<< Пред.           стр. 4 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу

  В известной сказке Экзюпери на астероиде № 325 жил абсолютный монарх, который правил "всем" и даже звезды ему повиновались. Заглянув в календарь, он командовал ровно в семь сорок вечера (любимое, кстати, время одесситов!): "Приказываю солнцу зайти!" - и оно послушно закатывалось. Неразумных приказов он не отдавал: "Если я прикажу какому-нибудь генералу порхать бабочкой с цветка на цветок... и генерал не выполнит приказа, кто будет в этом виноват: он или я?". Хотя заход солнца, как сразу догадался Маленький принц, не зависел от отношения к приказам короля, само это отношение позволило автору обнаружить новую вещь - амбициозного, но разумного
 120
 
 монарха, управляющего вселенной по ее собственным законам. Это все-таки не то же самое, что король и вселенная отдельно.
  Еще один литературный пример. В романе Курта Воннегута "Бойня номер пять, или крестовый поход детей" говорится, что на планете Тральфамадор были любопытные книги. В них небольшие группы знаков выражали законченное сообщение и отделялись друг от друга звездочками. Между сообщениями не предполагалось никакой связи (свободный список), не было ни напряженного сюжета, ни морали, ни указания причин и следствий, но в совокупности они, тем не менее, давали общую картину жизни. Автор явно имел в виду вариативную относительность мышления тральфамадорцев, которая, по его мнению, обеспечивала построение некоторого миропонимания.
  Можно вообразить себе и земной аналог таких книг. Если представить себе, что каждое из наших литературных произведений свернуто в одно тральфамадорское предложение, то совокупность предложений как раз образует одну книгу, составленную примерно по тому же принципу. Отдельные предложения этой книги могут даже исключать друг друга (как, например, совместить положительные оценки Татьяны Лариной и Анны Карениной?), но это не мешает образовать из них, пусть и не слишком целостную, и не детерминирующую, и не завершенную, но стабильную, всецелонадежную, стационарную систему.
  Так же, как о "степенях реальности", можно говорить и о степенях относительности, рассуждая о количестве вещей и свойств, на которых реализуется данное отношение. Но можно поставить вопрос не в экстенсиональном, а в интенсиональном ключе. Тогда окажется, что вариативная относительность предполагает большую степень относительности вещей, чем экзистенциальная.
  Можно обнаружить также, что, говоря о значениях системных параметров, мы в одних случаях удовлетворяемся экзистенциальной относительностью - только указывая бытие в отношении, а в других нас интересует именно вариативная. Так, характеризуя системы как расчлененные или нерасчлененные, элементарные или неэлементарные, имманентные или неимманентные, завершенные или незавершенные и др., мы удовлетворяемся фиксацией экзистенциальной относительности. В иных случаях, когда говорят, например, о регенеративности, сильных системах, о стационарности, о детерминированности, интересуются вариативностью.
 121
 
  Но в целом, признание или непризнание принципа экзистенциальной относительности может служить косвенным критерием в определении степени общности самого системного подхода (См. [289]): если под "системами" понимаются только те вещи, которые характеризуются через вариативность, то из поля зрения выпадают системы, образуемые из вещей, заданных свободным списком, а системный подход потеряет характер универсального познавательного средства.
  3.2.5. Принцип универсальности системного подхода. Принцип (3.4) и его частные формулировки в виде принципов реальности, атрибутивности, относительности и структурной толерантности позволяют теперь сформулировать важный гносеологический принцип универсальности системного представления вещей.
  После максимы Берталанфи "Системы повсюду" появился соблазн трактовать принцип универсальности чересчур расширительно, что делает его бесполезным. С другой стороны, исходя из того, что понятие системы может выполнять познавательные функции только в том случае, когда позволяет отличать системы от не-систем, многие разработчики системологических концепций поддались соблазну строить свои теории на основе слишком узкого понятия системы - они разделили мир на те вещи, которые "по природе" являются системами, и те, которые, опять-таки "по своей природе", системами не являются. А поскольку системы, согласно максиме Берталанфи, должны обнаруживаться во всех без исключения предметных областях знания, то как бы открылась дорога Великому Расколу наук: не разделить ли и в самом деле, скажем, биологию на ту, которая должна изучать только биологические системы (специфическими, по-видимому, средствами) и ту, которой достанется все остальное? Не разделятся ли подобным образом и прочие дисциплины - от физики до истории и психологии? И почему все же признаков такого раскола в действительности не наблюдается?
  Ответ, по крайней мере, для тех, кто принимает ПТС, предполагается определениями "системы" и уже рассмотренными философскими принципами. Не удается указать какую-либо вещь, которая не была бы системой хоть по какому-нибудь концепту, а значит задача "раздела научного имущества" не имеет смысла. В работе Л.Л. Леоненко [128] приведено формальное обоснование
 122
 
 того, что и сами формулы ЯТО не составляют исключения - они тоже допускают системное представление.
  Не возвращает ли нас это к уже отвергнутому "принципу системности"?
  Никакая вещь не является только "этой" системой "по природе", системность - это не внутреннее, а внешнее свойство вещей. Свойство это, к тому же, всегда задано незавершенным отношением [248, С. 57], т.е. таким, которое предполагает, кроме предмета, представляемого в виде системы, еще и нечто иное, другую вещь, выступающую в качестве неявной отправной точки ("системы референции"). Такие "привычные" системы, как механизмы и организмы, государственное управление и городской транспорт, государственные законы и метафизические концепции, являются системами относительно совсем не тех концептов, что геометрические фигуры, силлогизмы или производственные отношения.
  Иначе говоря, всегда можно обнаружить такой концепт, относительно которого любая вещь системой не является, и мы, казалось бы, должны сформулировать такое суждение:
 t, iА ==> [(iА){(([а(*iА)])t)N}].
  Оно означает прямое отрицание "принципа системности" - в том виде, как он выше рассмотрен.
  Однако против последней формулы можно выставить те же возражения, что выдвигались против "принципа системности". По крайней мере, на содержательном уровне совершенно очевидно, что если нам дана любая вещь, то она совсем не обязательно окажется не-системой по заданному концепту. Но зато соединяя обе половинчатых формулы в одну, мы получим недвусмысленный (и звучащий, кстати, вполне диалектично) принцип реистической универсальности системного подхода:
 iА ==> {[(iА){([а(*iА)])iia}] * [(iА){(([а(*iА)])iia')N}]} (3.23)
  Это значит, что любая вещь является системой по какому-то фиксированному концепту и не является системой по какому-нибудь из других концептов, отличных от первого.
  Данный принцип отвечает на вопрос, любая ли вещь может быть представлена в системном виде. Поскольку и отношения, и свойства могут рассматриваться как вещи, мы вправе говорить и о "системах свойств", и о "системах отношений".
 123
 
  Но проблема может быть поставлена иначе, по крайней мере, в виде еще двух вопросов: во-первых, любое ли (произвольно указанное) отношение непременно является структурой какой-нибудь системы, и, во-вторых, любое ли свойство может выполнять функцию системообразующего концепта (всегда ли найдется для произвольно подобранного свойства хоть какое-нибудь отношение, потенциально способное обладать этим свойством и выполнять функцию структуры системы).
  Положительный ответ на первый вопрос, по-видимому, не вызовет теоретических возражений и, кажется, вполне приемлем для нашей интуиции и языкового чутья. Действительно, отношение - это ведь отношение вещей, стало быть какие-то вещи под какое угодно отношение всегда отыщутся. Вместе с тем, любое отношение обладает хоть какими-нибудь свойствами, а значит именно эти свойства в состоянии выполнять функцию системообразующих концептов. Поэтому мы можем сразу дополнить принцип реистической универсальности системного подхода еще одним - принципом реляционной универсальности:
  [iA(*a)] ==> {[(iА){([iА(*a)])iia}] *
 * [(iА){(([iА(*a)])iia')N}]} ...................................................... (3.24)
  С ответом на второй вопрос дело обстоит несколько сложнее. Если опираться только на привычную натурально-языковую интуицию, то представляется, будто ответ должен быть отрицательным. Ведь мы без особого труда подберем какие-нибудь отношения под такие свойства, как симметричность, рефлексивность, транзитивность, причинность, завершенность, сложность и т.п. Но каким отношениям можно было бы приписать свойства быть синими, лысыми, веселыми?
  Кажется, что отказ от принципа универсальности применительно к системообразующим свойствам лишь ограничивает принцип в целом. Можно было бы продолжать думать, что любая вещь представима в виде системы и что любое отношение потенциально является структурой какой-либо из систем, хотя отнюдь не любое свойство мы вольны выбрать в качестве системообразующего. При этом пришлось бы оговорить основание, по которому в процессе познания выбирают именно данные системообразующие свойства. Однако такое ограничение имело бы далеко идущие следствия, в частности, отказ от фундаментального
 124
 
 принципа функциональности различения вещей, отношений и свойств в сильной его формулировке.
  Поэтому, не заходя столь далеко, следует, по-видимому, испытать другой путь. В одной из наших работ [247] была подвергнута сомнению сама естественно-языковая интуиция, во всяком случае та интуиция, которая связана с европейскими языками. Этот путь затруднителен для тех, кто, решая упомянутую "проклятую" проблему, истолковывает хайдеггеровскую максиму "язык - это дом бытия" в абсолютистском ключе, в смысле того, что "язык всегда прав" - как требование заключать о свойствах мира, исходя из каждого фрагмента языка, не допуская никаких языковых противоречий и иных несовершенств. (Какого именно языка - немецкого, японского, луораветланского, санскрита? Или из дизъюнкции всех когда-либо существовавших натуральных языков? Сам-то Хайдеггер в своих этимологических поисках легко переходил и к древнегреческому, и к латыни, и к древнееврейскому). Но научное познание с некоторыми неудобствами конкретных естественных языков, не только с семантическими ловушками, но и с неполнотой словарей, сталкивается довольно часто. Квантовая механика просто не может быть изложена без языковых несуразностей разного рода - от "разноцветных" кварков до представлений о том, что меньшие частицы "вмещают в себя" б(льшие.
  Проверить интуицию можно за счет анализа в формализованном языке, в данном случае, в языке тернарного описания. Правда, может возникнуть возражение, что, мол, сначала строился формализованный язык на основе языка естественного, а теперь эти формальные средства используются для "исправления" самого натурального языка, ставшего почему-то неудобным. Но заметим, что базовые категории вещи, свойства и отношения, выражаемые в ЯТО синтаксически, соотносились с грамматическим строем натуральных языков. В данном же случае речь идет о семантике, а именно о том, может ли произвольно указанное свойство характеризовать хоть какое-нибудь отношение, а если да, то какой смысл имеют те же "лысые" отношения. Итак, может ли быть обосновано следующее утверждение:
 [(a*)iA] ==> [([a(*a)])iA] ?
  Для положительного ответа на этот вопрос в [247] использовалась одна из аксиом ЯТО (См. схемы аксиом D1-D3 в [234, С. 171]),
 125
 
 а именно аксиома iA==>[iA(*a)], которая в данной работе рассматривается как принцип относительности вида (3.15). Использовались также другие средства, которые, как и исходные аксиомы, сформулированы независимо от поставленной здесь задачи, и которые соответствуют интуиции - во всяком случае не в меньшей мере, чем проверяемое интуитивное суждение о реализации любого свойства на каком-нибудь отношении. Языковое чутье сугубо индивидуально и, увы, не чуждо противоречивости, формальный анализ ему отнюдь не противопоказан.
  Суть доказательства такова. На основании правила подстановки RC-1 [234, С. 173] вместо А в приведенной аксиоме можно написать а. Получается: iа==>[iа(*a)]. Далее по соответствующему правилу RE-2 [234, С. 174] снимается йота-оператор, что позволяет получить суждение: а==>[а(*a)]. Теперь по схеме аксиом предикатного атрибутивного ограничения C3.2 [233, С. 170] получается:
 {а ==> [а(*a)]} ® {[(a*)iA] ==> [([а(*a)]*)iA]}
  Поскольку антецедент этой формулы доказан в предыдущем абзаце, а консеквент совпадает с утверждением, которое мы хотели доказать ("любое свойство каких-то вещей является свойством какого-либо отношения"), то на основании правила modus ponens [234, С. 172] наше утверждение можно считать также доказанным, и мы можем сформулировать еще один вариант принципа универсальности системного подхода - на этот раз принцип атрибутивной универсальности, касающийся способности произвольных свойств выполнять роль концепта:
  [(a*)iA] ==> [(iА){([iiа(*a)])iА}] *
 *[(iА){(([iiа'(*a)])iА)N}] .......................................................... (3.25)
  Аналогичное доказательство могло быть проведено и для обоснования вывода, касающегося принципа (3.24), но это не делалось, поскольку тот не приходил в противоречие с привычным соотнесением слов "отношение" и "вещь" в натуральном языке.
  При отсутствии формального обоснования принятие принципа (3.25) было бы делом вкуса, но обнаружив логические связи между принятым ранее принципом функциональности соотношения вещей, свойств и отношений, с одной стороны, и этим
 126
 
 суждением, с другой, мы должны следствие принять обязательно, независимо от того, соответствует ли оно нашему языковому чувству, или нет. Не остается ничего другого, как попытаться привести свою интуицию в соответствие с формальным результатом. Какие же отношения все-таки действительно могут реализовать такие свойства, как "страстный", "синий", "кудрявый" и т.п.?
  Прежде всего, это те самые отношения, которые выполняли функцию вещей, когда интересующие нас свойства фиксировались. Если "страстный", например, обнаружено на такой вещи, как любовь, то любовь как отношение, установленное на конкретных вещах (Нарциссе, Ромео и Джульетте, Скупом рыцаре и деньгах, и др.), в состоянии реализовать данное свойство. Логическим, в обычном смысле, его, конечно, не назовешь. Оно характеризует отношения иначе, чем, скажем, транзитивность.
  Труднее "примириться" со свойствами отношений, которые связаны с "телесностью" объектов. Если "лысость" отвлечена от таких вещей, как отсутствие волосяного покрова на головах некоторых людей, безлесных вершин холмов, стершихся автопокрышек, наличия белого пятна на лбу у бычков, то именно эти головы, вершины, автопокрышки должны теперь рассматриваться как отношения.
  В обыденной жизни мы, по крайней мере, оставаясь в рамках европейских обычаев мышления, очень редко думаем о природных телах как об отношениях, и, соответственно, в языке это зафиксировано. Но для научного мышления никакого барьера здесь нет. Что можно сказать сегодня об атоме или электроне, не думая о них как об отношениях?
  Когда-то Н.Винер, создавая кибернетику, и самого человека стремился рассматривать именно как отношения, как структуры, на которых реализуются различные свойства: "Именно форма строения... представляет собой пробный камень нашей личной индивидуальности... Мы лишь водовороты в вечно текущей реке. Мы представляем собой не вещество, которое сохраняется, а форму строения, которая увековечивает себя. Форма строения представляет собой сигнал, и она может быть передана в качестве сигнала" [52, С. 104]. Разумеется, если веселость, цвет кожи или лысость этой индивидуальности существенны, то и они должны найти отражение в структуре данного сигнала. Возможно, Винеру импонировала точка зрения, обозначенная выше как реляционизм, но дело от этого не меняется - о любых вещах
 127
 
 можно думать как об отношениях независимо от того, насколько легко это "выговаривается" в языке.
  Скорее всего природа отмеченных субъективных трудностей имеет психологический характер. В ответ на просьбу назвать какого-нибудь украинского поэта, мы почти наверняка услышим имена Т.Г.Шевченко или Л.Украинки. Так же, начиная анализировать отношения, мы прежде всего вспоминаем те из них, которые "навязаны" нам логико-математической составляющей нашей культуры - отношения типа "больше", "равно", "следует", "включает" и т.п., о которых действительно никак не скажешь, что они с возрастом лысеют. Возможно, такова специфика нашей культуры: одни предметы и в самом деле чаще всего мыслятся нами как вещи (голова, холм, теленок, автомобильный скат), другие выступают для нас в роли свойств (лысый, желтый, вкусный, страстный), а третьи - в качестве отношений (равенство, причинность, скорость). Соответственно, одни свойства чаще приписываются вещам, другие - свойствам же, третьи - отношениям. В иных культурах может иметь место другое распределение ролей, но свои предпочтения имеются и там. В этих условиях наиболее толерантным представляется именно принцип функциональности различения структурных дескрипторов бытия.
  Особо следует сказать о случаях задания концепта парадоксальным образом, рассмотренных в [279]. (Правда, некоторые наши критики отрицают саму возможность парадоксов такого рода. Суждение о наличии парадоксов в определении системы им представляется мнением "самим по себе достаточно парадоксальным и неоправданным" [5, С. 25], но это чистой воды недоразумение, поскольку отрицать наличие парадоксов невозможно ввиду их очевидности).
  По мнению А.А.Игнатьева [93, С. 222], очевидный семантический парадокс образуется, если в качестве концепта предполагать свойство "не образовывать систему". Несколько менее корректная, но зато чаще встречающаяся, формулировка парадокса возникает, когда в качестве системообразующего свойства предлагается взять свойство "не быть системой". В этом случае система, образованная по данному признаку, в то же время системой не является. Но тогда запрет на использование этого концепта ликвидировал бы и принцип атрибутивной концептуальной универсальности.
 128
 
  Действительно ли само наличие парадокса в определении системы (2.1.) способно подорвать доверие к научной теории?
  Парадоксы кажутся особенно нетерпимыми в математических дисциплинах. И тем не менее, существование парадоксов даже здесь является фактом. Известные историки математики Э.Каснер и Дж.Ньюмен отмечают: "Вероятно, величайший парадокс состоит в том, что в математике имеются парадоксы"[106, С. 8]. Поскольку "парадоксом" называют утверждение, которое по крайней мере кажется противоречивым, несмотря на действительную или мнимую строгость в его обосновании, постольку эти авторы выделяют три типа парадоксов [106, С. 8-9]: 1)те, которые являются следствием неправильного, ошибочного рассуждения; их следует устранять из знания путем повышения строгости рассуждения; 2)утверждения, только кажущиеся невероятными и противоречивыми; их не следует устранять, а, напротив, необходимо приводить в соответствие с ними свою интуицию; 3)логические парадоксы. По замыслу оппонентов упомянутый парадокс в определении "системы" должен, по-видимому, принадлежать к третьей группе.
  Стоит отметить, тем не менее, что парадоксы такого типа - постоянные спутники науки. Их выявление, вопреки мнению Г.Фреге, полагавшего, что в данном случае следует ставить вопрос о банкротстве теории (речь шла о теории множеств), само по себе все же не приводит к автоматическому отказу от научной системы. История подтвердила большую правоту Г.Кантора, считавшего необходимым в сложившейся ситуации не отказываться от теории, а, напротив, тщательно анализировать допущения, лежащие в ее основе. Парадоксы теории множеств, семантические парадоксы в духе "парадокса лжеца" привели не к отказу от теории, а к различным ограничениям, вроде расселовской "теории типов", стимулировали создание новых логических средств. Также и парадоксы традиционного понятия функции вызвали его уточнение, а парадоксы космологии - расширение понятия бесконечности, но не полный отказ от соответствующей теории.
  Итак, на что указывают две формулировки парадокса в определении системы? Вторая формулировка позволяет его разрешить. Согласно определению отношение в системе тогда выступает ее структурой, когда на нем реализуется заранее фиксированное свойство. Иначе говоря, концепт выступает свойством отношения. Является ли таковым признак "не быть системой"?
 129
 
 По-видимому, нет. Он сказывается нашим оппонентом не об отношении как таковом, а непосредственно о каких-то вещах. Так что в данной формулировке парадокс, скорее, следует отнести не к третьему, а к первому типу, по классификации Каснера и Ньюмена.
  Более корректна первая формулировка парадокса, ибо свойство "не образовывать системы" и в самом деле может адресоваться отношению. Однако обращает на себя внимание одно обстоятельство.
  Указывая на парадокс, критик, естественно, должен пользоваться каким-то понятием "системы". Анализ этого неявного использования понятия показывает, что оно применяется оппонентом, причем применяется как раз в качестве средства критики, именно в том же самом, критикуемом им смысле. Иначе говоря, опровергая определение, пользуются опровергаемым значением понятия.
  Этот мета-парадокс образуется в результате следующего рассуждения. В согласии с поставленной перед собой целью оппонент подбирает такое отношение (обозначим его буквой a) между дескрипторами системы, указанными в дефиниенсе определения (2.1) - [iia(*iA)])t, которое обладало бы заранее предполагаемым оппонентом свойством опровергать разбираемое определение - в данном случае свойством "не образовывать системы" (обозначим его - только для данного случая - как ( ). Получается следующее:
 ( ® ([a (*{t, iia, iA})])( ,
 что как раз полностью соответствует схеме определения понятия "система". Таким образом, если эти рассуждения опровергают принцип универсальности, то они его тем самым подтверждают: даже по концепту "не образовывать систему" мы систему все-таки образуем.
  Разумеется, это означает не то, что данная вещь по какому-то свойству может не быть системой, а только то, что для любого свойства, даже для (, найдется какая-нибудь вещь, относительно которой это свойство выступает концептом системного представления.
  Обратим внимание на то, что все принципы универсальности формулировались нами только по атрибутивному определению системы (2.1). Ясно, что такие же принципы могут быть
 130
 
 сформулированы для понятия системы по реляционному определению (2.2). Тогда получатся еще два варианта принципа универсальности.
  Не станем этого делать ввиду тривиальности процедуры. Отметим однако, что при определениях этих двух других принципов не возникает никаких языковых трудностей, аналогичных описанным выше, что может рассматриваться как добавочный аргумент в пользу общей идеи универсальности системного подхода. Под любые отношения мы легко подберем какие-то свойства, а формула [iA(*a)]==>[iА(*[(a*)a])] и на уровне интуиции возражений вызвать не может.
  Вместо этого зафиксируем еще одну формулировку принципа универсальности, которая следует из уже рассмотренных и использовалась при определениях "системы": любая вещь может быть представлена как предмет, на котором реализуется отношение с каким-то определенным свойством, и как предмет, свойства которого находятся в каком-то фиксированном отношении:
 iА ==> [(iА){{([а(*iА)])[(a)"t"]} *{[(a)"t"]([(iА*)a])}}] ... (3.26)
  (Здесь появился довольно странный знак "t". С подробного его разъяснения начнется следующий подраздел, а пока отметим только, что он означает понятие "определенности". Выражение [(a)"t"], таким образом, читается как "некоторая вещь, характеризуемая "определенностью"". В данном случае речь идет не обязательно об одной и той же вещи, играющей роль концептов).
  Именно это и обеспечивает возможность понимания всякой вещи в виде системы двумя двойственными способами. Никакая вещь не может рассматриваться как система с единственно возможным концептом. Даже в случае вещей сугубо абстрактных, например, формул самого ЯТО, концептов системного представления может быть как минимум два - атрибутивный и реляционный. Эти представления не только двойственны, но и дополнительны, что имеет значимые следствия для философских построений.
  Принцип двойственности использовался при построении ПТС не в качестве гносеологического. Выше отмечено, что первоначально была обнаружена лишь аналогия принципа двойственности в характеристике двух пар понятий: "отношение - свойство" и "свойство - вещь" (в частности, любое суждение,
 131
 
 соотносящее свойства, может быть преобразовано в суждение о свойствах отношений, и обратно, путем замены друг на друга соответствующих терминов, причем функция истинности или ложности высказывания останется неизменной) с тем, как этот принцип использовался в проективной геометрии (суждения о точке и прямой), теории множеств (понятия операций суммирования и пересечения), релятивистской физике (двойственность пространственных и временных характеристик) - См.: [226, С. 168-176]. Но в связи с принципами универсальности системного подхода (3.26), принцип двойственности явно приобретает гносеологическое звучание - как идея, разрушающая претензии на, как мы увидим далее, понимание чего бы то ни было, даже мира в целом, единственно возможным способом.
  То же относится и к принципу дополнительности. Известно, что Н.Бор идею комплементарности трактовал гораздо шире, чем только как методологическое объяснение соотношения неопределенностей, придавая ей гносеологический и даже мировоззренческий смысл. Бор обнаруживал дополнительность в вещах, которые обычно не являются предметом физического и математического анализа: на любовь и справедливость, веру и разум, кое-какие психические состояния, культуры некоторых народов, причинность и целесообразность, а также на понятия субъективности и объективности [270, С. 159-204].
  При построении ПТС идея дополнительности не предполагалась. Это уже потом, когда основные идеи параметрической теории систем были выражены, во-первых, обнаружилась комплементарность двойственных системных представлений: они и исключают друг друга, не могут осуществляться одновременно, и предполагают друг друга по принципу двойственности; они отображают структуру объекта, понимаемую различным (несовместимым) образом; каждое из них оставляет неопределенными какие-то характеристики описываемого субстрата - либо свойства при представлении способом (2.1), либо отношения, когда применяется реляционное определение (2.2); ни одно из них не обеспечивает без другого полноты теоретического воспроизведения предмета исследования.
  Во-вторых, была предпринята попытка саму квантово-механическую дополнительность осмыслить как проявление двух способов системного представления неклассического объекта физики. В-третьих, оказалось возможным действительно (а не
 132
 
 на уровне отдельных примеров, которые, сколько их ни приводи, не выполняют требования iа®[(А)iа], т.е. требования всеобщности) придать идее дополнительности характер гносеологического принципа (См.: [109]). После этого открылась перспектива применения этого принципа к анализу структуры и развития научных теорий вообще [215].
  Нет никакой надежды с помощью принципа дополнительности обосновать упоминавшийся выше "комплексный подход" как якобы более широкий, чем системный. Дело в том, что принимая идею дополнительности системных представлений, мы ведь опять-таки применяем системный подход, понимая систему по определению (2): концептом t принимается отношение дополнительности, а атрибутивной структурой, соответствующей данному концепту, выступают указанные признаки взаимной несовместности, взаимного полагания, смены неопределенности дескрипторного описания.
  Так что, имея двойственные представления, мы тем самым имеем и еще одно понимание своего объекта как системы, или, если угодно, как "мета-системы":
  [(iА){{([а(*iА)])[(a)"t"]} * {[(a)"t"]([(iА*)a])}}] ®
  ® [t([(iА*)a])] .......................................................................... (3.27)
  (Функцию единственного t в формуле (3.27) выполняет реляционный концепт дополнительности, а концепты в антецеденте не зафиксированы - о них известно только, что это какие-то концепты, но выполняющие функцию определенной вещи).
  Таким образом, принцип дополнительности системных представлений позволяет сформулировать вывод: если какие-то системные представления не комплементарны, то список их неполон. Однако если каждое из системных представлений все же имеет двойственное ему представление, то их набор все равно неполон, поскольку по двойственным представлениям можно образовать систему с концептом дополнительности, а она, в свою очередь, должна иметь двойственное представление и оба они подчинятся принципу дополнительности, и так ad infinitum. Это значит, что не по практическим, а по теоретическим соображениям нельзя надеяться исчерпать системными представлениями конкретный объект.
 133
 
  К гносеологическому смыслу этого вывода мы еще вернемся, а теперь обратимся ко второму генеральному теоретико-познавательному принципу, использованному в основаниях параметрической теории систем - принципу неопределенности.
  3.3. Принцип неопределенности
  ...Сразу видно, что этот человек думает, и думает не "о чем-то" и не о "чем-нибудь", и не, упаси Боже, "обо всем".
  Г.К.Честертон. Святой Фома Аквинский.
  Наша деятельность происходит по направлению от "ничто" к "нечто", и самой сущностью ее является вышивание некоторого "нечто" по канве "ничто".
  А.Бергсон. Творческая эволюция.
  Соблазнительно сразу, без всякого обсуждения указать в качестве еще одного гносеологического принципа, принятого в построении параметрической теории систем, некоторое высказывание, выражаемое какой-то из теорем ЯТО и предполагаемое уже в системном представлении объекта. Казалось бы на эту роль может претендовать суждение А®a.
  Действительно, говоря о вещи как о системе, мы считаем, что если есть произвольная вещь, то тем самым имеется некоторая структура этой вещи. Определившись с концептом, мы опять-таки движемся не к вполне определенной, а к некоторой структуре, т.е. действуем в соответствии с суждением t®a, которое выводимо из суждения А®a: ведь ясно, что если любая вещь имплицирует a, то и определенная вещь тоже имплицирует a.
  Однако такая манифестация может показаться неубедительной. В таком именно виде данное суждение еще не имеет отчетливо выраженного философского характера. Как соотнести высказывание о том, что "имея произвольную вещь (допустим, книгу), мы тем самым имеем некоторую вещь (скажем, ее название) - с многочисленными принципами, касающимися определенности или неопределенности мира вообще, которые не одно столетие обсуждаются в философии? Позволяет ли данное суждение,
 134
 
 к примеру, принять (либо отвергнуть) лапласовский детерминизм или другие типы детерминизма, а так же то, что называют индетерминизмом? Здесь вряд ли удастся обойтись без анализа используемых понятий.
  В самом деле, специфика философского знания состоит, пожалуй, в том, что оно касается не столько, пусть даже "любых", вещей, зафиксированных эмпирически или, во всяком случае, указанных непосредственно, как те же книга и ее название, сколько в том, что исследуются интерпретации абстрактных понятий. В нашем случае интерес философа может вызвать не так соотношение определенных, неопределенных и произвольных вещей, как сами категории "определенности", "неопределенности" и "произвольности". Такая смена предмета порой не отслеживается, когда рассуждают в натуральном языке, что зачастую ведет к недоразумениям, но становится очевидной, когда выражается формально.
  Но мы не станем представлять указанные три понятия формулами ЯТО, хотя такие попытки предпринимались в рамках обоснования самоприменимости этого языка [209, С. 90-109]. Ограничимся замечанием, что, по-видимому, эти попытки не более оправданы, чем стремление дать формальное определение "вещей", "свойств" и "отношений" [235, С. 79-89]: удается выразить лишь отдельные признаки содержания понятий. Например, повторные предъявления определенного объекта укажут тот же самый предмет, а это не обязательно происходит в случае предъявления неопределенных и произвольных вещей. Вопрос же о достаточности этих признаков для определения понятия остается открытым.
  Л.Витгенштейн вообще полагал, что слово "этот", выражающее определенность, в языковой игре "...именем очевидно не является". Он писал: "И слово "это", и имя часто занимают в предложении одинаковое положение. Но разве определишь что-нибудь с помощью слов: "Это называется "это" или же "Это называется "этот"?" {ФИ, §§ 38, 39}[57, С. 97-98]. Тем не менее, данное обстоятельство не означает, что мы не различаем "определенное", "неопределенное" и "произвольное".
  При построении ЯТО понятия определенности, неопределенности и произвольности принимались как первичные, элементарные, заранее понятные даже полугодовалому ребенку: ведь и он прекрасно отличает "этот" от "какого-нибудь" и от
 135
 
 "любого-который-хочу-взять". Какие бы дефиниции обсуждаемых понятий ни были предложены на данном языке, они не могут не включать t, a, или A и, тем самым, не предполагать уже известной разницу между определяемыми категориями.
  В связи с этими соображениями введем здесь лишь метасимволы, устраняющие двусмысленности, когда говорится и о понятиях, и о том, на что они указывают. Для этой (и только для этой!) цели будем применять в формулах буквы в кавычках. Тогда "t" станет обозначать уже не определенную вещь, а саму "определенность". Появляется, в частности, возможность говорить о том, например, что произвольная вещь может характеризоваться понятием "определенности": (A)"t". Соответственно, пусть "A" означает категорию "произвольность" и "a" - "неопределенность" (чтобы не пользоваться корявым словом "некоесть"). Все они, естественно, могут выступать в функциях вещи, свойства или отношения.
  Синтаксическая замкнутость ЯТО позволяет оперировать с этими объектами, которые в семантическом плане являются лишь различными зафиксированными, (т.е., фактически, определенными вещами), так же, как и вообще с t. Например, в теореме А®a по правилу подстановки вместо А можно подставить любой из закавыченных знаков, но их подстановка вместо a невозможна. Подставив вместо А, допустим, "a", мы получим: "a"®a - суждение о том, что имея "неопределенность", мы имеем неопределенную вещь (именно это пока соответствует проводимому здесь рассуждению).
  Что же, собственно говоря, имеет в виду философ (теолог, ученый и др.), эксплицитно или имплицитно используя одно из обсуждаемых понятий как метафизическую категорию? Говоря о мире в целом или о познании вообще, он хочет опереться на идею, которой мог бы быть затем придан всеобщий и необходимый характер, т.е. статус принципа, на идею, касающуюся любого отношения каких угодно вещей вида: [A(*А*А)] или, по крайней мере, [A(*А*а)].
  Здесь связный список из двух А на самом деле ничего не сообщает о количестве соотносимых вещей. Речь может идти даже об одном и том же объекте, как, например, в известном рассуждении Спинозы, обычно характеризуемом
 136
 
 "определенностью", - о природе, которая есть causa sui. Поскольку же категории принимаются всяким мыслителем раньше, чем он что-либо заключает об интересующих его вещах, мы должны говорить именно о приписывании "t", "a" или "A" произвольным отношениям, например, таким образом: ([A(*А*А)]*)"t".
  3.3.1. Принцип определенности. Итак, что означает приписывание "определенности" произвольному отношению вещей? Ответы весьма различны, и каждый из них выражает различные трактовки принципа определенности.
  Одна из трактовок выглядит, в частности, так:
  ([A(*А * А)]*)"t" ® {(A)t ® (A)t} .................... (3.28)
  Смысл данного представления о мире следующий: если произвольному отношению любых вещей приписывается "определенность", то тем самым, характеризуя любую вещь определенным образом, мы какую угодно вещь (не обязательно эту же или другую) можем также характеризовать определенностью. "Дайте мне возможность определить любую вещь, и я определю всё в этом мире". Иной раз эту мысль стремились еще больше усилить указанием на взаимо-однозначную определимость всех вещей (это можно было бы выразить заменой обычной импликации в фигурных скобках на двустороннюю вида «, которая также применяется в ЯТО), но формулой (3.28) такая возможность уже предполагается - ведь знаки произвольных вещей не снабжены йота-операторами.
  Очевидно, вера в столь сильный принцип определенности была характерна для механистического детерминизма, который связывают с известными рассуждениями П.С.Лапласа в "Опыте философии теории вероятностей": "Ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение всех ее составных частей, ...обнял бы в одной формуле движения величайших тел вселенной наравне с движением мельчайших атомов: не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверным, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором" (Цит. по: [255, С. 218]).
  Речь, конечно же, идет о вряд ли истребимой вере многих людей в господство определенности, за которой обычно следует вера в предопределение, предустановленность, провиденциализм, телеологизм и т.д.
 137
 
  Современные концепции детерминизма предпочитают более мягкие трактовки принципа определенности. При этом имеется в виду не обязательно причинность, когда наличие или изменение одного объекта необходимо влечет существование или преобразование другого, но и другие формы обусловленности явлений: функциональные зависимости и корреляции разного рода (пространственно-временные, статистические, психологические и прочие), отношения части и целого, отношения противоположности, дополнительности, двойственности, симметрии, г(незиса и т.д.
  Общее для всех этих случаев состоит в том, что они основаны на естественной вере в следующее: что бы мы ни указали, обязательно найдется не любая, а только какая-то, соответствующая указанному предмету, вещь - такая, что характеризуется определенностью. Если некто утверждает, что всякая вещь имеет свою противоположность, то он придерживается этого ослабленного принципа определенности, как и тот, кто полагает, будто наличие пяти пальцев на правой руке, в силу отношений симметрии, необходимо предполагает такое же их количество на левой. (К слову, данное утверждение легко опровергнуть, но это не отменяет веры в столь, казалось бы, естественный принцип). Выразим эту веру формально:
  ([A(*А * a)]*)"t" ® {(A)t ® (La)t} ..................... (3.29)
  Диалектический подход к определенности опирался на идею о взаимном характере определимости. Это просматривается и в многочисленных (порой, правда, совершенно беззаботных) утверждениях о взаимодействии причины и следствия, и в тезисе об одновременности причины и действия [231], но может проявиться и в рассуждениях не только о причинности, а и о корреляциях другого рода: так, говорят об определенном взаимном соответствии части и целого (проблема герменевтического круга), формы и содержания и др. Тогда импликация в фигурных скобках должна принять двусторонний вид:
  ([A(*iА * a)]*)"t" ® {(iA)t « (La)t} ................. (3.30)
  Идеалы классической науки, включая теорию относительности, были выдержаны соответственно трактовке принципа определенности в смысле (3.29). Эйнштейновское "Бог не играет в кости" имело именно такой смысл.
 138
 
  В специальной теории относительности была отвергнута абсолютность пространственных и временных характеристик физических событий. Эйнштейн показал не только вариативность этих характеристик, но и то, что если события разделены расстоянием, большим, чем может преодолеть световой сигнал за фиксированное время, то между ними не может быть и причинного отношения. Однако понимание причинности в смысле однозначного отношения, когда любое определенное начальное состояние предполагает определенность лишь какого-то последующего состояния, сохранялось. При этом, конечно, подчеркивалось закономерное, необходимое протекание процессов:
  {([A(*А*a)]*)"t" ® {(iА)t ® (Liia)t}} ®
 ® {iА ® {[(А)iА] ® (iia)}} ................................................. (3.31)
  Правда, статистическая термодинамика и, вообще, теория вероятностей как будто отходили от идеи однозначности причинности, но статистические законы рассматривались как просто неточные приближения к обычным динамическим, принцип определенности сомнению не подвергался.
  Не полностью отказывается от принципа (3.31) и квантовая механика. Во всяком случае, уравнение Шредингера, хотя и соотносит неопределенности - вероятности потенциальных возможностей события, тем не менее позволяет по начальному значению y-функции однозначно вычислять ее значения в последующие моменты [254, С. 321].
  Понятию причинности, начиная с Д.Юма, но особенно в ХХ столетии, посвящено гигантское количество литературы (См.: [44], [104, С. 251-298], [178], [186, С. 330-357], [261, С. 394-443] и др.). В нашу задачу не входит анализ проблемы детерминизма в целом. Отметим только, что во все концепции детерминизма входит то или иное понимание "определенности", что генезис научного детерминизма (См.: [119]) в целом идет по пути обобщения и одновременного ослабления этого понятия.
  3.3.2. Принцип произвольности. Что касается принципа произвольности, то он должен был бы явиться альтернативным осмыслением формулы [A(*А*А)] через понятие "А" - с соответствующими модификациями. Тогда формула, выражающая крайнюю степень произвольности и, как следствие такой
 139
 
 веры, - отказ от ориентации на утверждение какого-либо знания, казалось бы приобретёт как раз такой характер:
 ([A(*А*А)]*)"А" ® {(A)"A" ® (A)"A"}.
  Но сказать о произвольной вещи, что она "произвольна" - ничего не сказать. Поэтому модификация формулы (3.28) может иметь вид лишь более простого суждения:
  ([A(*А*А)]*)"А" ® {A ® A} .............................. (3.32)
  Однако формула (3.32) - результат абстрактного предположения. В действительности же возникают большие затруднения с поиском концепций, которые последовательно выдержали бы такой принцип произвольности.
  Может быть применение принципа произвольности следует искать среди философских и научных концепций, обычно объединяемых под именем "индетерминизма"? Но на самом деле концепции эти настолько различны, что о генеральном для них принципе говорить, фактически, не приходится. Вообще, никто не спешил объявлять себя индетерминистом. Об "индетерминизме" мы обычно узнаём не от его сторонников, а от его критиков. А критика индетерминизма всякий раз строится отрицательным образом - как критика конкретного автора за неприятие такого-то из видов детерминизма. Поэтому впору говорить не об индетерминизме, а об анти-(или контр-) детерминизме, что отнюдь не то же самое.
  Кажется, что в индетерминизме по формуле (3.28), можно заподозрить Анаксагора, когда тот утверждает свой знаменитый тезис "Всё - во всем" [260, С. 532 - 533] - ведь тогда всякая вещь включает, содержит любую другую и проблема детерминации не может быть достаточно корректно сформулирована:
 ([A(*А*А)]*)"А" ® {A E A}.
  Аналогично, по первому впечатлению, обстоит дело с "монадами" Лейбница, которые рассматриваются как "зеркало Вселенной"). Однако из других рассуждений Анаксагора (тем более - Лейбница) видно, что он не доводит свою максиму до абсурда, а в некоторых случаях прямо накладывает ограничения: оказывается, такая вещь, как nouz (Нус), неограниченна и не смешана ни с одной вещью. Пропорции же веществ в других
 140
 
 вещах различны и притом вполне определённы. А это значит, что восстанавливается в правах и детерминизм.
  Очень часто Д.Юму адресуют упрек в том, что он вообще отрицал причинность, поскольку считал невозможным из тезиса о существовании одной вещи определенно заключать о существовании другой: из чувственного опыта можно почерпнуть лишь идею сопутствия событий и - не более, чем веру в то, что одно явление вызвано другим. Если упрек считать справедливым, то Юму приписывается отрицание принципа определенности, но разве означает это принятие тем самым принципа, содержащего суждение (3.32)?
  В других случаях говорят, что "...Юм отрицал только компонент необходимости в понятии причинности" [104, С. 256]. Тогда речь идет лишь об отрицании (3.31), а упрек в индетерминизме (контр-детерминизме) может быть адресован Юму только сторонниками столь сильной формулировки.
  Индетерминизм (как пишут, "в различных формах" - в виде отрицания объективного характера причинности, ее универсальности или познавательной ценности) приписывают таким разным направлениям, как неопозитивизм, прагматизм, персонализм, баденская школа неокантианства [257, С. 212].
  Действительно, если В.Виндельбанд говорит, что закон и событие сохраняют свое значение одно наряду с другим как последние, несоизмеримые величины нашего представления о мире, то это указывает на отказ, по крайней мере, от (3.31). Однако отказ от одной из модификаций принципа определенности опять-таки еще не означает принятия принципа произвольности.
  Аналогично и во всех других случаях: всякий раз обнаруживается лишь критика или отказ того или иного автора от конкретной концепции детерминизма, а не "индетерминизм" вообще. Максимум, если можно так выразиться, индетерминизма, который может быть провозглашен, мы можем предположить (и не более того!) за известными строчками Ф. Тютчева: "Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся". Если не истолковывать его лишь в смысле чисто арифметических трудностей подсчета всех возможных результатов произведенного действия, то формально это должно означать:
  {[а(*iА*а)]*)"А" ® {iА ® [(а)A}] .................. (3.33)
 141
 
  Нечто подобное нередко вызывает симпатию у философов иронии, но, как отмечалось, уже само обоснование и построение диссипативной парадигмы не может следовать принципу произвольности. По-видимому, любые формально возможные принципы в духе (3.32) и (3.33) прагматически ущербны. Они могут быть экстремистски провозглашены, но не могут последовательно применяться. Индетерминизм как принцип не реализуем нигде за пределами утверждений, аналогичных тезису о "свободе воли" элементарной частицы, которые обычно все же отвергаются в силу неверифицируемости или в результате применения "бритвы Оккама". С помощью ЯТО мы могли бы зафиксировать, что никакая вещь не имплицирует [(а)A]. Разве что о самой "произвольности" можно иметь суждение: "А"®[(а)"A"]. Однако обречены ли мы тем самым только на детерминизм - хотя бы и в самой слабой его форме?
  3.3.3. Принцип индефинитизма. Применение принципа неопределенности часто также обозначают словом "индетерминизм". Однако за этим скрываются весьма разные гносеологические позиции. Так, при истолковании квантово-механического принципа неопределенности то, что в философской литературе называют "индетерминизмом", в англоязычной физической литературе обозначается тремя разными терминами [254, С. 321-322]: uncertainty - как ограничение возможности достижения точного измерения объектов микромира с помощью макроприборов; indeterminateness - как предположение о том, что, независимо от применяемых экспериментальных макроустановок, квантовый объект по своей природе (внутренним образом) обладает неопределенностью своих свойств (корпускулярно-волновой дуализм, аналогичный тому который был известен уже классической оптике и акустике); indeterminancy - как допущение о том, что объектам микромира внутренне присущи лишь свойства статистического характера, которые отображаются в теории классическими (динамическими, детерминистическими) понятиями в силу "классического" устройства приборов, человека, человеческого мышления и натурального языка.
  Первая трактовка никак не исключает веры в одну из модификаций принципа определенности, зато вторая и третья в целом нацелены на отказ от него. Действительно, квантовая механика "не позволяет приписать электрону на его траектории
 142
 
 никаких определенных характеристик, как то: координат, импульсов и т.д. Можно говорить лишь о том, с какой вероятностью в практических условиях эксперимента мы встретим электрон в определенной точке или установим определенную величину его скорости". Математически состояние электрона описывается "вектором в Гильбертовом пространстве, и этот вектор показывает вероятность результатов всех экспериментов, какие можно провести над электроном в данном состоянии" [69, С. 100].
  Попытаемся выразить смысл квантово-механического принципа неопределенности таким, каким он предстает в ЯТО. Данный принцип гласит, что произведение неопределенности импульса на неопределенность координаты всегда больше или равно постоянной Планка h [254, С.321]. Тем самым утверждается, что если неопределенное значение либо импульса, либо координаты стремится к нулю (иначе говоря, какому-то из этих параметров придается значение определенности "t"), то неопределенность значения другого параметра стремится к бесконечности (характеризуется "произвольностью" - "А"). При "определенности" положения электрона скорость его становится "произвольной", и наоборот:
 {(ia)"t" ® (iia)"A"} * {(iia)"t" ® (ia)"A"}.
  Однако принимая принцип неопределенности, квантовая механика не стремится представить его как всеобщий - метафизический и гносеологический. Ряд ограничений, накладываемых на данный принцип, делает его вполне конкретно-научным. Во-первых, границы задает сама постоянная Планка, исключающая произвол в значениях физических параметров. Во-вторых, речь ведется о физическом действии, о физических связях и состояниях в пространстве и времени, о вариативной, а не экзистенциальной относительности физических объектов. Поэтому принимаемый в квантовой механике принцип неопределенности может рассматриваться лишь как особый частный случай более общего суждения о том, что если некий предмет уже характеризуется "определенностью", то другой предмет может рассматриваться только как неопределенный:
 (ia)"t" ® (ia')L"a".
 143
 
 Или иначе: зафиксировав "определенность" один раз, мы уже не обнаружим ее вторично.
  А поскольку описывать какую-то вещь как "определенную" или "неопределенную", как показывает анализ прагматики этих понятий, и означает говорить о вещах t и, соответственно, a, то можно теперь записать то, что может затем осмысляться в качестве метафизического или гносеологического принципа:
  ([A(*А*a)]*)"a" ® {t®Lа} ............................. (3.34)
  Приведем без комментария и более общие суждения того же рода:
  ([A(*А*a)]*)"a" ® {t®а} .................................. (3.35)
  ([A(*А*a)]*)"a" ® {a®а} ................................. (3.36)
  ([A(*А*a)]*)"a" ® {A®а} ................................. (3.37)
  В группе (3.34) - (3.37) все формулы, помещенные в фигурных скобках, являются теоремами ЯТО, а наиболее общий характер, по-видимому, имеет (3.37), и именно она, при соответствующем осмыслении (как и всякий принцип) в качестве всеобщей и необходимой, действительно, может претендовать на роль одного из генеральных теоретико-познавательных принципов. Что же касается всех вообще модификаций этой группы, то они выступают основанием общей концепции, которую, чтобы не смешивать ее с различными смыслами слова "индетерминизм", лучше бы назвать как-то иначе, - например, индефинитизмом. Ясно, что в качестве гносеологического основания для параметрической теории систем приемлема только концепция индефинитизма со всеми ее модификациями.
  Представим себе, что мы имеем два физических события, разделенных расстоянием, большим, чем может преодолеть световой сигнал за оговоренное время. Очевидно, что применение принципов детерминизма в любом из вариантов к соотношению этих событий, благодаря теории относительности Эйнштейна, весьма проблематично. Однако независимо от того, как мы относимся к идее дальнодействия или к известной дискуссии в связи с парадоксом Эйнштейна-Подольского-Розена [298],
 144
 
 ничто не мешает нам образовать из этих событий систему - например, в смысле (2.2) - хотя бы по тому же отношению невзаимодействия. В таком случае под данный концепт придется подбирать некоторые (выбор неопределенен) свойства, которые будут приписаны этим событиям.
  Могут возразить, что мы не можем знать об объективной реальности такой системы событий. Допустим, что это на самом деле так. Но ведь строя систему в соответствующем мысленном эксперименте, никто и не берет на себя обязательств принимать какое-либо метафизическое решение (см. наш принцип толерантности). Очевидно, что для образования такой системы мы не могли бы воспользоваться ни одним из принципов вида (3.28) и (3.33).
  Что же вообще предполагает концепция индефинитизма? В философском плане такая точка зрения должна исходить из того, что неопределенность есть всегда, что она неустранима. Неопределенность обнаруживается всякий раз, как у нас в руках оказывается нечто определенное, навязанное извне или выбранное по собственному произволу. Мы живем в мире, неопределенность которого обусловлена его же определенностью. Сказав "Этот мир", мы далее можем выговорить только одно: "...и в нем есть Нечто, доступное определению". Поэтому перефразируя Бергсона, слишком близко приблизившегося здесь к Гегелю, лучше бы сказать так: наша деятельность происходит по направлению от "Этого" к "Нечто", и самой сущностью ее является вышивание какого-то "Этого" по канве "Нечто".
  Но, кто знает, если с помощью произвольно нами выбранного определенного, скажем, гринвичского меридиана и некоторых отношений, ориентирующих по сторонам света, мы все же в состоянии построить столь удобную и необходимую систему географических координат, то может быть нам и в самом деле повезло, и мы живем в лучшем из неопределенных миров?
  Итак, мы выяснили, какие именно принципы должна была бы принять гносеология, чтобы применение системно-параметрического подхода к анализу ее проблем отвечало требования релевантности. Там, где задача поддается исследованию путем подсчета количественных характеристик, или решается в русле таких понятий, как "взаимодействие", "множество", "всеобщая взаимосвязь и взаимозависимость", применение общей теории
 145
 
 систем в параметрическом варианте может оказаться нерелевантным или непродуктивным, поскольку внимание обращено на иные аспекты действительности. Зато там, где поиск ответов обычно производится в натуральном языке (не только в философии, но и в педагогике, психологии, искусствоведении, общей социологии, а также везде, где возникают научные задачи, не поддающиеся решению с помощью традиционных средств из-за сложности проблемы или недоступности количественному анализу), применение системного подхода может заметно повысить строгость и обоснованность суждений. Стоит ли продолжать рассуждать нечетко там, где существует альтернативная возможность?
  Может быть автору этой книги кто-то бросит упрек такого рода: гносеологической концепции, отвечающей требованиям ПТС, нет, она должна быть только создана - специально, ad hoc,- чтобы потом можно было без препятствий применять к ней системный подход.
  На это можно возразить следующим образом. Во-первых, как показывает анализ, используя натуральный язык для философских рассуждений, нередко выдвигают гносеологические концепции именно с такими имплицитно предполагаемыми структурными представлениями о мире, которые заложены в параметрическую теорию систем. Во-вторых, поскольку, как говорилось, отношение всегда меняет вещь, применение любого метода в качестве некоторой операции повлекло бы появление гносеологической концепции с новыми характеристиками. А иначе зачем применять метод?
  Теперь нам предстоит выяснить, в какой именно части гносеологической проблематики системный подход используется наиболее естественно и что обещает дать осмысление этих проблем в терминах параметрической теории систем.
 146
 
 
 Глава 4.
  ТЕОРЕТИКО-ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ
 СИСТЕМНОГО ПОДХОДА
  4.1. Два типа методологических проблем
  Вместо того, чтобы менять понятия о вещах, кажется, ставят цель подогнать вещи под свои понятия.
  Д.Дидро. Мысли к истолкованию природы.
  Всякое системное исследование начинается с предварительного представления вещи в виде системы, а последовательность этого представления развертывается в направлении "концепт - структура - субстрат". Является ли это направление единственно возможным для познавательной деятельности, как это подразумевал известный афоризм Г.Лихтенберга относительно того, что мыслить можно только системно, а бессистемность мышления указывает на его отсутствие?
  В работе [229] была предпринята попытка определить специфику системного подхода, относительно ряда других методов познания, по последовательности предпринимаемых исследовательских шагов. Так, конкретное исследование характеризуется не движением мысли "от концепта", а напротив, движением от самой вещи к описанию либо ее свойств, либо ее отношений. Если снова воспользоваться для краткости латинскими метасимволами, то при втором направлении движения получаем направление либо от m к P, в одном случае, либо от m к R, в другом. Конкретное исследование вовсе не обязательно совпадает с эмпирическим (в отличие от рационального) познанием.
 147
 
  Рассмотрев различные комбинаторные варианты соотнесения символов P, R, m и исключив варианты, которые можно рассматривать как соединение уже учтённых случаев, Уёмов описал некоторые методы познания, различимые по последовательности познавательных операций с вещами, свойствами и отношениями (от предмета исследования - к его результату), из которых два случая, как обнаружилось, соответствовали тому, что обозначено в качестве атрибутивного и реляционного представления объекта как системы.
  Позже, в [245], нами было обращено внимание на то, что, вопреки распространенному мнению о будто бы имеющем место совпадении системного метода с методом восхождения от абстрактного к конкретному по их основному содержанию (так, например, утверждается, что Гегель, открыв метод восхождения от абстрактного к конкретному, тем самым обнаружил и системный подход, "который представители точных наук открыли для себя только во второй половине ХХ в." [58, С.120]), эти методы не только противоположны, причем противоположны, что называется, "по полной программе", но они являются еще и "супер-методами" в том смысле, что предполагают в качестве своих "суб-методов" схемы движения мысли, характерные для каких-то других средств познания.
  Посмотрим теперь как это происходит.
  Если следовать К.Марксу, у которого "конкретное потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного" [135, С. 37], то метод восхождения от абстрактного к конкретному есть метод образования конкретных понятий из частных абстракций. Сначала фиксируется исследуемый предмет. Затем описываются какие-то его свойства или отношения и предмет предстает уже как совокупность своих отношений и свойств. После этого некоторые из свойств (отношений) рассматриваются как приписанные выделенному объекту признаки (соответственно, как реализуемые в нем отношения) и мысленно абстрагируются в качестве отдельных вещей. А на заключительных этапах образуется искомое "конкретное" понятие - путем указания какого-то отношения, объединяющего эти признаки (или какого-то общего свойства абстрагированных ранее отношений).
  Можно попытаться представить здесь эти шаги к получению конкретных абстракций более строго - в виде таблицы, где каждый следующий шаг (он фиксируется в колонках таблицы)
 148
 
 являлся бы результатом применения только одной из трех операций ЯТО:
  1) приписывание свойств или установление отношений;
  2) концептуальное замыкание;
  3) смена направления предикации.
  Строчки P и R этой таблицы указывают два разных пути движения мысли в одном из направлений - того, который начинается с приписывания свойств, и того, начало которого состоит в установлении отношений.
  Таблица 4.1
 Пути получения конкретных абстракций
  0 1 2 3 4 5 P t (t)ia [(t)ia] [(t*)ia] ( iia([(t*)ia]) [iia([(t*)ia])] R t ia(t) [ia(t)] [ia(*t)] ( ([ia(*t)])iia [([ia(*t)])iia] В этой таблице йота-операторы, конечно, имеют смысл применительно только к символам одной строчки. "Монотонные" случаи, как, например, приписывание свойств - свойствам или свойств - этим свойствам свойств и т.п., в целях упрощения из таблицы исключены. Нами руководит не желание "поймать" все возможные методы, а стремление представить их типы.
  Всякое исследование начинается с выделения какой-то определенной вещи, с ее фиксации. В данном случае фиксируется определенная вещь, которая исследуется. Это - нулевой уровень (нулевая колонка таблицы).
  Первая колонка соответствует тому, что в [229] названо конкретным исследованием, а в литературе чаще обозначается как конкретизация, или, еще чаще, - как описание, дескрипция: всякое описание и есть указание конкретных свойств (отношений) объекта. Можно различить описание, выполняемое по смыслу первой и второй строчек: в [227, С. 12] они поименованы, соответственно, "дескриптивным" и "конструктивным" мышлением.
  Тогда вторая колонка является результатом концептуального замыкания первой. По-видимому, можно назвать это методом концептуализации. (Впрочем, сам термин в литературе не вполне устоялся, под ним иногда имеют в виду и нечто более широкое - вообще "процесс структурирования знания в соответствии
 149
 
 с определенным набором синтаксических и семантических норм." [111, С.4]; в других случаях под концептуализацией подразумевают классификацию с помощью находящихся в Уме "концепций" - со всеми онтологическими допущениями касательно дуализма души и тела - (См.: [193, С. 138] ). У нас термин означает только обращение описания вещи какими-то свойствами в вещь, обладающую этими свойствами, и не предполагает никаких метафизических допущений, кроме возможности всегда это сделать.
  Те, кто настаивает на разведении понятий вещи и предмета, иногда имеют в виду как раз отличие второй колонки от нулевой: ведь одно дело просто указать (поименовать) вещь, а другое - рассматривать ее как предмет, наделенный какими-то признаками или реализующий некоторые отношения. Так же когда и о "факте" говорят как о "конкретном, единичном в отличие от абстрактного и общего" [257, С. 681], то тем самым, по-видимому, различают понятия, предполагаемые второй колонкой и одной из последующих. (третьей, пятой).
  Третья колонка - результат смены направления предикации, что является выражением схемы абстрагирования: свойства и отношения определенной вещи теперь рассматриваются как отдельные предметы. Далее с ними можно работать как с обычными вещами. Если у свойства [(t*)ia] или отношения [ia(*t)] из строк P и R начать, в свою очередь, монотонно обнаруживать свойства и отношения, то мы опишем схему метода изолирующей абстракции [228, С. 86], получая, соответственно, формулы [([(t*)ia])a], затем [a([ia(*t)])] и т.д. в том же духе.
  От колонки 3 можно двигаться и немонотонно, но здесь не обойтись без смены пути, что обычно и делается. Стремясь все-таки завершить абстрагирование установлением некоторого конкретного единства выделенных свойств, исследователь вынужден на этом шаге сменить путь P на путь R и перейти к поиску отношений свойств или, соответственно, в другой строке, - к поиску свойств обнаруженных отношений.
  Как раз это отображено (за жирной вертикальной чертой) в четвертом столбце. Конкретное исследование абстракций, поиск соотношений признаков вещи (P-4) или свойств ее отношений (R-4), собственно говоря, и является восхождением от абстрактного к конкретному, в результате которого первоначальные абстракции третьей колонки ("простые категории", как они называются у Маркса) превращаются затем через очередную
 150
 
 концептуализацию (колонка 5) в конкретные понятия данной вещи: "развитая конкретность сохраняет более простую категорию как подчиненное отношение" [135, С.39].
  Таблица позволяет увидеть два типа "конкретных" понятий определенной вещи - понятий о свойствах и об отношениях. Различия между ними обычно ускользали от многочисленных исследователей метода восхождения при его анализе в натуральном языке (См., в частности, [95, С. 216-238]), хотя с этими типами понятий мы встречаемся постоянно.
  Отметим также, что пятая колонка, конечно, не является пределом "восхождения". Можно и далее "наращивать" уровни и высоту абстрагирования, но все результаты окажутся монотонным продолжением какого-то из уже описанных случаев. Впрочем, "монотонным" - не значит "тривиальным". Так, уже в следующей (6-й) колонке мог бы быть получен такой случай: [([ia(*t)]*)iia] - понятие о каких-то свойствах некоторых отношений определенной вещи. Он соответствует понятию аксиом в гильбертовском смысле, когда к ним как раз и предъявляются требования описывать некоторые свойства каких-то отношений определенной области. Но само построение дедуктивной системы требует уже обратного направления движения мысли.
  Системное представление объекта, как подчеркивалось, развертывается именно в обратном направлении, но тоже двумя путями: когда исходный концепт - именно он здесь выполняет роль нулевого, исходного шага - принимается как свойство и когда он фиксируется в качестве отношения (атрибутивное и реляционное определения). В Таблице. 4.2 они, соответственно, вновь обозначены в колонках как путь P и путь R. При составлении этой таблицы применялись те же операции, накладывались те же ограничения и так же исключались монотонные случаи, что и в предыдущей таблице. Исходным пунктом движения мысли также является фиксированная вещь t, но не у нее обнаруживаются свойства и отношения, а она сама приписывается в качестве таковых.
  Таблица 4.2
 Пути получения системных представлений
  0 1 2 3 4 5 P t (ia*)t (ia)t [(ia)t] ( {[(ia)t]}(*iia) [{[(ia)t]}(*iia)] R t t(*ia) t(ia) [t(ia)] ( (iia*){[t(ia)]} [(iia*){[t(ia)]}]
 151
 
  Рассмотрим и эту таблицу.
  В первой колонке речь идет о двух разных методах, соответствующих приписыванию концептуально принятого свойства и установлению концептуально зафиксированного отношения. Если не придавать какого-либо особого метафизического смысла слову "субстанция" (т.е. не предполагать за ним особого "метафизического решения"), а, вслед за Кантом, считать это слово одним из возможных синонимов "вещи" [102, С.547], то клеточка P-1 указывает на метод субстантивации - нахождение такой вещи, которой можно приписать вещь t в качестве свойства: если t - это, скажем, белизна, то и приписывается она отражению солнечного луча от бумаги или снега; а если t - так или иначе определяемый смысл жизни, то и вещью, для которой характерна ориентация на такой смысл жизни, может оказаться какое-то человеческое миропонимание.
  Результатом субстантивации последовательно являются две формулы - P-2 и P-3 - суждение о том, что какая-то вещь обладает определенным свойством, и, в качестве результата концептуального замыкания, понятие этой вещи. Метод субстантивации в целом соответствует обычной грамматической процедуре перевода других частей речи в разряд имен существительных.
  Что же касается формул в колонках R-1 - R-3, то они указывают схему развертывания метода интерпретации, во всяком случае, в том смысле, как о нем говорит математик или логик, а именно - как о реализации определенных отношений на тех или иных вещах (предметных областях). Исчисление высказываний может рассматриваться как отношения, реализуемые на человеческих рассуждениях, или на работе релейно-контактных схем. Поскольку интерпретацией называют не только процедуру, но и ее результат, R-3 описывает именно итог интерпретации - некоторую уже интерпретированную область.
  Правда, в гуманитарных дисциплинах и философии, ориентированной на их анализ, "интерпретации" иногда придается более широкое значение, например, такое: "Интерпретация... это работа мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом, в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении. ...Интерпретация имеет место там, где есть многосложный смысл, и именно в интерпретации обнаруживается множественность смыслов" [187, С. 18]. По сути дела, речь ведется о переборе концептов и реализации новых
 152
 
 отношений, соответствующих этим концептам, на интересующем исследователя тексте. Такой трактовке интерпретации, скорее, отвечают формулы P-4 (процесс) и P-5 (результат), либо R-4 и R-5. Формулы P-4 и R-4 опять-таки предполагают отказ от монотонного следования либо по пути P, либо R. Это всегда является следствием стремления остановится на данном уровне глубины исследования и посмотреть на получающийся результат.
  Однако приглядимся к этим формулам внимательнее.
  Если прочитать, скажем, формулу P-4, то мы узнаем, что "на некоторой вещи реализуется какое-то отношение с определенным свойством". Но ведь это в точности совпадает с атрибутивным определением системы (2.1), хотя и является ни чем иным, как менее компактной, формой записи этого определения.
  Аналогично и формула R-4 выражает реляционное определение системы (2.2). В последней же колонке указываются понятия о той самой вещи как о системе. Таким образом, речь ведется о системном подходе, а "интерпретация" по Рикеру есть, по-видимому, ни что иное, как требование строить различные системные представления на одном и том же исходном материале.
  К понятию интерпретации в расширительном смысле мы еще вернемся, а здесь отметим, что из приведенных таблиц ясно следующее: если Маркс действительно писал "Капитал", сознательно используя только метод восхождения и считая его "правильным в научном отношении" и даже "единственно возможным" способом теоретического отражения действительности в головах людей [135, С. 37-38], то он не мог в том же самом смысле пользоваться системным методом.
  Однако на самом-то деле у Маркса, как вообще у любого теоретика, легко обнаруживается применение системного подхода - большей частью неосознаваемого. По-видимому, это было и естественно, и неизбежно, но никаких следов научной рефлексии по поводу системного подхода, аналогичной той, которая производилась Марксом над методами абстрагирования и конкретизации, он не оставил. Вместе с тем наличие системного подхода наряду с методом восхождения никак не означает их тождества или поглощения одного другим.
  Трудно согласиться и с тем, что какой-либо из этих методов способен "диалектически снять" чуть ли не любые методы вообще. Э.Ильенков писал, например, что "в способе восхождения от абстрактного к конкретному... находят свое диалектическое
 153
 
 единство (доведенное до тождества) такие "противоположности", как анализ и синтез, индукция и дедукция - те самые методы, которые логика эмпиризма зафиксировала в их абстрактной противоположности друг к другу и потому превратила в безжизненные и беспомощные схемы" [95, С.230]. Не станем касаться вопроса о "беспомощности и безжизненности" схем (таковы уж были принципы этого уважаемого автора, принимавшего философию лишь как метафизическую мудрость), но действительно ли метод восхождения поглощает чуть ли не любые методы, или, как минимум, названные?
  То, что он не может содержать любых методов, ясно из уже приведенных таблиц. Но так же ясно, что специфику всех методов познания нельзя свести только к различиям, которые определены направлениями движения исследовательской мысли. Анализ и синтез, например, - операции действительно применяемые в процессе использования метода восхождения. Но в такой же мере обе они характерны и для системного метода. Хотя существует расхожее мнение, что системный метод осуществляет именно "собирательные" операции (мол, "время собирать камни" - прежде разрозненные вещи при системном подходе соединяются в нечто единое, целое), тем не менее и анализ здесь не менее существенен: выбор "некоторой" структуры предполагает членение свойств или отношений объекта; иногда структура реализуется не на всех частях объекта, а только на некоторых, что опять-таки нельзя описать без аналитических усилий и т.д. С другой стороны, анализ может вовсе не потребоваться при системном определении, если система, допустим, состоит из единственно возможного субстрата или реализует единственно возможную структуру (выше шла речь об уникальных системах). Зато в случае дальнейшего развертывания системного исследовании анализ - непременное условие параметрического описания и выведения (синтеза) соответствующих закономерностей.
  Так же и индуктивный, и дедуктивный методы мышления (понимаемые в самом широком смысле), действительно, не чужды процессам обобщения абстракций в конкретное понятие и последующего выведения из общих понятий частных сведений о единичном (что, конечно, не "доводит их до тождества"!). Но эти же методы могут иметь место и в любом рассуждении системолога. Сама теория систем знает как индуктивный путь построения- через обобщение эмпирических данных о системных параметрах в системные закономерности, так и предполагает
 154
 
 путь дедуктивный - через получение системных закономерностей способом формального рассуждения.
  Что же касается непосредственно процедуры системного представления объекта, то спекулятивно мыслящему философу (скажем, гегелевского стиля) ничто не мешает думать об аналитическом "выведении" знания о некоторой вещи из определенного концепта, о дедуктивной "реинкарнации" общего понятия в единичную вещь и т.п. Можно было бы даже назвать все это, например, "методом опускания от абстрактного к конкретному" или "методом реализации абстрактного". Но дела это не меняет: ни индуктивное, ни дедуктивное заключения самой сути представления объекта в виде системы не выражают так же, как они не имеют прямого отношения к определению специфики системного метода относительно метода восхождения.
  Таким образом, нет необходимости искать на ступеньках приведенных таблиц схемы развертывания вообще всех возможных методов. Не каждый метод развертывается лишь в одной из плоскостей - конкретизации или субстантивации. Но зато само наличие этих плоскостей, существование в них прямо противоположных методов наводит на мысль связать эти методы с какими-то контроверсивными (controversus - лат. - "направленный в противоположную сторону") движениями человеческой мысли. По-видимому, именно это и позволит определиться с кругом гносеологических проблем, доступных системному анализу.
 4.2. Контроверсивность человеческого познания и системный подход
  Брежнев ...перевел разговор на ленинскую теорию отражения, которая, по словам генсека, любившего иногда приоткрывать своим приближенным мрачные тайны марксизма, была на самом деле секретной военной доктриной, посвященной одновременному ведению боевых действий на суше, на море и в воздухе.
  В.Пелевин. Бубен Нижнего Мира.
  Приблизившись к анализу весьма общих сторон человеческого познания, мы ступаем на скользкий путь спора о словах. Полностью обойтись без этого не представляется возможным - если
 155
 
 собираешься перемещаться по льду, приходится выбрать тот или иной способ скольжения: либо полагаясь на чей-то авторитет, либо на прагматический обычай, либо на свою интуицию.
  А поводов для споров сколько угодно. Начать с самого слова "гносеология", в параллель которому используется не менее почтенное слово "эпистемология". Исторически сложилось так, что второе чаще используется в англоязычных странах, а первое - в немецко-говорящих. Однако в отечественной литературе имплицитно укрепилась традиция разведения этих терминов таким образом, что "гносеологическая" проблематика охватывает все стороны познания, с упором на отношения субъекта познания и внеположенного ему объекта, а говоря об "эпистемологической", подразумевают круг когнитивных, феноменологических проблем - то, что замыкается в сфере мышления, т.е. приблизительно то, что имеется в виду под словом "эпистемология", например, в учебнике Дж. Дэнси [311]. Впрочем, и такое разделение теряет смысл, если ставится, как у Р.Рорти, вопрос о "кончине эпистемологии".
  А далее буквально шага нельзя ступить, чтобы не столкнуться с кортежем и других понятий, о которых ведутся споры: в частности, упомянутый "субъект" - это реальный индивид из плоти и кости, общество в целом, как на том совсем недавно настаивали учебники диалектического материализма, идеальный представитель рода человеческого, у которого с органами чувств, и с головой, и с крышей над ней все в абсолютном порядке, научный коллектив, вооруженный до зубов всеми мыслимыми приборами и назубок знающий все теории своих предшественников, воображаемый философ, принявший определенную метафизическую концепцию и знающий все о методах научного исследования, да к тому же непременно осознающий себя субъектом, внеположенным миру или, напротив, встроенным в этот мир? А может быть субъект - это чистое сознание или интенциональность, коррелирующая с "жизненным миром"?
  А "объект" - это независимо от нас обретающийся мир, материальные и духовные вещи в совокупности, или только то, что попало в поле зрения какого-то из указанных субъектов благодаря его жизненным интересам, либо то, на что направлена вся мощь современной науки? Или объектом следует считать только то, чему может быть придана символическая, а значит культурная, функция? Но может быть объект - это универсум жизненных миров социально различных субъектов?
 156
  Мы не говорим уже об известных заявках на то, чтобы или существенно раздвинуть рамки субъект-объектной парадигмы, или вовсе полностью разочароваться в ней (Хайдеггер и затем многие другие), и объявив, по словам П.Рикёра, "революцию в мышлении", перестать интересоваться методами познания, его объективной направленностью, "решительно выйти из заколдованного круга субъект-объектной проблематики и задаться вопросом о бытии", т.е. перевести гносеологические проблемы в онтологическую плоскость. Тогда такая, например, сторона мышления, как понимание, больше "уже не является способом познания, а становится способом бытия, такого бытия, которое существует, понимая" [194, С. 9].
  При этом нередко оставляют открытым вопрос о том, как все-таки дифференцировать то, что познается, и то, с помощью чего это делается, а, главное, каким образом это осуществимо. Конечно, можно, как Рорти [193, С. 52], построить мысленную модель (весьма, кстати, напоминающую модель, названную Х.Патнэмом планетой Двойник - [155, С. 378]) планеты Антиподы, где живут туземцы, ничем не отличимые от нас, но которым вообще не известно, что такое ум, ментальные состояния и т.п., а лишь интенции типа "верит, что..." и ощущения удовлетворения или чувства холода.
  Однако если, как полагает Рорти, там возможна философия, одним из вопросов которой является вопрос о природе Бытия, то там, по-видимому, должны быть и разные точки зрения на этот предмет (иначе какая же это философия!), а значит их адепты должны все-таки пытаться как-то обосновывать свои позиции - либо ссылкой на принципы, которые ими приняты, либо указанием какой-то "техники" достижения своего знания, при которой приходится различать свое исходное и желаемое конечное состояние. Ведь и сама модель Рорти, и его способ апелляции к такого рода мысленному моделированию либо соответствуют одному из возможных миров, либо нет, либо могут служить адекватным средством понимания этого мира, либо неправомерны, не говоря уже о том, что, конечно же, трудно не поинтересоваться вопросом и о природе модели.
  Иначе говоря, рассматривать вслед за Хайдеггером то же "понимание" в виде онтологической проблемы, в виде естественного способа бытия, конечно, можно, но нельзя вовсе избавится от вопроса о пути к пониманию конкретных вещей. При этом
 157

<< Пред.           стр. 4 (из 9)           След. >>

Список литературы по разделу