесть их в том, - ответил Ле-цзы, - что развлекаешься непривычным. Другие странствуют, чтобы увидеть то, что у них перед глазами. Я же странствую - чтобы увидеть изменения. Так что есть странствия и странствия - и никто еще прежде не умел их различать.
 
 - Твои, Юйкоу, странствия, - сказал Ху Цю-цзы, - конечно, такие же, как и у прочих - хоть ты и утверждаешь, что они совершенно другие. Ведь когда на что смотрят - видят всегда и перемены. Ты же развлекаешься непривычностью вещей, не ведая, что и сам ты непривычен. Стремишься странствовать во внешнем, не ведая, что стремиться надо заглянуть в самого себя. Тот, кто странствует во внешнем, ищет совершенства в вещах. Тот, кто заглянул в себя, находит удовлетворение в себе самом. Найти удовлетворение в себе самом - вот высшее в странствиях. А искать совершенства в вещах - нечто второстепенное...
 
 Ян Чжу говорил:
 
 - Все сущее различается в жизни и уравнивается в смерти. Пока живем, есть среди нас мудрецы и глупцы, знатные и низкие - этим мы различаемся. А после смерти - смрад и гниль, распад и разложение, и это всех уравнивает. Однако быть мудрецом или глупцом, знатным или низким - не в нашей власти, как и не в нашей власти - смрад и гниль, распад и разложение. Ибо жизнь - не по воле живых, а смерть - не по воле мертвых; быть мудрецом - не в воле мудрого, а быть глупцом - не в воле глупого, быть знатным - не в воле знатного, а быть низким - не в воле низкого. Но если оно так - то все сущее равно и в жизни, и в смерти, и в мудрости, и в глупости, и в знатности, и в низком состоянии. Умирают и в десять лет, умирают и в сто. Умирают гуманный и мудрый, умирают злодей и глупец. При жизни - Яо и Шунь, после смерти - истлевшие кости. При жизни - Чжоу и Цзе, после смерти - истлевшие кости. Истлевшие кости - все одинаковы, и кто разберет - где чьи. А потому спешите жить - к чему тревожиться о том, что будет после смерти?
 
 Мэнсунь Ян спросил Ян-цзы:
 
 - Вот перед нами человек - дорожит своей жизнью, бережет свое тело. Добьется ли он этим бессмертия?
 
 - По законам естества нет бессмертия, - ответил Ян-цзы.
 
 - А добьется ли он этим долголетия?
 
 - По законам естества нет долголетия, - ответил Ян-цзы. - Жизнь не сохранишь, дорожа ею, тело не укрепишь, даже если его бережешь. Да и на что она - долгая жизнь? То, к чему влекутся и от чего отвращаются пять чувств, и в древности было таким же, что и ныне. Покой и беспокойство для четырех конечностей и в древности были те же, что и ныне. Муки и радости мирских деяний и в древности были те же, что и ныне. Превращения и перемены, порядок и смута и в древности были те же, что и ныне. Всё это уже слыхали, всё это уже видали, всё это уже испытали. Этим пресытишься и за сто лет - а что же говорить о муках долгой жизни!
 
 - Если так, - сказал Мэнсунь Ян, - то ранняя смерть лучше, чем долгая жизнь. Стоит лишь кинуться на меч или пику, броситься в кипяток или в огонь - и обретешь желаемое.
 
 - Нет, - сказал Ян-цзы. - Уж если живешь, то отдайся жизни и претерпи ее, и в ожидании смерти изведай все ее желания. А придет время умирать - отдайся смерти и претерпи ее, изведай все ее пути и дай ей волю до конца. Всему отдайся и все претерпи - и не пытайся удлинить или укоротить жизненный срок...
 
 Ян Чижу сказал: "Человек подобен небу и земле и, как они, таит в себе природу пяти движущих начал. Человек - самое разумное среди всех существ, наделенных жизнью. И в то же время ногти и зубы человека недостаточно сильны, чтобы обеспечить ему охрану и защиту; мускулы и кожа недостаточно крепки, чтобы оборонять его и отражать удары; ноги недостаточно быстры, чтобы унести от опасности. У человека нет ни шерсти, ни перьев, защищающих его от холода и жары, и, чтобы прокормиться, он должен полагаться не на силу, а на разум. Поэтому человек высоко ценит разум и с пренебрежением относится к силе, ибо разум сохраняет его существование, а презренная сила вершит насилие над внешними вещами"...
 
 Старейшина с Лисьего холма спросил Суньшу Ао:
 
 - Знаете ли вы о трех людских досадах?
 
 - О каких же? - спросил Суньшу Ао.
 
 - О зависти к высоким титулам. О неприязни государя к занимающим большую должность. О досаде на тех, что получают большое жалованье.
 
 - Чем выше мой титул, - сказал Суньшу Ао, - тем скромней мои желания. Чем больше должность - тем смиренней мое сердце. Чем обильней жалованье - тем щедрей мои раздачи. Можно ли этим отвратить эти три досады?..
 
 Суныпу Ао занемог и был при смерти. И так наказывал сыну:
 
 - Царь настойчиво жаловал меня землями - я же от них отказывался. Когда умру, царь будет жаловать и тебя. Ни за что не бери богатой земли. А вот есть на границе между Чу и Юэ холм Усопших. Земля там тощая и славу имеет недобрую: чусцы избегают ее из-за привидений, а юэсцы - из-за дурных примет. Только этой землей и можно владеть долго.
 
 Когда Суныпу Ао умер, царь и впрямь стал предлагать его сыну тучные земли, но тот от них отказался, а попросил холм Усопших. Царь отдал ему эту землю - и потомки Суныпу Ао владеют ею и поныне.
 
 Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая. М., 1987. С. 117, 128-129, 140- 141, 145, 154
 
 Хуайнань-цзы [18]
 
 Сила мысли - вот что заставляет человека высоко ставить свое достоинство и воздавать себе хвалу; но мысль же виновна в том, что человек унижается и клевещет на себя.
 
 Слово, слетевшее с уст, не поймать; дело трудно завершить, но легко проиграть; славу трудно добыть, но легко потерять. Тысячемильная плотина истачивается муравьями; дом высотой в сто сюней сгорает из-за щели в дымоходе.
 
 Люди пренебрегают мелочами, а потом раскаиваются. Беда приходит - и только тогда задумываются. Словом, ищут хорошего лекаря, когда болезнь уже приняла опасный поворот. И тут хоть обладай искусством Бянь Цюэ и Юй Фу - мертвого не оживить. Пришло несчастье - человек сам его породил, пришло счастье - человек сам его вырастил. У несчастья и счастья одни двери, польза и вред - соседи.
 
 Вот почему, берясь за дело, заранее все изучи, проверь, оцени, а уж потом принимай решение. А принесет оно пользу или вред - зависеть будет от твоего ума или глупости. Ум же - это понимание естественного хода вещей. Если бы все знали, в чем истина, дела шли бы как по маслу и не заходила бы в тупик Поднебесная.
 
 Ныне же Поднебесную подтачивают три зла: порочные - пользуются большими милостями; малоталантливые занимают высокое положение; не имеющие заслуг - получают щедрое жалованье.
 
 Бывает так, что убыток оборачивается прибылью, а прибыль - убытком. Некогда чуский Чжуан-ван одержал в Хэюне победу над Цзинь. Возвратившись из похода, он пожаловал Суныпу Ао надел, но тот отказался его принять. Уже будучи при смерти, Суныну Ао сказал своему сыну:
 
 - Как только умру, ван непременно пожалует тебе надел. Не бери жирные и плодородные земли, а бери каменистые и песчаные. Вот холмы Юцинь: земля там бесплодная, известна как дурное место. Она никому не нужна.
 
 Суныпу Ао умер, и ван действительно хотел пожаловать его сыну жирные и плодородные земли. Однако тот отказался их принять и попросил юциньские холмы. По обычаю, в царстве Чу всякому, кто имел заслуги в двух поколениях, давали жалованье и надел. И только один Суныну Ао сумел сохранить и то и другое. Вот случай, когда убыток оборачивается прибылью.
 
 Что же тогда называется "получить прибыль, а на самом деле потерпеть ущерб"?
 
 Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая. М., 1987. С. 174-175
 
 
 
 
 
 
 
 
 Бао Пу-цзы [19]
 
 Господин Бао, по имени Цзинъянь, любит сочинения Лао-цзы и Чжуан-цзы и весьма сведущ в искусстве красноречия. Он считает, что древние превосходили современных людей, так как у них не было государей. В его произведении мы читаем: "Конфуцианцы говорят: "Небо породило народ, а затем насадило государей". Державное Небо или же люди, заинтересованные в таком положении вещей, произносят подобного рода речи? Известно ведь: сильные подчиняют себе слабых - и слабые покоряются им, а мудрые обманывают глупых - и глупые служат им. Потому и возник путь государей и подданных и оказался управляемым лишенный мощи народ. Стало быть, господство и подчинение возникают из борьбы между могущественными и слабыми и из противостояния мудрых и глупых. И синее Небо не имеет к этому никакого отношения.
 
 Если ободрать коричное дерево и срезать кору с лакового, то это не пойдет им на пользу. Если вырвать перья у фазана и лишить зимородка его красы, то это вряд ли будет приятно птицам. Природе лошади противно понуждение ее уздою и удилами, и ярмо, взваленное на буйвола, отнюдь не доставляет ему радости. Сила, противостоящая истине, порождает ложь. Подрывать корни жизни ради бесполезных украшений, отлавливать крылатые существа для изысканных забав, проделывать в носу животных искусственные отверстия и связывать ноги тварей, созданных Небом свободными, - разве это не противно природе и стремлениям всех существ? Простой народ работой своей и повинностями кормит чиновников, однако он голоден и нищ, а аристократия счастлива и сыта.
 
 Когда в Поднебесной смута - появляются "гуманность и справедливость"; когда шесть родственников не пребывают в согласии - появляются "сыновняя почтительность и материнская любовь". Прежде, в древние времена, не было ни государей, ни подданных. Люди рыли колодцы и пили из них, возделывали поля и тем добывали себе пропитание; солнце вставало - шли работать, солнце садилось - отдыхали. Лишенные оков и оружия, они никого не боялись и не ведали ни славы, ни позора. В горах не было троп, в реках - лодок, потоки и долины были неизведаны, люди не объединялись и военных походов не замышляли.
 
 Гнезда на деревьях не разорялись, глубокие водоемы не иссякали. Фениксы гнездились прямо во дворах людских жилищ. Драконы и цилини стаями бродили в садах и обитали в водоемах. На голодного тигра можно было наступить, ядовитую змею взять в руки. Когда люди переходили вброд реку, чайки даже не взлетали, а когда входили в леса, зайцы и лисы не пугались. Сила и выгода не применялись, городские стены не строились, мириады вещей покоились в сокровенном единении, и все пребывало в Дао-Пути. Моры и поветрия не распространялись, и люди доживали до преклонных лет. Они были чисты, и хитрость не рождалась в их сердцах. Они находили себе пропитание и жили в мире, насыщались и путешествовали. Их речи не были цветисты, поступки не были порочны. Разве можно было тогда отнять у народа его богатства или бесчинствовать, расставляя капканы и ловушки?
 
 Когда эта эпоха пришла в упадок, появились знания и мудрость, прибегающие к искусным уловкам. Дао-Путь и Дэ-Бла-годать оказались отброшены, а почтение и презрение обрели свой порядок. Живущие в роскоши и изобилии еще более возвысились, а неимущие потеряли и последнюю свою выгоду...
 
 Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая. М., 1987. С. 186-187
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 Гуань Инь-цзы [20]
 
 Гуань Инь-цзы сказал: "Без Дао-Пути нельзя было бы говорить, но то, о чем нельзя сказать, и есть Дао-Путь; без Дао-Пути нельзя было бы мыслить, но то, о чем нельзя помыслить, и есть Дао-Путь. Небо и все сущее под ним кружится в бурлящем водовороте, люди и дела их переплетены и смешаны; все находится в непрестанном коловращенье и взаимопроникновении - кажется, вот оно, но вот уже и исчезло. Говорить о нем - дуть на отражение, думать о нем - резать пылинки. То, что нельзя содеять и разделить, называют Небом, судьбой, духом, изначальным, все же вместе - Дао-Путем.
 
 Один гончар может изготовить мириад кувшинов, но никогда не будет ни одного кувшина, который мог бы изготовить гончара или повредить гончару. Один Дао-Путь может создать мириад существ, но никогда не будет ни одного существа, которое могло бы создать Дао-Путь или повредить Дао-Пути.
 
 Если люди ищут Дао-Пути посредством слова, действий, учения и познания, то они лишь будут пребывать в постоянном коловращении и никогда не обретут его. Знай, что слова подобны журчанию источника; что действия подобны полету птиц; что учение подобно попытке схватить отражение; что познание подобно размышлениям во сне. Зная это, не успеешь и вздохнуть, как наступит единение с Дао-Путем.
 
 Среди живущих в мире людей иные умирают в первый день жизни, иные на десятом году, иные на сотом. Умершие в первый день жизни сразу же обретают Дао-Путь, умершие на десятом или сотом году жизни обретают Дао-Путь как бы через промежуток времени. Те, что еще не умерли, хотя и действуют разумно и мудро, связали свою славу со славой жизни, а не со славой смерти. Те, кто еще не обрел единение с Дао-Путем, хотя и действуют мудро и разумно, связали свою славу со славой дел, а не со славой Дао-Пути.
 
 Когда сходятся два стрелка из лука, они смотрят, кто из них искусен, а кто неумел. Когда сходятся два игрока в шашки, они смотрят, кто выиграл, а кто проиграл. Когда же сходятся два человека, обретшие Дао-Путь, то им нечего смотреть друг у друга. У тех, кому нечего смотреть друг у друга, нет ни искусства, ни неумения, ни победы, ни поражения.
 
 Гиря ничтожного человека тянет его ко злу, гиря благородного мужа склоняет к тому, что нельзя обрести. Только то, что нельзя обрести, и может привести к Дао-Пути.
 
 Мой Дао-Путь подобен мечу. Если его лезвием рассекать вещи - будет польза; если же хвататься за лезвие рукой - только порежешься.
 
 Смена мороза и зноя, холода и жары - того же рода, что черепица и камни: разведешь огонь - они нагреваются, польешь водой - охлаждаются. Выдыхаешь воздух - он теплый, вдыхаешь воздух - он холодный. Именно по этой причине внешние вещи то появляются, то исчезают, словно те черепица и камни. Реальность же, напротив: не появляется и не исчезает. Тому пример - отражение в воде, которое может то исчезать, то появляться. Если же говорить о самой воде, то в ней поистине ничто не появляется и ничто не исчезает.
 
 Не оценивай совершенных мудрецов по их делам - ведь Дао-Путь бессловесен. Не оценивай совершенных мудрецов по их возможностям - ведь Дао-Путь пребывает в недеянии. Не оценивай совершенных мудрецов по их внешности - ведь Дао-Путь не имеет облика.
 
 Следуя за науками, совершенномудрый человек устанавливает прядение и ткачество; следуя за сусликами, создает ритуал; следуя за боевыми муравьями, приводит в порядок войска. Все люди следуют за мудрецами, мудрецы следуют за совершенномудрыми, совершенномудрые следуют за всем сущим. Только совершенномудрые пребывают в единстве с сущим и потому у них нет "Я".
 
 Если рыба хочет покинуть стаю, она выбрасывается на берег и погибает. Если тигр хочет покинуть стаю, он спускается с гор и входит в город, где его и ловят. Совершенные мудрецы не покидают людскую толпу, и потому другие существа не могут схватить их.
 
 Если человеку, играющему на цитре, грустно, звуки его музыки печальны; если он задумчив, звуки его музыки медленны; если обижен - широки; целеустремлен - протяжны. Потому и говорится, что печаль, задумчивость, обида и целеустремленность не сводятся к руке, бамбуку, струнам или тунговому дереву. В единство с рукой приходит душа человека, в единство с инструментом - рука. У людей есть лишь Дао-Путь, и нет ничего, не исшедшего из Дао-Пути.
 
 Мудрецы пекутся о возвышенном и забывают о низменном. Толпа печется о низменном и забывает о возвышенном. Только совершенномудрые равно пронизывают и возвышенное, и низменное. Так не удалиться ли от мудрецов и толпы - ведь кроме них есть еще и совершенномудрые!
 
 Навозный жук скатывает шарик из навоза. Когда шарик готов, жук погружается в сосредоточенное созерцание его. Вскоре внутри шарика появляется белый шевелящийся червячок. Внезапно он выходит из оболочки наружу и становится цикадой. Не размышляй навозный жук - как бы побелел шевелящийся червячок?
 
 Повар варит крабов и случайно забывает одну ножку краба на столе. Крабы уже сварились, а оставшаяся ножка все еще дергается. Это значит, что нет ни абсолютной жизни, ни абсолютной смерти, - а люди в неведении говорят о них.
 
 Иные люди в момент смерти стоят, иные сидят, иные лежат. Одни умирают от болезней, другие от злоупотребления лекарствами, но между разными видами смерти нет никакой разницы. Ученый муж, постигший Дао-Путь, не смотрит на жизнь и потому не видит смерти.
 
 Есть люди, гнушающиеся жизнью и смертью и благодаря этому возвысившиеся над ними. Разве это не великое горе! Разве такие люди не похожи на призраков, созданных искусством магии? Вот почему человека, гнушающегося жизнью и смертью и возвышающегося над ними, именуют "нечистью-яо".
 
 Из тех, кто рассуждает о жизни и смерти, одни говорят: "Смерть есть"; другие говорят: "Смерти нет"; третьи говорят: "Смерть есть и вместе с тем ее нет"; прочие говорят: "Ее нет и вместе с тем она не отсутствует". Иные говорят: "Надо радоваться ей"; другие говорят: "Надо нести ее бремя"; прочие же говорят: "Надо возвыситься над нею". Разве вам неведомо, что на жизнь и смерть я смотрю как на руку у коня или на крылья у буйвола? В самой основе мира нет ни наличия сущего, ни тем более отсутствия сущего. Вот пример: вода и огонь. Намереваясь повредить им, никто не сможет ни сжечь их, ни утопить.
 
 Плывущее - это лодка. Но плывет она не сама по себе, а благодаря воде. Движущееся - это телега. Но движется она не сама по себе, а благодаря буйволу. Мыслящее - это сердце. Но мыслит оно не само по себе, а благодаря наличию смысла. Не знаю, почему это так, но это так. Это то, о чем я не знаю, почему оно таково, но оно таково. Оно приходит из ниоткуда и уходит в никуда. Приходя из ниоткуда и уходя в никуда, оно становится единоначальным с Небом и Землей, для которых нет ни прошедшего, ни настоящего.
 
 То, что видят во сне ночью, взращено ночью. Для сердца же нет времени. Родившийся в Ци, видит в сердце своем царство Ци. Но тут сновидение переносит его в Сун, Чу, Цзинь или Лян. То, что видится сердцем, разнится одно от другого, сердце же - беспредельно.
 
 
 Умеющий стрелять учит искусству стрельбы из лука, но не учит, как стать стрелком И. Знающий судовождение учит корабельному делу, но не учит, как стать силачом Ао. Умеющий владеть своим сердцем учит умению владеть сердцем, но не учит, как стать совершенномудрым.
 
 Мудрость, глупость, правда и ложь зависят от сознания или бессознательного. Хотя в объективном мире есть мудрость, глупость, правда и ложь, но то, что называют мудростью, глупостью, правдой и ложью, в действительности связано с моим сознанием. Если ты понял, что все это создано твоим сознанием, то даже то, что тебе покажется истиной, сочтешь за плод заблуждения".
 
 Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая. М., 1987. С. 195-199
 
 
 
 
 
 
 
 
 ЛЕГИСТЫ
 
 Шань цзюнь шу [21]
 
 Красноречие и острый ум способствуют беспорядкам; ритуал и музыка способствуют распущенности нравов; доброта и человеколюбие - мать проступков; назначение и выдвижение на должности [добродетельных людей] - источник порока. Если потворствуют беспорядкам, они разрастаются; если потворствуют распущенности нравов, она распространяется; если у проступков есть мать, они будут плодиться; если существует источник, порождающий порок, порок никогда не исчезнет. Там, где одновременно существуют все эти восемь [паразитов] [22], народ сильнее своих властей; в стране же, где отсутствуют эти восемь [паразитов], власти сильнее своего народа. Когда народ сильнее своих властей, государство слабое; когда власти сильнее своего народа, армия могущественна. Поэтому, если в государстве существуют все эти восемь [паразитов], правитель не в состоянии заставить народ оборонять страну или вести наступление, и тогда государство непременно будет расчленено и погибнет. Если же в стране не будет этих восьми [паразитов], правитель всегда сможет заставить народ оборонять страну или вести наступление, и тогда [государство] непременно станет процветать и [правитель] достигнет владычества в Поднебесной.
 
 Если [управлять] людьми как добродетельными, они будут любить своих близких; если же [управлять] людьми как порочными, они полюбят эти порядки. Сплоченность [людей] и взаимная поддержка [проистекают оттого, что ими] управляют как добродетельными; разобщенность людей и взаимная слежка [проистекают оттого, что ими] управляют словно порочными. Там, где [к людям относятся] как к добродетельным, проступки скрываются; там же, где [к людям относятся] как к порочным, преступления жестоко караются. Когда проступки скрываются - народ победил закон; когда же преступления строго наказуются - закон победил народ. Когда народ побеждает закон, в стране воцаряется беспорядок; когда закон побеждает народ, армия усиливается. Поэтому-то и сказано: "Если управлять людьми как добродетельными, то неизбежна смута и страна погибнет; если управлять людьми как порочными, то всегда утверждается образцовый порядок и страна достигает могущества".
 
 Если государство, на которое трудно напасть, выступает в поход один раз, оно извлекает десятикратную выгоду; если же страна, на которую легко напасть, выступает в поход десять раз, ее потери будут стократны. О государстве, почитающем силу, говорят, что на него трудно напасть; о государстве, почитающем [пустые] речи, говорят, что на него легко напасть. Если народ любит [пустые] речи, его трудно использовать на [войне]. Страна, где народ боится государственных законов и послушен в войне, нападает с помощью силы; выступая в поход один раз, она извлекает десятикратную выгоду. Страна, где народ не страшится государственных законов и не послушен в войне, нападает с помощью [пустых] речей; выступая в поход десять раз, она несет стократные потери.
 
 Кары [должны быть] суровыми, а ранги знатности почетными, награды незначительными, а наказания - вселяющими трепет. Когда ранги знатности почетны, это значит, правитель любит народ; когда наказания вселяют трепет, народ пойдет на смерть за правителя. Поэтому, если процветающее государство применяет наказания, народ будет в выигрыше; если оно применяет награды, возрастает влияние правителя.
 
 Когда законы [разработаны] подробно, число наказаний увеличивается; когда законы кратки, число наказаний сокращается. Народ стремится к порядку, но своими действиями вызывает беспорядок; если в стране [уже] возникла смута и [правитель] хочет навести порядок, он лишь усилит беспорядок. Поэтому наводить порядок в стране следует еще до того, как вспыхнут беспорядки, тогда в стране сохранится порядок; если же порядок будет наводиться, когда беспорядки уже вспыхнули, в стране останется беспорядок.
 

<< Пред.           стр. 3 (из 26)           След. >>

Список литературы по разделу